Текст книги "Отступники"

– Мы застряли здесь, хрен знает на сколько, а ты все за свою рожу хлопочешь!

– А что я буду без нее делать?! Это же все, что у меня было, кроме вольной жизни!

– У тебя было еще пиво и бабы, без которых мы здесь засохнем, как два слизня на стене! Перед кем бы ты здесь красовался, олух?! Может меня бы невзначай соблазнил?!

– Может и тебя!

– Тихо! Каша засыпает.

Я посмотрел на Олечуча. Он нежно баюкал на согнутых руках маленькую тряпичную куколку с длинными соломенными косами.

– Ой-ой-ой, – прошептал я, выпучив глаза. – Извини. Клянусь, мы с Ремом не хотели мешать.

– Каше, – подсказал Олечуч ревниво.

– Да, – я улыбнулся. – Каше. Рем, давай выйдем и поговорим в другом месте.

Оставив Олечуча наедине с его шизофренией, мы прошли дальше по коридору, в разгромленный алхимический зал. Я еле тащился, меня постоянно сносило вправо, суставы болели, невероятно зудело в заду и вообще я чувствовал себя старой развалиной. И, что самое печальное, это было совершенно нормально. Я был старым пердуном. Я чувствовал стоны и жалобы своего тела. Оно давно готовилось к смерти, но равнодушные силы маггии не дали крови остыть, а сердцу завалиться на бок. В нем постоянно что-то перестраивалось таким образом, чтобы продлить жизнь еще на один вдох. А потом еще на один. И еще… Внутренности прогуливались по утробе, как горожане по бульвару.

Это было ужасно.

В лаборатории, на осколке змеевика, сидел Цыпленок и ловил клювиком выплывающие из трубки пузырьки.

– Надеюсь, тебе мы не помешаем? – осведомился я желчно.

– Циф, – безразлично ответил Цыпленок.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – сказал мне Рем.

Я перевернул упавший стол и уселся на него. Нет, все-таки с такими тощими ягодицами, сидеть можно только на подушках.

– Раз знаешь, тогда я помолчу, – ответил я и махнул рукой.

Рем едва успел увернуться. Сизый сгусток шкварчащего пламени, скользнул с моих пальцев и разбился о стену.

– Ух ты, – выдохнул я. – А ну-ка.

Я махнул еще раз. На этот раз у меня забурчало в желудке и что-то противно запищало в носу. Я икнул и вдруг вытолкнул из пасти языком какую-то мокрицу. Это было настолько неожиданно и мерзко, что я отпрыгнул назад и повалился на пол вместе со столом.

Рем проводил взглядом удирающую тварь и помог мне подняться.

– Там внизу, – сказал он твердо, – есть библиотека. А в этой библиотеке – книги. А в них – знания. Ты что-нибудь придумаешь, я уверен.

– Он сидел тут четыреста нерестов, – заныл я. – Четыреста. Это четыре раза по сто. Или сорок раз по десять. Или…

Рем схватил меня за челюсть и посмотрел в глаза. Прямо, безжалостно, как умеет это делать отпетый вор-рецидивист и мошенник. А еще друг. Действительно уверенный в моих способностях. Я никогда не спрашивал у Рема, уважает ли он меня. Именно потому, что он иногда смотрел на меня этим верящим взглядом.

– Лазно, – сказал я, с трудом размыкая сжатые пальцами губы. – Лавно. Я пофробую.

– Вот и отлично, – кивнул Рем, отпуская меня. – Я пока осмотрю башню. Что-нибудь должно найтись.

Я спустился в библиотеку. На серых полупрозрачных листах человеческой кожи появились закорючки, бесконечная мелкая вязь без пробелов. Я никогда не видел ничего подобного, разве что глядя на долговые расписки моих коллег. Но там я хотя бы мог различать цифры.

Мне казалось, что знание должно прийти само, что это часть обучения. Долгое, медитативное изучение каракуль.

Нет.

Я лежал на мозаичном полу, посреди раскиданных книг и глядел, повернув голову, на статую Хладнокровного. Долго, быть может целые сутки. Или больше. Много больше. Мне не хотелось ни пить, ни есть. Только вернуть все как было. Нет, не просто оказаться на задворках Смеющейся Тени, под теплым свиным боком. Я хотел обратить свою жизнь до того самого момента, как отцовская статуэтка легла прохладной тяжестью мне в руку.

Первый камушек.

