Текст книги "Одиссея мичмана Д..."

Глава вторая
ЧУГУННАЯ РОЗА С РЕШЕТКИ ЗИМНЕГО ДВОРЦА

Москва. Апрель 1987 года

Мир тесен, а мир моряков – тем более. С тех пор как я начал этот поиск, я всякому новому знакомому человеку задаю при случае вопрос: «А не было ли у вас в роду военных моряков?» Спрашиваю ради любви к предмету вообще и, конечно же, с наивным, быть может, расчетом на счастливый шанс узнать что-либо еще о своих героях. В математике подобная вероятность относится к бесконечно малым величинам. Но, право, не стоит пренебрегать и бесконечно малой надеждой.

Свой всегдашний вопрос я задал однажды сотруднице «Мос фильма» (редактору шукшинской «Калины красной») Ирине Александровне Сергиевской. Спросил машинально, просто вырвалось по привычке: «А не было ли у вас в роду?…» Спросил и даже подосадовал на себя, ожидая увидеть на лице собеседницы естественное недоумение: что за странный вопрос? Ни с того ни с сего…

– Да, были, – ответила Ирина Александровна. – Мой папа окончил отдельные гардемаринские классы. Мичманом плавал на «Олеге», потом на миноносце «Рьяный». Служил в советском флоте…

Мы оба слегка опешили: Сергиевская – от моего вопроса, я – от ее ответа. Она так и не поверила, что я спросил ее наобум.

– У нас дома сохранились даже отцовские фотоальбомы о плавании на «Олеге».

Иной недоверчивый читатель скажет: не слишком ли много счастливых случайностей? Много. Сам удивляюсь, но их было на редкость много в этих моих розысках. Отношу их на счет счастливой звезды Михаила Домерщикова. Как видно, она не погасла с его гибелью…

И вот я листаю ветхие страницы гардемаринского альбома… 1913 год, учебное плавание на крейсере «Олег». Подобные альбомы и сейчас заводят курсанты-моряки после дальних походов. Тогда же это был, наверное, один из первых в своем роде, так как портативные фотокамеры только-только входили в широкий обиход. «Олег» в Средиземном море… Афинский Акрополь, погрузка угля в корзинах, стамбульские минареты, шлюпочные учения, бизертские холмы, высадка учебного десанта. То были черные гардемарины, выходцы из разночинных слоев общества. Они обучались не в привилегированном дворянском Морском корпусе, а на отдельных гардемаринских классах, открытых перед первой мировой войной, чтобы побыстрее насытить разросшийся флот строевыми корабельными офицерами. Многие из этих черных гардемаринов стали после 1917 года красными командирами. Владелец альбома, мичман Александр Иванович Сергиевский, в советском флоте командовал сторожевым катером в морских частях погранвойск Черного моря. Его однокашник мичман Христофор Аллен в гражданскую войну возглавлял штаб Западно-Двинской речной флотилии; убит махновцами. Лейтенант Александр Ждан-Пушкин – известный подводник двадцатых годов, преподавал в Военно-морской академии. Мичман Николай Фридрихович Вальдман…

– О нем, да и не только о нем, вам лучше всего расскажет его сын, друг моего детства, – заметила Ирина Александровна. – Кирилл живет в Ленинграде. Он литературный переводчик. Книга «Не кричи, волки!» – это его перевод.

Одна из любимейших моих книг «Не кричи, волки!» стояла и стоит у меня на полке, в тысячный раз подтверждая древнюю истину о тесноте мира людей…

Ленинград. Май 1987 года

С сыном мичмана Вальдмана – Кириллом Николаевичем – я познакомился на Васильевском острове, в его старинной родовой квартире окнами на Неву и Пеньковый Буян. С углового чугунного балкона открывалась такая же старинная, как и все в этих комнатах, «першпектива» на изгиб Невы со Стрелкой, с ростральными колон нами, Биржей (ныне главным музеем флота), Дворцовым мостом…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Кирилл Николаевич Вальдман, корен ной петербуржец, преподаватель Ленинградского государственного университета. В Великую Отечественную войну был сержантом, переводчиком штаба стрелкового полка.

