Электронная библиотека » Николай Брешко-Брешковский » » онлайн чтение - страница 21


  • Текст добавлен: 29 апреля 2015, 17:27


Автор книги: Николай Брешко-Брешковский


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

Шрифт:
- 100% +
34. Новый каприз

Зита хорошо подметила, – вообще она многое хорошо подмечала, – что захватившие власть революционеры охраняли себя куда тщательней, чем королевские министры. Давно ли Мусманек и Шухтан смеялись над Бузни и его агентами? Давно ли? А теперь сами окружали себя удесятеренным количеством агентов. И действительно, в обширном вестибюле роскошного абарбанельского дворца дежурит взвод юнкеров. Дон Исаак несколько дней назад телефонировал начальнику военного училища:

– Только, пожалуйста, генерал, не присылайте мне юнкеров в сапогах, пахнущих кожей. Терпеть не могу этого запаха…

Генерал, стиснув зубы, выслушал приказание министра финансов, и на следующий день юнкера, несшие караульную службу в передней богача-эспаниола, были все в лакированных сапогах.

Юнкеров угощали вином, кормили вкусными обедами, какие и по праздникам никогда не снились в училище, но всю эту молодежь угнетало сознание своего унижения.

В самом деле, они, будущие офицеры, как наемные ландскнехты, вынуждены охранять великолепную особу революционного министра финансов.

Им внушено было вскакивать и вытягиваться при его появлении. Обыкновенно дон Исаак не замечал юнкеров, но сейчас, вернувшись от Зиты, счастливый, безумно счастливый, он удостоил этих «дворянских сынков» благосклонной улыбкой и таким же благосклонным поклоном.

Очутившись у себя в кабинете, он вынул из черного готического восьмисотлетнего шкафа потемкинский султан и колье Марии-Антуанетты. Перед тем, как вручить драгоценности маленькой Зите, он хотел полюбоваться ими в последний раз, и не без тайного сожаления. Таких дорогих вещей он еще никому не дарил.

Налюбовавшись, с подавленным вздохом закрыл оба футляра.

Счастье душило его. Изнемогающий, он хотел с кем-нибудь поделиться своей с таким трудом вырванной победой.

– Приезжай сейчас же! – позвонил он Бимбасаду.

Через десять минут Бимбасад-бей очутился в объятиях своего друга.

– Что за телячий восторг?

– Хотел бы я тебя видеть на моем месте?!. Сегодня вечером она будет моей!

– Кто?

– Глупый вопрос! Она, и только она! И никто, кроме нее! Зита!..

– Ааа… разве?.. – усомнился Бимбасад-бей.

– Сама только что сказала… – Что же она сказала?

– Что позволит себя целовать… И, представь, чудачка! За исключением губ…

– По-твоему, – чудачка, а по-моему, ты ей неприятен как мужчина. Впрочем, это уже ваши интимные дела. А только я не вижу из этих скромных условий, что ты возьмешь ее или она отдастся тебе, что одно и то же…

– Ну, так я же не наивный мальчик! – игриво и весело подмигнул дон Исаак. – Козла только пусти в огород, а уж он сумеет полакомиться капустой… Ах, Бимбасад, Бимбасад, – мечтательно закатил глаза дон Исаак, – сколько времени эта капуста не дает мне покоя!..

– Что ж, в добрый час. Лучше поздно, чем никогда! – философски заметил Бимбасад-бей. – А на каких условиях?

– Не спрашивай!..

– Хм… значит, дорогая капуста?

– Не говори этого слова… Оно бьет по нервам. У меня уже темнеет в глазах…

– Ты меня только за этим вызвал?..

– Только за этим! Ты же мой первый друг.

– Спасибо за доверие и до свидания! Приятного аппетита…

– Выйдем вместе. Я подвезу тебя. У меня заседание совета министров.

Заседание совета министров не было посвящено расстройству как-то уж очень быстро пришедшего в упадок железнодорожного транспорта, не было посвящено голоду, начавшемуся в отдаленной горной провинции, не было посвящено прямо-таки чудовищному превышению бюджета, грозившему банкротством, а было посвящено выработке мер борьбы с контрреволюцией. Между прочим, было решено упразднить общежитие инвалидов – эту империалистическую затею Адриана, и учредить общежитие для детей, дабы они могли там воспитываться в социалистическом духе.

