Текст книги "Отступники"

Глава 7

Не ной

Зал был большой, просторный, с высокими потолками, глубокими нишами, и все равно напоминал плотно упакованный чемодан. В нем почти не было свободного места, все пространство занимала тесно составленная громоздкая мебель, тяжелые многометровые статуи и высокие растения, растущие из земли, которую уложили прямо на пол.

В зарослях жило маленькое суетливое сообщество. Всевозможное мелкое зверье ползало здесь настолько оживленно, что от постоянного шуршания, писка и межвидовой кутерьмы впору было свихнуться и с веселым смехом устроить тут пожар. Только так, чтобы никто не выжил. Никто. Даже тот крохотный умильный хомяк, грызущий добытую семечку.

А что хозяин комнаты? Та массивная безликая фигура, двухметровый гигант в тигровом балахоне, что расположился в прогнувшемся от тяжести кресле, населенном тремя мышиными семействами. На голове, укрытой капюшоном, сидит крохотный филин и наблюдает за тем, как он сам соскальзывает с шелковой ткани. На груди хозяин комнаты пригрел змею. Свернувшаяся продолговатыми кольцами черная гадюка, ядовитая настолько, что хочется орать от ужаса, просто глядя на нее, мирно дремлет на медальоне, похожем на столовую тарелку. Ноги хозяина, тяжелые кряжистые, опущены в жестяной тазик. В этом тазике, из жирного плодородного чернозема растут зеленой щетиной перышки редкой лечебной травки, которая встречается всего в нескольких местах во всем мире.

Среди писка, шуршания и хруста, появился новый звук.

– Клац-клац… клац-клац… клац-клац…

Хозяин пошевелился. Филин вспорхнул с его головы, врезался в потолок и принялся слепо биться в него, словно большой мотылек. Змея подняла голову, и через ворот заползла человеку под балахон.

Хозяин неловко, словно все еще в дреме, поднялся, опираясь на подлокотники кресла, и тяжело вошел в заросли.

– Клац-клац… клац-клац… клац-клац…

Череп лежал на земле, сброшенный туда кем-то из обитателей. Он опрокинулся на бок и щелкал челюстью, набирая в пасть земляные крошки. Рука в белой тугой перчатке разогнала любопытствующих крыс, и подняла его.

– Да, – раздался приглушенный голос хозяина. – Я слушаю.

– Эт-то я, Четвертый, – заикаясь, представился собеседник. – П-помните наше п-пари?

– Какое из тридцати двух действующих между нами пари ты имеешь в виду, Четвертый?

– Насчет М-миркона…

– Насчет воров и Миркона?

– Насчет воров, М-миркона и т-того, ч-что им удастся туда з-забраться.

– А они уже там?

– Да. П-представь себе, достопочтенный Миумун.

Хозяин замолчал, что-то шевельнулось под тканью капюшона на самой макушке.

– Когда… Если они выберутся, сможешь их найти?

– Разумеется, – голос четвертого отдалился и он крикнул куда-то в сторону: – Осам! Осам! С-следишь? Еще р-раз отвлечешься, п-превращу в бочку с огурцами! Вы с-слушаете, д-достопочтенный Миумун? – несколько стесненно возобновил разговор Четвертый.

– Сколько их там?– не обращая внимания, спросил Миумун.

– Д-двое, – мгновенно уточнил Четвертый. – Известный мне сухолюд и П-престон Имара от-Крипп. Имеет з-значение, кто он такой?

– Да, я хочу знать, есть ли у них шансы.

– Шансов маловато, хотя этот сухолюд не прост. А П-престон…

– Плесень? – предложил Вохрас.

– Нет, спасибо, – вежливо отказался я. – Я еще не справился с этой порцией.

– Насыпь мне! – Рем протянул миску.

Вохрас ножом соскреб туда жирных красноватых клубков с древнего хлебного каравая.

– Этому караваю четыреста нерестов, – в голосе Вохраса была любовь. Злая ироничная любовь.

Он ласково пошептался с ним, и положил обратно в деревянную кадку, где пышно цвели клубни съедобной плесени. Затем Вохрас немного попинал странный механизм, собранный из протертых рейтуз, обломков табуретки и музыкальной шкатулки. Шкатулка дрогнула, и с грубым низким дребезжанием принялась раскручивать прилаженную к ней ось. Обломки завращались на рейтузах.

