Текст книги "Ее величество королева"

Поднялись три-четыре руки. Остальные кричали хором, что не хотят никакого главнокомандующего, что желают распоряжаться своими отрядами каждый по-своему.

В эту минуту, вскочив на какое-то возвышение, громко заговорила красавица Виктория:

– Я, друзья мои, полагаю, что этот молодой человек прав. Нам необходимо иметь командира. Вразброд мы не можем сладить с чужеземным войском. Выбрать надо человека, который того стоит: самого смелого и благоразумного из нас. Полагаю, что лучше этого молодца, который сейчас речь держал, нам не нужно искать. Уж чего смелее? Всем нам в лицо сказал, что мы только разбоями умеем заниматься! И храбр он. Видели, как ловко оборонился от нападавшего? Я первая готова присягнуть в подчинении ему как командиру…

Атаманы, озадаченные, переглядывались между собою. Вицаро совсем озверел: как могла так нагло изменить ему любовница, которая для него пожертвовала всем, не пожалев ни отца, ни матери… Атаманам пришлось крепко держать его за руки.

– Ты теперь успокойся, – советовали ему, – успеешь после отомстить…

– Кровь их всю сам высосу, и у Виктории, и у него, – хрипел любовник последней…

Разговоры продолжались. Многие атаманы начинали склоняться на речи Виктории. Те, которые завидовали раньше одежде Рикардо, оружию и спокойной выдержке, стали, по своей дикой простоте, дивиться всему этому и проникаться уважением. Особенно содействовало этой перемене то, что Вицаро перед ним спасовал. Начинали уже раздаваться голоса:

– Ну, ладно… Пусть он нам только прежде скажет, как думает он вести кампанию.

В это время вне сарая обнаружилось движение, обратившее общее внимание. Туда прибыло несколько отлично вооруженных, богато одетых всадников. Во главе их оказался герцог[7]7
  Ошибочное мнение, что титул герцога (duca) в Италии выше князя (principe). Звание итальянского герцога по значению нечто среднее между, например, русскими графом и князем (жалованным).


[Закрыть] Фаньяно, крупнейший местный землевладелец и важная особа при бурбонском дворе.

Совещание в сарае оборвалось. Герцог вошел туда с частью своей свиты и, осведомясь, что речь шла о выборе главнокомандующего, громко произнес:

– Главнокомандующий по праву – только наш король, его величество Фердинанд Четвертый!

Атаманы словно встрепенулись. Речи Рикардо, его блестящее вооружение и не менее блестящий исход борьбы с доселе непобедимым Вицаро были забыты: перед ними нынче стоял величавый, бодрый, нестарый еще феодал, помогавший им шесть лет назад отбиваться от французов, раздавить республиканцев и восстановить Бурбонов. Из-под богатой распахнутой шубки виднелась грудь, покрытая золотыми и алмазными звездами и крестами.

– Мы осведомились, – громко и авторитетно продолжал Фаньяно, – что сегодня сюда сойдутся наивернейшие подданные нашего государя, поклявшиеся не щадить живота своего за охранение престола его величества. Нам неизвестно, кто пригласил вас, но мы желаем верить, что это лицо предложило вам избрать себе командира не из каких-либо личных корыстных целей; что его к тому побуждало благородное верноподданническое чувство. Мне неизвестно даже его имя. Я же, герцог Фаньяно, старший обер-шталмейстер двора ее величества королевы, обращаюсь к вам от имени нашего короля и повелителя. И говорю вам, что война, которая предстоит нам, война партизанская. Для нее вовсе не требуется никаких главных генералов или главнокомандующих. Такой начальник мог бы даже оказаться вредным. И вот почему. Наши коварные враги не стесняются никакими средствами. Если им не удастся обессилить нас оружием, то они постараются победить нас предательством, хитростью, подкупом. Поэтому я и говорю: не надо никакого главного начальника. Пусть главарь каждого отряда будет полным хозяином в пределах той области, которая будет ему поручена.

– Так это! Так! Браво! Да здравствует король, и никаких командиров нам не надо, – отозвалась толпа.

