Текст книги "Ее величество королева"

Глава VII
Рикардо возвращен друзьям. – Высочайшая милость. – Отплытие королевы из столицы

Через несколько часов после описанной в шестой главе сцены, рано утром, январское солнце сияло ярко, воздух был мягок и море ласково. На пустынном прибрежье Гранилли, за городом, на дне лодки, вытащенной на песок, спал глубоким сном молодой человек в щегольской, новой одежде калабрийца. Его голова покоилась на довольно большом, мягком, кожаном мешке-чемоданчике.

В нескольких шагах от лодки то сидели на обломке утеса, то прохаживались по берегу, поглядывая на спящего, трое мужчин, тоже в калабрийском платье, однако подержанном и местами даже заплатанном. Недалеко от них были привязаны три оседланные лошади.

Спал в лодке Рикардо. Сторожили его сон трое земляков: старый Пиетро Торо, Гиро и Магаро, калабрийские горцы, которых мы видели у королевы. Они беспокойно разговаривали между собой, чего-то не понимали и, решив, что их товарищ неестественно долго спит, разбудили его наконец. Это оказалось не очень легко.

Проснувшись, Рикардо озирался кругом и как будто дивился еще более земляков. Он их спрашивал, как они сюда попали. Они, в свою очередь, интересовались: почему он отсутствовал, когда они все представлялись королеве, и как он очутился спящим в лодке?

Атаманы поведали ему, что после представления королеве все их товарищи разъехались дня через два в горы. Их же задержало неизвестное им лицо, попросив их от имени Рикардо пробыть еще несколько дней в столице, чтобы пуститься в путь вместе с ним. Что лицо, сообщавшее им это, было почтенного вида и достойно доверия, показывали деньги, и довольно в их глазах крупные, которые этот господин выдавал им от имени как в воду канувшего земляка на проживание в Неаполе. Этот же господин на рассвете сегодня дал им – опять от имени Рикардо – трех лошадей и приказал ехать за город к морю, у Гранилли, обещая, что там они непременно встретятся с молодым приятелем.

Все это весьма изумило Рикардо. Но он, очнувшись окончательно от тяжелого сна и вспомнив свои странные за последние дни, а особенно за последнюю ночь, приключения, счел за лучшее скрыть свое изумление, ничего не возражать, а о себе самом ничего не говорил тем более, что и сам не знал, как попал в Гранилли. Сказал он только, что имел неожиданные дела, задержавшие его.

Товарищи тоже не возражали, но удовлетворены, кажется, не были. И он и они понимали одно: что на конях, которые получили в подарок, им должно немедленно ехать в родные горы и не медлить долее исполнением повелений королевы, данных ей на ночном заседании. Чтобы спокойнее разобраться в мыслях и на свободе ознакомиться с неизвестным ему также содержимым чемоданчика, кем-то подложенного ему под голову в лодку, молодой человек предложил приятелям идти закусить на дорогу в ближайшей остерии, а ему принести кусок хлеба с сыром да стакан вина.

Рикардо был моложе их, но он кое-чему учился, получил некоторое образование; свою боевую карьеру начал очень рано и сразу блистательно отличился. Теперь он был одет и вооружен куда лучше их, и какие-то у него дела оказывались особенные, вероятно, связанные с теми, которые занимали остальных атаманов с самой роковой ночи, проведенной в зале королевского дворца. Так рассуждали старшие земляки.

Все это вместе – и особенно «княжеское» отменное оружие Рикардо, и приказание неизвестного человека передать лучшую лошадь Рикардо – импонировало простым людям. В данный момент они охотно повиновались ему.

Оставшись один, он почувствовал во всем своем юношеском теле еще не остывшее обаяние женщины, с которой провел ночь. Он все-таки не знал наверное, она или кто иной заботился о нем, лечил, кормил, а нынче щедро наделил оружием, платьем и золотом, которое между прочими предметами оказалось в обилии запрятанным в чемоданчике.

