Текст книги "Ее величество королева"

Глава IV
Королева дома

Возвратившись в свои апартаменты, она отпустила ожидавших ее там камер-фрейлин.

– Удалитесь, – сказала она, – мне еще надо заняться работой.

Она приблизилась к столу, заваленному документами и пакетами. Одно за другим она открывала и пробегала письма. Но читала как-то рассеянно, и сама, казалось, чувствовала это; не могла сосредоточиться. Губы ее складывались в улыбку, которую можно назвать жестокой, а взгляд был мрачен и свиреп.

Она вдруг как будто вспомнила о чем-то, бросила на стол письмо, которое читала, встала и направилась к двери. Но, не дойдя до нее, досадливо махнула рукой, и на лице ее выразилась досада: в тени около двери она увидела ту молодую девушку, свою новую фаворитку, которую оставляла при себе и в королевской ложе Сан-Карло, и во время совещания с атаманами.

– Что вы тут делаете, Альма? – спросила Каролина, пытливо вглядываясь в хорошенькую стройную особу. – Я ведь сказала, что хочу остаться одна…

– Я полагала, что приказание вашего величества не касается меня, – мягко, но с оттенком неудовольствия отозвалась Альма.

Лицо королевы в тот же миг утратило мрачное выражение, и она обратилась к девушке мягко, добродушно, почти любовно:

– Да-да, ты не ошиблась, дитя мое. Это я сама спутала. Столько у меня накопилось забот! Все надо обдумать… Видела ты, какую отличную встречу я подготовила французам и какой славный праздник задам всем нашим пустомелям, которые только и ждут наполеоновских войск, чтобы восстать опять против того, кого сам Бог поставил их повелителем, и объявить республику. Ты, кажется, очень утомилась, бедная девочка, – начала опять Каролина, – это я виновата. Хотя, признаться, я надеялась тебя повеселить. Ведь ты никогда не бывала на маскараде. А там, в толпе, случается забавное… я так понимаю жизнь: успевай выполнять все свои обязанности, но не упускай по возможности приятных сторон существования, наслаждений… Впрочем, ты, как кроткая голубка, выросла в горах и лесах… Быть может, тебе кажется непристойным, что королева надевает домино, маску, отправляется на маскарад.

– Я повиновалась воле вашего величества, – тихо ответила Альма.

– У моего величества бывают иногда самые буржуазные капризы, как видишь… Но это ничему не мешает. Говорят, моя рука хорошенькая, маленькая… А она, как бы там ни было, сумеет, если понадобится, и саблю держать, и владеть ею для защиты этого бедного королевства, которое покинули мужчины на жертву своим врагам… Может быть, тебе казалось, что я роняю мое достоинство, смешиваясь с разгульной толпой. Зато ты видела меня и с теми людьми, которые готовы охранять от опасности трон моего мужа и сына.

– Я не смею обсуждать поступки моей государыни, – робко отвечала молодая девушка, опуская глаза, через которые словно в душу проникал ласковый, но испытующий взгляд Каролины.

– Ну, да, вообще сегодня нам маскарад не удался. А прежде случалось, что я там очень веселилась инкогнито. Очень даже бывало забавно. Если бы не эти негодяи, что нынче ворвались к нам в ложу, то ты могла бы поразвлечься. Мне этого-то и хотелось. За тобой бы ухаживали, не зная, что ты дочь герцога Фаньяно. Ты ведь и в маске прелестна. Я, бывало, совсем увлекалась, около меня шутили, хохотали, и я тоже смеялась и дурачилась. Никто меня не узнавал; я сама забывала свое положение, забывала о себе. Другим под маской я казалась простой веселой бабенкой…

– Вашему величеству угодно, чтобы я ушла? – спросила Альма.

– Да, иди. Ты устала, бедняжка.

Молодая девушка удалилась, сделав низкий реверанс. Королева проводила ее долгим мечтательным взором, вспоминая свою молодость.

– И я в ее годы была такая же, – размышляла Каролина. – Не дай бог, чтоб она рано начала влюбляться…

При этом мысль ее перенеслась к молодому человеку, защищавшему их отступление с маскарада, – красавец, смелый…. Настоящий паладин. «Заметки о калабрийских атаманах, прочитанные много ранее, не обманули меня. Его нетрудно зачислить в королевское войско. Раньше, чем поступить волонтером в отряд кардинала, этот Рикардо служил сержантом в королевских карабинерах… Мне нынче особенно нужны подобные молодцы… Надо будет и им заняться. Мне нетрудно будет приручить его».

Она несколько минут раздумывала, словно колебалась, лицо то хмурилось, то прояснялось.

