Текст книги "Предчувствие"

Анатомия психоанализа

…Лиля позвонила неожиданно. За десять минут до окончания обеда. Федя в это время крутился возле тележек с мойками. Обед он свой давно закончил и потому спустился в цех. Поспешно доставая телефон, он ушел глубоко за стеллажи с эмалированной продукцией и там спрятался.

– Приветик, Ричард! Ты куда пропал?! – весело прозвенел женский голосок.

– Лиля? Это ты? Ты не представляешь, как я рад твоему звонку! – воскликнул Федя восторженно. – Я не верю! Это так замечательно! Я чувствую себя в ирреальном мире! А знаешь, я ведь обычно телефон с собой не беру, оставляю в кабинке с одеждой. А сегодня вот взял. Это кто-то очень мудрый мне или нам с тобой помогает!

– Ты всегда вот так себя чувствуешь? – спросила озабоченно Лиля и продолжила, будто бы они никогда не расставались. – Ты даже знаешь, что за тобой постоянно и тайно следят и наблюдают родители или кто-то еще более могущественный? – Лиля, похоже, шутила и старалась передать ему что-то важное. – И ты думаешь, чуть что не так сделаешь, они сразу же будут страшно стыдить или даже бить тебя?

Федя слушал Лилю, затаив дыхание. Он удивлялся ее уму, проницательности. И радовался, что она такая необыкновенная. А она продолжала:

– Это ощущение пристального стыдящего и осуждающего тайного ока не дает тебе вести себя просто и естественно. Наоборот заставляет постоянно маскироваться и прятать твое лучшее в себе, а это и делает твою жизнь ужасной и мертвой, – заявила Лиля.

Федя на это ее объявление очень удивился.

– Это кто? Я имею в виду, кто автор? Кого цитируешь?

Слова Лили были, как всегда, предельно искренними, безупречно точными по адресу и предназначались только ему. В этих словах не было укора или обвинения, потому что он чувствовал, в них просачивалась ее ответная к нему нежность.

– А ты покажи мне того, кто живет так, как хочет! Лиля, мне кажется, ты намного старше меня. Ты так серьезно рассуждаешь и говоришь… Очень странно. Ты заставляешь меня думать, и мне это нравится. Слушай! Я вот что открыл. Только что. С тобой и благодаря тебе. А ведь женщина облагораживает мужчину! – выпалил он, и это было похоже на признание в любви. У Феди-Ричарда закружилась голова. – Понимаешь, отношения двоих… нет, не так. Я чувствую, что хочу быть лучше, хочу быть настоящим – перед тобой и в твоих глазах. А еще – я, честно, боюсь потерять тебя!

– Я не об этом. Я не хочу тебе никого показывать. Мне странно твое чувство стыда. И такое впечатление, что ты – из теплицы, живешь как-то ненатурально, не так, как все, – лепетала Лиля.

Федю растрогало столь доброе, близкое и доверчивое отношение к нему. Он рос и превращался в мужчину. На глазах. А в душе его, в это же время ликующей, прибавлялось борений.

– Во мне слишком много человечины! – сказал он Лиле. – Глины много! Из которой я сделан. Я про плоть свою и про то, что в рабах у нее, – пояснил, сокрушаясь и искренне, Федя. – А хочется жить возвышенно и как-то одухотворенно. Кажется, я тебе уже говорил об этом. Скафандр у меня – тяжелый, давит и тянет на дно.

Лиля на это его новое откровение рассмеялась. И похвалила его за необычное сравнение обыкновенных для нормальных людей чувств и желаний с глиной.

– Ой! Я забыла спросить. Ты только что сказал, что обычно оставляешь телефон в каком-то шкафчике вместе с одеждой. Так ты что ли сейчас совсем голый? Ты где-то оставил свою одежду? И, кстати, где ты сейчас находишься?

Федя растерялся. Он забыл о том, что Лиля ничего не знает про его новую работу, но зато вдруг вспомнил, она ведь никак не может знать его номер телефона – тогда в автобусе он не успел ничего сказать, потому что срочно пришлось десантироваться в Лаагри. Федя замолчал, очень желая услышать в телефоне живое дыхание Лили.

– Эй! Ты куда пропал? – она заметила паузу. – Ну ладно, потом расскажешь. Мне пора, пока-пока!

У Феди не осталось ни секунды для вопросов, он машинально ответил:

– И тебе тоже пока, до встречи!

Завод требовал Федю обратно к рабочему месту. Впрочем, Лиля, будто глядя на часы, сама и отправила его: в телефоне звучали короткие гудки.