Подумать только, эта жалкая статуэтка была тем самым первым камушком, что повлек за собой ужасную, грохочущую лавину невероятных последствий, эпилогом которых стало то, что я лежу сейчас в лоне древней проклятой башни, в теле магга. Такого же древнего и проклятого.

Я обречен на долгую мучительную смерть. В лучшем случае я превращусь в мясной тефтель. В худшем, меня размажет по полу каким-нибудь Мыздесьизпрестонавылезли. А еще я вынужден буду смотреть на то, как умирает от старости мой друг Рем. Хотя, скорее от голода. И трезвости. И воздержания.

И слушать, как над нами смеется Олечуч.

Хо-хо-хо…

Одна статуэтка.

Ха-ха-ха…

И никакой надежды.

Хи-хи-хи…

Я закрыл глаза.

Глава 8

Теория выживания

Миумун двигался по периферии Вечной Ярмарки.

Здесь было не так шумно, как в ее чреве, можно было идти самостоятельно и вдыхать чаще, чем раз в три минуты.

На его спине покоился широкий бронзовый щит.

Миумун рассеяно рассматривал товары и поглядывал на летучих кошек, которые кружили над этой местностью в надежде стащить прилавок с чем-нибудь съедобным, или, хотя бы собаку, сторожащую стойки оружейника. Собака истошно скулила и пыталась зарыться в каменную мостовую.

Миумун преисполнился жалости. Он подошел ближе и простер над ней свою длань зверокротителя, длань мудреца способного управлять животными, одного из тех великих героев, которые в пике своей силы брали в тиски разума волю огромных некуморочьих стай и двадцатиметровых баргеров.

– Воспылай мужеством! – властно молвил ей Миумун.

Собака вздрогнула и прекратила метаться. Посмотрела на чужака в тигровом балахоне с видом крайнего недоверия. Заметно было, что она не рада встрече с сумасшедшим. В небе вскричала от голода летучая кошка. Собака взвизгнула и снова принялась метаться, пытаясь выцарапать сточенными когтями двухсоткилограммовую гранитную плиту.

Миумун вздохнул и отправился дальше.

Да, он был зверокротителем. Более того, он был первенцем! Представителем древней и могущественной расы, которая нечувствительно управляла всем этим подгнившем миром. Вот только… Кое-что мешало ему манипулировать животными больше крупной крысы. Кое-что. Миумун уже надел под капюшон свой защитный шлем, поэтому под тканью ничего не шевельнулось от смущения.

– Рыба! – с надрывом орал торговец, потрясая огромным полотняным штандартом. На нем была нарисована некая тварь, отдаленно напоминающая рваную рану после удара рогом. Еще там были настоящие рыбьи потроха, присохшие к штандарту, торговцу и половине прилавка. Миумун никогда не мог взять в толк, зачем торговцам рыбой собственные опознавательные штандарты. Это было все равно, что рядом с бушующим пожаром поставить табличку «Осторожно! Огонь! Горячий огонь! Говорю вам!».

– Рыба! – орал торговец с одной, точно выдержанной интонацией паникующего человека, чтобы привлекать побольше внимания. – А какая рыба! С жабрами! Красными жабрами и хвостом! А какие жабры! Красные! Красные жабры и хвосты! А какие хвосты! Что грудь, что хвост, в одну толщину! А какая толщина…

Когда Миумун проходил мимо, торговец вдруг заглох на полуслове, резко выпрямился и уронил штандарт. Тот медленно подался вперед, упал на прилавок, и перевалился на мостовую, огрев нескольких прохожих по голове.

– Миумун! – рявкнул торговец рыбой.

«А, з-з-змей», еле слышно прошипел первенец, тут же выправляясь, отряхивая рукава и потуже перетягивая огромный кушак, обшитый увесистыми золотыми бляхами. Он почтительно приблизился к торговцу рыбой и поклонился:

– Да, Великое Оно.

– Я не могу говорить долго. Светозверь угнетает меня, так что слушай внимательно. Это правда, что в Оружие проникли посторонние?!

– Да, Великое Оно.

– Они все еще внутри?

– Да, Великое Оно.

– Ты задействовал местных агентов?

– Да, Великое Оно. Все под контролем. Я готов к любому исходу. Просто неприятное происшествие.

– Я в этом не уверено. Ты знаешь, что в Гигане объявился Реверанс?

– Да, Великое Оно.

– Ты понимаешь, куда он направляется?

– Да, Великое оно.

– Миумун. Не смей мне врать.

– Нет, Великое Оно.