Кажется, в этой квартире я не увидел ни одной современной вещи, кроме книг и электроламп. В этих массивных стенах еще стоял Петербург, чудом не развеянный ураганами двадцатого века. На крышке секретера лежала чугунная роза с несуществующей ныне решетки Зимнего дворца… С нее и начну.

Впрочем, тут я нахожусь в положении реставратора, на стол которого легли куски разбитой мозаики с немыслимо разными фрагментами. Как связать в коротком рассказе чугунную розу с решетки Зимнего и…Доску почета колхозников в Саратове? Скалы Мурмана и плесы Моонзунда? Ростральную колонну и памятник Ленину у Финляндского вокзала? Минный заградитель «Амур» из семнадцатого и канонерскую лодку «Амгунь» из сорок первого? Королеву всех эллинов и красавицу-швейцарку, медсестру из советского госпиталя времен финской войны? Историю почтовой марки «Счастливое детство» и тот злосчастный ораниенбаумский поезд, из-под колес которого достали окровавленное тело морского офицера?

Я разложу эти фрагменты хотя бы просто во временной последовательности, и пусть читатель посожалеет вместе со мной об утра ченной во всей полноте картине.

Вглядываюсь в снимок из альбома Сергиевской…

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. На палубе крейсера «Олег» королева всех эллинов Ольга в окружении черных гардемаринов 1913 года. Греческая королева любила русский флот и охотно посещала его корабли, приходившие в Пирей с визитами. Ее особа была внесена в списки чинов российского флота.

За спиной королевы стоит – на том же самом месте, где фотогра фировался перед Цусимой мичман Домерщиков! – юноша в гардема ринской бескозырке. Тонкое серьезное лицо – это и есть Коля Вальдман.

Он только что вернулся из экскурсии по афинскому Акрополю. Его потрясли Парфенон, скульптуры античных мастеров, высокий дух искусства Эллады. Никто не знает, что отныне решилась его судьба. Через каких-нибудь десять лет бывший мичман и бывший краском со страстью отдаст себя ваянию – всецело!

«Каких-нибудь» – это лишь о скоротечности времени, но никак не о самом десятилетии, что перековывало судьбы людей и народов, как чугун – в розы, а розы – сплетало в терновые венцы с чугунными шипами…

В 1915-м новоиспеченный мичман Вальдман вступил на палубу минного заградителя «Амур», того самого, что отличился потом в Моонзундском сражении.

В историческую ночь семнадцатого года вахтенным начальником на мостике минзага «Амур», доставившего в Питер революционный десант, стоял Николай Вальдман. «Амур» – невский побратим «Авроры». В память о той октябрьской ночи и по сю пору хранится в квартире Вальдманов – сына и внука – чугунная роза с решетки Зимнего дворца.

Гражданскую войну военмор Вальдман провел на Онеге и Мурмане. Сначала был помощником командира эсминца «Сторожевой» на Онежской военной флотилии, в девятнадцатом стал командиром корабля. Чуть позже знаменитый Панцержанский, командующий флотилией, назначил Вальдмана флагманским артиллеристом дивизиона кано нерских лодок. Через год молодой флагарт покинул Онегу и отпра вился на Север – в штаб Наобмура, начальника обороны Мурман ского побережья. Здесь-то и встретил он красавицу-швейцарку – «мисс Мурман», Елизавету Кюнцли, ставшую его женой, его музой. Потом у всех скульптурных героинь Вальдмана будет лицо этой женщины…

Штаб обороны Мурмана жил в двадцать первом году дружной коммуной из бывших черных гардемаринов: Александр Сергиевский, Владимир Биллевич, Александр Яковлев, Николай Вальдман… Жили впроголодь, но молодо и весело: влюблялись, устраивали капустники, вылазки в тундру… Кораблей не было – их угнали интервенты, у портовых причалов торчали лишь мачты и трубы затопленных паро ходов. Они верили в будущий флот Севера – могучий, океанский, арктический. По сути дела, те молодые военморы и стояли у самых истоков советского Северного флота, ставшего ныне и океанским, и ядерным, и ракетоносным – сильнейшим и современнейшим флотом страны.

