Текст книги "Предчувствие"

Синяя ночь

…В раздевалке Федя вспомнил, что как раз в эти дни у таллинского военкомата по утрам многолюдно. Опять призыв. Стоят девчонки и выцеловывают своих, прижавшихся к каменным стенам, мальчишек. «Мне кажется, в наше время такого не было, чтобы девушки сами липли к парням и висели на них, выпрашивая прилюдно объятий и муси-пуси», – подумал Чикин и с горечью вспомнил другое: Лиля не спросила номер его мобильного телефона. Ему и самому не пришло в голову сообщить ей нужные цифры. Вспомнил и про то, что совсем забыл о деньгах старика из Хойму.

– Ладно, в следующий раз! Завтра! Обязательно не забуду. Феде пришлось поторопиться с переодеванием и поспешить к рабочему месту. Народу в раздевалке толпилось полным полно, что и говорило о бегущих последних минутах до начала смены. Он получил на обработку целую тележку моек. Ее прикатил к нему мастер Валера.

– Вот тебе сегодня важное правительственное задание! И чтобы не грустил. Тихой грустью! – мастер улыбнулся.

Когда пришло время первого кофе-тайма, к Феде подошел Володя Долматов:

– Бросай это грязное дело! Пойдем покурим, что ли?

А в курилке, когда они присели на поддоны особняком от других рабочих, Володя вдруг признался:

– Хочу тебе кое-что сказать. Знаешь, со мной что-то происходит. Вижу сны. Как в реале.

– Да? А со мною тоже что-то происходит!

– Шутишь? Прикалываешь надо мной.

– Нет, я серьезно.

– А мне и жена говорит, что я какой-то не такой в последнее время.

– Так оно понятно: новая работа, переживания, стресс каждый день, а тут еще и ноябрь. Все чудачат и тяжело переживают темную пору. Народ в это время всегда тараканов гоняет. В своей голове. Поганок, значит, ищет. У меня вообще фиг поймешь, что происходит, – рассудил Федя как заправский скептик и материалист, но попросил Володю изложить подробнее о своем беспокойстве.

И Долматов рассказал о своих приключениях. О том, что ему многое не нравится на заводе и о том, что у него в последнее время перед сном какие-то глюки идут: видит себя в необычной обстановке, будто бы в какой-то древней стране он занимается ткачеством и продает шикарные дорогие платья и все время пытается найти какую-то шкатулку.

– А что в шкатулке? – перебил заинтересованный Федя.

– Мне кажется, какой-то очень важный инструмент, может быть, волшебные иголки или что-то подобное… Но я думаю, это все чепуха, только после этих картинок сильно болит голова, а под утро спина и все тело ломит.

– Ты же сам рассказывал, что как-то занимался рукоделием, вы с женой вязали свитера, носки, пробовали наладить свой мелкий бизнес. Может быть, это рефлекторное у тебя что-то? Махнуть рукой на такие симптомы нельзя. Нужно подумать. А главное, не сосредоточиваться на этих мыслях, – Федя как заправский лекарь старался поддержать Володю.

– Мне кажется, это нервы. Слишком устаю я на глине. А я ведь работал дальнобойщиком.

– Володя, давай в обед я тебе попробую кое-что сделать и тогда поговорим еще, – предложил Федя.

Володя кивнул в знак согласия:

– Странно, но что-то гнет на этой глине человека, как-то непонятно гнет…

«Наверное, здесь с каждым что-то происходит, но люди стесняются об этом говорить вслух. У каждого свои переживания, опыт, склад характера и поиски, – раздумывал в свою очередь Федя после откровений Володи, занятый уже будничным ремонтом моек. – На этом заводике ничего не понять!»

Рабочих прессовали жестко – в строгости и дисциплине. Пришел на смену – отметься. С помощью кругленького электронного жетончика. Его достаточно поднести к специальному датчику на стене у главного входа в цех. Ушел на кофе-тайм – отметься. Вернулся в цех – зафиксируй. Таким образом контролировалось фактическое рабочее время каждого человека.