– Что, нет? Не врешь или не знаешь?

– Нет, значит, не знаю, Великое Оно.

– А он идет к Оружию. Миумун, почему я узнаю об этом раньше тебя, ленивая скотина? Эти крысы выели твои крошечные мозги?

– Нет, Великое Оно. Я остановлю Реверанса!

– Не трогай его. Торкену угодно знать, что он задумал на этот раз. И связано ли это со вторжением. Если он узнал об Оружии, мы не дадим ему воспользоваться им.

– Слушаюсь, Великое Оно. Тогда что же мне делать?

– Просто наблюдай. Такова воля Оригинала Колосса. Я закончило.

Торговец некоторое время стоял с открытым ртом, потом омертвелый взгляд его наполнился тонкой струйкой сознания, и он неуверенно произнес:

– Рыба?

– Конечно, – мрачно отозвался Миумун. – Конечно, рыба. Не волнуйся, все уже закончилась.

Торговец преданно посмотрел на него и протянул большого, раздувшегося окуня. Миумун, поколебавшись, взял рыбину за хвост и пошел дальше, держа ее на вытянутой руке. Он понимал, что взял этот вонючий морской деликатес по инерции и теперь сожалел.

Вдруг он заметил, что вокруг него собираются дети. Они выпрыгивали, казалось бы, из ниоткуда, как зловещие горные гремлины, покидающие невидимые глазу пустоты в породе. Они шли рядом, выжидающе поглядывая то на рыбу, то на железную маску под капюшоном Миумуна. Забегали вперед, подозрительно улыбаясь и показывая пальчиками куда-то вверх.

Миумун заволновался. Детеныши поздней расы были крайне агрессивны и опасны. А еще грязны и заразны. Агент Торкена помнил еще, как его раб чуть не умер в жутких страданиях от какой-то инфекционной дряни, подцепленной от ребенка. Эта ребятня пыталась хватать его за полы балахона, но Миумун отмахивался карпом и кричал:

– Брысь, брысь! Пошли! Кши! Идите, поиграйте с ло-ша-ди-ным трупом вон в той канаве. Это очень интересно, уверяю вас!

Дети не отставали. Только хихикали и разбегались из-под замахов карпом.

– Да что же вам нужно, в конце концов?! – вскричал Миумун разъяренно. Он уже прикидывал, не призвать ли полчище крыс, которые за секунды обглодают нужные кости, но тут дети, видимо, утомленные непонятливостью человека в маске, начали кричать, перебивая друг друга:

– Дядя! Ну, покорми!

– Кого? Вас? Да жрите, подавитесь этой тухлятиной!

– Кошку!

– Кошку покорми, дядя!

– Летучую!

Миумун остановился. Он посмотрел в небо и понял, наконец, в чем дело.

Все любят летучих кошек.

Миумун как следует размахнулся, раскрутив руку с карпом и зашвырнул его вертикально вверх. Рыбина полетела, тяжело переворачиваясь через голову, и была подхвачена стремительно спикировавшей кошкой. Тут же на нее налетела вторая, третья, началась воздушная драка за подачку, полетели рыбьи потроха и разноцветные клочки шерсти. Дети взревели от восторга. Миумун одобрительно хмыкнул. Воздушный бой летучих кошек действительно очень красивое и завораживающее зрелище.

Миумун спешно миновал детей и пошел дальше, тревожно оглядываясь и ощупывая руками воздух. Он чувствовал следы Реверанса.

А Реверанс чувствовал Миумуна.

Он ощущал его злобу, его раздражение, а более всего – отвращение. Враг редко покидал свое поместье, он ведь так ненавидел людей, вообще все, с чем соприкасалась Поздняя раса. Это был вернейший признак того, что Миумун прочесывает улицы Гиганы. Реверанс не любил только грязь распространяемую людьми, а Миумун искренне презирал весь род человеческий.

Реверанс чувствовал, что его след уже взят и враг тащится за ним.

Первенец стоял напротив Миркона, глядя на его вершину, и отвлеченно поглаживал подставленную щетинистую макушку пещерного некуморка, лежащего рядом. Некуморк урчал и довольно сучил жилистыми ногами.

«Ты трус. Ты настолько труслив, Престон, что из-за тебя проседает средний показатель отважности по всему Авторитету. Ты настолько труслив, что любое оружие в твоих руках превращается в селедку. Да, Престон, ты такой трус, что завтра кролики и газели возьмут штурмом Гротеск, и будут сражаться с алтарными некуморками (смех аудитории)…

Щелк.