Командовал штабом Наобмура Георгий Андреевич Степанов – в конце жизни вице-адмирал, заместитель главного редактора Морского атласа, начальник Военно-Морской академии.

Там, на мурманских скалах, Вальдман стал писать акварелью. Несколько уцелевших его работ говорят о весьма выразительной кисти молодого художника. Скупые и точные мазки с большим настроением передают хмурую красоту гранитного Севера. Две аква рели сохранились у дочери его друга – Сергиевской. Кое-что осталось у сына, остальное рассеяно по квартирам ленинградских друзей.

В 1923 году помощник начальника курса Военно-морского училища имени Фрунзе военмор Вальдман сдал дела и обязанности, получил свидетельство о демобилизации и без малого на двадцать лет ушел в вольные художники. Быть скульптором в городе Фальконе и Мартоса, Шубина и Микешина ответственно и непросто даже с академическим дипломом. Дерзкого же самоучку руководители пролеткультовского ЛОСХа1 приняли в штыки: «У нас и без бывших офицеров ряды полны».

Разгар нэпа, угар нэпа… Безработная жена-красавица варила на керосинке суп «карие глазки» из вобльих голов; надрывался младенец Кирюша; никому не нужный ваятель искал работу… Акрополь, Парфенон, королева эллинов, орудия «Олега», грозно вскидывающиеся на зыби, звездные россыпи средиземноморского неба, зарево Моонзунда, рубящий луч «Авроры», бои на Онеге, коммуна Наобму ра – да было ли все это наяву? И что считать миражом – флотское прошлое или подгулявшего нэпмана, заказавшего себе мраморный бюст?

Вальдман, однако, не унывал. В двадцать семь лет не подобает опускать руки, тем более бывшему моряку… Николай брался за все: писал рекламные щиты и киноафиши, лозунги и объявления. Подря дился реставрировать ростральную колонну на Стрелке. Делал керамических собачек, и не на потребу базарным вкусам, а по всем канонам малой пластики, с тщанием художника-анималиста. Собаки пользовались спросом.

«Щенок сенбернара» и сейчас еще стоит на этажерке у сына. Даже сегодня самый строгий худсовет пустил бы его в серию…

Вальдман пробовал себя в разных жанрах.

И вот первый успех! Всесоюзный конкурс на лучший памятник Ленину у Финляндского вокзала: эскиз самодеятельного скульптора Вальдмана получил 4-ю премию.

Белая ночь рябила в Неве и каналах. Фонари отдыхали, окунутые в светлые, нежные сумерки.

Я забрел в Михайловский сад. Здесь в густой, нетоптаной траве отыскал то, о чем мне говорил Кирилл Николаевич: едва заметные камни фундамента снесенного памятника. То был след единственной скульптуры Николая Вальдмана, выставленной под ленинградским небом. Довоенные жители помнят ее: Ленин, сидящий в окружении детей. Композиция «Счастливое детство» была выполнена из низко сортного бетона, растрескалась, быстро обветшала, и городские власти ее убрали. Однако эта работа успела снискать себе довольно широкую известность. Детские журналы и пионерские газеты охотно по мещали на своих страницах снимки скульптурной группы.

В 1937 году вышла в свет почтовая марка с изображением «Счастливого детства». То была, как потом оказалось, первая со ветская почтовая миниатюра, запечатлевшая скульптуру Ленина. Однако в филателистическом каталоге против фамилии ваятеля стоит прочерк. Автор не назван. Дело в том, что к тому времени, когда составлялся каталог, Николай Вальдман вместе с семьей был выслан из Ленинграда в Саратов как социально вредный элемент, то есть бывший офицер царского флота. Снова пришлось браться за любую работу. По эскизам «вредного элемента» на одной из городских площадей была сооружена лепная Доска почета колхозни ков. Возможно, она и сейчас стоит там.

Из Саратова Вальдман написал письмо Наркому обороны Воро шилову и вскоре получил разрешение вернуться в родной город.