После кофе-тайма Женя Баранов, тот самый доброжелательный спортивный парнишка с участка ремонта гипсовых форм, сообщил Феде, что его вызывают наверх. К менеджеру по кадрам.

– Она сказала, что в любое время. Ждать перерыва не обязательно.

– Подписать какие-нибудь бумаги? – поинтересовался Федя.

– Не знаю. Эвелин сказала, чтобы я тебе передал.

– И замечательно! – Федя подумал, что с удовольствием сходит поговорить с начальством. Да! Он ведь до сих пор не получил положенные ему от заводика рабочие ботинки.

Эвелин Берге, менеджер по кадрам, фантазеру Чикину казалась инопланетянкой: всегда аккуратная, приветливая, внимательная и говорит красиво, корректно. Да и внешне – элегантна, приятна и скромна. Федя решил, что она умеет понимать людей, и этот в ней шедевр натуры кто-то из хозяев завода тонко подметил, а потому и поручил заниматься персоналом. Она – эстонка, хорошо знала языки, английский и русский.

«Когда-нибудь работала учительницей», – решил Федя.

…Эвелин попросила всегда стеснительного в кабинетах Федю присесть за низкий столик, где лежали красочные журналы про сантехнику и керамическое производство.

– Как у вас идет работа? Есть ли какие-то проблемы? Жалобы? – начала дружелюбно начальница заводского персонала и внимательно посмотрела на Федю. Ему стало ясно, что про работу она спросила из такта, а главную тему, послужившую поводом для вызова его в кабинет, пока что не объявила. Федя пожаловался на сквозняки на его рабочем месте и посетовал, что как бы они не стали причиной совершенно никому не нужной его простуды.

Эвелин заверила, что обязательно сообщит руководству завода о необходимости посмотреть и проверить еще раз, что там с вентиляцией на его рабочем месте, и можно ли что-то сделать, чтобы избавиться от сквозняка. Далее она обстоятельно рассказала о задаче, которая стоит перед производством и какую цель ставит перед собой руководство завода. Они хотят найти подходящих людей, правильно их расставить, дать возможность каждому раскрыть свои таланты и личные наклонности, создать в цехе творческую и деловую атмосферу. Все эти меры должны оживить технологический процесс, чтобы сделать его максимально эффективным и комфортным для каждого рабочего.

Феде случалось и раньше работать на некоторых предприятиях, но чтобы так тонко и внимательно, да еще и долго с ним разговаривали в отделе кадров – не помнил. Эвелин напоследок попросила Федю еще раз вместе с ней просмотреть его анкету, уточнить некоторые сведения, а потом с очаровательной улыбкой доброжелательности проводила его из кабинета по длинному коридору и отправила обратно в цех.

В обеденный перерыв Федя, как и обещал, провел Володе свой особый массаж – ладонями, пальцами исследовал его плечи, лопатки, шею, найдя критические точки, поработал с ними.

– Да я смотрю, ты у нас настоящий экстрасенс! – воскликнул Володя после нескольких минут Фединых манипуляций. – Не поверишь, но прямо как камень с плеч! Не шучу, как здорово! Мне вправду стало намного легче.

Федя никогда не задавался на предмет своих необычных способностей. Он, случалось, чувствовал их в себе и никогда не афишировал, и в этот раз не сомневался: неведомая ему сила подскажет что и как нужно делать, дабы помочь Володе. В этот момент требовалось лишь искреннее желание помочь другому человеку. И требовалось чувство сострадания.

Смена прошла спокойно. Насыщенный впечатлениями день под вечер уготовил ему крайне неприятный сюрприз. В автобусе по дороге домой Федя обнаружил исчезновение из внутреннего кармана куртки злосчастного бумажника. Неужели на заводе объявился любитель пошариться в чужих кабинках? Чикин оказался без денег. Потому что имеющуюся наличность он накануне сложил аккуратно и для порядка в этот самый бумажник.