У ремонтного стола Федя выглядывал в журнале звонков Лилин номер. Он надеялся ей позвонить теперь уже сам. При первой же возможности. Сегодня же вечером! Но, увы, оказалось, она звонила по закрытому для определения абонента каналу. Федору нужно было сверлить мойки, а в ушах еще звучал голос Лили. Неожиданный разговор выбил его из колеи.

«Чего там звонить?! Нужно конкретно взять и съездить снова в это самое Хойму, – рассудил Федя, а его партнер и внутренний голос тут же добавил: – Ведь у нее там дом! И ты там был! Но как же она узнала номер телефона?!»

* * *

Часы так и тикали, дни бежали. Время и работа лечили Федю.

Заводской народ привыкал друг к другу. Между делом продолжалось обсуждение глиняного производства, рабочий люд, как всегда, обменивался соображениями. Федя при случае общался с мастером Валерой, делился новостями с приятелями. Так, однажды мастер сообщил ему о возможных перестановках на заводе. Рабочих не будут закреплять за постоянными местами и участками.

– Чего хорошего в том, что мы привыкли считать себя незаменимыми? – рассуждал Валера. – И свои личные переживания, удачи или поражения, как и свою жизнь, считаем чем-то таким неповторимым, уникальным явлением природы. Человек не должен до такой степени заблуждаться. И ему лучше быть уверенным в том, что и без него люди смогут прожить. И без него будет продолжаться любая работа. Завод – это команда, экипаж, она должна быть готова к любым ситуациям и спокойно делать нужное именно сейчас и в этот момент. Посему руководство завода планирует такой уровень обучения, чтобы люди могли заменять друг друга, этой универсальности требует любое серьезное производство.

Федя передал новость Анатолию и Владимиру.

– Ну, уж! Такое серьезное производство! – парировал слова мастера Прапорщик. – Три трубки с воздухом, пять трубок с глиной, конвейер из гипсовых лоханок и в конце крематорий – сама обжиговая печь. Лепи сколько хочешь. И чего хочешь. Только не нарушая технологию.

– С виду оно, конечно, производство примитивное, – согласился Федя. – Нам куда больше приличествовало бы водить звездолет… между Андромедой и Землей. Да? А угораздило вот на унитазах сидеть.

– Молодой человек, а я, между прочим, принял бы на себя ответственность командира экипажа космонавтов! Но ведь мы пока что никуда не летим?

– Ой, не летим. Мы еще в потемках пока что. И пролетаем. Как котята, и не знаем толком, а где соски-то мамочки нашей кормящей! И не знаем, из чего нас кормят? Бывает, не ведаем. Но адмирал! Космического Флота Эстонской судоходной, эх, межпланетной компании! У меня к вам шкурный вопросик. А мне хотя бы местечко стюарда нашлось бы в вашем доблестном экипаже звездолетчиков? – Федя и бывший прапорщик снова шутили.

– В генеральном штабе над этим должны подумать! А сейчас – пора к пульту. Э! Я хотел сказать, к горшкам! – ответил Анатолий, явно понимая, что перерыв затянулся и пора гасить тему.

– Эй, космонавты! Звездец вашим разговорчикам! Прекратить выражаться в строю! – скомандовал Володя и показал глазами, куда всем смотреть.

Справа из вторых дверей склада к ним решительно, как всегда, широко и твердо вышагивал строгий мастер Валера. Федя больше не боялся мастера. Потому что хорошо понимал: среди вновь поступающих на завод и среди всех числившихся в его штате на период испытательного срока рядовых рабочих Валера по заданию руководства искал человека-мастера. Конечно, не одного, а много. Чтобы сформировать на новом предприятии две, а затем и три рабочих смены. Требовались люди, способные оживить глину. А для этого они сами должны преодолеть в себе косность, излишки песчано-кварцевой своей органики.

Кроме того, Федя почти уже не сомневался – на заводе контролировался и изучался каждый человек. Это был поиск отборного человеческого материала, то есть самой идеальной глины. А не так, как думали рабочие, что мастер – он, как цепной пес, приближенный к руководству завода, призван лишь принуждать людей к производительности и жестко блюсти трудовую дисциплину.

Федя до того осмелел, что приставал к Валере с вопросами, выходящими за рамки его, рядового ремонтника, компетенции.

– Валера, вы мне объясните, почему они не хотят прислушаться к некоторым советам, что идут от самих рабочих? Им что, разве не нужно сократить период наладки и начать как можно быстрее вы пускать продукцию? На отливке люди говорят, что проблема никак не в плохом качестве воды, и потому, будто бы глину при застывании ведет в разные стороны… И еще. Свен с Джорджем думают, давление подачи глины немножко не то и неверно задано само время отливки. А вот Долматов один раз провел заливку форм не по инструкции, а по-своему, и вся партия у него получилась, да так, что и после обжига всего-то две раковины вышли с браком. Но он побоялся сказать об этом, а хозяева подумали, что отливка была обычной, – пояснил Федя мастеру.

– Да, и на обжиге есть какие-то свои заморочки, просто нужно правильно учесть все местные условия. Ведь технология у нас, на за воде, гонконгская, а в Эстонии и температуры совсем другие, и влажность, и атмосферное давление – чисто природные факторы далеко не китайские, – согласился Валера.

Какая-то логика в Фединых суждениях присутствовала. В самом деле, температура на линиях отлива форм была обычно как в тропиках. А, например, у глазуровщиков или на рабочем месте у Феди – постоянно сквозняки и колотун. Одним словом, Северная Европа! Полуготовая продукция перекочевывала сразу из жары в холод, где и подвергалась дальнейшей обработке. С результатами обычно плачевными.

Валера выслушивал Федю обычно терпеливо, хотя и не всякий раз отвечал на его слова. Но эти его идеи поддержал:

– Да, тут нужно подумать. Технологию слизали у китайцев, сами захотели делать продукцию. А до этого элементарно перекупали готовые мойки и горшки в Гонконге, затем ставили свой фирменный знак и – на прилавки Европы!

Осколок точильного круга

Эх, работа, работа, работа! Скольких героев укатала ты! И жилистых, и тонких, и мускулистых, и хлипких.

Федя самоотверженно погружался в заводскую жизнь. И отдавался керамическому производству. Скорее всего, будь он летчиком, он так же и летал бы, будь хирургом – так же и лечил бы: основательно, дотошно, со смыслом. Глина – глиной, но Лилю Федя не забывал ни на минуту. Он помнил о ее неожиданном появлении в автобусе, о странном звонке на телефон. Многое не укладывалось в голове. Походило на грезы.

Желая испытать себя и снова пережить преображение, а точнее – перемещение в какой-то другой и неизвестный мир, он просыпался очень рано. Из совы превратился в отпетого жаворонка. А засыпал быстро, потому что знал: ему нужны силы на утро. Нужно работать, терпеть и узнавать мир.

И в очередной раз неугомонный Федя с утра пораньше отправился в Хойму. Сильный и еще ночной ветер хлестал его на пустынной улице, трепал крыши домов и рекламные щиты. Неодолимая сила по-прежнему внушала ему необходимость явиться с повинной в тот район, где однажды он слишком некрасиво вел себя. Возможность встретиться с Лилей вдохновляла Федю, а другое неприятное липкое чувство забиралось к нему по спине и под кожу, и Чика знал, что это такое. Боязнь разочарования вызывала в нем – для посторонних, возможно, и незаметную – дрожь. И в этом состоянии он поехал на поиски Лили.

До начала смены имел в запасе полтора часа. Вышел из автобуса осознанно и в полном здравии ума на остановке Хойму. Огляделся, желая припомнить, куда же идти? Стал искать похожий забор, величественные сосны, а между ними частные дома. Знакомой показалась улица, и сердечко Феди застучало – сейчас он увидит тот самый дом и двор, и там, может быть, снова Лиля!

…Осеннее небо следило за Федей, перемещая облака и раздвигая их по сторонам, чтобы не затмевали путь и не казались слишком хмурыми. И даже запахи Феде показались очень знакомыми.

– Но вот он, этот дом! В нем горит два окошка. Чего же будешь делать? Поищешь звонок или сразу – через забор сиганешь? Или камушек кинешь?.. А если там совсем незнакомые люди? Что скажешь ты им? И кто ты для них, что за гость?!

Федя остро ощутил, что здесь он не Ричард. Портал в Мир Желаний оказался закрыт! И губы, и все мышцы лица ему сжало отчаянием, и горечь задушила его, и ноги превратились в вату…

Он кое-как добрался до остановки – побитый, униженный, посрамленный. Он понимал, что для возвращения в Мир Желаний чего-то не хватило. В нем самом. И, вероятно, он просто струсил.

…Следующий автобус подошел неслышно, и Федя чуть не пропустил его. Понурый, он кое-как прошел в салон, не глядя, сел куда попало. Через пару минут движения он вдруг услышал водителя: «Хойму»! И сразу током прошибло мозги – проворно, без раздумий, Федя устремился из дверей. На выход!