Перед самой войной непризнанный ЛОСХом художник получил от Центрального военно-морского музея заказ на создание крупной скульптурной композиции «Моряки в гражданской войне». Николай Фридрихович с жаром принялся за работу. Уж ему-то эта тема была знакома не понаслышке… В музее – тесен мир! – Вальдман подружился с ученым секретарем – Ларионовым. Спустя год, когда канонерская лодка «Амгунь» (командир капитан-лейтенант Вальдман) вмерзнет в невский лед блокадной зимы, старый цу симский штурман, тающий от голода, придет на борт корабля вместе с сыном Андреем, и бывший скульптор подкормит их чем сможет. Ларионов так и не увидел главное произведение Вальдмана. «Моряки в гражданской войне» украсили центральный зал музея лишь в 1947 году.

Но вот что примечательно – уж такова вязь морских судеб – спустя лет сорок сын Ларионова, Андрей Леонидович, тот самый, что мальчишкой ходил на «Амгунь», возьмет к себе в корабельный фонд музея внука Вальдмана – Николая, унаследовавшего от деда любовь к флоту и к искусству.

В июне сорок первого Вальдман вернулся к своей первой про фессии – военного моряка. С капитан-лейтенантскими нашивками на рукаве он прибыл в Таллинн и принял командование канонерской лодкой «Амгунь», которая еще стояла на стапеле. Его ладони с мозолями от резца вновь ощутили холодок стали рукоятей машинного телеграфа.

Кирилл Николаевич рассказывал:

– Канлодка «Амгунь» одной из последних покинула Таллинн, имея на борту штаб стрелковой дивизии. Трагические обстоятельства перехода флота в Кронштадт известны. Нарушив ордер следования в кильватерной колонне, канлодка пристала к берегу где-то в Ленинградской области, штаб дивизии без потерь прибыл в Ленин град и ходатайствовал о присвоении отцу звания Героя Советского Союза. Одновременно дело о нарушении приказа не выходить из ордера поступило в военный трибунал… Отца спасло вмешательство командования дивизиона канлодок. Он был награжден орденом Красной Звезды. Канлодки выходили в море, когда крупные корабли стояли у причалов… Вот выдержка из письма отца, датированного 2 октября 1941 года:

«После первых же удачных действий против фашистов они сильно невзлюбили наш корабль, и были случаи, когда самолеты и батареи специально выбирали его своей мишенью. «Ну, опять все только на нас!» – было обычной фразой на корабле. Били мы по берегам много и получали хорошие оценки, зато и испытали много. Мы видели, как ястребок отогнал от нас пикирующие бомбардировщики. Видели, как ястребок, преследуемый 4 «хейнкелями», бросился под защиту огня двух канлодок, прошел под самым нашим носом над водой и ушел. А один из «хейнкелей» был сбит и ушел на дно… Был день, тяжелый день… 27 раз пикировали на мой корабль бомбардировщики, по одному, по два и, наконец, сразу пять… От двух я отвернул, от трех не успел и получил пробоину. Корабль накренился, но переборки выдержали, и мы остались на плаву. Знаешь, Кириллок, за два часа до получения пробоины кончились все снаряды зенитных пушек! Два часа мы отбивались от пикирующих бомбардировщиков только винтовками и автоматами! В машине были порваны трубы. Их замотали шинелями, и мы пошли своим ходом.

Дыры заделали (было две больших), и мы опять посылаем наши снаряды во врага, уже выпустили больше тысячи из главного калибра».

В фундаментальной «Боевой летописи Военно-Морского Флота» упомянуто имя командира «Амгуни», но с искажением – Вильдман. Канонерская лодка под его командованием отличилась при высадке десанта под Стрельной в октябре сорок второго. Еще раньше – в июле-августе – «Амгунь» участвовала в героической обороне Таллинна, а затем совершила беспримерный по опасности переход в Кронштадт в боевом охранении третьего конвоя.

Корабль пережил своего вахтенного начальника на два года.

«13 марта 1949 года, – писал мне в письме Кирилл Николаевич, – отец спешил на дежурство. Надо было успеть на катер, отходящий из Ораниенбаума в Кронштадт, но путь, как назло, преградил остано вившийся товарный поезд. Отец решил пролезть под вагоном, но тут состав тронулся и чем-то зацепил его за хлястик шинели. Шинель была новая, сшитая на заказ, и хлястик держал намертво…

Отец всегда говорил: «Лучше умереть от пули навылет или кирпича, упавшего на голову, но только не от болезней».