«Ну так что ж такое! – наконец почти вслух произнесла Каролина. – Я ему обязана жизнью, а признательность – первая добродетель монархов».

Только по сладостной улыбке, разлившейся по ее лицу, иной мог бы заключить, что чувство, охватившее ее в это мгновение, называлось другим именем.

«Он очень красив, бесстрашен, ни перед чем не остановится… Да, такие мне и нужны… Молод, правда, даже слишком молод, что за беда! Мне стукнуло пятьдесят… А Нинон де Ланкло? Да, кроме того, мое положение не то, что у бедной Нинон…»

Королева еще не скинула с себя того платья, в котором ее видели атаманы.

Она взяла со стола небольшую серебряную лампочку-фонарь и направилась в дальние апартаменты дворца, не обитаемые и не освещенные.

Глава V
Капитан Рикардо. – Кто он и где он? – Петр Бык

Раненый Рикардо очнулся не скоро после того, как его унесли с мостовой. Он очнулся только под утро и с изумлением осматривал роскошно убранную комнату, в которую попал неведомо как. В таких палатах он в жизни не бывал, на такой мягкой богатой постели никогда не леживал. Многие предметы, украшавшие комнату, были даже непонятны для него. С потолка мягко светила лампада. Он смутно в полубреду припоминал то, что с ним случилось в эту ночь. Мелькнула мысль о посланном, которого он должен был ждать в Сан-Карло и который, конечно, его не нашел: ему стало досадно и стыдно. Он опять забылся.

Наступало зимнее утро, хотя еще не рассвело. Издалека было слышно, что город начинает шевелиться. Но около Рикардо царила полная тишина… Однако он опять очнулся, и взгляд его упал на картину на противоположной стене.

– О, какая прелесть! – невольно вырвалось у молодого человека.

Картина, находившаяся у самого пола, изображала красивую женщину с обнаженными роскошными плечами и руками. Женщина плавно выдвинулась из рамки, приближаясь к нему.

Он думал, что это ему грезится, что это сон, бред, и стал ощупывать одеяло, кровать, свои руки, но через несколько мгновений от слабости и напряжения мысли опять забылся.

Королева подошла к самой его постели, пристально глядела на него, любовалась, как-то невольно провела рукой по его волосам. Потом зорко окинула взглядом всю комнату и, убедившись, что раненый окружен всем для него необходимым, удалилась через ту же дверь, в которую вошла. Дверь беззвучно заперлась, и ее покрыл висевший над ней гобелен.

Когда раненый проснулся, – его глаза не могли нигде отыскать ни видения, ни картины, ни красавицы.

«Несомненно, все это мне приснилось», – подумал он и пожалел, что то был только сон.

А Каролина в это самое время уже принимала тех из сановников, которые еще не покинули столицы с королем. Она совещалась о том, как, ввиду соглашения с атаманами, надлежит организовать защиту государства от вторжения французов.

Рикардо был окружен действительно всем, что в его положении было необходимо. Пожилой добродушный доктор благополучно вынул пулю, попавшую в неопасную часть туловища, навещал больного по два раза в день, залечивал другие менее важные раны, беседовал с пациентом. Солидный слуга, видимо, умевший ухаживать за больными, исполнял приказания врача, приносил вкусную пищу, помогал одеваться, когда Рикардо был уже в силах встать с постели.

Окровавленное в ночном бою платье заменили новым. Рикардо любил читать, конечно, по своему скудному образованию, по преимуществу о рыцарских и романтических приключениях. Ему приносили книги.

Но, кроме этих лиц, к нему никто не заглядывал, и эти двое безусловно уклонялись отвечать на его вопросы о том, где он находится, кто его неведомый покровитель.

– Дней через восемь, – успокаивал врач, – мы вас совершенно вылечим… И раньше, чем вы отсюда удалитесь, вы узнаете, кто заботится о вас, а покуда хозяин этого дома в отъезде.

Молодому горцу тем не менее так надоело заточение, что он подумывал, еще не долечившись, о бегстве. Однако убедился в невозможности этого. Из больших, огражденных изящными чугунными решетками окон видно было только море. За порогом его спальни невидимо, но ощутимо стерегли каждый его шаг. Иногда он был уверен, что находится в королевском дворце; но когда заводил с доктором речь о таких догадках, тот очень добродушно, но искусно опровергал их и даже подсмеивался над капитаном. Да и сам Рикардо готов был нередко полагать, что подобные мысли приходят ему в голову потому, что он с детства начитался рыцарских романов, да и теперь только ими занято его время.