– Это для циркуляции воздуха, – объяснил Вохрас, почувствовав спиной наше недоумение. – Плесень выделяет споры. Каждый день по нескольку десятков воздушных пинт. Вредно для легких.

Он улыбнулся мне голыми деснами, похожими на рубиновые браслеты и сел напротив меня, мрачно глядя в свою тарелку, на которой пугливо ежился одинокий клубень.

Я глядел на Вохраса и придумывал эпитеты. Эпитеты, сравнения и метафоры. Мне нужно было описать этого четырехсотнерестового затворника в своей книге. Хотя бы обще. Собственно все это я уже видел. Эти глаза, уши щеки, скулы, волосы… Его черты уже являлись ко мне. На десяти разных людях. Вохрас был мозаикой. Оказался совершенно гол, если не считать повязанной вокруг бедер хламиды, и я мог видеть каждый неуместный уголок, каждую не вписывающуюся косточку и складку.

Мутация.

Его глаза не сходились в размерах. Один был круглый, выпуклый, по-женски выразительный и блестящий. Радужный от перемешавшихся оттенков. Другой, мрачно прищуренный, сухой, как мраморный шарик. Из-под неподвижного века выглядывал черный глубокий зрачок.

Кожа по всему телу шла темными пятнами, как штаны свинопаса. На бледной, пористой основе, расплывались бронзовые, желтоватые, пунцовые пигменты. Собственно он вовсе не был похож на старика. Кожа его была, может быть и не гладкой, но напоминала не древний пергамент, а скорее проселочную дорогу, которую протоптали волы и пара телег с вихляющими колесами.

Нос напоминал коралловый нарост, бугристую кочку, на которой цвели волосками несколько бородавок.

Под тонкой верхней губой тяжело держалась нижняя, бледно-розовая, опухшая и потрескавшаяся.

Уши у него были маленькие, женские, чуть загнутые сверху.

Он был совершенно безволос, если не считать лишайников покрывающих голову.

Да, этот долгожитель достоин был, чтобы под его шкуру выделили отдельную главу в Жизнеописании Видов.

Мы сидели в маленькой комнатке, жилого этажа и скромно лакомились плесенью. В логове Вохраса было множество ламп, которые светились сами по себе. Он свил паучью сеть под потолком и вплел туда десятка два мерцающих шаров, отчего вся комната была словно бы до потолка наполнена стоячей морской влагой. Еще здесь стояло несколько составленных друг на друга тумб, большое кресло с вшитыми кожаными ремнями (на кресле я заметил неумело нарисованную углем обнаженную женщину), и зеркало в тяжелой золотой раме. Видно было, что зеркало несколько раз разбивали, а потом сплавляли осколки вместе, отчего отражение стало нечетким, словно в плохо начищенных доспехах. Еще здесь была разбита вышеупомянутая плесневая плантация, стоял вентиляционный механизм Вохраса и сундук без крышки, в котором лежало несколько заготовок зданий для мира букашек, ножик, деревяшки и столярные инструменты.

Колдун привел нас сюда после того, как прогнал воспоминания. Перед этим он долго спорил о чем-то с Цыпленком, на повышенных тонах, угрожая тому посохом и неким предметом похожим на скворечник с прибитой гвоздем кружкой. В отличие от нас, колдун знал язык Цыпленка, поэтому их свирепое конкурентное попискивание все еще отдавалось у меня в ушах.

Боюсь даже предположить, с какого именно момента он знал наши имена, но, тем не менее, представляться не пришлось. Когда воспоминания рассеялись, он просто поманил нас за собой, привел сюда, и принялся потчевать плесенью.

– Разглядите меня, как следует, – проговорил Вохрас спокойно. Голос, приятный, ровный как оструганный посох парящий рядом с колдуном, был несколько не некромантским в моем понимании феномена любви к мертвым. Но я не протестовал.

– Ничего, что мы так пялимся? – спросил я, делая вид, что смутился.