Федя горько осознал, что при всем желании он никак не сможет теперь вернуть деньги ограбленному им ненароком старику. И корил себя, почему не догадался и не вспомнил о бумажнике утром в автобусе, когда неожиданно появилась Лиля. Но его ошибка с маршрутом, странное появление Лили и вся череда последних событий для Феди обернулась новым расстройством чувств, и у него опять возник повод задуматься о том, что с ним происходит и что в этой жизни правда, а что – наваждение? И что вообще – непонятно что.

Прокрутив в уме, как в кино, покадрово, свое нечаянное странствование по Мяннику, обстоятельства встречи с неизвестными мужчинами, он догадался, что это они так талантливо обобрали его – поднимая, щупая, сбивая с толку. Значит, он нарвался на щипачей, особый сорт уголовников, виртуозно выбивающих из случайных прохожих кошельки, а при случае – снимая с них незаметно кольца и серьги, и часы, и что угодно.

Некоторые представления о видах криминального промысла Федя приобрел из своего юношеского вокзального опыта, когда пришлось ему поездить из Таллина в другие города и веси, в том числе и в Россию, где встречались в изобилии не только интересные люди, но и специалисты по изъятию каких-либо ценностей из карманов случайных попутчиков.

Вечером Федю ко сну приглашать не требовалось. Он сам валился с ног от усталости и впечатлений. И засыпая, продолжал их осмысление. Не так все просто. Хойму имело какой-то замок. К нему нужен был ключик. Ломиться, идти напролом – опасно. Ждать беспечно, когда откроется – не хватит терпения. Что же за чудо, что за мираж? Лиля живет где-то рядом, она легко может оказаться в автобусе, но так же легко исчезает. Делает ли это она сама? Или кто-то нас заставляет дразнить друг друга?

«Вот как бы хорошо было найти нам часок-другой и просто погулять вдвоем вдоль берега моря, смотреть на волны и друг на друга!» – размечтался парень, глотая в полудреме сладкие ягоды вымысла, ощущая их необыкновенный и нежный запах, как будто лепестки цветов из детства.

– Ты слышишь, я зову: приходи ко мне во сне, чтобы любовь моя не остыла. И пусть горят глаза, словно звезды!

– А я пару часов сегодня вечером и провела у моря. Картинка потрясающая – «живописцы, окуните ваши кисти», как Окуджава поет! Песчаный пляж с сырым песком, скамейки, кабинки еще не убрали, но народ не загорает, а так просто расслабляется – кто бегает по кромке воды, кто на великах рулит, а другие сидят-глядят, прогуливаются…

Федя не верил своим глазам и ушам. Лиля вышагивала рядом с ним, как будто по низеньким кочкам. Стояла синяя ночь, тучи шуршали о верхушки деревьев. Она шла и увлеченно рассказывала:

– Да, ты прав, посмотреть есть на что. Море там, в тех местах, где солнце сквозь клецки рваных облаков пробивается – как пищевая алюминиевая фольга, смятая – блестит, чуть отливая свинцом…

Федя смотрел во все глаза на Лилю, старался запомнить каждую черточку на ее лице, ее руки, фигурку. Она позволяла ему любоваться собой, между тем продолжала рассказ:

– А там, где тень на воде – вообще чудо: как исландский мох, серебро с бледным блеклым лаймом. И в самых темных местах каким-то бурым, как лишайник на старой елке, цветом отливает…

Федя остановил свою спутницу, посмотрел ей в глаза, зачарованный, желая войти в них, чтобы там остаться. Она сделала вид, что не замечает его желание.

– Это я так подробно описываю, потому как сидела и прикиды вала, будь я Айвазовским, какими бы красками балтийское взморье написала… А над всем этим великолепием реют на тугом ветру разноцветные лепестки маленьких парашютов, – Лиля показала руками ветер и как реют лепестки. – Это какая-то разновидность виндсерфинга: на утлой дощечке несутся по волнам с завидной скоростью «ихтиандры» в гидрокостюмах, к широкому поясу пристегнуты эти «лепестки» на длинных стропах. И они не просто скользят по гребням небольших волн, а подпрыгивают, зависают в воздухе, какие-то акробатические кульбиты выделывают и резко меняют на правление…