Рикардо родился в калабрийских горах и всю юность там провел. С тех пор, как он себя помнил, он не расставался с неким Кармине, простым земледельцем, жившим скудными доходами с собственного клочка земли, которую обрабатывал собственными же руками. Он в раннем детстве считал Кармине своим отцом, хотя звал его, как и все окрест, дядя Кармине. Кармине не был женат, но глас народа решил, что Рикардо его незаконнорожденный сын от вдовы Гертруды, которую (не без основания) считали его возлюбленной. Сам Кармине и посторонним и мальчику говорил, что последний был найден в лесу. Но этому мало кто верил, ибо очень уж крепко старик любил найденыша.

Он усердно учил мальчика тем работам, которыми занимался сам – обработке земли, рубке леса и т. д. И не менее усердно заботился о возможном его образовании, что в те времена было весьма затруднительно. Старик посылал его в единственную, содержавшуюся патером школу во все свободное от работ время, умел находить для того довольно много свободного времени, просил учителя учить отрока как можно лучше и подробнее и – небывалое дело в той среде – не отрывал его от учения почти до восемнадцати лет.

Рикардо был способный мальчик, легко преуспевал в науках, любил читать. Нрав у него был добрый, он располагал к себе всех и на любовь дяди Кармине отвечал искренней привязанностью.

Кроме Кармине, его очень любил и по-своему заботился о нем приятель и ровесник его дяди Пиетро Торо, которого прозвали так (Тоrо – бык) за его мощную фигуру. Пиетро, как и многие его соседи-земляки, не был ни мужиком, ни барином, ни купцом. Он сам с помощью наемного рабочего обрабатывал землю и занимался мелкими промыслами. Молодость его прошла весьма бурно. Он влюбился в девушку, которая совсем не любила его, даже имела отвращение к его бычьей наружности, однако вышла замуж, прельщенная землицей, домиком и виноградником, которые достались ему от отца. Вскоре Торо, благодаря услужливым соседям, воочию убедился в измене жены, застав ее в объятиях лесного сторожа; будучи человеком нрава необузданного, он задавил их на месте, почти мгновенно и одновременно: ее правой, а его левой рукой. Ему предстояла виселица. Он, как это делается обыкновенно в Южной Италии, скрылся в родные леса, присоединился к шайке бандитов. Не будучи от природы кровожадным, он не участвовал в грабежах и кровопролитных предприятиях; однако, чтоб не умереть с голоду, собирал по обычаю скромную дань с богатых землевладельцев и обладателей больших стад. Случалось, он и в родное село заглядывал, чтоб побеседовать с приятелями, которые его уважали за простодушно-честный нрав. Даже многие землевладельцы, так называемые синьоры, интересовались им и добровольно снабжали его средствами с тем, чтобы он оставлял в покое их собственность. Нрава Торо был веселого; забавный был человек.

Когда отголоски большой французской революции отозвались (к концу XVIII века) в Южной Италии либеральными волнениями, изгнанием Бурбонов из Неаполя, провозглашением Партенопейской республики, Пиетро Торо одним из первых вступил в войско, собираемое кардиналом Руффо для подавления революции и для борьбы с французами. Во время этой партизанской войны он всем доказал, что его смелость и сметка равняются его бычачьей силе. В 1800 году, после возвращения Бурбонов, Торо, как и многие бандиты и даже разбойники, как бы искупившие свои старинные преступления участием в вооруженном восстановлении прежнего режима, возвратился в родное село и принялся за обработку своих наследственных земли и виноградника.

Власти действительно оставляли в покое и Пиетро, и многих ему подобных бандитов, вернувшихся из лесов. Соседи уважали его еще более прежнего.

Рикардо с самого раннего детства привык видеть в нем лучшего, после дяди Кармине, друга. Во время десятилетнего пребывания Торо в лесах мальчик часто проводил с ним в горах по несколько дней. Когда Рикардо опасно заболел, Торо, рискуя попасть в руки карабинеров, проводил ночи в домике Кармине и ухаживал за больным.

Торо всегда подозревал в своем юном друге воинственные наклонности и изрядную долю честолюбия, он не задумался, поступив в войско Руффо, привлечь туда и Рикардо. Последнему было уже двадцать лет. Кардинал обратил особое внимание на смышленость и храбрость молодого человека, сразу определил его в отборный отряд, называемый королевские калабрийцы (Real Calabria). А когда Рикардо особенно полезно для дела отличился при Котрони, Вильене и проч., назначил его капитаном.

Надо заметить, что молодой человек, невзирая на свою горячность и отвагу, всегда избегал тех жестоких грабительских деяний, до которых было падко большинство партизанов кардинальского войска.