– Я бы удивился, если бы вы этого НЕ делали, – заметил Вохрас. – У меня левая рука длиннее правой на две ладони, две правых ноги… Две правых ноги, кости Первого! В прошлый раз этого еще не было! Если так и дальше пойдет, я в следующий раз превращусь в большой розовый тефтель… М-м-м… Тефтели.

Вохрас закатил глаза и прикусил нижнюю губу.

– Тефтели? – удивился я.

– Да, я же… – Вохрас встрепенулся. – Ну, поднимите руки, кто готовился увидеть огромный скелет в доспехах из костей, с костяным мечом и костяным луком, который бы стрелял костяными стрелами с костяными наконечниками. А глазницы что угли. И может быть немного червей… Ну?

Мы с Ремом молча подняли руки.

– Ну что ж, у меня и так уже было достаточно сюрпризов на сегодня, – пожал плечами Вохрас. – Я должен был вас убить?

– Как только увидишь, – согласился Рем.

– Что ж, потом сможете сделать это сами, – успокоил нас Вохрас. – А пока, вернемся к действительно серьезным вещам. В общих чертах я уже знаю, зачем вы залезли в мою башню. В конце концов, единственное, что имеет значение: вам это удалось. Не без моей помощи… Но будь я проклят, если эта несчастная лисичка пострадала зря.

Я слушал его с чувством, которое бывает, когда понимаешь, что твоя нога увязла в болоте по колено и не собирается бросать это дело незавершенным. Я не верил ни одному его слову. Нужно было срочно перехватывать инициативу, потому что Вохрас мог прямо сейчас вырвать нам черепа и сделать из них накладную грудь для своей кресельной подруги.

– Да. – Встрял я, наваливаясь на столешницу. – Собственно было довольно опрометчиво с нашей стороны нарушать твой покой, о, Вохрас…

– Не надо окать, я не твой господин.

– …но мы уже заплатили за свою самоуверенность и наглость, – продолжал я не моргнув глазом. – Местное животное, Проглот…

– Я называю его Пельмешком.

– …он сожрал сокровища, за которыми мы приходили.

Вохрас хрюкнул. Потом улыбнулся. Потом еще раз хрюкнул, уже громче, и вдруг расхохотался. Я замолчал, беспомощно глядя на Рема. Сухолюд угрюмо ковырялся в тарелке.

– Мои… Мои извинения, – выдавил Вохрас, отдышавшись. – Просто вспомнил, как у вас рожи обвисли, когда Олечуч объяснил вам, что все золотишко съедено. Первый, ну почему я не умею рисовать. Я бы обязательно написал шарж. Люди животики надорвали бы.

– Да, – мрачно кашлянул я. – В общем… Мы нижайше просим прощения, еще более нижайше взываем к милосердию твоему, надеемся на компромисс, и… И все такое.

– Милосердие, – Вохрас посерьезнел. – Да, сколько угодно. Еще раз повторю, гостями мне разбрасываться не с руки. Представьте, что вы четыреста нерестов ждете лекарство от зубной боли, и оно наконец-то у вас появляется. Вы же не выбросите его в окно? У меня есть к вам предложение и я, несомненно, озвучу его…

Облегчение так резко сменило обреченность, что меня чуть не выстрелило со стула. Сотня идей тут же взвились в моей голове. Я достал из кармана свой писчий уголек и попросил у Вохраса бумагу. Тот посмотрел на меня с недоумением, но указал трехсоставным указательным пальцем на тумбы. Там я нашел кипу чистых рисовых листов и взял себе стопку.

– Я был бы очень признателен, Вохрас, если б вы сначала рассказали свою историю… Что это за храм внизу, почему стреляет башня, как с этим связаны колонны и радиация, почему столько метеоритного камня, что на самом деле случилось с…

– Нет, постой, будем последовательны, – остановил меня Вохрас, помотав головой. – Если хотите, я расскажу парочку забавных анекдотов по мотивам того, как сотня маггов умирали в одной башне под присмотром целого Авторитета, которому дела до всего этого не было! Но начну я сначала.

– Отличная идея, – согласился Рем. – Можно мне еще плесени?

– Возьми в кадке.

– Ага.

Как и все менадинцы, сухолюд мгновенно приспособился брать то, что давали.