Громче всех кричали те атаманы, которые имели в виду личные выгоды, личное обогащение на войне. Герцог, вынув из кармана лист бумаги и развернув его, заговорил снова:

– Я вот на этом листе пометил подробно приказания, которые должен передать вам. Здесь обозначены ваши имена и те части нашего отечества, которые каждому из вас надлежит защищать от французов.

Фаньяно громко, внятно прочел список и добавил:

– Каждый из вас, атаманов, получит по тысяче пиастров для вооружения своего отряда. Кроме того, я привез вам истинно радостную весть. Наш святейший отец папа посылает свое благословение вашему оружию, а каждому из вас десятилетнюю индульгенцию, то есть полное отпущение грехов.

Атаманы возликовали. Крики и возгласы сливались в какой-то дикий гам. Особенно кстати оказались эти тысячи пиастров. Многие атаманы не утерпели и выглядывали из сарая, чтобы воочию убедиться, что мешки с золотом прибыли в свите герцога. Несколько мулов, нагруженных соблазнительно тяжелыми мешками, стояли в прогалине, охраняемые вооруженными слугами Фаньяно.

Так началась война, которая длилась пять лет, – война жестокая, беспощадная, с коварными ухищрениями, с бесчеловечными западнями. Мелкие сражения и стычки непрестанно и повсюду следовали без передышки и ни к каким результатам не приводили. Франции она стоила много тысяч молодых доблестных жизней. На нас[8]8
  То есть на Южную Италию.


[Закрыть] она обрушилась страшным разором, возбудила непримиримую ненависть между близкими земляками, загубила целые семьи, охватила террором самые благодатные, самые благословенные провинции королевства. Земледельческие классы впали в нищету непоправимую, пути сообщения не могли более служить своей цели, торговля затихла. Самое имя нашей страны обратилось впоследствии, на страницах исторических сочинений иностранных прогрессивных писателей, в синоним варварства.

Нынче минул целый век после этой войны, а мы все еще ощущаем последствия ужасных событий, жестокой репутации и клеветы, возводимой на нас теми, кто, желая унизить репутацию Бурбонов, унижали и целую нацию, приписывая происхождение всего зла преувеличенной безнравственности населения.

Впрочем, мы не беремся подробно описывать трагический период итальянской жизни, который до сих пор не нашел еще для себя вполне компетентного и беспристрастного историка. Мы желаем только объяснить, что спокойствие и относительное благоденствие страны не было восстановлено одним Манесом; такая задача для одного человека была бы не по силам, как бы безжалостны ни были принятые им репрессивные меры, как бы стойки ни были его намерения и характер.

Нет! Жестокая война стала стихать тогда, когда народ начал понимать, что правительство Иоахима Мюрата[9]9
  Ставленника и родственника Наполеона I. Мюрат царствовал в Неаполе в промежуток исчезновения бурбонских королей.


[Закрыть] действительно стремилось извлечь население из тяжкого нищенства. Когда это правительство стало издавать клонившиеся к тому законы и честно применять их, когда начали строиться дороги, когда учреждались школы, распространялось просвещение; когда сам король Мюрат стал приходить в личное соприкосновение с народом, – тогда население оценило его доброе сердце, благородство и стало уважать его военные подвиги.

Глава IX
Год спустя. – Успехи французов. – Королева в опасности. – Альма

В 1799 году калабрийские атаманы менее чем в полгода помогли кардиналу Руффо не только вытеснить французов с юга Италии, но и подавить местное республиканское движение во всем королевстве, а затем торжественно возвратить на неаполитанский трон короля Фердинанда IV и королеву Марию-Каролину.

Нынче дело оказывалось труднее. Прошло более года с начала военных действий; атаманские банды работали не менее усердно, чем восемь без малого лет назад, однако французы не уступали. Императорские войска успели придвинуться к столице; Наполеон назначил мужа своей родной сестры, Иоахима Мюрата, королем неаполитанским на место удалившегося в Сицилию Фердинанда Бурбонского.