Дон Исаак еле высидел эти два с половиной часа. Он испортил несколько листов бумаги, рисуя женские груди, женские бедра и ноги…

Вернувшись домой, облачившись в смокинг, вдев в петличку орхидею, пообедав без всякого аппетита и захватив оба футляра, поспешил к Зите.

Он предвкушал уже, как она встретит его, вся просвечивающаяся, в чем-то легком, воздушном, и был весьма разочарован, увидев ее забронированную в глухое серое английское платье. Но был еще клочок надежды: она помучит его, а потом…

– Вот… Я привез…

– Покажите!..

Дон Исаак раскрыл оба футляра.

Эффект получился в буквальном значении ослепительный. Султан, как живой, трепетал, и, как живые, горели сотни украшавших его бриллиантов. Он затмевал собой колье, хотя и оно было царственно прекрасно.

Зита не обнаружила особенного восхищения.

– Что? Вам не нравится? – воскликнул дон Исаак с яростью отчаяния.

– Нет… отчего же…

– Но… но вы их принимаете? – как-то неуверенно спросил Абарбанель.

– Принимаю… – и чуть-чуть дрогнула линия губ, а глаза вдруг стали синие-синие из серо-зеленых.

Все это было для дона Исаака изрядной порцией ледяного душа. Он двинул в бой последний резерв.

– Что же касается трех миллионов швейцарских франков, эту сумму я приказал моему банку перевести на ваше имя в Париж на дом Ротшильдов, улица Лафит… Я честно выполнил все мои обязательства…

– И удивились, застав меня так, как я есть… Вы хотели бы меня видеть более «транспарантной», не так ли, дон Исаак? Я угадала?..

– Это не трудно было угадать, – глухо ответил он, потупившись, покраснев и тяжело дыша.

– Дон Исаак, вы имели дело с капризными женщинами?..

– Никогда! Они подчинялись моим капризам!.. До сих пор… Вы же, вы первая…

– Вот видите, как это интересно! По крайней мере, не банально… Так вот, дон Исаак, исполните мой последний каприз, и тогда я буду для вас – «транспарантная».

– Чего же хотите еще? – с полуотчаянием, полумольбою спросил он.

– Хочу иметь обе короны…

– Опять? Ведь я же вам докладывал, что цена их вовсе уж не так велика! За стоимость этих двух принадлежащих вам футляров можно иметь целую дюжину таких корон.

– Я хочу иметь только две…

– Угодно вам получить их либо чеком, либо в драгоценных камнях? Только оставьте в покое эти короны…

– Вот именно, я не хочу оставить их в покое! Каприз! Каприз иметь у себя эти священные реликвии, одухотворенные, облагороженные веками… Каприз!.. И наконец, дон Исаак, вы же человек не глупый… Вы понимаете не хуже меня, еще месяц – два, скажем, три… Большевики выгонят вас, выковыряют из этих корон все самоцветные камни и, как краденое, будут продавать их в Амстердаме или Брюсселе… А я сумею лучше их сберечь, и у меня они будут в большей сохранности, чем в бронированной кладовой государственного банка, который большевики первым делом бросятся грабить…

– Вы считаете неизбежным их приход к власти?

– А вы – разве нет? Вы только сами себе не желаете сознаться в этом. Итак, господин министр?

Дон Исаак беспомощно развел руками.

– Ничего с вами не поделаешь, вы способны убедить кого угодно и в чем угодно. Завтра я сложу к вашим маленьким очаровательным ножкам обе короны династии Ираклидов. А вы, вы завтра будете «транспарантная»?!

– Я уже сказала…

– И без всяких новых капризов?

– Без всяких но… и без всяких новых капризов!

35. В кафе-шантане

– А теперь давайте посплетничаем… Что нового в большом свете? Я так теперь далека от всего… Как поживает премьер-министр?

– Ах, он по уши влюблен в свою Менотти.