…Это оказался парк в Кадриорге, и осень разводила в нем густые краски акварели. И Федя видел опустевшую летнюю эстраду – специально выстроенную площадку из досок. На ней теперь уже никому не нужные музыканты собирали аппаратуру и шуршали шнурами. А на дорожках парка еще сновали кое-где люди. Кто-то бежал за булочками в кафе, что скрывалось за деревьями и на самом краю парка. Кто-то шел по листьям к трамвайной остановке: парк в этом случае был просто удобен – через него до транспорта ближе. А еще бродили неприкаянные прохожие. Но они были вдалеке, и Федя не различал их лиц.

Настроение у него в это время поправилось и стало не так, что и мрачное. Он увидел, как под одной из мохнатых сосен, хотя, возможно, это была не сосна, а обыкновенная ель, прямо на землю ссыпается какая-то шелуха. Значит, кто-то грыз наверху шишки. И Федя поднял голову, готовый уже расслабиться в улыбке, потому что в вышине на ветвях пряталась белка! А оно так и вышло. Белка сидела и, прямо как фрезерный аппарат, бесперебойно лузгала орешки и расчленяла, как хотела, шишки.

Эти белки в таллинских парках всегда такие – юркие и неуловимые, но вполне даже веселые. И Федя подставил ладонь, чтобы часть шелухи опустилась ему на руку – это очень забавно и для чувств увлекательно. А белка заметила его к ней расположение. С веточки на веточку она ловко пробежала и спустилась на руку Феди, а по ней – на плечо, и по-хозяйски примостилась милым зверьком у него на воротнике. Федя захотел поежиться от удовольствия и даже закрыл глаза от человеческой нежности к белке. Еще бы! Такая дружба. Только между животными и людьми бывает.

Но Федю вовремя настигла мысль. Он почувствовал, а затем и увидел, что эта белка в парке – непростая. Она, оказавшись у него на плечах, с глазами, ставшими вдруг большими, как у злобного и хищного зверька, спешно искала, где у Феди на шее сонная артерия. Конечно же, чтобы впиться зубами и перекусить ее. И Федя видел, что зубки у этого вампира как специально заточены – остры и мелки. А глазищи – в них кроме злобы и желания сожрать – ничего более.

Перепуганный Федя стал со всей силы стряхивать с себя белку-оборотня. В это время на дорожке появились люди – влюбленная пара. Им захотелось поближе увидеть, как это белка спустилась сама к человеку, и вот теперь они играют вместе, забавляясь друг другом. Смеющиеся и счастливые мужчина и женщина спугнули зверька, и он мигом оказался снова на дереве, забрался повыше и продолжил бесстрастно расщеплять шишки и орешки.

– Это… не белка! – сообщил перепуганный Федя влюбленным. – Это… ужасное существо. Оно только прикидывается белкой.

Мужчина и женщина посмотрели на Федю, как на чокнутого. И, прицепив удивление на свои лица, они пошли далее по дорожке. Преисполненный ужаса от обманчивой белки, Федя побежал из парка в сторону таллинского порта и оказался в прилегающем к нему заводском районе.

Там стояли простые дома, прокопченные угаром чадивших здесь некогда фабрик, полуразрушенных мастерских и заброшенных складов. Федя зашел в какой-то цех. Полагая, что здесь его белка-людоед точно не достанет. А цех, как и положено, гремел, звенел и скрежетал железом. И люди здесь не слышали друг друга. Огромные самораскрывающиеся ворота были с одной стороны. И такие же высоченные – с другой. Для вывоза продукции, наверное. Да, это иногда невыносимо.

Но здесь Федя надеялся получить убежище от белки. Рабочие, народ простой, не обращали на него внимания. И каждый был занят своим делом. Федя благополучно миновал почти весь цех. И близок был к воротам противоположным. Когда увидел, что от группы слесарей отделился один в темно-синем комбинезоне.

Он угрюмо пошел на Федю. И тогда бывший Ричард увидел, что у мужика в засаленной техническими маслами руке – самодельный ножик, сделанный, то есть заточенный, из обломка обыкновенной пилки по железу, замотанный в месте ручки черной изолентой. И ничто не могло остановить этого слесаря. А Федю ужаснула ненависть к нему мужчины. И явно было, что к белке из парка он не имеет никакого отношения. До ворот-то и оставалась всего пара шагов.

Федя подумал, что, может быть, он сломает этот самодельный ножик у слесаря, он просто вступит с ним в бой. И неба голубого полосочка светлая открылась вдруг в углу высоченных ворот, но они стали почему-то закрываться. Создавая тупик, безысходность и потерю надежды.

Феде не хотелось вражды, и он не понимал, что нужно от него этому слесарю. А другие работяги, его друзья, не видели, что в это время на уме и в сердце их сотоварища. И сила нездешняя вынесла Федю из мрачного цеха, как птицу. Он не выдержал человеческой ненависти, что колола его глазами неизвестного слесаря. И благо, перед тьмою открылась полоска света небесного.

…Очнулся Федя во дворе панельных пятиэтажек совершенно беспечным и без тени тревог. Во дворе собралось много людей – играли детишки, охранявшие их женщины судачили о чем-то своем, и среди них оказался умный мужчина, странно и очень похожий на мастера того самого завода, где Федя самоотверженно трудился и ремонтировал унитазы и мойки.

Листва еще трепетала на деревьях, и грело солнце.

– А вот и он! – услышал Федя.

– Да-да, это тот самый чудак с прибабахом, – зашептали друг другу жильцы пятиэтажек. И девушка, удивительно знакомая, с глазами дружелюбия и сострадания, и даже какого-то родства и понимания, обратилась к нему прямо при людях:

– Это правда, что вам все время что-то кажется? Неизъяснимое чувство радости окрылило Федю, и он охотно кинулся рассказывать девушке про свои приключения.

– Да! Мне постоянно что-то кажется. То, что другие не видят, я почему-то вижу.

Возбужденный, Федя захотел рассказать ей про ложную белку с глазами лемура и про злого человека в слесарке. Дворовая публика разинула рты и весело внимала Феде. А мастер, как самый умный, спросил у него загадочно:

– И деньги с неба тоже сыплются?

Федя не почувствовал иронии. Наоборот, он, отзывчивый, глянул на небо и увидел, как оттуда и вправду, планируя в струях воздуха, опускались сотни и больше бумажек, похожих на деньги. Федя попытался поймать хотя бы одну из купюр, чтобы передать любопытным и вопрошавшим его людям. Он ловил деньги через их плечи, над их головами, а они уклонялись и смеялись, так это им забавно было смотреть на очередное Федино видение. И жить стало еще веселее. Тем более, что Феде удалось схватить на лету сразу несколько бумажек. Но они тут же утратили значение денег, превратились в какие-то записочки, и даже можно было прочесть, что же на них начертано.

– Ладно! Хорош тебе смешить людей, – странный мужчина вдруг подошел к Чикину и всунул ему в руку маленький сверток.

– Что вы, что вы? – запротестовал Федор Чикин, но мужчина настоятельно добавил:

– Бери, бери. И ступай отсюда. Ты не туда попал.

…На работу Чикин явился вовремя, не опоздал. У входа на завод столкнулся с закутанным шарфом Анатолием.

– Воин, попрошу вас задержаться. А вы это почему не здороваетесь с теми, кто вас старше по званию?

– О! Товарищ майор, а я и не заметил! Можно я снова? Как будто впервые вас вижу?

– Валяйте, рядовой!

И Федя отбежал от Анатолия назад на несколько шагов, выпрямил грудь, поднял плечи и строевым шагом пошел обратно к дверям.

– А честь? Воин, я спрашиваю, а кто честь отдавать будет? Давай те все сначала! Как на плацу…

…О свертке Федя вспомнил только под вечер, после нудного трудового дня, когда уже в полутемной своей клетушке вывернул карманы куртки. Хотел посчитать набравшуюся в них мелочь. Развернув старую просаленную бумагу, увидел обломок истертого в краях точильного круга. И все, ничего больше.

«Что это значит? Неужели я сплю? До сих пор?! – Федя выронил осколок на пол, пнул его ногой. Тот закатился под тумбочку. – Но ведь я только что с работы! У меня все нормально. Я хорошо соображаю», – Чикин по-прежнему ничего не понимал.

«Почему они на меня нападали? Может, неведомая сила желает напомнить мне о каком-то ужасном злодеянии в прошлой жизни? И я ведь почему-то от этой белки и от слесаря могу избавиться только одним единственным приемом – бежать, бежать куда попало. А если не трусить? Встать и встретить судьбу в полный рост, и в критической ситуации никуда не бежать?»

– Где же настоящая жизнь? Где я сам настоящий? А люди? Я встречаюсь с ними в видениях, встречаюсь на работе – которые из них настоящие?.. Так я вокруг этого и трусь, – посетовал, вздыхая Федя, и в этот момент отчетливо услышал:

– А ты теперь, главное, не трусь!