Причины безуспешности партизанской войны заключались в безначалии, отсутствии дисциплины, в распрях между атаманами, побуждаемыми в большинстве случаев не столько родинолюбием, сколько мелочным тщеславием и жаждой наживы.

Главным же образом нынче как численность, так и благоустроенность французских войск были несравненно выше, чем в 1799 году.

Партизанский отряд, состоявший под командой Рикардо, действовал успешнее других. В нем участвовали отборные, преданные смышленому, энергичному командиру люди: Пиетро Торо, Гиро, Вольпино, Магаро[10]10
  Для сохранения местного колорита мы будем называть калабрийцев русскими словами, которые соответствуют местным прозвищам.


[Закрыть] и другие, было больше дисциплины. Неприятелю приходилось серьезно считаться с этим отрядом. Французы относились к Рикардо с уважением. Местное население тем более: его банда едва ли не единственная щадила по возможности и личность, и собственность жителей.

После его отряда шайка Вицаро считалась наиболее победоносной; но вследствие разбойничей беспринципности атамана далеко не пользовалась популярностью среди мирного населения. Деятельная соратница и возлюбленная его Виктория, очевидно, охладев к своему любовнику, которого на сходке атаманов унизил и одолел Рикардо, тогда же предлагала последнему перейти в его отряд. Но молодой капитан отказался, отчасти потому, что не желал в такое критическое время обострять свои отношения к другому атаману, отчасти потому, что не желал иметь около себя женщину.

Был вечер. Весь день небольшой отряд Рикардо храбро отбивался от преследования целого полка французов; десять человек убито и пятнадцать ранено. Темнело; французы прекратили преследование; Рикардо со своими товарищами отдыхал в безопасном горном ущелье. На опасные пункты были выставлены надежные часовые.

Капитан (как его продолжали величать), кинув под себя плащ, лежал на траве. Относительный успех его шайки не удовлетворял его: он понимал, что цель войны, во всяком случае, достигнута не будет. Кроме того, его грызло недовольство и своим личным положением: очевидная неосуществимость его честолюбивых надежд, возбужденных в Неаполе сближением с незнакомкой. Кто бы ни была она, – если бы даже сама королева, и тогда тем хуже, – она за все время не вспомнила о нем. Никакого намека на весть от нее он не получил за целый год. А честолюбив он был чрезвычайно. Чувство оскорбленного самолюбия обострялось чувством неудовлетворенности молодого мужчины. Он понимал, что в ту женщину, которая провела с ним ночь, он не влюблен, однако все-таки она сумела влить в его вулканическую кровь столько жгучего яда, что в минуты отдыха и раздумья он ощущал страстное желание вновь с нею свидеться…

Соратники все спали. Тишина была полная. Только изредка с одной стороны бивуака слышался резкий писк лисицы, на который отзывался с другой стороны волчий вой.

То перекликались часовые.

Вдруг от рощи, прикрывавшей вход в ущелье со стороны долины, раздался громкий крик совы.

Рикардо встрепенулся; спавший рядом с ним Пьетро Торо вскочил на ноги. Все остальные чуткие горцы, спавшие около, пробудились.

В ночной темноте слабо обрисовались три тени, которые, несомненно, двигались по направлению к центру бивака. Оказалось, то был Вольпино и два неизвестных человека с завязанными глазами: обычная предосторожность, соблюдаемая для посторонних, хотя бы и заведомо миролюбивых лиц, имеющих надобность проникнуть в пункт расположения партизанских отрядов.

Неизвестными оказались два оруженосца герцога Фаньяно, приславшего их из своего замка к капитану Рикардо с письмом.

Рикардо приказал снять с них повязки, потребовал фонарь.

– Разве герцог в замке? – спросил он.

– Да. Герцог только что приехал к себе из Сицилии с дочерью и ее подругой.

Имени подруги оруженосцы не знали.

– Герцог приказал нам, – добавил один из оруженосцев, – сообщить, что две роты французов приближаются к замку, наверное желая атаковать его. Замок не укреплен. Но герцог говорит, что его во что бы то ни стало надо спасти, не столько ради него самого, как для чего-то еще более важного. Из отрядов, сражающихся за нашего короля, ваш расположен ближе других. Оттого наш господин и направил нас к вам.