«Кто она? Королева?» – мелькнуло в его голове. Но он не посмел и на минуту остановиться на этой мысли. В воображении тогдашнего горца королева (что бы о ней ни говорили недоброжелатели) была окружена таким величавым, ярким блеском, что одна мысль о ней в данном случае являлась святотатством, смертным грехом, безумием…

Он с трепетным ужасом старался выкинуть из головы это помышление…

Между прочим, он нащупал в нагрудном кармане своего нового щегольского кафтана значительных размеров конверт. Надеясь найти в нем разгадку, Рикардо нетерпеливо вскрыл его…

Там оказался лист бумаги, исписанный очень мелко.

Почерк был решительный, твердый…

Вот что прочел молодой калабриец:

«Та, за которую вы рисковали жизнью, покуда не может еще открыть вам своего имени. Но она – вблизи или издали – непрестанно будет следить за вами и надеяться, что ваше поведение будет всегда достойно оказанного вам доверия. Разузнавать, кто она, вам положительно запрещается. Иначе вы утратите ее расположение, которое может быть вам в высшей степени полезно. То, что с вами произошло и кажется вам таинственным, в свое время само собой для вас выяснится, если вы не будете допытываться. В противном же случае, благодаря высокому положению этой особы, вы легко можете сильно пострадать за свою нескромность. Повинуйтесь слепо приказаниям, которые дойдут до вас от ее имени. Ваш ум, ваше мужество вы должны посвятить исполнению этих приказаний. И вы не раскаетесь в том, что пролили кровь за лицо, вам неизвестное. Докуда эта особа, пользуясь своим положением при наших монархе и монархине, исходатайствовала для вас у ее величества королевы, находящейся еще в столице, назначение вас королевским эмиссаром вашей родины. В этом же конверте вы найдете документ о таковом назначении, которое ставит вас в ответственное, но весьма значительное положение среди ваших земляков. Это особенно важно в настоящее время, когда необходимо приступать к организации защиты от внешних врагов прав нашего законного государя. Не смущайтесь золотом, которое найдете в чемодане, и не принимайте его за подарок. Это просто годовой аванс вашего жалованья по эмиссарскому званию, который препровождается по приказанию ее величества. Оружие же и коней, я надеюсь, доблестный рыцарь не откажется принять от своей дамы. Не забывайте, что отныне ваше существование всецело принадлежит ее любви и вашей доблести…»

Рикардо вглядывался в отдельные слова, даже буквы письма, словно пытаясь угадать, кем они начертаны. Но это ни к чему не привело. Вкладывая письмо в конверт, он вспомнил о другом документе, упомянутом в послании; вынул, пробежал его и был поражен еще более.

«Повелеваем главарям всех отрядов, сражающихся за своего законного, Богом данного, короля признавать нашим королевским эмиссаром полковника Рикардо и повиноваться его приказаниям, как бы от вашей власти исходящим.

Каролина Австрийская, королева Неаполитанская».

Таким образом, Рикардо получал чин полковника, назначался государственным эмиссаром в область, которой угрожало французское вторжение! Ум молодого человека мутился. Он опять, как безумие, отгонял от себя мысль, что все это исходило от королевы. Однако было несомненно, что королева благоволила к нему, ибо награждала его. Что же такое? Этим благоволением он, вероятно, обязан той женщине, которая любила его, хотя и не скрывала, что может наказать его за измену. Конечно, эта женщина близка королеве, имеет на ее величество большое влияние, это так. Но все-таки: кто она?..

Долго сидел в раздумье калабриец; приятели еще не возвращались из остерии.

Он случайно взглянул на море, по направлению к Неаполю. Ему бросились в глаза три больших военных корабля, на полных парусах удалявшиеся из порта. На мачте каждого развевалось по белому бурбонскому флагу. Раздался и прокатился окрест могучий пушечный выстрел. За ним другой, третий… пальба…

– Что это за выстрелы? – спросил Рикардо у рыбака, который шел к своей лодке с неводом на плечах.

– В честь ее величества палят. Она отплывает в Сицилию к государю, – отвечал рыбак.