ЛОСХ так и не принял, а может, не успел принять в свои ряды скульптора Вальдмана. Не произойди трагическая случайность, и, может быть, через год-другой Николай Фридрихович был бы внесен в списки Союза художников. Изменило ли что-либо это формальное обстоятельство в его жизни? Изменило. Из вечных любителей его произвели бы в профессионалы, каким он, несомненно, и был. А это бы сказалось на посмертной судьбе его произведений. Была бы создана комиссия по творческому наследию, его рисунки, статуэтки, скульптуры попали бы в запасники музеев, художественных галерей… Его бы изучала критика, его бы представляли на всевозможных выставках… Ничего этого теперь нет. Искусство Вальдмана рассеялось и растворилось в жизни – безымянно, как прах индуиста в священном Ганге.

В альбомах филателистов еще отыщется редкая ныне марка со скульптурной группой «Счастливое детство». На плацу Высшего военно-морского училища подводного плавания стоит переехавший сюда из музея монумент «Моряки в гражданской войне» (имя автора, увы, здесь никому не ведомо), в чьих-то квартирах радуют чей-то глаз великолепные фигурки животных, строгие северные акварели Вальдмана. Лишь в одном улыбнулась ему фортуна…

С рук мастеров снимают обычно посмертные слепки. Рука Вальдмана увековечена в памятнике Воровскому близ Смольного. Автор памятника Манизер лепил кисти революционера, глядя на выразительные пальцы своего ученика.

Глава третья
СКАЖИ, КТО ТВОЙ ДРУГ…

О Николае Фридриховиче Вальдмане, моряке и художнике, можно было бы рассказать и на страницах иной книги, если бы судьба его не перекрестилась с судьбой героя этого романа.

Дело в том, что в конце тридцатых годов здесь, в квартире Вальдманов на набережной Адмирала Макарова, частенько бывал Михаил Домерщиков.

– Для нас с братом, ленинградских мальчишек, – вспоминал, стоя на чугунном балконе с прекрасным видом на Неву, Кирилл Нико лаевич, – Михал Михалыч, Мимка, как звали его в узком кругу, был настоящий морской волк, эдакий джек-лондоновский герой… Седая шевелюра, густые черные брови, мягкий рокочущий голос, трубка, флотский китель… Впрочем, в наш дом он чаще всего приходил одетым в классическую пару, при великолепно завязанном галстуке… В этом костюме он мастерски пародировал манеры английских аристократов и часто смешил всех за столом, вставив в глаз стеклышко импровизированного монокля.

Однажды мы с Колей Шведе, моим сводным братом, затащили Мимку на этот балкончик и упросили его рассказать что-нибудь из своих приключений. Он рассказал нам, как в одном австралийском кабачке его завербовали матросом на парусную шхуну. Шхуна ходила в Новую Зеландию и контрабандой привозила оттуда черное дерево. Соответственно и команда состояла из отпетых пройдох, пьяниц, головорезов. Мимку невзлюбил какой-то ирландец, и как-то ночью, когда на шхуне ставили паруса, он чуть не спихнул его с реи. Они подрались, и потом Михал Михалыч целую неделю держал под подушкой нож и не смыкал глаз: ирландец грозился его прирезать.

В общем, рассказ в духе Джека Лондона. Кстати говоря, они и в самом деле были знакомы – Джек Лондон и Домерщиков! Там, в Австралии, писатель расспрашивал беглого русского мичмана о Цусимском сражении. Ведь Джек Лондон, будучи корреспондентом одной из американских газет, освещал события русско-японской войны и даже побывал на «Варяге», поднятом японцами в Чемульпо.