Ночь светилась, дорожка сияла, они шли, взявшись за руки…

– А парашютики эти яркие: красные с белым, оранжевые, желтые, зеленые, голубые… Я издали думала, что это какой-то праздник воздушных змеев без хвостов. Возле нашей скамейки у самой воды один из экстремалов выбрался на берег, оказалось, довольно-таки дюжий дядя. Я еще подумала, что это спорт не для хилых, но потом выплеснулось из воды какое-то тщедушное создание, изо всех силенок удерживающее рвущийся в небо лепесток… – Лиля задержала дыхание и, желая придать силы Фединому воображению, изобразила губами и глазами застывшее изумление.

– Между прочим, вблизи оказалось, размах крыла у него метров пять! Мы потом дошли по берегу до места их «гнездовья», там кроме тридцати, находящихся в воде, еще примерно столько же лепестков сохло на берегу, похожие на сложенные разноцветные крылья летучей мыши… Видно, какая-то тусовка у поклонников этого лихого серфинга случилась, здорово было за ними наблюдать! Вот такое последнее яркое впечатление ушедшего лета… И погода портится, наползает облачность, к вечеру обещают усиление ветра и дождь. Да, лету эстонскому теперь точно кирдык!

Федя, восхищенный представленной Лилей картиной, не знал, что сказать: излить ли тут же слова восторга, а то лучше выплеснуть, ничем не удерживая, накопившуюся нежность?

– А почему ты молчишь? – Лиля решила растормошить его, и он отозвался:

– О! Природа в Таллине в некоторых местах необыкновенно талантлива, виды нам выдает замечательные. Кисть у нее художественная! А палитра ее – слова из нас взятые, всякие разные. Особенно в августе она хорошо передает настроение с понятным названием: «кирдык лету». Про море и берег балтийский, и про небо – все это очень-очень впечатляет. Я это видел сам не раз, бывало, в Пирита, бывало, на Штромке… Вспомнив вдруг, что так долго не говорил я небу: «Здравствуй!» И про фольгу замечал. Это, правда – она по воде очень часто у нас расстилается. Бывает гладко. По-научному это штилем называется. А бывает и помятой… Надо же, как стильно ты показала мне происшествие по-над взморьем с этими парящими в воздухе большими дедалами и икарами поменьше!..

Федя высказал все, что хотел, и затих, поставил Лилю перед собой, опустил руки ей на талию и далее лукавостью слов скрыл нечаянный блеск своих глаз, вызванный ревностью.

– Но пока волна там шугала песок прибрежный, и пока я читал написания небес, это так ты рассказывала, мысль меня коряво-вихрастая подмывала спросить у тебя типа: «А это с кем ты там по бережку прогуливалась?»

…Но после этих слов Федя тут же поспешил добавить новые, чтобы не ставить Лилю в положение, когда ей что-то нужно отвечать или оправдываться:

– А про облака здешние вот пару дней назад я измышлял, что они в небе Эстонии почему-то не стелются, а как бы громоздятся друг на друга и потому образуют выпуклое пластмассовое поднебесье! Да, и с оттенками розового киселя с молоком, но иногда и в свинце густо смочены, то, видать, дождями насыщены…

Феде почудилось, что Лиля все эти нюансы почувствовала, она обняла его нежно за шею и – прошептала, словно ветерок:

– Милый мой мальчик!

Синяя ночь в этот момент опрокинулась. Небо упало навзничь. И звезды в глазах поблескивали, как искристые маячки в океане блаженства…

Чик, чик, чик-чирик. Чикин Федя, ты – мужик!

На следующий день в цех Федор прибыл рано. Одним из первых. Поздоровался со всеми и отдельно с Артуром, который по обыкновению читал свежую газету. Федя решил спросить у него, не написано ли в газете чего-нибудь про необычные явления, случившиеся вчера или на днях в Таллине или его окрестностях.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, чего-нибудь такого никто не видел, не сообщил, например, что НЛО или еще что-то необычное наблюдали?