Глава VIII
Шабаш дьяволов и шабаш атаманов. – Герцог Фаньяно. – Так началась война

Как необъятная белая кровля, подпираемая снизу густыми группами темных колонн, стлался снежный покров по верхушкам вековых сосен гор Гарильонских. Могучие деревья тесно жались друг к другу; лес покрывал необозримое холмистое пространство. На отлогой вершине, почти в сердце этого леса, по какому-то капризу природы образовалась обширная прогалина, почти круглая поляна. К ней сходилось множество тропинок, прихотливо извивавшихся и переплетавшихся между собою в лесу. Мало кто осмеливался ходить по этим тропкам; на них и в яркие летние дни почти не проникал солнечный свет, так густо переплетались между собой ветви многовековых сосен.

Во времена седой древности эта прогалина считалась священным местом, храмом, в котором витали таинственные и страшные для всякого человека духи. Те немногие поселяне, которые по необходимости попадали в безбрежный лес, чтобы вырубить бревно, собрать сухие ветки на топливо, либо добывать смолу, не отваживались подходить к этому храму. А если и добирались туда, то погибали: и память о них, и следы их исчезали.

В эпоху, которой занимается наш рассказ, правда, мало уже кто верил, чтобы круглая прогалина была жилищем древних богов Бруцци[6]6
  Ветвь Абруцских гор, принадлежащих к Апеннинам.


[Закрыть], но зато мало было и таких, кто бы не верил, что туда продолжают сходиться на свой шабаш демоны ада, не менее ревниво, чем языческие Бруцци, сторожившие это место, и не менее жестоко каравшие попавших туда смертных. Были, конечно, люди, чуждые всяким суевериям, не верившие ни в языческую, ни в папистскую чертовщину. Но и они не решались проникать туда, не желая быть съеденными волками; кроме того, всякий опасался, что на обратном пути может безвозвратно заблудиться.

Во времена испанского владычества некто Маркс Берарди, небогатый местный дворянин, возбудил против себя гнев тогдашнего правителя, вздумавшего учредить в Калабрии инквизиционные суды. Берарди с немногими своими единомышленниками энергично протестовал против такого жестокого нововведения. А когда совершились на его родине первые казни – инквизиция сожгла на костре двух неповинных старух, обвинив их в колдовстве и чернокнижии, – то он, собрав шайку в пятьсот с чем-то человек, забрался с нею в самую гущу горного леса и долго отбивался там от нескольких отлично вооруженных испанских полков. Взять его оказалось невозможным. Его блокировали. Без пищи и боевых припасов он изнемогал и предпочел с немногими верными товарищами погибнуть голодной смертью в дикой пещере, чем сдаться чужеземцам и попасть в руки инквизиции.

К сожалению, я должен заметить, что благодаря беспечности современных нам правителей этот лес нынче почти весь вырублен. А последствием нерасчетливой эксплуатации является немалое для земледелия зло: весной и осенью огромная масса воды, прежде сдерживаемая лесом, безжалостно размывает в долинах посевы и сносит иногда жилища. А в самое знойное время года поля, сады и виноградники чахнут от засухи.

В описываемое нами время с одной стороны круглой прогалины ютился обширный бревенчатый сарай. Кем он был построен, никто не знал, но построен был давно и прочно, ибо, невзирая на беспрестанно трепавшие его непогоды, представлял еще хорошее убежище.

С самого рассвета к этому сараю стягивались из леса конные и пешие люди, по десяти и более, до сотни человек вместе. Лес, бог знает как давно не слыхавший человеческой речи, теперь оглашался шумным говором. По диалекту и одеяниям различных групп заметно было, что эти люди стянулись из разных южных провинций королевства. Слышался мягкий апулийский говор, жесткий базиликатский и отчетливый сицилианский и т. д.

Воздух был прозрачен. Сильная пурга, господствовавшая в горах дня два назад, рассеяла облака. Солнце весело освещало широкий снежный покров и миллиарды разноцветных искр на нем. Вся окрестность словно улыбалась и нимало не напоминала угрюмого мрака, в который зачастую бывала погружена. Господствовало бодрящее настроение и в природе, и в людях. Сосны-великаны, медленно разраставшиеся в течение многих столетий, производили впечатление величавых бодрых старцев, которые умеют невозмутимо относиться и к грозным бурям, и к предвечной непоколебимости мировых законов.

А у подножия этих великанов кишели, как муравьи, люди, закинутые в глухую высь страстями, которые постоянно помыкают ими там – где-то внизу.

Каждый отряд или даже группа горцев, показывавшиеся около прогалины, были ранее прибывшими встречаемы приветно: криками, хлопаньем в ладоши. Тем восторженнее были эти приветы, чем более горцев оказывалось среди новоприбывших, прославившихся во время партизанской войны шесть лет назад, войны, которой руководил кардинал Руффо. Каких тут не было физиономий и фигур! Мрачные, отважные, нагло беспечные, разгульные… Всем им снова начинала улыбаться фортуна.

Каждый отряд притащил свою провизию на общее пиршество. Добровольцы-повара вырыли за сараем широкую и глубокую яму, навалили в нее хвороста, зажгли его. Высоко подымалось дымчатое пламя. Их товарищи подготавливали излюбленные травы и зелень, чтобы начинить ими только что зарезанных коз и овец. Когда дрова прогорят, уголь останется; в него положат эти туши целиком и завалят сверху углем, заранее откинутым на землю из ямы, и самою этой землей. В стороне ежеминутно нарастала груда приношений: каждый пришедший клал туда, на общую потребу, принесенные им запасы: сыры, хлеб, фляжки вина и прочее.

– Это мне детство мое напоминает. Когда я к попу в школу ходил, мы, ребятишки, с собой завтраки туда из дома таскали, – говорил ражий пожилой атаман. Он только с коня спрыгнул, даже не успев еще снять с себя оружия, и любовно остановился перед грудой яств.

– В какую такую ты школу ходил? – подсмеивались над ним товарищи.

Впрочем, большинство атаманов или главарей даже мелких отрядов слезали с коней у противоположного импровизированной кухне входа в сарай. Все они, видимо, были довольны радушию, с которым их встречали товарищи, и усаживались в сарае большим кругом. При появлении каждого нового лица все шумно хлопали в ладоши.

Подчиненных своих они оставляли под открытым небом.

– Вот мы и собрались. Все наши, кажется, тут? – заговорил знакомый нам Парафанте, обращаясь к приятелям, как и он сам, прибывшим в лес по приглашению королевы.

– Из наших, кажется, все налицо. Да есть зато кое-кто и незнакомый, – отозвался Бенинказа.

– Это из тех, что за свой счет прежде работали. Когда мы, помните, от русских отстреливались, так они – вон Таконе из Базиликаты, Бойя, Капарале – спокойненько себе самим только руки нагревали.

– Значит, всякого здесь жита по лопате.

– Да, так оно и по-моему.

– Я бы не хотел, чтоб такие молодцы под мою команду попали, – заметил Франкатрипа и, помолчав чуточку, добавил тоном, не допускающим возражений: – А я полагаю, что нынче мне следует генералом быть…

– Черт побери! – воскликнул Спакафорно, – я думаю, что эта должность ко мне больше подходит. А впрочем, я сам ее уж взял.

– Чего вы? – строго произнес один из атаманов. – Аль с ума спятили? Думаете, что нас созвали сюда для того, чтобы должности да чины разбирать промеж себя? Не слыхали, что ли: французы уж в Неаполе хозяйничают теперь. А два их полка не сегодня завтра в Калабрию явятся.

– Так и подавно времени терять нельзя.

– Мои молодцы все в сборе. А сюда я привел с собой только податаманов.

– Да, все-таки надо назначить главного генерала, который приказывал бы, как войну вести следует, – опять нагло закричал Парафанте.

– А что же я-то говорю: главного генерала, который бы надо всеми остальными власть имел…

Франкатрипа зорко вглядывался в глаза товарищей.

– Который бы по совести распоряжался дележом… как это говорится?.. дележом военной добычи, который не только известен своей доблестью, но и – как это… и благородством тоже, – проговорил Спакафорно. – Вот какого надо назначить главнокомандующего.

– Да мы все люди благородные, – строго заметил Бенинказа.

– Известно, что все, – возразил говоривший раньше. – Только для этакого дела надо, чтобы человек грамотный был. Наш учитель при всей школе говаривал, что продолжай я учиться – я бы по крайней мере в адвокаты вышел… Да. Он говорил, что человек, который ни читать, ни писать не умеет, ни к чему не годен.

– Ни читать, ни писать я не умею, – чванливо отозвался Парафанте, – зато на трехстах шагах не промахнусь в щегленка пулей из моего карабина, это-то и есть главное.

– Главное, чтобы старший генерал… это я, братцы, не о себе скажу… главное, чтобы он… как бы это…

– Главное, – перебил Франкатрипа, – чтоб он ранее никогда ни у кого в подчинении не бывал…

– Даже и у кардинала?

– Кардинал Руффо не был нашим главнокомандующим, а только викарным викарного Иисуса Христа, то есть его святейшества папы… Я и при нем все по-своему делал. Скажет, бывало, кардинал: «Не грабьте такого, либо сякого села»… А я грабил; потому что мои ребята все до единого за меня готовы были хоть в пекло. Хоть на куски их режь…

– По-твоему выходит, что всем нам под твою команду идти надо.

– А если бы и так? Что же по-твоему? Плохо?

– Это ты так рассуждаешь?

– Да, так я рассуждаю.

– Ладно, ладно, товарищи, – воззвал Бенинказа, чуявший близость рукопашной и подмечая, что многие хватаются уже за рукоятки своих кинжалов, – полно! Время ли теперь печенку себе раздувать. Вы мне лучше растолкуйте, как это взбрело на ум молодому парню, у которого и шайки никакой еще не подобрано, как взбрело на ум капитану Рикардо.

– Хо! Капитану… Полковник целый…

– Не в том дело. Это, пожалуй, даже похвально, что он взял чин ниже того, какой нам надлежит. А дело в том, как он осмелился созывать нас от имени королевы. Явился ко мне с этим приглашением Пиетро Торо… у меня и ноги и руки чесались, чтоб ему трепку задать…

– А не задал-таки? – язвительно вставил Парафанте. – Тебе же лучше.

– Мне лучше? Это ты что же… – свирепо отозвался Бенинказа.

– А то, что Торо в моей шайке капралом служил и на моих глазах однажды схватился с двумя здоровеннейшими нашими молодцами. Да одного в одну, а другого в другую сторону шагов на двадцать, как чурбаны какие, отшвырнул.

– Для этаких… у меня всегда две пули наготове… Да не в том дело!.. Полно вам печенку-то свою раздувать. А вот как он смел от имени ее величества нам приказания рассылать. Ведь его и на собрании-то у королевы не было вместе с нами… Ее величество и не думала, полагаю, нас оскорблять… А приказания от такого молокососа, да еще таким, как мы, людям, оскорбительны… Сущая обида.

– Я не думаю, чтоб королева решилась… А впрочем, женщина… Каприз такой нашел.

– А мы и подчиняйся капризу?

– Мне сдается, генерал Бенинказа, ты меня прости – мне сдается, что ты суть-то самую не так понял.

«Генерал Бенинказа» был польщен данным ему титулом и приятно улыбнулся. Храбрость его была безупречна; он не сморгнув шел всегда навстречу смерти. Впоследствии он так же спокойно и на виселицу пошел. Но зато и тщеславие его не имело границ.

– Я сути не понял?! – спросил он.

– Нет. Сам посуди: быть только передатчиком приказаний еще не ахти какая честь. Это лакейская обязанность.

– Знаю я это, знаю, – заговорил опять Спакафорно. – Только этот паренек гордый, самолюбивый и лакейского поручения на себя ни за что не взял бы. И храбрый. Это он при кардинале показал… На войне, которую затеяла женщина, он не бесполезен. Там после, может, и дальше пойдет. Потому что он грамоте хорошо обучен. А грамота, я вам опять говорю, дело важнейшее.

В эту минуту поднялся большой шум, приветственный, но почти буйный, сначала вне, а затем и внутри сарая. Сюда вошел вновь прибывший молодой атаман – Вицаро. Он уже был и тогда популярен, успел показать чудеса храбрости шесть лет тому назад. Он и доселе остается едва ли не самым блестящим историческим героем того бурного, революционного и воинственного периода, о котором мы рассказываем. Не так давно известный итальянский поэт описал его подвиги в поэме, исключительно посвященной Вицаро. В горах пелись и поются еще о нем песни, сложенные простонародьем в его честь.

Его конь, сбруя, оружие – все было богато, изящно, черты лица красивы, но выражение свирепо. На вид ему тогда едва было лет тридцать пять.

Он был очень популярен в стране. Но далеко не все старые атаманы его любили. Шумные восторги, встретившие вновь прибывшего, некоторым не по вкусу пришлись.

– Молодец-то он молодец, – с презрительной гримасой пробурчал Бенинказа, – только что ж он такое? Разбойник и больше ничего. Никогда он за короля не сражался, как мы.

– Зато сердце-то у него из стали, – возразил Франкатрипа.

– А у нас из пуха, что ли? Вот коли Господь судит мне быть главным генералом, так увидите, как я его на настоящее место осажу…

Покуда шла в сарае между атаманами описанная беседа, вне его обменивались мыслями податаманы и рядовые добровольцы. До них, конечно, долетали голоса главарей, и они обсуждали возможные результаты сегодняшнего сборища.

– Если наши командиры собрались, чтобы главного генерала выбирать, так, право, нам лучше по домам разойтись, – говорил один опытный податаман.

– А знаете, чем все это кончится? – добавил другой, – передерутся, перережутся они между собой, да и нам придется друг с другом драться.

– А что ж ты думаешь? Любезное бы это было дело! Самое справедливое… Командиром выбирать надо самого что ни на есть сильного человека. А силу надо показать прежде… Лучше этого места не найти; прогалина просторная; есть место не только кинжалу – и пуле разгуляться… Кто верх возьмет, тот и головой быть должен…

Эти рассуждения были прерваны появлением Вицаро со своей свитой. Он, соскочив быстро с коня, прошел прямо в сарай. Вслед за ним проскакал на белом невысоком, но статном коне какой-то юноша. Он бросил поводья сопровождавшему его горцу весьма свирепого, отталкивающего вида, вооруженному двумя топорами за поясом да карабином за плечами. Калабрийское национальное одеяние на молодом человеке было щегольское, даже богатое. Из-под полуконической высокой шляпы, обвитой по местному обычаю разноцветными, развевающимися по ветру лентами, спадали на плечи пышные кудри цвета воронова крыла. Большие черные глаза были поразительно красивы; но взгляд их был жесток, почти свиреп.

Этот красавчик, ни на кого не взглянув, прямо прошел в сарай.

– Ведь это баба, – заметил вполголоса один из податаманов.

Остальные не могли не согласиться: больно красив был этот молодец, а высокая грудь и широкие бедра красноречиво обнаруживали, что это мужчина только по одежде.

– Это, братцы, любовница Вицаро, – пояснял говоривший ранее. – Родители ее дворяне, богачи были. Вицаро у них на конюшне служил; она слюбилась с парнем. Барин узнал, парня избили; девку тоже мучили, в подвале держали. Они оба умудрились сбежать, с тех пор Вицаро и бандитом стал. Ловок он. И пощады от него не жди. Они со своей возлюбленной отца ее родного не пожалели. Замок его сожгли и отца, и мать, и прежнего жениха этой девки, барона какого-то, на тот свет отправили. Вицаро из-за нее целые реки крови человеческой пролил… Любит крепко. А она за ним везде как тень.

– Боже ты мой! Какая важная девка!.. И еще дворянская дочка!.. Богатая!.. Видно, и в овечьем стаде волчица может народиться, – восклицали кругом.