Мимка вспоминал, что он был большой шутник и иногда появлялся с дамским чулком, завязанным вместо галстука…

На том чугунном балкончике (во время блокады на нем стоял зенитный пулемет), где мальчишки слушали рассказы старого моряка, я узнал от Кирилла Николаевича чрезвычайно важный эпизод из жизни Домерщикова. Та семейная легенда, о которой мне поведал Лебедев, кузен Екатерины Николаевны, – Домерщиков-де спас учителя Сталина, за что и был реабилитирован, – обернулась исто рическим фактом.

В 1908 году в австралийском поселке, где жили рабочие-иммигран ты, вспыхнула эпидемия холеры. Сосед Домерщикова по нарам «виллы «Сибирь» – сорокалетний русский эмигрант Виктор Курнатовский – слег со всеми признаками смертельной болезни. До бли жайшей больницы было пять километров, и Домерщиков дотащил туда на спине своего умирающего соотечественника. Курнатовский выжил…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Виктор Константинович Курнатовский родился в 1868 году в семье рижского врача. В девятнадцать лет был исключен из Петербургского университета за народническую деятельность. Юноша перевелся в Московский университет, но через год его вообще лишили права обучения в высшей школе за руко водство марксистским кружком. Курнатовского выслали в Архан гельскую губернию. Через семь лет глухой северной ссылки емуудалось эмигрировать в Швейцарию, где он влился в группу «Осво бождение труда». Вернулся в Россию, но вскоре был арестован и сослан – на сей раз в Восточную Сибирь. В 1898 году в Минусинске он встретился с Лениным. По окончании ссылки Курнатовский перебрался в Тифлис (1900 год).

Не прошло и года, как Курнатовского арестовывают в третий раз. Особо опасного политического преступни ка заточили в Метехском замке и после двух лет одиночки выслали под усиленный надзор в Якутию. В 1904 году в Якутске полити ческие ссыльные вступили в схватку с полицией. Руководил «воору женным протестом» неистовый Курнатовский. Его арестовывают в четвертый раз и приговаривают к каторжным работам в Акатуе.

В годы первой русской революции Курнатовский бежит с каторги в Читу, где организовывает Совет рабочих, солдатских и казачьих депутатов, его выбирают в комитет РСДРП(б). Молодой большевик – ему только тридцать пять – возглавляет газету «Забайкальский рабочий», а затем руководит восстанием читинских рабочих. После разгрома «Читинской республики» жандармы хватают Курнатовского уже в пятый раз. Теперь его судит военный суд – смертная казнь! В последний момент виселицу заменили на пожизненную каторгу. Курнатовский понимает, что отныне его место в России только за острожной оградой. Бывший смертник бежит в Японию – можно только догадываться, чего ему стоит этот побег. С японских островов он перебирается в Австралию. В 1910 году тяжелобольной эмигрант приехал в Париж. Тюрьмы, скитания, каторги подорвали здоровье. Курнатовский, которого соратники называли «железным», умер в сорок четыре года на чужбине.

Вот такого человека спас Домерщиков в Австралии. Он вспомнил об этом лишь тогда, когда жизнь загнала его самого в те таежные края, где отбывал ссылку Курнатовский. Написал письмо в Москву с весьма призрачной надеждой: может, зачтется? Зачлось. Сталин чтил Курнатовского, хотя в энциклопедиях того времени его имя и не упоминалось.

Домерщикову везло на любовь красивых женщин и дружбу инте ресных людей. С гражданской войны и до последнего года жизни связывали его тесные узы с одним из самых интеллигентных моряков нашего времени – Евгением Евгеньевичем Шведе…

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Евгений Евгеньевич Шведе – круп нейший советский специалист в области военной географии, доктор военно-морских наук, профессор Военно-морской академии, заслу женный деятель науки РСФСР, контр-адмирал…

В год девяностолетия Шведе «Морской сборник» писал: «Е. Е. Шведе родился в семье потомственных моряков, жизнь которых была тесно связана с развитием русского флота. Его дед – кора бельный инженер – строил в Петербурге первые винтовые кано нерские лодки. Отец – минный офицер, изобретатель, участник высокоширотных экспедиций, именем которого названа бухта на острове Вилькицкого. Дядя – морской офицер, участник Цусимского сражения».