– Все это написано в письме, что вы мне привезли? – спросил Рикардо.

– Нет. Письмо мы получили из рук дочери герцога, герцогини Альмы. Она наказывала сказать вам, что письмо от ее подруги.

Сердце молодого капитана встрепенулось от осветившего его луча надежды: «Может быть, меня еще не совсем забыли».

Он приблизил фонарь и раскрыл письмо. Оно было написано мелким убористым почерком, который был ему знаком по письму, полученному в Неаполе.

«Большая опасность, – стояло в письме, – угрожает той, которая, как вы, может быть, полагаете, совсем забыла о вас, но которая не переставала никогда думать о вас и выжидала случая быть вам полезной. По этой причине, а также ради успешного направления великого дела она решилась на весьма опасный шаг, который, пожалуй, назовут сумасшествием, но который обусловлен важнейшими соображениями. Поспешите сюда для защиты замка со всем вашим отрядом. Податель письма вас проведет. Постарайтесь прибыть сюда ранее ваших товарищей. Не сомневайтесь в той, которая ни на одно мгновение не переставала думать о вас и которой во всех подробностях известны геройские, доблестные подвиги ваши в настоящей войне. Не медлите ни одной секунды».

Подняв всех своих соратников, Рикардо поручил Пьетро Торо вести отряд к замку Фаньяно ближайшими тропками, вьющимися по утесам и горам. На коне этим путем пробраться было бы невозможно, потому сам капитан направился другой дорогой, по которой местами мог ехать даже рысью.

На половине пути он встретился с немногочисленной шайкой под предводительством Виктории, она не скрыла, что искала его; молодая женщина окончательно порвала свои отношения с Вицаро и во главе двадцати пяти человек, не желавших отставать от нее, решилась действовать самостоятельно. Узнав от Рикардо о цели его экспедиции, она предложила присоединиться к его отряду, прося его включить и ее людей в свой отряд. Он согласился.

У Виктории не было коня. Она, не стесняясь, вскочила на круп лошади Рикардо и обхватила молодого человека сзади за талию[11]11
  Обычай ездить верхом (на лошадях, мулах, ослах) таким образом распространен и доселе в Сицилии. Нам случалось видеть целые семьи, мужа, жену, детей, на спине одного животного.


[Закрыть]. Она не скрывала своего давнишнего к нему влечения, но он сам, занятый иными помыслами и ощущениями, воздерживался от соблазна.

Еще не светало, когда они прибыли в замок. Виктория осталась у дороги ожидать свой отряд, Рикардо тотчас же был впущен в замок. Его провели в один из приемных покоев. Он полагал, что там его встретит та, чье письмо было ему доставлено ночью. Но ошибся и изумился, увидав юную дочь Фаньяно Альму.

С этой девушкой были связаны лучшие воспоминания ранней юности, когда он часто видел ее. Домик дяди Кармине находился вблизи замка, так что мальчику случалось встречать около парка, в лесу и в полях эту прелестную молодую девушку. Она ему очень нравилась, однако он, бедный простолюдин, мог любоваться ею только издали. А обменяться с нею несколькими словами довелось ему только однажды. А именно, когда он нашел на одной из внешних аллей парка оброненную ею золотую цепочку с медальоном. Он принес находку в замок и был допущен лично к дочери магната, она ласково поблагодарила его и расспрашивала о старике Кармине. С тех пор отрок, давно почтительно издали любовавшийся хорошенькой duchessina[12]12
  Уменьшительное титула герцогини (duchessa).


[Закрыть], почувствовал себя влюбленным. Боевая жизнь в период кардинальской войны и затем шесть лет более или менее бурного существования заставляли его забывать об этой почти ребяческой любви, однако она при малейшем поводе давала о себе знать в сердце Рикардо, проявляясь нежным, теплым воспоминанием – чувством, которого не пробуждала в нем никакая другая женщина.

За год приблизительно до созыва атаманов королевой в Неаполь Альма исчезла из замка: слышно было, что ее величество приблизила девушку к себе, назначив ее своей чтицей.