– Танцовщицу из «Варьете?»

– Да.

– Интересная?

– Очень! Красивые ножки, и она вся такая гибкая, пластичная… Маленькая хищница…

– Маленькая?

– Да. Приблизительно вашего роста. Разве немного повыше. И тело такое же, точеное…

– Вот как! И что же, Шухтану этот хищный зверек обходится недешево?

– Он тратит на нее безумные деньги…

– Разве он так богат? – с наивным личиком спросила Зита.

– Что такое – богат? – пожал плечами дон Исаак. – В распоряжении премьер-министра громадные суммы… Но вот на днях был любопытный трюк… После «Варьете» он кутил с Менотти у Рихсбахера. Менотти подвыпила и с такой милой шантанной развязностью говорит ему:

– Ну вот, мой друг, ты теперь у власти и можешь все. Дай мне титул маркизы… Это красиво заучит – маркиза Менотти! И ты понимаешь, мой милый, – тут она кошечкой прыгнула ему на колени и поцеловала, – имея титул маркизы, я буду везде получать выгодные ангажементы. За мной будут охотиться. Я закажу себе диадему с короной… У меня везде будут короны – и на кровати, и на дверцах автомобиля и… на… ну, да ты знаешь, на чем…

– Нет, это действительно забавно, – смеялась Зита.

– Слушайте дальше! Бедный Шухтан, как на иголках, слушает, слушает эту болтовню и, наконец, собравшись с духом, говорит:

– Дорогая моя, ты знаешь, как я тебя люблю… Требуй, чего хочешь, но только не этого!..

– А я хочу быть маркизой! – упрямо твердит она, болтая ногами.

Он пытается объяснить:

– Видишь ли, у нас республика, а в республике не принято жаловать титулы…

– Врешь, во Франции тоже республика, а сколько там графов, маркизов, герцогов!..

Хохот кругом гомерический.

Взбешенная Менотти вскакивает, выплескивает несчастному Шухтану в лицо шампанское и, топая ножками, кричит:

– А, вот как! В таком случае… Je m'en fiche de toi et de ta republique, sacrebleu!..[7]7
  Я не буду фишкой для тебя и для твоей республики, черт побери!.. (фр.).


[Закрыть]

– Она положительно прелестна, эта Менотти. У меня явилось желание ее посмотреть. Свезите меня в «Варьете». Сегодня же, сейчас же! Поедем? Я буду готова в десять минут.

– Видите ли, мадам Рангья, в моем положении… как вам сказать… Не совсем удобно. Это раньше можно было, а теперь: общий зал, смешанная публика.

– Зачем же общий зал? Сядем в боковую ложу, и нас никто не увидит. В котором часу выступает Менотти?

– В одиннадцать…

– Вот видите! Еще бездна времени. Посидите, поскучайте, а я переоденусь…

Двухъярусные ложи внизу и наверху так были устроены, так наглухо задергивались драпировками, – можно было видеть и наблюдать все, что делается на сцене и в публике, самому оставаясь незамеченным…

Перед каждой ложей было нечто вроде маленького вестибюля с зеркалом и с диваном. Впечатление кабинета. Особенно, если драпировки были плотно задернуты, горело электричество, а в металлическом ведре покоилась бутылка шампанского, стиснутая льдом.

Так и в данном случае. Но кроме шампанского дон Исаак потребовал еще конфет и фруктов. Он лелеял тайную надежду подпоить маленькую баронессу, и, почем знать, быть может, здесь повезет ему больше, чем везло до сих пор в казенной квартире министра путей сообщения?

Кем-то когда-то проделана была в вишневой портьере круглая дырочка. Прильнуть к ней глазом и – ничто не укроется. Так и сделала Зита. Прежде всего бросилась ей в глаза ложа vis-a-vis[8]8
  Напротив (фр.).


[Закрыть]
. Драпировки там были полураскрыты. Свет не горел, и в полумраке белело пятно жилета. Над этим жилетом: баронесса скорее угадала, чем увидела, большое жирное лицо Шухтана с блестевшими стеклами пенсне. Тут же, рядом, сияли золотые генеральские погоны Ячина.