…и к последним новостям. Сегодня, на площади Трех Троиц террорист организации «Вегетарианцы – спасители мира», публично сжег корову, которую хотели пустить на забой. «– Люди не должны есть мясо, – сказал он нашему корреспонденту из-под начальника местного патруля, – потому что наши предки слезли с пальм, на которых мясо не росло…»

Щелк.

– Знаешь что, Фредди?

– Нет, а что?

– Жизнь – сложная штука.

– Ух ты.

– Да. И, кстати, убийца – дворецкий.

– Черт с ним, так что ты там говорил насчет жизни?..

Щелк.

…всего девяносто девять кредитов, и этот замечательный размягчитель мозговой коры с функцией блокирования нейромедиаторов и уничтожения клеток глия…

Щелк.

– Здравствуй Престон.

– Вельвет.

– Ну как ты, бандит?

– Бывало и лучше, любовь моя. Все еще злишься на меня?

– Немного. А ты все еще меня любишь?

– Определенно. А ты меня?

– Не думаю. Ведь ты такой трус Престон, что если тебя отправить в космос, ты будешь принят за сигнал бедствия…

(громовой смех аудитории)

Я в ужасе открыл глаза.

В храме никого не было.

Тихо, почти не слышно, шепталась сама с собой статуя Хладнокровного. Правая голова уговаривала Левую что-то чем-то заполонить, а Левая принуждала Правую кого-то куда-то низвергнуть. Шептались они не переставая, но очнулся я не от этого.

– А ну заткнитесь! – крикнул я, приподняв голову.

Статуя испуганно затихла. Похоже Вохрас в свое время успел даже выучить ее каким-то немудрящим трюкам, потому что статуя мелко затряслась и поменяла цвет с голубого на ярко-желтый.

Стало тихо, и я прислушался. Звук, выманивший меня из оцепенения, не повторился. Я закусил нижнюю губу голой десной и попытался задуматься над чем-нибудь хорошим. Внутрь черепа, звеня и перекатываясь, упала всего одна мыслишка, похожая на старый истертый пятак. Вельвет. Мал золотник, да дорог.

Раньше у меня была хотя бы надежда.

Я со всхлипом вздохнул и рукой нащупал одну из книг. Потащил ее к себе и поднял над глазами. Ничего не изменилась. Белиберда.

– Быловаспропасаракантаперунта, – прочитал я с выражением.

Откуда-то сверху повеяло паленым. Потолок покрылся частой сеткой кровавых капилляров, послышался клекочущий звук и взволнованные голоса невидимых детей. В воздухе повисли соленые брызги слез. Мелькнула фигура девочки в безобразном расслаивающемся платье.

Я уныло зевнул и швырнул в гостью книгой. Та попала ей по заднице. Девочка жутко ойкнула и исчезла. Остальной морок растаял.

– ..? – удивился Проглот.

– Посмотрел бы я на тебя, – угрюмо отозвался я, перевернувшись на правый бок. Взял еще одну книгу и прочитал, теперь уже без всякого выражения, подвывая от зевоты и сбиваясь на уродливых переходах от согласных к гласным: – Самгаралдатыпростокамасапрапрх.

Что-то тихонечко заверещало. В воздухе появилось изображение странного плоского мира, похожего на фанерные театральные декорации. На маленькой платформе стоял человечек с копьем, довольно обще детализированный и напоминающий скорее угловатую картофелину. Над ним висела надпись: «начать новую игру?».

– Начать, – неуверенно сказал я.

Заиграла простенькая трехтональная мелодия. Человечек стоял на месте. Я приподнялся и сел, подоткнув под зад расползшееся тряпье. В правом верхнем углу картины я заметил надпись «управление».

– Управление, – сказал я.

Поверх большой картинки появилась маленькая: «вперед – вперед, назад – назад, вверх – вверх, вниз – вниз, удар – удар, прыжок – прыжок, поцеловать принцессу – поцеловать принцессу».

– Гм, – сказал я с интересом. – Назад. Начать новую игру.

Ничего более затягивающего я в жизни не видел. Человечек двигался по этому плоскому миру, повинуясь моим голосовым командам. Мы повергали врага за врагом, одолевали хитроумные движущиеся ловушки и ловко перепрыгивали через ямы с острыми кольями на дне. За это мне начислялись какие-то цифры. Я не мог понять, для чего именно они нужны, но чувствовал уколы азарта, когда счетчик увеличивался.