Дядя и есть тот самый Константин Леопольдович Шведе, старший офицер броненосца «Орел», что выведен Новиковым-Прибоем в «Цусиме» как Сидоров. Вот он-то и определил 13-летнего племянника в Морской кадетский корпус, который тот блестяще – с Нахи мовской премией – закончил в 1910 году.

Мичман Шведе начинал службу на Балтике младшим штурманом на крейсере «Рюрик». «Рюрик» новый, только что спущенный со стапелей, унаследовал имя своего героического предшественника, разделившего судьбу «Варяга» в Японском море.

Первую мировую Шведе встретил на линкоре «Севастополь», затем перешел старшим штурманом на крейсер «Громобой». Броня этого старика еще носила отметины знаменитого боя владивосток ских крейсеров с отрядом адмирала Камимуры. В том бою лейтенант Иванов-Тринадцатый приказал открыть кингстоны «Рюрика».

РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Из среды судовых офицеров Е. Шведе выделяли высокая эрудиция, глубина знаний, ровное и благожела тельное отношение к экипажу. Он отлично разбирался в полити ческой обстановке тех бурных лет, и когда в октябрьские дни 1917 года встал вопрос, с кем быть, офицер русского флота безого ворочно перешел на сторону революции».

Он с честью выдержал первый экзамен на верность Красному Флоту: линкор «Севастополь» в Ледовом походе Балтфлота перешел из Гельсингфорса в Кронштадт по прокладке старшего штурмана Шведе.

В гражданскую войну Евгений Шведе возглавлял один из отделов оперативного управления Штаба Морских Сил молодой Советской Республики. Вот тут он и познакомился с бывшим старлейтом Домерщиковым, который до упразднения Морского генерального штаба занимал в нем «адмиральскую» должность – начальника иностранного отдела. Правда, недолго: в апреле 1920 года Домерщиков по распоряжению Предреввоенсовета был откомандирован в Главвод – заместителем начальника морского транспорта РСФСР, а Шведе отправился на Азовское и Черное моря командовать оперативным отделом походного штаба командующего Морскими Силами Республики.

Им удалось накоротке свидеться в Мариуполе, где Домерщиков вместе с комиссаром морского транспорта РСФСР Калининым реви зовал местный торговый порт, приспособленный для базирования Красного Флота.

Шведе, несмотря на тягу к «высокой теории», никогда не был кабинетным доктринером. Перейдя на службу в Морскую академию, он ежедневно выходит в море со слушателями. В 1924 году совершает переход из Ленинграда в Севастополь. В тридцатом повторяет этот маршрут, но уже на линкоре «Парижская коммуна». То был первый в советском флоте линкоровский поход в океан.

Военный географ изучает географию не по картам. Перед самой войной на борту подводной лодки Щ-423 капитан 1-го ранга Шведе проходит Северным морским путем из Полярного на Дальний Восток. Потом он не раз будет выходить в арктические воды, изучая движение льдов и морские течения, собирая материал для очень важной в практическом отношении докторской диссертации. Из-под его пера вышли первые учебники по военно-морской географии для слуша телей академий и курсантов училищ, океанографические книги и подробные описания путешествий прославленных русских морепла вателей.

Он не был спецом, подобным флюсу. Шведе заочно окончил искусствоведческое отделение ЛГУ. География, история, искусство, литература, океанография – вот далеко не полный спектр его знаний и научных устремлений.

Вторую Великую войну в своей жизни Шведе встретил в Ленин граде. Затем под Сталинградом и на Северном флоте консультировал штабы по военно-географическим вопросам, выезжал на различные рекогносцировки. Свыше трехсот его научных работ нашли себе применение в боевой деятельности советских флотов.

Два фундаментальнейших издания связаны с его именем: Морской атлас, изданный по решению Совета Министров СССР в 1950 году, и шеститомная «География Мирового океана».

В 1977 году корреспондентом «Красной звезды» я приехал в Ленинград, чтобы сделать для газеты беседу с профессором Шведе. Увы, я опоздал… Из бывшего дома Орлова-Давыдова по Красной (некогда Галерной) улице выносили траурные подушечки с орде нами…

Евгения Евгеньевича Шведе похоронили на тихом сосновом клад бище в Комарове, неподалеку от могилы Анны Ахматовой.

Одно время Шведе был отчимом Кирилла Вальдмана. От той поры в семейном альбоме Кирилла Николаевича сохранился бесцен ный для меня снимок.

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. На диване в здешней гостиной – вот он еще стоит, все вещи сохранились, – веселая компания друзей: Шведе у ног Елизаветы Кюнцли, Домерщиков с Екатериной Никола евной. В глазу Михаила Михайловича дурашливо поблескивает стеклышко монокля. Они немолоды, всем за сорок, а то и за пятьдесят, но забыты годы, беды, войны, суды, приговоры, лагеря, ссылки, забыты морские ранги и научные титулы… Миг беспечного веселья. А в окно гостиной уже заглядывает солнце сорок первого года, отбрасывая черные тени…

– Вот что, – надоумил меня Кирилл Николаевич Вальдман, – попробуйте-ка обратиться к вдове Шведе – Ольге Константи новне. Ей сейчас лет под девяносто, но у нее светлая память и ясный ум. Живет она там же, на Галерной. У нее наверняка должны быть бумаги, связанные с Домерщиковым…

Я позвонил Ольге Константиновне, она сообщила, что архив мужа еще не разобран, и, сославшись на нездоровье, попросила позвонить через месяц. Звоню через месяц – полный афронт, как говорили в старину. «Я вас не знаю и не считаю себя вправе знакомить кого-либо с чужими частными письмами».

На мою беду, кто-то из журналистов, рассказывая о Шведе, исказил некоторые факты его биографии, и теперь Ольга Константи новна и слышать не хотела о чьем-либо вторжении в прошлое ее мужа. Но ведь письма-то были!

– Скажите хоть от кого?

– От Екатерины Николаевны Домерщиковой. Она описывает кончину Михаила Михайловича.

– Боже, взглянуть бы одним глазом!

Но Ольга Константиновна была непреклонна. Человек в девяносто лет редко меняет свои решения, если меняет их вообще.

Звоню в Ленинград чуть ли не каждую неделю, пытаясь про бить стену ледяного недоверия. Сам понимаю, что звонки мои уже за гранью хорошего тона, что имя им – беспардонная навяз чивость…

Почти ни на что не надеясь, послал моей гонительнице номер журнала с отрывком из «Взрыва корабля». Ну уж теперь, если не понравится, все кончено. Письма исчезнут, как «зеленая папка»… И вдруг:

– Приезжайте. Только ненадолго…

Знакомый дом рядом с бывшим штабом ЭПРОНа. На дверном почтовом ящике выштампован ленинградский сфинкс. Неужели сфинкс заговорит?

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Ольга Константиновна Васильева-Шведе, доктор филологических наук, профессор Ленинградского университета, старейшина советской школы испанистики, автор многих учебников, в том числе и самых первых, по которым учили язык сражающихся республиканцев советские добровольцы… Благо дарность от Долорес Ибаррури за встречу эвакуированных испанских детей. Орден Трудового Красного Знамени.

Когда она говорила об Испании, мне было очень трудно поверить, что моей собеседнице за девяносто. Она была вся в работе, на столе ее дожидалась верстка научной статьи, за дверью гостиной томились аспиранты, пришедшие на консультацию… Воистину то была духовная сестра Ксении Петровны Гемп!

Мы сидели за круглым раздвижным столиком под зеленой лампой в бывшем кабинете Евгения Евгеньевича Шведе. Здесь все было так, как и десять, и двадцать, и сорок лет назад. Казалось, откроется высокая узкая дверь – и заглянет к другу Домерщиков – прямо со службы, благо особняк с гротами в трех минутах ходьбы. А из-за стола, заваленного бумагами, картами, заставленного фото в ра мочках, встанет моложавый лысеющий скородум, и начнутся шутки, морские байки, остроумная пикировка… Но гость обратился в листок пожелтевшей бумаги, а хозяин – в застекленную карту с надписью «Гора Шведе». Это в честь адмирала-географа названа в антарктических морях подводная вершина. Бухта с именем отца – в Арктике. Далеко же их разнесло…