– А ведь они и в самом деле неразлучны, – заметила Зита, не отрываясь от наблюдательной дырочки.

– Шухтан каждый вечер таскает его за собой, чтобы не было скучно. Сам же он, по приказанию Менотти, является сюда, как на службу. И куда аккуратней, чем в совет министров… Но пейте же ваше вино, баронесса…

Маленькая ручка в длинной замшевой перчатке протянулась назад, и министр финансов бережно поднес плоский бокал – чашу с искрящимся холодным шампанским.

Внизу – белые, четкие квадраты столов. За ними сидели и военные, и штатские со своими дамами, и мусульмане в фесках, тоже в обществе дам, но не мусульманок, оставшихся в гаремах, а веселых, покладистых европейских женщин.

Программа уже началась. Клоунов-эксцентриков в широчайших клетчатых панталонах, длинных, худых, у которых дыбом вставали рыжие волосы и вспыхивала на конце носа синяя электрическая лампочка, сменил балет, в свою очередь смененный дрессированными собаками. Еще несколько номеров, и выпорхнула на сцену Менотти в пышном ярком манто и в головном уборе из больших страусовых перьев.

Под музыку она прощебетала бойким речитативом, что сейчас «будет иметь честь продемонстрировать почтеннейшей публике офицеров итальянской, французской, германской и пандурской армий».

Она упорхнула за кулисы. Оркестр огласил театр задорными, стремительными звуками марша берсальеров, а через минуту у рампы уже очутился «берсальер» Менотти в шляпе с петушиными перьями и в коротеньком мундире, плотно охватывавшем талию, красивый небольшой бюст и бедра. Менотти, напевая марш, пробежала несколько раз вокруг сцены типичным гимнастическим шагом берсальеров, согнув руки в локтях и делая ими резкие движения.

Аплодисменты, овации. Особенно старалась ложа министра-президента.

– Она прехорошенькая, и все это у нее так грациозно выходит! – молвила Зита, желая прибавить еще что-то, но у своего затылка она ощутила горячее дыхание Абарбанеля.

– Дон Исаак, мне так неудобно… Сядьте подальше.

– Но я… я не могу…

– Тс… смотрите лучше…

Оркестр уже играл «Мадлон», уже в сверкании ярких прожекторов появилась Менотти. Расшитое золотом, лихо сдвинутое набекрень кепи, синий мундир, красные штаны, лакированные ботинки и трехцветный флажок в руке. И вместе с оркестром Менотти пела «Мадлон»…

Легкомысленного француза сменил тяжеловесный германский кирасир в каске, латах и высоких ботфортах. Выпячивая грудь, с моноклем в глазу, покручивая воображаемые усы, Менотти, широко расставив ноги и опершись на длинный палаш, что-то насмешливо болтала берлинской картавой скороговоркой. Это имело наибольший успех.

Взрыв шумных рукоплесканий не давал ей уйти со сцены.

Вопреки всеобщим ожиданиям, и Зиты в частности, Менотти, напоследок имитируя пандурского офицера, вышла без красного банта и в полной парадной форме королевских гвардейских гусар. Меховая шапка, чешуя на подбородке, бутылочного цвета доломан в белых бранденбургах, красные галифе, сапоги с розетками.

Это было очень смело, хотя бы уже потому, что республика упразднила гвардию, а также гусар и улан, оставив лишь драгунскую конницу и сочинив для нее простую «демократическую» форму.

Зите понравилось это. Менотти овладевала ее симпатиями.

Публика сначала была в недоумении, как встретить этот ее смелый «монархический» жест. Но мусульмане бешеными аплодисментами положили конец недоумению, и зарукоплескал весь театр. В общем гуле как-то бессильно и жалко потонули одиночные шиканья и свистки.

Занавес опустился в последний раз. Программа кончилась. На особой эстраде черные лоснящиеся негры в смокингах заиграли что-то дикое, оглушительное, свое…

Зита и дон Исаак видели, как в ложу Шухтана быстро вошел офицер – адъютант министра-президента. Шухтан и генерал вскочили изумленные, потрясенные…

А через минуту внизу по всем столикам бежала сенсационная, многообещающая новость:

Тимо только что убит. Брошена ручная граната, разорвавшая его в куски…

Часть третья

1. Тогда и теперь

Приехали в Париж ясным солнечным утром. На душе же и на сердце далеко не было ясно и солнечно.