Общественное расстояние между молодыми людьми было так огромно, что Рикардо даже не приходилось бороться со страстью; он как будто не ощущал ее, а только вспоминал об Альме и дорожил редкими проявлениями ее в своем сердце, как чем-то неизмеримо отрадным, светлым, чистым, ощущением, которое нельзя было сравнить ни с какими иными элементами его существования.

На маскараде (который описан нами в первой главе) ему показалось, что голубая маска скрывает дорогое личико Альмы. В нем тогда проснулось было детское чувство. Оно охватывало его нередко и во время его лечения от раны, полученной после маскарада. Но затем жгучее, опьяняющее чувственное наслаждение, доставленное ему другой женщиной, совсем поглотило идеальное воспоминание детства.

Теперь же, когда он неожиданно увидел Альму, когда услышал ее спокойный, несколько горделивый, но все-таки приветливый голос, в сердце его опять шевельнулось что-то неописуемо чистое и теплое, влекущее к ней…

– Мне поручено просить вас подождать несколько минут в этой комнате, – обратилась к нему Альма.

Капитан поклонился.

Девушка продолжала:

– Мы с вами, кажется, знакомы… Ведь это вы много лет тому назад нашли и принесли мне цепочку, которую я потеряла в парке.

– Да, я, – смущенно отозвался Рикардо, – я счастлив нынче, что мне представляется случай оказать вам несколько большую услугу – охранять ваш замок…

– Услугу не мне, – с оттенком горделивости холодно отвечала дукессина, – не мне, а той, которая одна имеет право повелевать. Это она соблаговолила удостоить вас таким поручением.

Почти в это самое мгновение дверь за спиной Альмы растворилась, и в комнату вошла статная женщина. Девушка, приблизясь к ней, почтительно сказала:

– Если вашему величеству понадобится что-либо приказать, потрудитесь позвонить. Я явлюсь немедленно.

Смущение капитана и возросло, и странно усложнилось.

Каролина Австрийская была вся в черном: она дала обет не надевать иных цветов, покуда не возвратит мужу и себе неаполитанский престол.

Каролина пристально глядела на молодого человека, и, судя по улыбке, скользнувшей по ее глазам и устам, ей нравилось его смущение. Отпустив Альму, королева продолжала глядеть на калабрийца. Это уже начинало неприятно волновать его. Он недоумевал, что ему с собой делать. Всякие сомнения насчет тождественности красной маски с государыней окончательно было рассеялись, как вдруг она промолвила:

– Вас, полковник, мне рекомендовала одна моя большая приятельница, которая многим вам обязана. Я знаю, как раз вечером в Неаполе вы за нее рисковали своей жизнью. К тому же мне известны ваша доблесть и верность государю.

«Опять мистификации! – мыслил начинавший терять голову Рикардо. – Неужели дочь императоров может так лгать? Или в самом деле все было так, как она говорит?»

– Садитесь, полковник, – продолжала она. – Мы здесь не при дворе, а на войне. Не до церемоний. Моя приятельница никогда не переставала о вас помнить. Но обстоятельства не дозволяли ей сноситься с вами. У ней много забот и огорчений.

– Значит, ее здесь нет? – решился спросить Рикардо.

– Ее здесь нет. Здесь только королева.

И она пронзительно посмотрела в его глаза, как бы желая убедиться, понял ли он смысл ее слов.

– Да, понимаю, – сказал он, начиная несколько успокаиваться и оправляться.

– Ваша королева, – продолжала Каролина, – находится в весьма опасном положении. Война слишком долго затянулась без всякого успеха. Я решилась на месте сама удостовериться, в чем кроются причины неуспеха, и устранить их. Меня удостоверили, что, во всяком случае, мое пребывание в Калабрии не представляет для меня никакой опасности. И я приехала сюда из Сицилии. Однако оказывается, что я была слишком доверчива. Наши шпионы сегодня уведомили, что французы знают о моем прибытии; что, надеясь захватить меня, они посылают к замку Фаньяно довольно значительный отряд. Недалеко отсюда бухта Святой Евфимии; там меня ждет вооруженная яхта. Я могу во всякое время отплыть на ней обратно в Сицилию. Но не уверена, что между замком и бухтой я не встречу препятствия. Я призвала вас сюда, желая узнать ваше мнение. Как вы думаете: следует ли мне поспешить обратно на корабль или выжидать здесь неприятеля в уверенности, что созванные мною партизанские отряды отстоят замок?