– Итак, – Вохрас откинулся на спинку стула и принял странную позу, которую с успехом можно было бы расценить как признак сердечного приступа. – С чего бы начать. Знаете Дориана Вига? Вонючку Дориана? Дориана-козла? Мучителя-поганого-убийцу-обезьянью-промежность Дориана? Дориана-ослиного-хе…

– Видели на кружках, – кивнул Рем, с набитым ртом. – Но ты продолжай, Вохри.

– Вот он, – Вохрас щелкнул пальцами.

В углу комнаты что-то шевельнулось. Как, оказалось, там стоял небольшой аквариум, накрытый бордовой парчой. Я не сразу его заметил. Теперь парча слетела со стеклянной коробки и та подплыла к нам.

Дно аквариума было засыпано опилками и бумажками. В центре стояло самодельное беговое колесо, а в углу маленький, собранный из деревянных деталей дворец. Из крохотных главных врат показалось заспанное встревоженное личико.

Рем радовался как мальчишка.

Это действительно был Дориан Виг, в маленькой шелковой рубашечке и батистовых штанишках. На голове у него торчали овальные настропаленные ушки. Он встревожено потянул носом воздух и быстро-быстро потер руками лицо.

– Я встретил его прямо в сокровищнице, – сказал Вохрас, бросая Вигу кусочек плесени. Крохотный Автор тут же набросился на угощение и принялся стригать его длинными передними резцами. – Не дал Проглоту сожрать.

– А его приближенные? – спросил я, глядя на Вига с застывшей улыбкой.

– А зачем они мне? – пожал плечами Вохрас. – Я испепелил их. А вот мой… Точнее, наш великолепный, всемогущий, златоокий Дориан Виг, он по праву наш. Он принадлежит всем, кто умер в этой башне. Я сделал его таким и не даю умереть, хотя мне иногда кажется, что я поступил слишком великодушно.

Дориан доел плесень и теперь окарачь бегал в колесе, бодро попискивая что-то вроде: «повелеваю, повелеваю, повелеваю, ирркрик!»

Вот он, золотой фарс легенды, – подумалось мне.

– Можно взять его в руки? – спросил Рем, оторвав нос от стеклянной стенки.

– Конечно, – кивнул Вохрас. – Смотри только, чтоб не цапнул. Характер у него все тот же.

Рем осторожно подхватил бегущего Автора двумя пальцами под бока и вытащил из аквариума. Виг кусаться не собирался. Он маленьким колобком уселся на ладони Рема и принялся умываться.

– За Авторитет! – пискнул он, на секунду отвлекаясь. – Икррик!

– Подожди! – осенило меня. – Но если он остался здесь…

– Нашли другого, – небрежно пояснил Вохрас. – У него двойников хватило бы на маленькую деревню.

Рем гладил Автора по голове. Тот задремал, слабо попискивая и призывая фрейлину.

– Одиноко ему, бедняге, – проговорил Рем сочувственно, кладя Автора обратно в аквариум. Тот сразу же зарылся в опилки. – Хоть бы мышь ему подсадил. Бабу, значит.

Мы еще некоторое время разглядывали Вига, а потом Вохрас отогнал аквариум обратно в угол.

– Что ж, преступника вы увидели, – изрек Вохрас торжественно. – Теперь поговорим о преступлении, – он взглянул на нас радужным глазом. – Так вот. Время было непростое. Ну, знаете ребятки, четыреста нерестов назад, когда Гигана только становилась приличным местом, для маггов работы было маловато. Нас еще не воспринимали всерьез, думали, что магги это вроде той же штуки, когда ты просыпаешься поутру, а нерестового запаса зерна амбаре как не бывало. Чудо. То есть мы, конечно, пользовались уважением у простого люда: дожди, безболезненные роды, тут зуб заговорить, там корову оплодотворить… Э-э-э, то есть я хочу сказать… Ну в общем вы поняли. Унизительный шаманизм. Настоящей маггией занимались только Мудрейшие. Они же отбирали маггов для двора. Попасть к ним за пазуху было делом целой жизни. Попасть в их число… Ну, это было посложнее, чем почесать за ухом Светозверя.