Настроение короля и королевы-матери передавалось их маленькой свите, а настроение Их Величеств не могло быть радужным.

Мать и сын вспомнили свой предпоследний официальный приезд в столицу Франции. Это был шелест склоняемых знамен. Это были балконы в коврах. Это был весь Париж, расцвеченный пандурскими флагами. Это были драгуны в касках и сияющих кирасах впереди и позади королевского экипажа. Это были роскошные апартаменты в отеле Крион с уже развевавшимся над ним пандурским штандартом. Это были завтраки, обеды, рауты и в Енисейском дворце, и в министерстве иностранных дел, и в пандурском посольстве. Это были Мильеран, Пуанкаре и специально примчавшийся из Лондона Ллойд Джордж, околдованные неувядаемой чародейкой Маргаретой и обаятельным Адрианом. Это были живые шпалеры экспансивных парижанок и парижан:

– Vive la reine, vive le roi! Vive la Pandourie![9]9
  Да здравствует королева, да здравствует король! Да здравствует Пан-дурия! (фр.).


[Закрыть]

Это были смотры, парады пехоты, конницы, артиллерии. Это было окончание маневров, когда мимо трибун с президентом республики, генералитетом и высочайшими гостями в течение двух часов, салютуя, проходили церемониальным маршем белые и колониальные войска. Пандурский гимн чередовался с «Марсельезой».

Это было тогда – такое красивое, декоративное, величественное, а теперь – такое далекое, щемящее. Лучше и не вспоминать, чтобы не было еще тяжелей на сердце как у самых венценосных героев, так и у автора, так и у тех читателей, которые готовы оплакивать крушение не только своей монархии, но и чужой и которые от всей души презирают республику – это «правление адвокатишек», по меткому определению великого Наполеона.

Явно, официально, их никто не встретил на вокзале. Неофициально же, тайно, было командировано несколько агентов. Им вообще поручено было кабинетом Эррио следить за эмигрировавшей династией, неприятной и неугодной тем левым партиям, которые постепенно губили Францию через своего большевицкого и германского наймита – самодовольного коротенького человечка с плебейской внешностью и с чисто керенской болтливостью.

Остановились в «Континентале», а в течение нескольких дней снимут где-нибудь в Пасси небольшой особняк, где Памела могла бы спокойно разрешиться от бремени и где вся маленькая группа беглецов разместилась и жила бы почти как у себя дома, почти, ибо настоящий, свой, незаменимый дом остался позади, далеко, оплеванный и поруганный.

Кумир поверженный – все же бог. Низложенный король – все же король. Потерявший в глазах социалистического правительства, он продолжает интересовать и волновать широкие круги общества. Этим кругам любопытно видеть его изображение на первой странице газеты и под этим изображением прочесть интервью с ним. А пойдя вечером в кинематограф, посмотреть на экране хотя бы, как бывший монарх Пандурии, быстро выйдя из-под портиков гостиницы, садится в автомобиль…

Вот отчего фотографы и операторы, пользуясь колоннами аркад «Континенталя» как надежным прикрытием, с особенным профессиональным терпением часами выжидали кого-нибудь из королевской семьи, чтобы сделать два-три моментальных снимка и «крутнуть» несколько метров фильмы.

Фотографам и операторам, нападающим внезапно и с молниеносной быстротой, неизмеримо легче дается успех, нежели интервьюерам. Попытки этих последних проинтервьюировать кого-нибудь из высочайших эмигрантов были тщетны. Адриан, Маргарета и Лилиан никому не давали никаких интервью. Французским, английским, американским и всяким иным журналистам и корреспондентам приходилось довольствоваться в конце концов беседами с Бузни и с Джунгой, хотя из такого свирепого на вид адъютанта вообще трудно было что-нибудь выжать…

Привлекал всех воинственной суровой живописностью своей старый гайдук с неизменным кинжалом и кольтом за поясом, но разговориться с ним никак нельзя было. Во-первых, и это самое главное, Зорро не знал ни слова по-французски, во-вторых же, он никогда не отличался особенной словоохотливостью.