– Простите, государыня, что я осмеливаюсь обратиться к вам с вопросом. Скажите, что вам известно о движении ближайших французских отрядов? Две роты командированы для атаки замка Фаньяно? Так. Но дорога от замка до залива Святой Евфимии охраняется неприятелем или нет?

– Нет. Французы в данную минуту могут располагать в этой местности только тем, что сюда посылают. Все их остальные силы или далеко впереди, или заняты охраной своих позиций от англичан.

– В таком случае следует привлечь неприятеля сюда, к замку. А покуда наши отряды будут его защищать, ваше величество успеет с небольшой свитой проследовать к бухте Святой Евфимии путем, свободным от неприятеля.

– И мне так кажется. А в ваших людях вы уверены, полковник?

– Как в самом себе. Только я полагаю, что вашему величеству необходимо сохранять покуда самое строгое инкогнито. Я даже предпочел бы, чтоб и для меня вы сохранили инкогнито.

– Вы предпочли бы, может статься, чтобы вместо меня тут была сама моя приятельница.

Рикардо уже успел совсем оправиться от смущения и собраться с мыслями. Близость этой женщины начинала вновь больше, чем следовало бы, действовать на него. Он с жаром воскликнул:

– О да, конечно! Я бы мог тогда говорить не стесняясь, вполне откровенно.

– Что же вы ей сказали бы? Я откровенность люблю. Говорите и со мной не стесняясь. Как бы с ней самой, – отозвалась королева.

Дотоле она старалась держать себя с достоинством, спокойно, по-королевски. Но напряженная борьба со своим пылким, неудовлетворенным чувством утомила ее. Она облокотилась обеими локтями на стоявший перед нею столик; ее лицо расцвело такой чарующей улыбкой; глаза, ласкающие собеседника, светились такой любовью, она казалась так хороша, что молодой человек чувствовал, как кровь его закипает от сладостной жажды когда-то испытанного наслаждения, не мог долее сдерживаться, заговорил с увлечением о том, что испытывал в это мгновение; о том, как часто вспоминал божественную ночь в Неаполе. Он не проговорился, однако: обращаясь к королеве, как бы высказывал свои чувства, испытываемые к другой женщине. Но он любовался ею, возбуждался ее присутствием, красноречием ее отзывчивых взглядов. Она только раз чуть слышно прошептала: «О, если бы меня прежде кто так любил!»

Наконец Рикардо смолк, как бы опомнившись.

– Продолжайте, продолжайте, – сказала она.

– Что же мне продолжать? – ответил он с горькой усмешкой… – Ведь эта женщина так далека от меня, до нее так высоко… Я могу только беззаветно преданно и верно служить ей.

Королева произнесла, нахмурив брови:

– Словом, вам кажется, что правы те, кто не советует моей приятельнице снисходить до вас?

Но юный сын вулканической Калабрии опять горячо протестовал против этого. И, по-видимому, к великому удовольствию своей собеседницы.

Меж тем уже наступало утро: свет ламп бледнел перед ярко разгоравшейся зарей. Королева встала со своего кресла и подошла к Рикардо, который стоял бледный от волнения. Его красивые глаза умоляюще глядели на королеву.

– Завтра в полночь, – сказала она поспешно вполголоса, вручая ему ключ. – Этот ключ вместе с остальными владетель замка, как надлежит верноподданному, передал мне. Он отпирает внешнюю маленькую дверь башни. За дверью лестница, которая приведет вас в комнату, где вы найдете мою приятельницу.

Он опустился на колени и жадно целовал протянутую вместе с ключом маленькую пухлую ручку.

– Разумеется, все это возможно, только если мы можем быть уверены в нашей безопасности, – прибавила она.