А всё Церковники. Они уже тогда были сволочами, клянусь. Первый их не создавал, они выбрались из его помета, вместе с ростовщиками и торговцами рыбой, и пошли сжигать все то, что могло составить им конкуренцию. Престон, вы умный, начитанный молодой человек, вы наверняка знаете, что такое пресс. Так вот его придумали по аналогии с тем, что, змей подери, с нами вытворяла Церковь Зверя. Эти злобные, трусливые попы даже чихнуть нам как следует не давали, боялись, что от этого половина авторитета может развалиться. Дикари, экзальтированные, пугливые, невежественные и крайне агрессивные варвары… Эй, что это ты делаешь?

– Записываю ваше повествование для моей будущей книги, – сказал я, не переставая частить угольком. – А-грес-сив-ны-е…

– Варвары.

– Благодарю. Варвары. Они и сейчас такие, можете мне поверить.

– Я знаю, – отмахнулся Вохрас. – Короче, они и убить нас не могли, потому что мы все-таки были полезны, но и жить не давали. Многие магги от отчаянья уходили в леса. В Сай мигрировать было бесполезно. Чаще всего молодые магги просто становились разбойниками. Грабили торговые караваны, путников. Некоторым этого было мало. Уже тогда существовало учение описывающее получение силы из живых людей и управления той самой энергией, которая поддерживает в нас жизнь. Разумеется, всем этим молокососам-ренегатам тут же захотелось стать некромантами. Их вылавливали. Загнали в такие дебри, что большинство даже не смогло найти дорогу обратно к границам. После этого, как ни странно, дела у городских маггов пошли еще хуже. Нам позволялось обучаться тому минимуму, который определила для нас Церковь. Уличные иллюзионисты и фокусники могли заткнуть нас за пояс, и осталось бы еще место для нашего самолюбия, но его-то у нас как раз и не было. Никому и в голову тогда не приходило: поднять восстание. А сейчас это уже ни к чему.

– Откуда вы знаете, что происходит сейчас? – не удержался я.

– Терпение, – призвал Вохрас. – И тогда они заголосили.

– Кто? – чавкнул Рем.

– Глашатаи. Как сейчас помню «словами и волей нашего Автора, богоизбранного Дориана Вига, объявляем! Всем желающим грендам, плохим ли, хорошим, явится на обследование к коллегии Мудрейших. Отбор будет проводиться ровно половину нереста! Всякий, кто пройдет отбор, будет зачислен на особую службу, с жалованьем немалым и полномочиями завидными!». Что тут началось! Я тогда впервые увидел толпу. Настоящую толпу. Злобную истеричную массу. Церковь от страха обделалась. Этого-то они никак не ожидали! Произошло конкретно следующее: почти все магги авторитета собрались вместе! Они образовали сосредоточение Силы, которого хватило бы, чтоб смешать сезоны, обратить ход светозверя, играть горами в шахматы! Мы могли бы в считанные часы поменяться местом с попами… Иэ-э-эх… Для Церкви все тогда обошлось испачканными панталонами. Мы просто не сообразили. Рабская психология. Воспитанная с малых лет рабская психология. Я был точно таким же. Я тоже не задумался о перспективе. Просто толкался в толпе с остальными, ожидая возможности записаться на прием. Попы тем временем уже успели отвлечь половину в другой, наспех сколоченный пункт записи. Потом еще в один, и еще, еще… Толпа рассеивалась. Наша сила ушла в землю, как случайная молния.

Вохрас запечалился. Черный сухой глаз открылся и глядел в потолок. Я писал, поглядывая на колдуна. Рем чавкал и сопел.

– Мол-ния…

– Да, именно так. Попади она тогда в Церковь, история государства сложилась бы по-другому. Я был талантливым мальчишкой. Скромно ютился в провинции, исправно подавал аббату расписки от соседей, которые заверяли, что я хорошо себя веду, и курицы от моих заговоров несутся сразу яичными пирогами и горячим омлетом. Клянусь Первым, если б мне дали развернуться, я таки смог бы добиться места при дворе, но аббат нашего города был чувствительным как беременная баба. Когда начался отбор, я гостил в Гигане у своего хорошего друга. Он теперь там, внизу, служит родным миром для народа Мытутародились. Эти ребятки самые воинственные из всех. Все в моего любимого Ролафа. Он всегда подбивал меня к неповиновению, укорял за то, что я лечу запоры у гусей и уток, в своей глуши, вместо того, чтобы бороться за права маггов здесь, в столице.