– Красива-то красива, да чего она тут делать будет? На кой она нам черт на войне нужна?

– Э, брат! – отвечал тот, кто, видимо, был более товарищей осведомлен о Вицаро, – она с десятком наших потягается, не уступит. Увидите, какова эта волчица в бою. Перед ней сам Вицаро иной раз пасует. А уж он ли не командир…

Тем временем в сарае продолжали беседовать сами атаманы. Многие – на случай выбора в главные генералы – старались расположить к себе подходящих товарищей. Вицаро сидел в сторонке, молчал и высокомерно глядел на остальных. Остальные же не без вожделения исподтишка поглядывали на его подругу Викторию, женские формы тела которой соблазнительно ясно обрисовывались под мужским одеянием.

Парафанте, Бенинказа, Франкатрипа, имевшие наибольшие шансы быть выбранными, несколько смутились при появлении Вицаро. Подвиги его за последние годы гремели по всей Южной Италии. Но все-таки они не считали его серьезно опасным соперником: он только разбойничал за свой счет и в рядах кардинальского отряда за короля и родину не дрался, как они.

Каждому из них, да и многим другим, приходила мысль, что, затеяв с ним добрую свалку, и Викторию можно бы отбить у него.

– Да какого черта мы тут еще ждем? – воскликнул наконец Бенинказа.

– Говорят, какой-то важный барин собирался сюда приехать… Не то князь, не то герцог…

– А я так слышал, что сама ее величество королева прибудет на наше собрание.

Вне сарая послышалось особенное оживление. В одной из групп, на которые стало было распадаться скопище атаманов, воскликнули:

– Да это Рикардо!

– Вырядился как барин какой…

Вошел Рикардо. Он был действительно не в национальном костюме, а в бархатных кафтане и жилете голубого цвета, высоких, до колен, сапогах. Зато оружие, которым он был обвешан, превосходило все, о чем могли мечтать остальные горцы. С ним вместе вошли Пиетро Торо, Магаро и Гиро.

Он обвел спокойным взором собрание, подошел к какому-то свободному ларю, встал на него, чтобы все могли его видеть, и сказал, обращаясь к атаманам:

– Простите, друзья и товарищи, что я запоздал, хлопоты были. Дурную новость я привез. Несколько французских полков уже вступили в Калабрию. Их главная квартира в Монтелеоне. Они имеют приказание идти к нам в горы. И я знаю, что значительная часть их уже двинулась. Нам надо поспешить. Только прежде необходимо сговориться, чтобы действовать сообща.

– Это что же такое? – послышались восклицания в толпе атаманов. – Мы, значит, в ловушку попались. Ловко вы нас обработали.

– Нет, – спокойно возражал на эти слова молодой человек. – Вы вовсе не в ловушке. Кто желает, может отселе спокойно вернуться домой. О французах же я вам поведал, чтобы вы времени не теряли. Нам нужно немедленно взяться за оружие и начать действовать прежде, чем французы осмотрятся, укрепятся, разузнают о нашем положении и добудут себе проводников.

– Проводников они никаких не найдут! – вскричал Парафанте. – Хотел бы я посмотреть, как хоть один из наших земляков вздумал бы услужить нашим врагам. Вы, молодой человек, клевещете на своих земляков.

– Верно, верно это! – заорали те, кого начинала разбирать зависть при виде богатого платья, а пуще всего отменного оружия Рикардо.

– Я, товарищи, ни на кого не клевещу, – отвечал последний. – Вы забываете, что между нашими земляками осталось еще немало республиканцев. Главари их, правда, были казнены шесть лет тому назад, но не все же республиканцы исчезли. Да и после тех, кто исчез, остались или выросли сыновья, племянники, внучата. Все они помнят прошлое, жаждут отомстить нам. И, конечно, не будут дремать, когда страна будет замята хотя бы иноземным, но сочувствующим раздавленной нами республике войском.

– Ну, так и всех этих щенков мы перережем!