– А что? Уже летают? – Артура в ироничности вряд ли кто мог превзойти. – Нет, ничего такого пока что ни по радио, ни в газете не сообщают. А почему спрашиваешь?

– Рассказал один чудак, будто видел вчера утром в Мяннику что-то яркое и большое в небе.

– Все может быть! В Мяннику в советское время находился военный полигон. Кто знает, может быть, инопланетяне теперь срочно им заинтересовались…

Федя свернул разговор. Чтобы избежать возможных дальнейших вопросов Артура, он ушел в раздевалку к своей кабинке. А там уже расчехлялся его незлобивый приятель Прапорщик.

– С добрым утром, ваше высокоблагородие! – улыбнулся Федя. – Как там на фронтах? Читали последние сводки?

– На фронтах – наступление! Рядовой! А почему это я, а не вы докладываете обстановку в окопах? – Анатолий, как всегда артистично и охотно воевал с Федей.

– В окопах? Дык вы же сами меня и определили при штабе. Вашим ординарцем!

– Я вас спрашиваю про кухонное помещение, вообще-то. Пошли попьем чайку! Надеюсь, кипяток для командования вы уже приготовили?

Мы с тобой одной глины

…Прошло еще несколько дней. Без особых приключений и новостей. Хойму исчезло, и Лиля пропала. То есть автобус ходил все тем же маршрутом, а водитель, как положено, объявлял остановки, но ничего не происходило, как бы ни всматривался Федор в темное окно, ожидая таинственных знаков и приглашений. Он отрабатывал смены с воодушевлением.

Он крутил так и этак раковины, постукивал, чистил, шлифовал, сверлил. И снова сетовал: несмотря на все его старания, раковину никогда не увидит покупатель – она, как и сотни других, будет вывезена на дальний двор и там заброшена в контейнер. И незаметно для себя самого он вступил в общение с раковиной.

– Чего же вы сопротивляетесь? Почему твои подружки не слышат рук рабочих, капризничают и не желают превращаться в отличную продукцию? А ведь мы с тобой… из одного материала сделаны! – озарило вдруг Федю. – Мы с тобой – из глины! Мы – одно и то же!

Феде показалось, что раковина невесть как вняла его словам, и бока ее заметно потеплели. Он заинтересовался этим явлением и пошел потрогать раковины на других стеллажах, заодно решил проверить их у глазуровщиков и, пока не появился мастер, добрался до линии, где работал Анатолий Мележко.

– Ваше высокородие! – Федя с простодушным лицом обра тился к Прапорщику. – Вот личный состав постоянно огорчается, почему не идет продукция, почему не получаются у нас мойки и унитазы, как и ваши бачки? А ведь все очень просто – мы не чувствуем глину, не умеем ее слушать. А знаете, она бывает теплой и холодной. Проверьте, если думаете, что я шучу. И возьмите на за метку тот факт, что мы с керамикой из одного и того же материала! Надеюсь, вы в курсе насчет нашего состава и того, как создавался человек?

Анатолий удивленно смотрел на Федю, а тот не унимался:

– Читали Библию? А? То-то!

– Рядовой Федя! Вам по служебной линии выговор! Вы это почему в рабочее время расхаживаете с какими-то глупостями по заводу? – Анатолий выглянул из-за шторки в цех, не видать ли мастера Валеры. – Командование лишит вас очередного поощрения! Хотя… Что-то интересное вы такое говорите! – Анатолий принялся трогать наощупь бачки на своей линии. – Рядовой, о вашем поведении я доложу в штабе! А это… Они и вправду есть теплые, а есть холодные. Я вам скажу, рядовой Федя, командир дивизии удивлен!

И затем Прапорщик с деловым видом чуть ли не полчаса украдкой ходил на соседние участки и там также щупал и внимательно исследовал сырую и обожженную керамику, выражая лицом озабоченность и глубокие размышления.

Дисциплина хромала, потому что Валера почему-то в это время в цехе не появлялся, возможно, занятый где-либо на других участках. А потом уже Владимир Долматов смеялся в курилке и рассказывал другим рабочим, как он узнал от Прапорщика про то, что Федя сообщил ему про глину. И никто не спорил.