Первый глашатай только переводил дух, а мы уже мчались к пункту записи, надев лучшие свои мантии из козлиного войлока. Нам быстро удалось попасть в списки, и уже через два цикла нас вызвали на обследование. И мы оба прошли! Это было настолько неожиданно, что почти четыре часа мы просидели на ступеньках храма, тупо глядя на заключения комиссии. Потом мы пошли домой к Ролафу и принялись чертить план. План свержения Церкви изнутри. Для ясности мышления мы поливали свои идеи вином. Уже тогда всем маггам от алкоголя вживляли в печень пачулю, паразита, который поглощал алкоголь, а на выходе давал смертельный яд. Сейчас есть пачули, которые ПРОСТО поглощают алкоголь, а в наше время маггам приходилось добавлять в пойло особый ингредиент, который усыплял пачулю и ее хозяина. Это избавляло от неприятных последствий, вроде встречающих тебя поутру лягушек, выпрыгивающих из валяющейся на полу одежды… В общем, мы здорово нажрались. Это была наша лучшая гулянка вплоть до того славного момента, как нас всех засадили сюда.

– Лучшая гулянка? – снисходительно повторил Рем. – Вы что, никогда не слышали о девочках?

– Мы были чересчур увлечены планом свержения Церкви, – недовольно шевельнулся Вохрас. – Кроме того, у нас с этим были проблемы. Ну вы понимаете… С тестостероном… И кожей. У маггов по молодости всегда бывают жуткие проблемы с кожей.

– Вроде прыщей? – прямо спросил Рем.

– Вроде огненной пленки в паху и каменных наростов на голове! Наши прыщи извергали лаву! А он говорит, девочки! Да они от нас шарахались как от мокриц!

– Рем, – позвал я спокойно.

– Хм?

– Жуй плесень.

– Чавк!

– Вот и отлично.

Я украдкой взглянул на уязвленного Вохраса. Воистину, обида маггов на собственную судьбу живет с ними всегда. Их обида, это своего рода самостоятельный внутренний орган, который постоянно выделяет в кровь магга гормон ворчливости, мрачности и плохого настроения.

Магг – термин рожденный простолюдинами. В дословном переводе с языка плебса означает «дедушка», но в том же значении, что и «старый пердун». И это не случайно. Мудрому народу нельзя отказать в наблюдательности.

Магг – существо предельно несчастное.

Начать с того, что рождается он не как все остальные дети, медленно, но упорно прокладывая путь через родовой канал, который уже его головы примерно в восемь раз. О, нет. Скопившаяся в утробе матери маггия, с первыми же схватками выстреливает его наружу, как пробку из бутылки. Это происходит в считанные секунды, при этом сопутствующие рождению эффекты могут быть самыми разнообразными. Примечателен случай, когда появление младенца-магга сопровождалось пятиметровыми языками пламени, дождем из жаб и, почему-то, правых ботинок. Когда священники Церкви или родственники обнаруживают у женщины М-беременность, счастливую мамашу перевозят в чистое поле, и силами всей общины строят вокруг нее занятное сооружение, похожее на глухую землянку с маленьким окошечком. Окошечко по рекомендации инженеров Церкви должно находиться прямо напротив родового канала и оборудовано эластичной сеткой из воловьих жил. По статистике, эта сетка не срабатывает и в трех случаях из десяти, поэтому, ориентируясь по предполагаемой траектории, за окошком выкапывается продолжительный ров, который заполняется различными мягкими материалами и веществами. Перьями, тряпками, навозом, грязью, водой, опилом и вообще всем, что не имеет твердых острых углов.

Вам все еще не жаль их?

Тогда идем дальше.