– А французское войско? – продолжал Рикардо, – с ним надо считаться. Наши головы и теперь, наверно, уже оценены на вес золота.

– И на все это нам наплевать! – кричали атаманы старых санфедистских шаек. – Мы готовы опять душить эту мразь. Надоела нам наша бабья жизнь. Шесть лет сложа руки сидели! Шутка!

Рикардо напрасно пытался еще и еще убеждать в необходимости воевать с врагом, вторгшимся на родину, отстаивать независимость, не раздражая своих земляков, напрасно доказывал он, что таким способом атаманы скорей достигнут главной цели – восстановления законной власти короля, без междоусобицы.

Его почти не слушали. Речи молодого человека были для них по малой мере непонятны.

– Чего он нам проповеди вздумал читать? – орали одни.

– Какие еще там «независимости»? Какие такие «статьи»! Воевать мы будем со всеми теми, кто нам враг. Не станем разбирать – кто француз, кто земляк, – кричали другие.

Неудовольствие возрастало, и шум тоже рос. Слышались грубые ругательства; грубейшие слова, бесцеремонные оскорбления. Даже из тех троих, которые вместе с Рикардо приехали из Неаполя, т. е. Пиетро Торо, Гиро и Магаро, Пиетро, по-видимому, оставался одного с Рикардо мнения, остальные двое хотя и молчали, но уже сочувственно переглядывались с протестующими.

Рикардо, стараясь сохранять спокойствие, продолжал стоять на возвышении и выжидал удобного момента, чтоб заговорить. Но едва он опять произнес два слова, как крики усилились.

– Да чего он нам толкует! Какое право имеет он так разговаривать с нами!..

– А вот мы ему заткнем глотку-то! – резко выкрикнул Франкатрипа, которому показалось, что выскочка, вспоминая жестокое обращение атаманов с республиканцами во время кардинальской кампании, намекает именно на него.

– Нет, постойте, – возгласил доселе молчавший Вицаро, – я его проучу.

И, пробившись сквозь толпу к ларю, на котором стоял Рикардо, крикнул ему:

– Слезай! Убирайся!.. Надоел ты нам!

Рикардо оставался на своем месте.

– Меня зовут Вицаро, – продолжал бандит. – Понимаешь? Я Вицаро! И никто в мире еще не осмеливался не исполнять приказаний Вицаро…

– А меня зовут капитан Рикардо. Я эмиссар короля. Да если бы меня звали просто Рикардо, и тогда бы я не обратил внимания на приказания такого бездельника, как ты.

– Я бездельник! – как зверь, зарычал Вицаро и вскочил на ларь. Но Рикардо, проворно обхватив его за туловище и руки, столкнул вниз.

Над толпой атаманов сверкнули кинжалы сторонников Вицаро, ринувшись на защиту своего главаря. Но между передними выросла массивная приземистая фигура Торо, который спокойно обратился к ним со словами:

– Дорогие мои, я не вмешивался, покуда эти два молодца были один на один, хотя и знаю, что капитан… то бишь полковник Рикардо может с целым десятком справиться… Но когда вас набралось несколько человек против одного – так уже не прогневайтесь: и со мной вам придется померяться…

– Ну, полно там, полно! Собрались мы за делом, а кончим резней, что ли! – закричало несколько голосов, между тем как наиболее влиятельные атаманы поспешили окружить рассвирепевшего Вицаро, чтоб не допускать его до драки.

Рикардо воспользовался моментом некоторого успокоения и обратился вновь к товарищам, большинство которых под впечатлением его, хотя и краткого, торжества над Вицаро, казалось, было расположено его выслушать.

– Не я был зачинщиком, – сказал он, – и мне неприятно, что так все это случилось… Я только защищался. Впрочем, нынче не время разбираться в наших личных отношениях. Мы все сюда собрались для того, чтобы столковаться и решить, какого образа действий нам следует держаться во время предстоящей войны. Как я разумею, вам всем желательно избрать главнокомандующего, в повиновении которому мы все, и я первый, обязаны присягнуть. Так ли? Кто согласен, поднимите руки.