– Престон, какого змея ты делаешь?

– Рем, иди сюда, тут можно играть вдвоем!

– Я же сказал тебе… Ух ты. Он что, тебя слушается? Погоди, я сейчас принесу плесени.

Тик-так, тик-так, тик-так…

– Что вы делаете, мотки артерий?!

– Поцеловать принцессу! Поцеловать принцессу!

– Рем, мы же договорились, что вместе сделаем это!

– Присоединяйся, я же не против!

– Каша, не смотри.

– ..!

– А, змей, Престон, держи таз с плесенью!

Но было уже поздно. Проглот, тужась и с присвистом пыхтя, раздавил челюстями трехсотнерестовый каравай и принялся перемалывать его как карьерный гранит. Я швырнул в него ритуальной чашей и завалился назад.

Рем попробовал на вкус одну из книг, выбросил ее, и приземлился рядом со мной.

– Нам конец, – сказал я бодро.

– Нет, – ответил Рем почти весело.

– Вам конец, – сказал Олечуч, вставая позади нас. – Сначала вы будете убеждать себя, что все обойдется. Потом съедите всю кожу, которую сможете найти. На этих шкурах вы некоторое время продержитесь. А когда они кончаться, один из вас, отупевший от голода, убьет второго. Совокупиться с ним. Потом залезет в утробу, вытянет кишочки и будет медленно, смакуя…

– Затк… пасть захлопни… нись, – возразили мы с Ремом.

– Вы обещали мне воинов, – продолжал Олечуч, нервно расхаживая по храму. – Обманули, обманули! Обманули меня… Ну, ничего, у меня ведь еще остались вы. Я постараюсь растянуть удовольствие. Я заслужил. Слишком долго. Кия! А где Пако? Берем палку в руки, удар снизу и вверх, снизу и вверх. Резче! Ву-ак!.. Возможно буду отрезать вам по одной полоске плоти каждые двадцать пять минут. Только подумайте. Только представьте себе, гумусные мешки. Вся оставшаяся жизнь для вас разобьется на эти равные осколки сознания, наполненные мучительной, невыразимой болью.

– Да, нам точно конец, – выдохнул Рем, потирая переносицу.

– …горячую, струящуюся боль!

– Олечуч, – бросил сухолюд.

– Кия?

– Тебя нельзя выпускать отсюда.

– ..?

– Тебя тоже.

– Тихо! – воскликнул я. – Звук повторился!

– Какой…

Звук, звук, этот звук, словно за стенами змеиться бесконечное, тяжелое тело. Острые чешуи высекают искры из метеоритного камня. Я следил за ним глазами, медленно передвигаясь следом по храму. Оно ползло наверх.

– Оно движется, – сказал я возбужденно.

– Кто? – спросил Рем.

– Он уже начинает сходить с ума, – маниакально проскрипел Олечуч.

Не обращая на него внимания, я поковылял наверх, через склад, добрался до жилых помещений. Оно уже было здесь. Оно словно держало меня за локоть. Я бы чувствовал портовую шлюху под боком гораздо менее явственно, чем это существо сейчас. Мне даже показалось, что я увидел под опущенными на секунду веками лоскут чего-то белого. Невероятно, необъяснимо, подозрительно белого, словно затертый в угле, но чистый носовой платок.

Я пробрался к комнате Вохраса, и почувствовал, что оно там. Вышел в дверной проем и сразу же встретился с ним глазами.

Некто в белом костюме. Персонажи в таких одеждах встречаются на древних фресках, что тихонько осыпаются в храмах Первого. Уродливыми, вытянутыми буквами древнего языка, эти фрески говорят людям, ныряющим лбами в каменный пол: «То Первенцы – господа – белые – чистые – высшие».

Об их расе немытым позднерожденным, почти ничего неизвестно. Только каноны Инкунабулы. Гласят они, что Первенцы появилась когда Первый был еще молод и здоров, а его утроба порождала сильнейших и могущественных зверей. А Поздняя раса – на исходе сил, уже в болезненных судорогах последних потуг.

Первенцы крайне не любят Позднюю расу. Почему? Церковь говорит, что за грехи против Заповедей Первого. И это отчасти верно, если учитывать, что именно Первенцы и придумали эти заповеди.

Авторитет существовал не всегда. Нет. Эта угрюмая непоколебимая громадина родилась семьсот нерестов назад.