После своего рождения, уже выловленный изо рва, магг попадает не в ласковые материнские объятья, а в железную бочку. Там он должен просидеть первые десять дней своей жизни, пока все не убедятся, что ребеночек не собирается жечь всех, кто пробежит мимо не пригнувшись. Обычный новорожденный младенец вряд ли пережил бы десять дней без еды, воды и умиленного сюсюканья. Но только не магг. Они не плачут даже при рождении, как будто знают, что это им это уже не поможет. Чаще всего, если маггия не проявляется стихийно, ребенок, не двигаясь, лежит на дне бочки, мрачно глядя вверх и скрестив ручки на груди. Взгляд их цинично прищуренных глазок и опущенные уголки губ, как бы говорят: «а они всерьез считают, что хуже всего сиамским близнецам!». Такие магги – самые лучшие. Они с рождения обладают незаурядным умом и пониманием того, как их сила соотноситься с ямами инквизиции Церкви. Сидя в бочке, они уже могут добыть себе из воздуха воды и немножко маны, которых достаточно для поддержания лежачего образа жизни. Спустя десять детей «удачных» малышей извлекают из бочки и передают мамаше. Разумеется, если та уже пришла в сознание после родов.

Опасность представляют те младенцы, маггия которых не сдерживается врожденным умом. В таких случаях целая деревня может в одночасье превратиться в болото или райский луг, заполоненный нецензурно ругающимися бабочками. Такие редкие виды, как Бабочка Крикливая Пьяная и Жаба Пошлая Под Юбки Заглядывающая, целиком и полностью последствия неудачных М-рождений. Подобных маги погибают почти сразу, отдав свою жизненную силу.

Взросление нормального магга напоминает истязание лягушки. Глумливая природа с мальчишечьим коварством и жестокостью, пропускает подрастающего волшебника через изощренные гормональные пытки. Магг никогда не бывает абсолютно здоров. Вулканические прыщи живут на нем постоянно до двадцати пяти нерестов, при этом извергаются они довольно аритмично, что ставит под угрозу всех, кто попытается его обнять. К счастью таких людей находится меньше, чем ног у змеи. Мешают временные гранитные наросты и выделяемое вместе с потом электричество. К тому же маггов часто мучает несварение желудка и пирогенные газы. Раз в цикл у них наступают недельные «дни тишины». Они становятся неадекватно раздражительными и капризными. Их тянет в сырые затхлые места, где они как змеи сбрасывают старую кожу и грызут все, что не попадя от того, что у них постоянно меняется форма зубов. Все это приводит нас к выводу, что магги невероятно алхимически-реактивны. Их кости могут стать железными, нерушимыми, или наполниться хрупким мрамором в зависимости от того, как именно происходит созревание организма. И не будем забывать о постоянной лучевой угрозе, которой подвергаются все, кто слишком долго контактирует с маггом. Обычный человек начинает мутировать через десять нерестов постоянного контакта.

Казалось бы, имея такую силу, они могли бы получить все, что хотят невзирая на мнение окружающих. Но и это не так. Всякое действие имеет противодействие. Как я уже говорил, вместе с освобожденной силой из мага выходит жизнь, и он может банально умереть, если злоупотребит огненными шарами.

Сложите вместе все эти прискорбные факты, и вы получите одиночество настолько чистое, безнадежное и четкое в гранях, что им не стыдно инструктировать корону Хладнокровного.

– Простите моего друга, он рассуждает прямо, это в его природе, как в вашей – понимание и терпимость, – проникновенно проговорил я.

– Пустое, – отмахнулся Вохрас. – Та вот, никто не знал, как появился Миркон…

– Так это тоже вранье! – воскликнул я. – Не мы его построили?

– Ну конечно нет, – всплеснул руками Вохас. – Я думал ты догадаешься, попав сюда. Эту башню нашли еще до скорлупы Яйца Первого. Насколько я понимаю, вначале в нее довольно легко было попасть, но потом Виг установил ловушки.

– Это ведь не просто башня, да? – спросил я. – Мы видели там какой-то цилиндр заряженный маггией.

– Все верно, – просиял Вохрас. – Мы строили множество теорий, насчет ее происхождения. Проще всего, конечно, представить, что ее возвели Первенцы, чтобы контролировать человечество. Так считали Мудрейшие. Они долго изучали ее, пытаясь понять принцип работы, пока не сообразили, что башня питается маггическим излучением. Но чтобы зарядить ее, необходимо было столько сил, что сами Мудрейшие могли погибнуть от истощения. Тогда Виг придумал отличный план, – Вохрас задрожал от ярости. – Заключить здесь сотню Маггов, чтобы мы зарядили башню нашими жизнями. Я думаю, башня как оружие – интересовала Мудрейших, а Виг всегда был дельцом. Возможно, он пришел сюда почти в одиночку, только потому, что ему не терпелось заполучить своих безделушки. Подонок.