По окончании же этой кровопролитной кампании оба друга, Торо и Рикардо, остались как бы на мели, не знали, что с собою делать. Кардинал Руффо, сложив свои полномочия, удалился. Все атаманы распустили свои отряды, вернее шайки. Король вернулся из Сицилии в отвоеванный для него Неаполь, но, казалось, забыл о тех, кто за него воевал. Даже чины, пожалованные партизанам кардиналом, не были утверждены королем, хотя и не отменялись.

Так прошло шесть лет. Французы опять надвигались на юг Италии, Фердинанд IV снова удалился в добровольное изгнание, а его жена, сестра уже погибшей Марии-Антуанетты, собрала старых партизан в Неаполь, где все они очутились как в лесу.

Торо, Магаро, Гиро и Рикардо приехали вместе в столицу, где никогда не бывали.

Глава VI
Ночь королевы. – Сочетание расчета со страстью

Благодаря молодости и хорошему уходу лечение Рикардо шло быстро. Однако протекло более недели с маскарадной ночи, а доктор и неведомая власть продолжали держать его взаперти. Горец начинал терять терпение, тосковал по горам, по товарищам! Его тревожило, что Пиетро Торо, Гиро и Магаро считают его чуть ли не изменником; приехали вместе в столицу, он же заставлял их ждать в Сан-Карло какой-то вести, несомненно, важной, и вдруг, подхваченный двумя женщинами, бесследно исчез и голосу не подает целую неделю.

О соблазнительной женщине на картине он часто задумывался; молодая кровь начинала закипать в одиночестве. Но и красавица, и сама картина более не появлялись; хотя ему по временам и мнилось, что то был не бред, – но что пользы.

Однажды доктор обнадежил Рикардо, что не завтра, так послезавтра его выпустят: и раны залечены, и особа, ему покровительствующая, должна вернуться с часу на час в Неаполь.

Наступила ночь. Калабриец давно крепко спал. Лампада лила мягкий свет на всю комнату, заботливо поставленная около его кровати ширма скрывала от него свет и погружала в полутьму ближайшие предметы.

Царила глубокая тишина.

Эту тишину внезапно нарушил тонкий, как отдаленный писк цикады, скрип двери за гобеленом. Гобелен приподнялся и опустился за вошедшей в комнату женщиной. Беззвучно пройдя освещенное лампадой пространство, она приблизилась к кровати, где было полутемно, и быстро, осторожно, почти не дыша, насыпала из какого-то крошечного золотого флакончика небольшую щепотку белого порошка в пустой стакан, стоявший на столике.

Она была облечена в легкую черную весталку (так называли тогда капот-накидку), руки были обнажены, на пышные белые плечи спадали не менее пышные светлые волосы, вишневые губы горели и трепетали, глаза искрились страстью.

Рикардо спал. Его античный торс, руки, голова и черные кудри разметались по мягким белым подушкам… Он почувствовал, что чьи-то губы прильнули к его губам, чьи-то руки мягко обхватили его тело… Что это? – наяву или во сне… Он очнулся, открыл глаза. Это не может быть бредом, как в первую ночь: ведь он теперь здоров… Он громко воскликнул:

– Вы! Это вы пришли?

И слегка отстранился от женщины, чтобы лучше разглядеть ее.

– Говорите как можно тише, – даже не прошептала, а словно продышала она.

Сон то или нет, но Рикардо почувствовал, что его охватывает страстное блаженство от прикосновения ночной гостьи.

– Это я ваш портрет видел в первую ночь на стене? Потом его убрали?

– Нет, нет…

– Но такое сходство! Вы – та маска, которая просила меня в маскараде проводить ее.

– Да, да… Только тише…

– Я помню. Я и тогда подумал, что вы красавица. Но теперь, когда я могу любоваться вами… Я и представить себе не мог…

Лаская руками ее пышные волосы, он еще несколько отстранял от себя ее лицо, чтоб упиться его красотой.

– Если б я раньше, после маскарада, видел вас, как теперь, и меня бы убили за вас, я бы был уже счастлив и вознагражден, – повторял пылкий юноша. – Отчего же вы раньше не навестили меня?..

Женщина опять склонилась к нему и нежно ласкала его своими маленькими ручками.

– Вы были ранены, больны… я не хотела вас тревожить, знала, что вам необходимо избегать всякого, самого ничтожного волнения.

– Понимаю… Боже, здесь почти темно… А как вы должны быть дивно хороши в солнечном свете… Скажите мне, кто голубая маска, которая была с вами?

– Моя камеристка.