Во время обеда кто-то успел доложить мастеру Валере о том, что по всему заводу рабочие говорят про глину и ее свойства, обнаруженные Федей Чикиным.

– Между прочим, с точки зрения науки у глины очень много интересных свойств. Я думаю, руководству завода хотелось бы получать такую глину, которая способна изменять свои атомы при правильном воздействии на нее со стороны рабочих, – заметил Валера собравшимся за столом.

А народ не понял, шутит ли он или тонко намекает на очень «толстые» обстоятельства и предвещает грядущее усиление контроля за рабочими, наказания и штрафы.

– Да, разболтались совсем! – брякнул ни к селу ни к городу литейщик Велло, желая продемонстрировать заведомую солидарность с мастером.

– Да ладно тебе! – урезонил его Долматов. – Ну, болтает народ, бывает, всякое! А чтобы праздно шататься по цеху – ты видел кого-нибудь? Люди стараются, работают, как могут. Конечно, от нас зависит, пойдет продукция или не пойдет. Но сама технология пока что сырая. Не все от рабочих зависит…

Валера в роли мастера при всей своей важности иногда вступал в общение с Федей, как и с его сотоварищами по керамическому поприщу. В столовой, где народ просиживал короткие паузы обеда и кофе-таймы, за несколькими столами само собой сложились маленькие сообщества. Федя всегда присаживался за тот столик, где сиживали и мастер Валера, и Володя Долматов, и Анатолий Мележко, и еще несколько рабочих с разных участков: хорошо говоривший по-английски глазуровщик Рейн, хитромудрый литейщик Велло, настырный бригадир из гипсового цеха Урмас.

За столами озвучивалась свежая информация по заводу, обсуждались какие-нибудь важные и случайные темы. И многие дивились новостям, сообщаемым как бы между прочим Валерой, очень даже продвинутым мастером.

А Валера вслух излагал не только свою житейскую доктрину, а, судя по всему, насаждал и полученные им раньше от начальства установки. Он говорил о том, что совершенствование духовной природы человека – никакая не болтовня и не мистика, а столь же точная наука, как физика, астрономия и медицина. И религии – не абы что, они некогда были внедрены для этой же благородной цели, но затем искажены и применены не по назначению. Теперь лишь наука и реальная производственная практика могут помочь вернуть человеку его совершенство!

Федя остро реагировал на наставления Валеры. Он и сам развивал эту мысль: «Для восстановления тех необыкновенных способностей, которыми обладали в древности люди, сейчас нужно соединить в одно то, что в человеке разрозненно, добиться созвучия и взаимодействия, и тогда это новое целое получит необходимое свойство и удивительные качества».

На что Федин внутренний критик тотчас возразил:

– Как же это возможно, если каждый живет сам по себе?! А мни мая общность совершенно условна, умозрительна и удерживается лишь внешними правилами, рамками, но никак не внутренним стремлением каждой части к сотрудничеству и взаимообогащению.

Этими рассуждениями Федя поделился за обеденным столом. Установилась тишина. Валера тоже промолчал.

– А ты про синергию что-нибудь почитай. Полезно для самообразования, – вставил тогда сидевший неподалеку от Феди тот самый Артур, один из самых опытных на заводе, пришедший сюда много раньше других, обычно молчаливый, но никогда не стеснявшийся высказать свое веское мнение.

– А мы про что? Про эту самую синергию – совместное и дружное творчество, – вмешался в разговор и Валера. – Будем искать спевку каждого с остальными. Вот оно и есть хоровое пение! С помощью которого строили в древности царства и города.

Федя, ободренный поддержкой мастера, решил прогнуть свою линию еще далее. Он обратился к сидящему напротив литейщику Велло:

– Ты что-нибудь про шумеров слыхал?

– А что?