Вохрас помолчал, сдерживая эмоции.

– Везли нас сюда как султанов: крытые фургоны, изнутри обитые шелком как шкатулки для драгоценностей, перины, мягкие как пена, дорогие игры и книги…

– А наложницы были? – быстро спросил Рем.

– Были, но мы не знали, что с ними делать, – не задумываясь, сказал Вохрас. – А еще блюда, такие, что простолюдину одно на всю жизнь отмеряно. Достаточно было подумать, о том, что ты голоден и тут же в портьеры прыгал золотой поднос. Я млел, Ролаф млел, все остальные, как ни странно, тоже млели. Мы еще не знали тогда, что счет наш уже оплачен… Нам сказали, что это ровно на один нерест. Что башне нужна полная герметичность для зарядки от нашего излучения. И заложили вход. Нам оставили запас пищи, достаточный для того, что кормиться через день. День – мана, день – сухари. Оставили игры, краски, книги – все, что не взрывалось. Сначала мы все занимались подсчетами времени, кто как мог, потом почти все позабросили. Лишь дотошный старик Перабо продолжал переворачивать суточные песочные часы, которые для нас установили эти подонки. И он это делал целый нерест. Он перевернул их ровно четыреста одиннадцать раз и столько же зарубок нанес на их деревянный каркас.

За нерест мы все насмерть друг другу надоели. Собственно первый труп появился здесь гораздо раньше, чем Перабо последний раз перевернул часы. Марез и Цалюр поцапались друг с другом, и первый задушил второго. Жили мы здесь, и после того как вина Мареза была неоспоримо доказана, изгнали его в лабиринт внизу. Марез потом превратился в чудовище, которое вы видели внизу. Я предполагаю, что это произошло потому, что он проклял сам себя через это убийство. Когда вокруг тебя витают почти осязаемые клубы маггического конденсата, нужно внимательно следить за своей кармой.

– А что будет с тем, кто убил его самого? – спросил я.

– С чучелом что ли? – усмехнулся Вохрас. – Ничего. Ему уже ничто не сможет навредить.

– Кстати, а где он? – осведомился Рем подозрительно. – Где Олечуч?

– В соседней комнате, играет с тряпичной куклой, – вполголоса проговорил Вохрас, подмигнув нам. – По-моему, у них там намечается что-то серьезное. Во всяком случае, когда я оставил их, речь шла о розах из человеческих кишок.

– Да, это он, – кивнул мне Рем.

– Что вы можете сказать про него, Вохрас? – заинтересовался я.

– Ну, он – это один шанс из миллиона, – авторитетно сказал магг. – Обычно мутация, какая бы она не была, не создает разум. Она коверкает, изменяет, но не создает ничего нового и самостоятельного. А в случае с Олечучом… Возможно чьи-то воспоминания осели на нем, и радиация преобразовала физическую память материала в самостоятельное сознание. Довольно нестабильное, но все же. Тут затронуты основы мироздания, я не смогу объяснить вам доступнее. Интересен не только его шизоидный ум, но и то, как он вообще, лапа первого, может передвигаться! И он не просто передвигается, он силен как вол, тянущийся за морковкой… Так на чем я остановился?

– Вы изгнали некоего Мареза, – подсказал я.

– Да-да… Еще как изгнали. Но потом холодным потом обливались, когда слышали скрежет, который стал доноситься снизу. Мы боялись, что он нападет на людей, которые придут вызволять нас из башни. Как выяснилось через сотню дней – напрасно. Когда Перабо в последний раз перевернул часы, мы с болезненным воодушевлением ждали наших спасителей. Первыми не выдержали мужчины, – началась грызня, истерики и борьба за иллюзорную власть над положением. Женщины оказались покрепче и сколотили собственный союз, пока самцы думали, что победитель получит их как трофей. Я не принимал в этом участия. Я ушел к Марезу. Глупость моих собратьев была омерзительна. Я не хотел думать, что отчаянье сломило их так же легко, как и обычных людей. Особенно моего Ролафа. Моего любимого Ролафа…