Ответ был лаконичен и почти резок. Он несколько удивился: в маскараде из-под голубой маски он слышал словно знакомый голос. Пурпурное домино, как ему помнилось, назвала свою спутницу Альмой, а это имя было ему с ранней юности известно на родине. Но эта мысль теперь проскользнула, как молния, и исчезла в обаянии, исходившем от женщины, близко склонявшейся к нему… Он невольно притянул ее к себе и шептал:

– Скажи же, скажи, кто ты? Имя я хочу знать.

– Я тебе нравлюсь? – спросила она с улыбкой, которая словно все вокруг осветила.

– Да, да. Ты дивно хороша…

– Ну и зови меня, как хочешь: наслажденьем, страстью, любовью…

– О да!.. Наслажденье, страсть…

– Отчего ты недоговариваешь: любовь?.. Или ты любишь другую…

Когда она произнесла эти слова, ее верхняя, чуточку выдающаяся вперед губа задрожала, и в голубых глазах, столь нежных в мгновения лобзаний, промелькнуло какое-то ехидное выражение хищного зверя.

– Любовь! – тихо произнес молодой человек, задумавшись на несколько секунд и чуточку отстранив свое лицо от своей соблазнительницы. – Да, и любовь!.. Нет, меня никогда никакая женщина не любила, – добавил он с истинно калабрийским лукавством, хотя и сказал правду. И сейчас же сказал: – Конечно, жизнь моя беспорядочная. Многим женщинам я нравился, многие нравились мне… Но любить? Нет, любви не было.

И смолк в страстном забытьи, опьяненный возобновившимися ласками незнакомки, чувствуя, что ее взгляды пронизывают всю его душу.

– А меня ты будешь любить? Всегда?.. Любовь на жизнь и на смерть?

– Да, на жизнь и на смерть.

Она словно боролась с собой, боясь слишком ясно высказаться, и произнесла твердым голосом:

– Только смотри, остерегайся… Моя любовь из тех, что убивают человека, но могут и возвысить его. Она как солнце: и сжигает, и благодетельствует.

– Что мне за дело – жизнь, смерть, ад, рай – все равно! – воскликнул совершенно порабощенный страстью юноша.

– Вот таким, именно таким я представляла себе тебя… Таким я хотела тебя! – отвечала она, вся трепещущая от вожделения.

Сколько протекло часов, они сами не могли бы сказать. Часы блаженства обращаются в секунды. Секунды страданий обращаются в годы, в вечность.

– Ты хочешь пить? – нежно спросила она, когда оба поуспокоились.

Он, приподнявшись на локте, жадно любовался этой мраморной статуей, которая еще трепетала любовью.

– Ты хочешь пить? Вот я вижу на столике стакан и бутылку токайского. Ты любишь это царственное вино?

Она встала.

– Дай, – прошептал он, – все, что от тебя, прекрасно…

Она подала ему розовый стакан и бутылку, он налил вина.

– Прежде выпей ты, – предложил он.

– Нет, пей ты.

– Нет, ни за что не буду прежде тебя, моя радость.

– А я говорю: пей… Я так хочу. – И в ее голосе звучало настойчивое приказание.

– Не сердись же. Какая ты горячая! – несколько изумленно отозвался Рикардо. – Знаешь, и я тоже умею сердиться. Я и с женщинами умею быть настойчивым мужчиной.

– А! умеешь быть мужчиной? Я это люблю… Я до сих пор всегда жила с мужчинами, которым следовало бы быть бабами… Даже король уехал в Сицилию…

– Что нам за дело до короля?

– Как нам нет дела до короля? Мы неаполитанцы. В такое смутное время его присутствие в столице необходимо.

– Ну, оставим в покое политику и бедного короля, за которого и мне пришлось несколько крови пролить.

– А королева?

– Много я о ней всего худого наслышался. А впрочем, тоже говорят, что она умна, горда, зла не забывает, но уступать не любит, своего добьется.

– Да, пожалуй, так – только около нее нет энергичного мужчины, на которого она могла бы опереться, – заметила Каролина, пододвигая стакан к молодому человеку, и поспешно добавила: – Однако пей же вино, у тебя жажда. Выпей, дорогой. Видишь, я прошу тебя, рыцарь мой прекрасный. Не сердись, что я капризничаю…

– Вот хорошо. Коли так – я хоть яд выпью, – произнес Рикардо и осушил стакан.

Она взяла стакан из его рук, налила для себя вина, поднесла его к губам и, воспользовавшись мгновением, когда Рикардо взглянул в другую сторону, выронила стакан; он разбился.

– Ах, какая я неуклюжая! – воскликнула она и, не дав ему ответить, заключила молодого человека в свои объятия…