– А у них есть эпос такой. «Энума элиш» называется. Переводится «Когда вверху». О происхождении человека на Земле сообщается конкретно. Написано за тысячи лет раньше Библии. Когда-то в самой глубокой древности боги, или, можно просто сказать, пришельцы, они звались «аннунаки», рыли каналы, искали руду, строили свои космодромы и дворцы, короче, работали-пахали на Земле, а людей тогда еще не было. Может быть, тоже, как мы сегодня, они в то время глину перелопачивали. Или золото ковыряли. А потом надоело им это дело, восстали и захотели себе божеских прав и привилегий. Ну старшие боги послушали делегацию аннунаков и решили создать им помощников и даже заменителей. Чтобы работящим богам отдыхать, а всю работу за них возложить на биороботов…

– И что ты думаешь?! – Федя вошел в раж. – Они начали делать помощников из глины. Главные боги Энки и Нинмах вылепили три человеческие пары и устроили на радостях пир. Там еще написано, что на пиру боги-творцы сильно перепили. Нинмах опять взяла глину и сделала из нее шесть уродов, а Энки дал им вкусить хлеба…

– Не знаю, что там делали боги насчет человека, но теперь понятно, откуда у некоторых тяга к пьянству, – отозвался Велло, а сидевшие за столом засмеялись и оживились.

– Библия эти детали исказила сильно. Но смысл остался. Мы все из глины! – настаивал на своем открытии Федя.

– Так-с, кто внедрил на земле алкоголь, мы, господа офицеры, установили, – вставил весело и Анатолий. – Мораль: алкоголь это – зло! С ним нужно бороться. Путем уничтожения!

– А религия – опиум. Мы – за здоровый образ жизни! И это похвально, – заметил в унисон Валера. – И потом, как говорят в народе, ведь не боги горшки обжигают! – мастер многозначительно показал на часы.

Эх! Говорить бы и говорить. Миролюбивое и болтливое настроение за обеденным столом Валера быстро перевел в трудовой энтузиазм. Будущие специалисты по синергии зашумели стульями, поспешили собирать со стола вилки, тарелки, кружки и остатки той снеди, что приносили обычно с собой на завод в качестве обеда.

На последнем перерыве в курилке Урмас удостоил Федю индивидуальным вниманием. В форме допроса.

– Откуда знаешь?

– Ты про что?

– Про этих, про богов и шумеров…

– Читал. И учился когда-то. По молодости.

– На историка что ли?

– Почти! На учителя, – добавил Федя.

– Ой, держите меня, сейчас упаду!

– А что так?

– Смеяться буду. От горя.

– Почему?

– Потому что, ой, посмотрите! Научителем он хотел стать! А сам дырки в унитазах сверлит!

Федя огорчился, потому что понял: Урмас над ним издевается и ищет предлог для конфликта.

– Значит, ты хотел врать, как все историки. Работа, понимаешь, такая у них! – не унимался бригадир гипсовщиков и апеллировал к собравшимся рядом рабочим. – Сейчас про это много пишут… Одно вранье!

Федя увидел, что Урмас элементарно его провоцирует, и удивился себе самому. Прежний человек, уклоняющийся от неприятных и опасных стычек с людьми, уходил из него. Зато нарастал новый. Федя вспыхнул, он просто однозначно увидел, что этот Урмас все время старается наехать на него, показать какое-то свое преимущество.

– Знаешь, Урмас, а ты ведь нарываешься! За ту муйню, что ты здесь сейчас на меня гонишь!.. – Федя встал и подошел вплотную к Урмасу. – Чего ты хочешь, я никак не пойму?

Рабочие встревожились. Другие, разглядев, что к чему, с любопытством потянулись к очагу конфликта. А Долматов пресек Урмаса с Федей и отменил мордобой:

– Да ладно тебе! Чего ты, и вправду, наезжаешь на человека? Нормально Федя говорит! Просто самому читать надо побольше. И не только эстонских историков… И потом, что ты, Урмас, докапываешься? Федя – не белоручка, а такой же, как мы, и работает, как все…

Урмас занервничал, запыхтел. И присел вдруг на поддоны возле еще стоящего в напряжении Феди.

– Как все? Это есть большая проблема. А я не хочу работать, как все! Я хочу работать, как никто другой не работает! Не умеет и не может. Я хочу работать… как я!

– Короче, мы тебя поняли! Ты хочешь работать Урмасом!

– Да? И чтобы деньги на счет в банке приходили каждое утро, – заржали мужики. Ситуация разрядилась, а Феде стало неловко и даже стыдно, потому что он чуть было не ударил Урмаса.

– Вот что! Ты меня извини. Если что не так, – заявил Федя открыто. – Может быть, я неправильно тебя понял.

– Да, ладно! Про шумеров зато поговорили, – отозвался Урмас и криво улыбнулся.

Через пару минут рабочие пошли гурьбой из курилки перелопачивать гипс, лить глину, а Федя точить свои мойки.

…В одну из смен над столом администрации, где Джордж или Свен обычно изучали получаемые из обжиговой печи изделия, мастер Валера прикрепил листок бумаги и объявил печникам:

– Вам предстоит заодно выполнять обязанности и службы техни ческого контроля – заниматься сортировкой, осмотром продукции, а для этого вы должны выучить наизусть то, что написано на бумаге.

Федя услышал эту новость, потому что его рабочее место находилось рядом.

– И вам рекомендую сделать то же самое, – издалека заметил мастер. – Вы должны понимать технические термины – типичные виды возможного брака, написанные на английском языке.

Любопытный Федя сразу же побежал к соседям изучать новую бумагу. У стола с карандашом в руке над нею уже корпел Женя Баранов, переведенный недавно в обжиговый цех. Он бубнил про себя английские термины и писал рядом карандашом на той же бумаге их значение на русском:

Crack – трещина

Repair – ремонт

Break – разлом

Bubbles – пузыри

В длинном перечне Федя увидел английское «Clay Spot», а напротив рукой Жени старательно выведено: «точка глины».

– Женя, это ты сам перевел?

– Нет, я спрашивал у Валеры, он так сказал.

– А что это означает вообще-то?

– Не знаю. Я в английском не силен. Какой брак бывает у керамики, я думаю, ты это лучше меня знаешь. Ты же у нас – ремонтник!

– Но посмотри, это ведь очень интересно написано: «точка глины».

– Да?

– Еще как! Это тот рубеж, через который мы все здесь, на заводе, должны пройти. Через точку глины. В себе самих. Мы же сами из глины. Так? Вот эту самую точку нужно преодолеть! И тогда у нас сразу пойдет продукция! Без брака, – пояснил Федя доверчивому Жене с видом большого знатока. А Женя за время их общения уже привык к Феде и к его иногда странным заявлениям. Поэтому широко улыбнулся и добавил:

– Надо у Валеры спросить, что означает «точка глины».

Федя не унимался и скоро нашел предлог подойти к мастеру разумеется, в связи с тщательным изучением поступившей в цех технической инструкции.

– Валера, вы мне популярно объясните, что это за брак такой: «точка глины»? Что здесь имеется в виду?

– Как что? То, чем ты и занимаешься постоянно. Точка или пятно из проступающей через эмаль и после обжига глины. Может быть, соринка, грязь или почему-то не закрытая глазуровкой глина, – ответил мастер обстоятельно.

Такое обыденное толкование Федора разочаровало. Он тут же объяснил мастеру причину своего неудовольствия:

– А вы знаете, я так решил, что это совсем другая точка глины – тот порог, что нам, как живым и плотским существам, очень трудно преодолеть в себе! Я думал, что именно этот фактор как раз и учтен на нашем производстве в той самой бумаге, что сейчас изучают печники.

– Чикин! Вы совершенно правы, – Валера иронизировал. – Только речь идет все же об обыкновенном пятнышке на изделии, при наличии которого наш продукт не может быть отправлен в торговую сеть!

Мастер похлопал Федю по плечу.

– Так что оттачивай мастерство и приемы ликвидации этих са мых точек и пятен! Для того ты и поставлен на этот пост.

Федя молча вернулся к своему столу. Озадаченный. И в душе все еще не согласный с таким слишком упрощенным объяснением точки глины.

– Технари кругом! И хотя бы одна живая душа отозвалась!