Но так или иначе, и его портреты появились в журналах и газетах с текстом со слов Бузни, текстом, которому никто не верил, но который был самой настоящей действительностью. И не виноват же Зорро, что какая угодно фантастика бледнела перед его правдивым жизнеописанием.

Быстро, быстрее, чем думалось раньше, таяли деньги. Уже королева-мать продала через Бузни часть своих драгоценностей, уже не осталось ни золота, ни валюты, захваченных второпях Джунгой из письменного стола в момент бегства, и он, этот же самый Джунга, ликвидировал уже парочку бриллиантовых звезд.

Нельзя сказать, чтобы тратили на себя много. Наоборот, жили очень скромно даже, но приходилось помогать бежавшим из Пандурии чиновникам и офицерам. Одни бежали от неминуемой смерти, другие от республики, которой не хотели служить.

Как первые, так и вторые, богатые еще вчера, сегодня очутились на парижских панелях нищими. Все трое – королева-мать, король и принцесса – оказывали этим людям самую широкую помощь…

Правда, в Лондонском банке лежало сто тысяч фунтов – приданое Памелы. Но, во-первых, это ее личные деньги, что весьма подчеркивалось в Феррате Элеонорой и Филиппом, и, во-вторых, этой суммой обеспечивалось будущее ребенка. Его появление ожидалось почти со дня на день, а грядущее, грядущее принцессы или принца в изгнании, – кого Бог пошлет, – было туманно и неопределенно.

Дорогой отель, хотя и не такой дорогой, как «Мажестик» и «Клеридж», дорогие обеды и завтраки в этом же самом отеле, длинные, выраставшие к концу недели счета, – все это подхлестывало Бузни скорей нанять особняк. В Пасси, в двух шагах от Булонского леса, на улице доктора Бланш, почти рядом с домом русской гимназии, нанял он за полторы тысячи франков в месяц трехэтажную виллу легкого павильонного стиля, с полной обстановкой, до посуды и столового белья включительно. Здесь было много зелени, было уютно, по-деревенскому тихо. И шум, и грохот Парижа не долетали сюда. Если бы не проносившиеся мимо по вечерам с освещенными окнами поезда городской железной дороги, то нырявшие в закопченную пасть тоннеля, то мчавшиеся на уровне двух этажей, совсем было бы впечатление какого-нибудь Сен-Клю, Буживаля, Севра.

Лет двадцать назад этот особнячок из десяти комнат, соединявшихся витыми лестничками, подарил возлюбленной своей Леле Заруцкой, одесской полуфранцуженке-полупольке, русский богач Печенежцев, служивший тогда, вернее «кутивший», в гродненских гусарах. После этого Печенежцев имел новых любовниц, которых тоже одаривал виллами, пока, наконец, не женился. А в это время Леля Заруцкая старилась и увядала в Ницце, парижский же особнячок свой сдавала внаймы, вернее, сдавал его преданный консьерж, едва ли не родственник отставной фаворитки генерала, – он теперь уже генерал, – Печенежцева.

И вот капризная гримаса судьбы: в этой вилле, обставленной со вкусом и не кричаще, поселилась королевская семья, царствовавшая в Пандурии, а в широкой белой золоченой людовиковской кровати, где Леля Заруцкая ласкала своего покровителя, спала теперь королева Маргарета. В устных мемуарах веселящегося Парижа запротоколировано было, что пышная людовиковская кровать была некогда ложем самой Екатерины Великой. Печенежцев, при его сказочном состоянии и при его дворцах, мог позволить такую роскошь – приобрести эту антикварную редкость.

Сначала Великая Императрица великой страны, затем одесская красотка без роду, без племени и, наконец, бежавшая на чужбину королева Пандурии. Это ли не «завитушка» переменчивой истории? Предметы и вещи куда «историчней» людей, ибо люди живут десятки лет, а вещи и предметы – века и даже тысячелетия…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации