Текст книги "«Властелин мира»"

– Оставь! – холодно прервал его Харвуд. – Удивляюсь, откуда у тебя столько желчи? Чем он насолил тебе, в конце концов?.. Оказался умнее тебя? Проектировал камеру ты – вот и помалкивай!.. А мне он нравится. Сметлив. Изобретателен… Я читал его научные труды, – к сожалению, лишь об ультразвуке. Талантлив… Если удастся его сломать – это будет прекрасная «мыслящая машина».

– Если удастся! – насмешливо фыркнул Смит. – Ты уже забыл его предшественника?! Вот такие они все, эти русские: подыхает, но вопит «да здравствует!..» Советую не возиться с ним, а пустить на эксперименты. Европейская пленка у нас далеко не заполнена. Я уже давно собираюсь записать ощущения ошпаренного кипятком.

– Хватит, хватит! – махнул рукой Харвуд. – Пойдем к нему. Но прошу – не смотри волком, а то при одном взгляде на тебя человеку становится тоскливо.

Харвуд поднялся и направился к двери. Смит метнул на него взгляд, в котором и впрямь блеснуло что-то волчье, выключил телевизор и заковылял следом.

Они опустились на лифте в подземелье, прошли по длинному коридору и остановились перед камерой с табличкой «5» на двери.

– Тише! – прошептал Харвуд. – Его нужно захватить врасплох.

…Когда послышалось слабое позвякивание металла о металл, инженер Щеглов понял, что за ним пришли. Следовало бы немедленно убраться из-под стола, но он не успел этого сделать. Дверь отворилась. У порога стояли двое – молодой красивый, мужчина и длиннорукий согбенный человек лет пятидесяти.

– Как дела, мистер Чеклофф? – приветливо спросил молодой.

Щеглов устроился под столом поудобнее, окинул взглядом вошедших и не ответил. Он умышленно напустил на себя вид инертного, безразличного ко всему человека, чтобы иметь время для ориентировки.

«Джонсон, Смит, Харвуд… – вспоминал инженер. – Но кто же эти двое?»

Это походило на алгебраическую задачу с тремя неизвестными. Он знал три фамилии, слышал два голоса из трех, но никого из врагов не знал в лицо.

В первое мгновение Щеглову показалось: задачу решить нельзя. Но тотчас же мелькнула мысль:

«Стоп!.. Джонсон – в бронетранспортере. Смит – при въезде в эту тюрьму. У них голоса не такие. Следовательно, это – Харвуд».

Теперь оставалось уяснить, кто сопутствует Харвуду: Джонсон или Смит?

У Джонсона голос был отрывистый, властный, как у человека военного. Ясно, что вот этот длиннорукий сморчок в армии не служил. Ему, вероятно, свойственны жестокие и ехидные интонации…

«Итак, второй – Смит!»

Харвуд подошел ближе и вновь спросил:

– Как самочувствие, мистер Чеклофф?

– Неплохо, мистер… Харвуд. «Концерт» окончен?

Щеглов, доканчивая свой логический анализ, на долю секунды задержался с ответом, но именно эта вынужденная короткая пауза придала его ответу тон насмешливого превосходства. Как ни владел собой Харвуд, но не мог сдержать удивления:

– О, так вы знаете мою фамилию?

– Да. И не только я. По вас давно скучает скамья подсудимых.

– Очень приятно! – улыбнулся Харвуд. – Но я не спешу. А вот вы уже в камере.

Щеглов неторопливо вылез из-под стола, окинул презрительным взглядом помещение, постучал кулаком по металлической стене:

– Я считал вас более талантливым. Камера спроектирована по-идиотски!

– Признаю, признаю, – по-прежнему ласково ответил Харвуд, бросив на своего спутника быстрый странный взгляд. Тот почему-то побледнел и сжал челюсти.

Казалось бы, ничего не произошло, Мало ли как можно истолковать поведение того или иного человека в каждом отдельном случае?

Произойди эта беседа в другой обстановке, вряд ли сумел бы инженер Щеглов так остро воспринимать и так быстро реагировать на мелочи, которые почти всегда проходят незамеченными, хотя и могут раскрыть многое.

Лишь на одно мгновение во взгляде Харвуда промелькнули пренебрежение, насмешка, злорадство. Лишь на долю секунды зловеще вспыхнули глаза Смита. Но Щеглов почувствовал: Харвуд и Смит – враги. Скрытые, тайные. Безобразный и старый, вероятно, завидует молодому, красивому, но и побаивается его. Молодой презирает старика, издевается над ним, но осторожно, не переходя определенной границы. Злобная реакция Смита свидетельствует, что камеру проектировал он или кто-нибудь из его подчиненных.

Не стоило бы дразнить старого хрыча понапрасну, однако Щеглов не удержался:

– А впрочем, извиняюсь. Вина за неудачную конструкцию камеры ложится на… – он сделал паузу, как бы припоминая: – на мистера Смита, если не ошибаюсь!

Помощник Харвуда дернулся, но ничего не сказал. А Харвуд захохотал:

– Вы мне нравитесь, мистер Чеклофф!.. Вы колдун, а?.. Умеете читать чужие мысли?

– Нет, я просто вижу мерзавцев насквозь, – насмешливо ответил инженер.

Смит подошел к нему почти вплотную, втянул голову в плечи, как бы готовясь к прыжку, и сказал тихо, зловеще:

– Я тебе покажу «мерзавцев»!.. Ты будешь умолять о смерти, но я тебе ее не дам. Не дам!

– Тс-с-с!.. Мистер Смит шутит. Он большой шутник!.. – Харвуд взял Смита за плечи и легонько вытолкал в коридор. – А у нас – серьезный джентльменский разговор. Для шуток время найдется… если мистер Чеклофф любит их вообще.

Смит ушел. Харвуд, сбросив маску ласковости и развязности, сказал резко:

– Садитесь. Мой помощник прав: он в самом деле может замучить человека. Ваш предшественник, один из выдающихся инженеров, попав в эту камеру, не выдержал и покончил с собой. Когда я узнал об этом, то чуть не прогнал Смита. Он чересчур жесток. Инженер из него паршивый. Видели: взбесился, когда вы коснулись конструкции камеры… Вот так всегда… А работы – уйма… Не думайте, что я здесь изобретаю какие-то новые усовершенствованные средства уничтожения. Вовсе нет. Дело идет о счастливой судьбе всего человечества. Мои открытия величественны, неизмеримы. Я почти до конца раскрыл тайну живого мозга. Вам пришлось почувствовать действие моих аппаратов. Буду откровенен: «концерт», как вы его назвали, был дан лишь для того, чтобы подавить вашу волю. Ведь вы, русские, упрямы, как ослы. А мне нужен помощник, союзник. Предлагаю вам работать вдвоем. То, что мы сделаем, – будет навсегда записано в истории человечества на золотых скрижалях!.. Вспомните: совсем недавно для уничтожения общего врага наши государства стали плечом к плечу. Так давайте же и мы станем союзниками, хотя бы временными. Я раскрою вам немало своих секретов, рискуя даже тем, что вы самостоятельно раскроете остальное. Я не хотел бы этого делать но все равно придется… Вы сможете познакомиться с новейшими достижениями науки, будете работать в прекрасных лабораториях. Но на протяжении трех лет вам не придется видеть дневного света Я приму надежные меры, чтобы вы не удрали. Через три года будете свободны. Деньги – я дам вам денег. Слава – будет и слава. Захотите вернуться в свою странную и величественную страну – пожалуйста… Ну?

Щеглов выслушал этот монолог молча, скептически улыбаясь.

Харвуд был неплохим актером. Искренние интонации голоса, взволнованность, когда речь зашла о «судьбе человечества», тонко рассчитанный прием поощрения славой могли бы даже обмануть простодушного человека, показать Харвуда пусть не в привлекательном, но в выгодном для него свете. Но Щеглов был тертый калач. Свыше двух лет приходилось ему сталкиваться с такими, как Харвуд, в англо-американском штабе союзников. Психологию представителей капиталистического мира инженер изучил достаточно хорошо.

Красивыми фразами маскировались подлейшие замыслы. Чтобы их раскрыть, нужно вдуматься поглубже, заглянуть в потаенные замыслы и намерения.

Какую цель преследовал Харвуд?

Щеглов не мог еще ответить на этот вопрос. Он не считал себя гениальным изобретателем и знал, что Харвуд может очень легко приобрести себе «союзника» за умеренную плату в любой из буржуазных стран. Следовательно, существовали какие-то иные, пока что неизвестные обстоятельства. Однако каковы бы ни были намерения Харвуда или его покровителей, от Щеглова требовалось одно: измена своей стране, своим убеждениям.

Существовало два выхода из этого положения: либо плюнуть в глаза Харвуду и умереть сильным и непокоренным, либо пуститься на хитрость, пойти на временное соглашение, чтобы разведать о сущности открытия, бороться против Харвуда в его логове и победить или погибнуть. По доброй воле отсюда не выпустят. Слишком много знает советский инженер.

– Я согласен, – сухо сказал Щеглов. Мое условие: я должен знать все. Во всяком случае, вы не должны препятствовать мне, если я попытаюсь раскрыть вашу тайну самостоятельно.

– О, да, да! – иронически подтвердил Харвуд. – Вам достаточно взглянуть на схему прибора, чтобы потерять самоуверенность. Я пойду вам навстречу: вы будете работать с неким профессором Вагнером – он вам расскажет все до мелочей. Талантливый человек, но маниак: мечтает истребить человечество при помощи моего интегратора. И еще: заболел манией величия. Сделал несколько усовершенствований в моей конструкции и теперь считает, что я его обокрал. Но в остальном – чудесный человек… Да, ненавидит русских… и американцев, к сожалению. Если хорошо владеете немецким языком, выдайте себя за немца. Он откроет вам то, чего не хочет открыть даже мне… Бережет для себя. Хочет вырваться отсюда и стать «Властелином мира», каково?!. Ну, отдыхайте, мой милый союзник! К сожалению, сегодня вам придется переспать на этом неудобном топчане, но уже завтра вы будете иметь комнату, как в первоклассном отеле.

Харвуд поклонился и вышел. Щелкнул замок.

Инженер Щеглов, сидя в той же позе у стола, вспоминал каждое слово беседы, взвешивал и анализировал обстановку.

Правильно ли он поступил?.. Если допустил ошибку, ее можно еще исправить…

Нет, вероятнее всего – правильно, так как ничего иного не оставалось… Но что это за Вагнер? Какие тайны он бережет для себя?

Все должно было раскрыться вскоре. А сейчас – спокойствие. Полное спокойствие. Нервы нужно беречь.

Глава VII
В море и на суше

Острый матросский нож с пластмассовой рифленой рукояткой весил не более трехсот граммов. Казалось, его можно было бы держать в руке и день, и два, не чувствуя усталости. Но попробуйте-ка плыть зажав этот нож в кулаке! Уже через час-два у вас затерпнут пальцы, нож станет тяжелым, рукоятка неудобной, – вам захочется отшвырнуть прочь вещь, которая обрела над вами власть, выматывает последние силы.

Плывет по морю человек с ножом в руках. Беспокойно озирается по сторонам – ведь здесь в любую минуту можно наткнуться на акулу.

Над морем нависла мгла. Это не тот беспросветный мрак, который наваливается на человека, если войти из освещенной комнаты в погреб. Это – причудливая полумгла, созданная мерцающими звездами и чуть поблескивающей водой. Окружающее вырисовывается трепетными тенями, расплывчатыми контурами. В этой полутьме и примерещится все, что угодно, и пройдет незамеченным то, что следовало бы заметить.

Лишь звезды – мохнатые, яркие проступают четко.

Справа, низко над горизонтом – северные созвездия: Полярная звезда, Большая Медведица. Слева – Южный Крест. Наискось над головой – Млечный путь. А впереди, на западе, не видно ничего. Где-то там, в тумане или за тучами, лежит Малайя. И до нее, вероятно, еще очень далеко.

Несколько лет тому назад, во время состязаний, Миша Лымарь проплыл по Волге свыше восьмидесяти километров. В соленой морской воде можно было бы проплыть и больше. Но теперь рядом с ним уже нет шлюпки, куда можно забраться в любую минуту и откуда каждый пловец может получить еду и питье. Да и чувствует себя Лымарь гораздо хуже, чем тогда.

Но все равно – плыть надо. И он плывет почти машинально – жаждущий, обессиленный, голодный.

А ночь – как вечность… Никогда в жизни не было у Лымаря такой страшной ночи. Он знал, что яркое солнце принесет с собой еще большие страдания, ибо никуда не укрыться от его палящих лучей. Но все же это будет день, а не гнетущий мрак, когда поневоле кажешься самому себе ничтожным, жалким созданием, брошенным на произвол стихии.

Все медленнее и медленнее плыл Лымарь. Все чаще переворачивался на спину, чтобы отдохнуть. Он устал до такой степени, что уже начал засыпать на ходу.

Это было странное состояние: тело продолжало двигаться, а мозг выключался, расслаблялись мышцы рук и ног, застилалось сознание чем-то успокоительным, приятным. И Лымарю начинало казаться что его тело стало легохоньким, и он уже не плывет по воде, а порхает в воздухе. А над ним, под ним, вокруг него – пушистые белые облака… Михаил прогонял от себя эти видения, протирал глаза, погружал голову в воду, однако через минуту все начиналось сначала.

Вот так, задремав, он выпустил из рук нож, но встрепенулся вовремя и все же успел подхватить свое оружие. Он хлебнул при этом омерзительной морской воды.

Теперь стало плыть еще тяжелее. Его тело окоченело от холода, хотя температура моря была выше двадцати пяти градусов. Затем судорогой свело левую ногу.

Приближался конец, но Лымарь все же не сдавался. Он еще плыл, – упорно плыл вперед, ничего не видя, ничего не помня. И только когда не хватило сил сделать хотя бы одно движение, Лымарь выдохнул воздух и нырнул в воду. Нырнул… да так стукнулся пятками обо что-то твердое, что пришел в себя и выскочил на поверхность моря.

«Неужели дно?» – он недоверчиво оглянулся, проплыл еще несколько метров, нырнул вновь…

Дна нет… Может быть, влево?.. Но и здесь было то же самое.

Возможно, удалось наскочить на узкую песчаную отмель. Если так – нашлось бы место для отдыха.

Появилась надежда на спасение и откуда-то взялись дополнительные силы. Теперь Михаил смог бы проплыть еще километра два.

Увлекшись поисками отмели, он и не замечал, как за его спиной зарозовело небо и начала рассеиваться мгла.

На экваторе день всегда равен ночи. Точно в шесть по местному времени солнце всходит, в шесть вечера – заходит. А так как все светила поднимаются вертикально к горизонту, сумерек здесь почти не бывает. Ночь сменяется днем внезапно.

Вот так и сейчас. Михаил взглянул направо и остолбенел: невдалеке, на расстоянии ста метров, не более, виднелась полоска суши. Да ведь только что там не было ничего!

Он бросился туда, не подозревая, что проплывал над этой отмелью полчаса тому назад. Тогда этот островок был скрыт под водой. А сейчас начался отлив.

Когда Михаил добрался до островка и упал на холодный мокрый песок, взошло солнце. Его лучи скользнули по поверхности моря, озарили какое-то бревно, торчащее из воды сантиметров на десять.

«Мачта! – подумал Лымарь. – Это затонувший корабль спас мне жизнь!»

И впрямь: Лымарь, нырнув, ударился о палубу небольшого минного тральщика, который нашел свое последнее пристанище на этой отмели.

Медленно вертится в мировом пространстве наша старенькая Земля. И так же медленно, с некоторым опозданием, катится по ее поверхности мощная приливная волна, горб которой неизменно направлен на Луну. Так действует сила притяжения этого светила.

Дважды в сутки вода в океанах и морях взбунтовывается, накатывается на острова и континенты, затапливает отмели, наполняет бухты. Дважды в сутки отливает, оголяет дно, оставляя на нем свои щедрые неприхотливые дары: водоросли, рыбу, моллюсков. А на новолунье или полнолунье, когда Луна и Солнце расположены на одной линии относительно Земли приливы и отливы бывают максимальными.

Лымарю посчастливилось: его спас отлив во время «большой воды». Однако через шесть с четвертью часов должен был начаться прилив, и если бы радист не спохватился своевременно, ему пришлось бы плохо.

Он уснул сразу же, как только достиг островка, но спал не более двух часов. Проснуться помогли крикливые чайки да палящие лучи солнца.

Михаил поднялся пошатываясь, протер глаза и оглянулся.

Был яркий день. Море откатилось еще дальше, – теперь из воды наклонно торчали не только обломки мачт, но и ржавая, искореженная труба суденышка. Чуть левее, на горизонте, виднелась серо-зеленая полоса, а за ней – горы в седой дымке. Вдоль берега группками тянулись скалистые островки, – на некоторых из них росли деревья. Такие же кусочки суши, правда, немногочисленные, виднелись и позади, в открытом море.

Лымарь даже устыдился своего минутного слабоволия. Удивительно было не то, что он спасся, а то, что не наскочил раньше ни на один из островов. Но праздновать победу все же не приходилось: до Малайи оставалось не меньше десятка миль.

На соседний островок удалось перейти по мелководью. К следующему – плыть около километра. Зато и труд не пропал даром: это была уже настоящая суша – скалистый коралловый риф, который, вероятно, не покрывался водой даже во время прилива, так как на нем росло несколько пальм.

Лымарь сбил камнями один из больших круглых плодов. Кокос, вероятно, был недозрелым, но его мякоть, напоминающая по вкусу тыкву, все же утолила жажду.

Вот здесь Михаил и решил отдохнуть по-настоящему.

Начинался прилив. Один за другим исчезали под водой островки, – оставались лишь самые большие, самые высокие.

А Лымарь лежал в тени под пальмой и поглядывал в сторону Малайи. Что его там ожидает?.. Как туда добраться?.. И как выбраться оттуда, если доберешься?

Казалось бы, во второй половине двадцатого столетия уже не остается места для романтики: совершенные средства сообщения и связи делают доступными все потаенные уголки земли. А вот пришлось ему, Лымарю, очутиться на безлюдном островке без огня, без оружия…

Он с удовлетворением взглянул на нож: а разве это не оружие? Как ни тяжело было, а не выпустил из рук. Теперь лишь нож и сможет защитить его в джунглях Малайи.

Он наслаждался в эти минуты победой над стихией, гордился своим сильным, хоть и утомленным телом.

«Вперед, на запад!»

Фронтовой призыв времен Отечественной войны прозвучал сейчас совсем по-иному, принял своеобразный оттенок.

«Погоди, а почему на запад? – Лымарь смущенно заморгал глазами. – Судя по движению солнца, не на запад, а на восток?»

Действительно; солнце двигалось не так, как обычно – не по южной, а по северной части неба. Кроме того, это ведь экватор. Сейчас, в полдень, оно должно висеть прямо над головой?.. Почему же оно начало снижаться, так и не достигнув зенита?

И вот из далекого прошлого, из детских воспоминаний, выплыли обрывки фраз:

– …На экваторе солнце бывает в зените два раза в год: в полдень 21 марта и 23 сентября… С марта по сентябрь солнце на экваторе движется по северной половине неба…

Лымарь даже вскочил:

– Вот так история с географией!.. Попробуй-ка ориентироваться по солнцу в этих широтах!

И ему стало так приятно, что удалось вспомнить материал пятого класса средней школы, словно он совершил важное открытие. С беззаботностью молодого, здорового человека Лымарь отложил на будущее решение сложных – и в сущности неразрешимых – вопросов и улегся спать.

А солнце, как ему и полагалось в тропической полосе, двигалось по северной части неба; ровно в шесть по местному времени вертикально к горизонту оно село за горные хребты Малайи, и тотчас же в небе вспыхнули большие яркие звезды.

Лымарь проснулся на рассвете – бодрый, но очень голодный. При одном лишь воспоминании о густо посоленном куске черного хлеба у него потекли слюнки.

Едва дождавшись отлива, он нашел и съел сырыми несколько черепашек-мидий и двинулся в путь. С островка на островок, – где вброд, а где и вплавь, – он медленно приближался к своей цели, к суше.

Пока что ему везло – он не встретил ни одной акулы. Эти омерзительные хищники охотно следуют за кораблями, пожирая всяческие отбросы, поэтому в стороне от морской трассы их бывает значительно меньше. Но в прибрежной полосе водятся акулы-людоеды, которых следует опасаться больше всего.

Именно это обстоятельство и заставило Михаила быть все время начеку и внимательно следить за окружающим.

Подплывая к порядочному острову – последнему перед лагуной у берегов Малайи, – Лымарь издали заметил странное явление: какие-то небольшие птицы кружились над отвесной скалой, затем падали, казалось, прямо – в воду и исчезали в ней. Михаил удивился еще больше, когда убедился, что эти странные упражнения выполняют не чайки, а обычные сухопутные ласточки.

Тайна раскрылась, когда Михаил приблизился к острову на несколько десятков метров. Ласточки вовсе не ныряли в море за добычей, как это казалось, а залетали в какой-то грот. Вход в эту пещеру был почти залит водой, однако птицы, умело пользуясь прибоем, проскальзывали в узкую щель над поверхностью моря, едва лишь волна откатывалась назад.

Вероятно, у ласточек там были гнезда, – значит, можно позавтракать яичницей, пусть даже сырой.

Лымарь подплыл ближе, заглянул в грот и обрадованно вскрикнул: там, метрах в трех от входа, плавала привязанная к выступу скалы небольшая пирога.

Воды в гроте было не выше, чем по грудь. Усеянное мелкими разноцветными ракушками дно хорошо освещалось через отверстие. Михаил нырнул в грот, осмотрел пирогу и, забыв о начальной цели поисков, хотел было вывести лодку наружу, но своевременно удержался: кто знает, безопасно ли причалить к малайскому берегу днем. Лучше подождать до вечера. А тем временем можно осмотреть пещеру более внимательно и поискать чего-нибудь съестного.

Подобные морские гроты – не редкость. Беспокойное море катит свои волны более-менее смирно лишь вдали от суши. А если на пути попадается препятствие – море вскипает, злится, настойчиво и методично бьет по скале, отламывает частицу за частицей и долбит уже ими, словно многочисленными таранами, до тех пор, пока не выдолбит углубление. Но это лишь начало. Разрушительная сила прибоя будет вести это углубление дальше и дальше; в островке или скале образуется туннель. Со временем этот туннель расширится, превратится в каменные ворота, а позже они упадут и ознаменуют этим окончательную победу моря над сушей.

Немало таких туннелей, пробитых морем, Миша Лымарь видел незадолго перед тем во время рейса к берегам Норвегии; любовался величественными Железными воротами, которые высверлены прибоем в прибрежной скале Медвежьего острова в Баренцевом море.

Грот, в который попал Лымарь, вероятно, имел несколько иное происхождение. Пожалуй, волны лишь пробили вход в узкую и длинную пещеру, образовавшуюся, если судить по строению стен, очень давно в результате мощных тектонических процессов.

Этот грот в свое время служил кому-то убежищем, к тому же часто посещаемым. Об этом свидетельствовали грубо вытесанные в скале ступеньки, ведущие от «причала» пироги к небольшой площадке повыше.

Лымарь взобрался по ступеням и, подавляя брезгливое чувство, – можно было наткнуться на пресмыкающееся, – начал шарить в темных углах.

Нигде ничего… Но вот его пальцы нащупали небольшую плоскую коробочку. Фонарик! Покрывшийся ржавчиной, но исправный.

Михаил неособенно обрадовался: ему гораздо нужнее сейчас спички. Однако безусловно пригодится и эта находка.

Теперь он освещал себе дорогу электричеством. Батарейка не давала нужного напряжения, но для глаз было вполне достаточно и этого желтого тусклого света.

В передней части грота не нашлось ничего интересного, поэтому Лымарь последовал дальше. Он двигался вначале по узкому карнизу вдоль стены, затем сошел вниз. Уровень воды здесь понизился – пещера полого поднималась.

И тут ничего. Михаил уже хотел возвращаться, но где-то впереди послышался плеск, – так, словно в небольшой бочке с водой неуклюже перевернулось тяжелое тело.

«Человек?.. Зверь?..» – Лымарь остановился, погасил фонарик и затаил дыхание.

Вновь что-то плеснулось, и к ногам Лымаря по зеркальной поверхности воды докатилась рябь.

«Рыба!» – Михаил преодолел минутный испуг и пошел вперед.

Действительно: в углублении барахталась большая, похожая на подушку с хвостом рыба. Она, вероятно, забралась сюда с приливом и теперь задыхалась, разбрызгивая остатки воды из неглубокого резервуара.

«Яичницей» полакомиться не удалось, так как птенцы уже успели вылупиться, зато теперь в руки шла настоящая добыча, – кое-что получше слизняков-моллюсков.

Лымарь прыгнул к водоему, ударил рыбу ножом… и ощутил такой страшный удар электрического тока, что не удержался на ногах и упал.

«Электрический скат!»

Да, это было одно из удивительнейших созданий неисчерпаемой в своих творческих возможностях природы, – рыба, имеющая на своем вооружении электрический ток напряжением свыше четырехсот вольт.

Существует несколько видов «электрических рыб» – электрические угри, сомы, скаты. Самый опасный из них – электрический скат. В его теле происходят какие-то мало изученные процессы, в результате которых двести-триста раз в секунду совершаются электрические разряды, способные убить человека. Эти рыбы водятся преимущественно в южных морях, к тому же на значительных глубинах. Скат, столь жестоко наказавший неосмотрительного Лымаря, вероятно, уже обессилел и потерял значительную часть своей электрической способности. Все же прошло минут двадцать, пока Лымарь смог подняться.

– Проклятое создание! – ворчал он сердито, растирая ноги. – Погоди, я с тобой расправлюсь!

Нечего было и думать о том, чтобы схватить ската голыми руками, а камня или какой-либо палки не видно. Пригодилось бы весло из пироги, но пройти мимо ската Михаил не решался: кто знает, не выкинет ли эта рыба еще какой-нибудь фокус.

Дело принимало плохой оборот: вскоре начнется прилив и закроет выход из пещеры.

Лымарь еще раз, более внимательно, осмотрел все вокруг. Прямо над убежищем ската нависал увесистый камень, – хорошо было бы его столкнуть.

Он попытался это сделать, но безуспешно: глыба уткнулась в какой-то выступ. Зато когда он потянул ее к себе, она пошатнулась и грохнулась так, что во все стороны брызнула вода.

Лымарь даже не успел заметить, куда делся скат, – то ли его раздавило камнем, то ли выбросило на более глубокое место. Его заняло более интересное: упавшая глыба обнажила отверстие в скале.

Нет, это было уже не произведение морских волн! Кто-то, вероятно долго и упорно, выдалбливал в твердой породе обширную камеру и приспособил вместо двери многопудовый камень.

После короткого размышления Лымарь полез в отверстие и сразу же наткнулся на какой-то ящик, попробовал его поднять… М-да, тяжеловат!.. А вот металлический ящик с застежками. Михаил открыл крышку, и его пальцы наткнулись на рукоятки и переключатели. Неужели радиостанция?… Он шагнул еще раз и свалил какой-то металлический предмет… Снаряд!.. Да ведь это настоящий склад оружия! Чего доброго, можно наткнуться на мину!..

Вот теперь и пригодился бы фонарик, но батарейка разрядилась совершенно. Пришлось ползти на четвереньках, ощупывая все, что встречалось по пути.

Становилось ясно, что это не случайный склад подобранного оружия, а специальное хранилище: во избежание ржавчины все металлические предметы были покрыты толстым слоем смазки; ящики стояли аккуратными штабелями.

В одном из углов Лымарь наткнулся на груду винтовок и выбрал одну из них, но тотчас же сменил ее на обнаруженный в нише пистолет. Исследование небольшой пещеры на этом собственно можно было закончить.

Когда Михаил по «главному коридору» вновь пробрался в грот, оказалось, что выход уже закрыт. Начался прилив.

Косые солнечные лучи, прорезая толстый слой воды у входа в пещеру, преломлялись, рассеивались, ложились на серые стены мерцающими зеленоватыми отблесками. При этом освещении Лымарь осмотрел свое пристанище более внимательно и обнаружил много такого, что раньше ускользало от взгляда.

Действительно, здесь кто-то бывал, и, вероятно, часто. На каменных выступах остались многочисленные доказательства пребывания человека: кучки пепла от папирос, обрывки бумаги, корки овощей, обоймы из-под патронов. На твердом известняке стены чем-то острым, – может быть, штыком или ножом, – были выцарапаны три пятиугольных звезды, а под ними несколько иероглифов и дата: «10/1 45 г.».

Теперь Лымарь не сомневался: он попал, в один из партизанских складов оружия. Три звезды – эмблема единого народного фронта Малайи в борьбе против японских захватчиков! Именно партизаны, как рассказывал инженер Щеглов, защищали Сингапур после бегства английских войск, и партизаны же освободили значительную часть своей родины еще до капитуляции Японии.

Борьба в Малайе продолжается, теперь уже против англо-американцев. Возможно, что и на эту базу наведываются партизаны. Если бы встретить их – это был бы лучший выход из положения: они помогли бы связаться с советским консульством. Но ждать на голом безлюдном острове, ждать неизвестно сколько времени – Лымарь не мог.

Он еще раз обследовал закоулки пещеры, принес из ее отдаленного конца несколько глыб камня, кое-как замаскировал вход в склад. Полагалось бы написать хотя бы несколько слов неизвестным мужественным людям, которые, безусловно, заглянут сюда рано или поздно, однако не нашлось ни бумаги, ни карандаша. Михаил просто выцарапал ножом на стене свою фамилию, поставил дату, а чуть пониже дописал – «СССР».

Вода поднялась до половины высоты пещеры, затем вновь начала спадать. Но лишь к вечеру удалось выбраться из этого «партизанского грота», как назвал его Лымарь.

Внимательным взглядом обвел Михаил весь горизонт.

Далеко слева, на горизонте, плыли многочисленные дымки какой-то эскадры, болталось несколько треугольничков-парусов. Справа море было совсем чистым. А над Малайей клубились туманы, нависали черные тучи, то и дело рассекаемые яркими молниями.

…Чужой, неведомый край, – что готовишь ты человеку из далекой России?!

Опасно путешествовать по морю ночью, на жалкой лодочке, без компаса, без карты, не зная течений и береговой линии. Но для Лымаря уже эта лодчонка была спасением.

Он ориентировался по звездам, и пирога быстро продвигалась вперед. Однако в прибрежной полосе на экваторе погода непрерывно меняется. Вскоре небо затянулось тучами, бриз начал срывать барашки на волнах, тормозить движение лодки. Наконец стало темно, хоть глаз выколи.

Михаил, спасаясь от приближавшейся бури, греб что было духу, а пирогу куда-то уносило. Влево от избранного маршрута?.. Вправо?.. Или, быть может, в открытое море?

Но вот впереди послышался шум. Это не был грохот прибоя, когда бешеные волны стремительно бросаются на скалистый берег. Мерные ритмические звуки напоминали скорее шорох многих подошв по песку.

Нос лодки ударился обо что-то, и по лицу Лымаря хлестнули ветви. Мелькнул в тумане ствол дерева… еще один…

Это был мангровый лес, – удивительный лес, растущий прямо в воде и шаг за шагом отвоевывающий себе территорию у моря. Мангровые плоды, похожие на большие наконечники копий, падают прямо в ил и через несколько часов прорастают, давая начало новым деревьям.

Лымарь ничего этого не знал. Он лишь удивлялся, встретившись с подобными влаголюбивыми растениями, да злился, что дальше проехать нельзя.

Пирогу пришлось привязать к одному из стволов.