Сначала все было относительно весело, куча больших и малых королевств, ютящихся на Зрачковом континенте, игриво грызлись друг с другом, задорно перебегали с места на место, строили из глины и сучьев свои пробные государства. За несколько десятков нерестов они разваливались сами собой, потому что не было идеи, которая могла бы удержать хаотичные людские души вместе.

Сначала Первенцы наблюдали за этим с интересом. Потом с беспокойством. Затем, когда переселения народов начали задевать их исконные вотчины на юге Зрачкового континента, они поняли, что допустили ошибку, позволив Поздней расе просто так, подобно хомякам, расползаться и давать помет. А помет люди давать умели.

Первенцы могли размножаться только в определенное время, из-за чего их численность всегда была ограничена. Естественный отбор был против размножения по праздникам. Не удивительно, что расплодившееся люди стали угрожать безопасности Первенцев.

Разумеется, у Ранней расы была пара проектов на этот случай.

Сначала они пытались затравить людей зверьми, над которыми имели мистическую власть. В то время среди людей еще не встречалось сильных зверокротителей, позднерожденные трепетали перед полуразумными хищниками и травоядными, гордыми, непобедимыми и не приручаемыми. Никто не смел поднять копье на Ранних. Поэтому, когда из лесов к людским поселениям вышли армии зверей, люди оказались фактически в безвыходном положении. Человечество безмерно чтило жителей леса, и открытое противостояние означало крушение многих догм и языческих религий. В общем-то, оно так же означало почти верное поражение человечества на Зрачковом континенте, ибо зверей тогда было куда больше. Они были агрессивнее и крупнее.

Для Ранней расы это была почти беспроигрышная партия.

Но тогда Первенцы допустили свою первую ошибку.

Используя зверей как посредников, они потребовали у человечества уничтожить всех детей младше десяти нерестов и в дальнейшем строго следить за рождаемостью. Стоит заметить, что с их точки зрения это было вполне разумное требование и ответить на него, опять же, по их мнению, люди должны были смиренным согласием и пониманием. Змея с два. После этого люди ожидаемо взбесились и началась такая резня, что леса и прилегающие к ним зоны пустовали на протяжении сотни нерестов, пока природа разрасталась изнутри, а люди возвращались в оставленные города. Тогда исчезли целые виды. Герои людей повергли хищников, а травоядные были пленены и приручены первыми людскими зверокротителями. Со временем они отупели и стали обычным скотом, который нынче пасся и вялился, не помня своего древнего наследия.

Это был серьезный удар по самолюбию Первенцев. Но они не решились напасть на истощенных людей, потому что больше всего ценили собственные жизни. Даже случайная, смерть первенца не допускалась.

Это была вторая ошибка.

Люди довольно быстро восстановили свою численность, и все началось заново. Тогда настал черед Пенной чумы. Мало кому известно, что этот жуткий штамм, сгноивший в свое время половину населения Зрачкового континента и успевший проникнуть даже на Сайский архипелаг, был создан именно Первенцами.

Долгие нересты Пенная чума жила в домах простолюдинов, дворян, королей, всех, кто дышал воздухом. Горели целые города, вместе с высохшим населением, словно дровяные сараи. Стаи черных птиц душили небо, они видели столпы дыма, ползущие вверх, где ветер нес на своих тугих крыльях смерть. Ничего страшнее не происходило с этим миром, даже чудовищная война Зверя не смогла проглотить столько человеческих жизней.

Людей тогда спасло лишь то, что Пенная чума была слишком эффективна. Население гибло так быстро, что Южные королевства, вымерев почти на две трети, не успели занести штамм в отдаленные Северные поселения. А потом появилась панацея, которую начали разносить бабочки. Рябящие крылышками облака пестрых цветочных насекомых летели над опустевшими городами, кашляющими улицами и стенающими домами.

И чума отступила.

Оказалось, что группе молодых маггов, которые впоследствии стали основой Мудрейших, удалось найти лекарство. Это была еще более убедительная победа людей над Ранней расой.

После этого Первенцы, начиная догадываться, что люди заслуживают свое право на размножение, начали атаку иного рода.

Основная проблема была в отсутствии порядка расселения. Бесконечные территориальные войны, войны за каждый зеленый луг, споры над горсточкой чернозема и сотни безумных корольков, вот, что раздражало Первенцев больше всего.

Раз уж людей не удалось извести, их нужно было хотя бы стабильно контролировать.

Первенцам предстояло вывести идею, которая смогла бы сплотить все человеческое население Зрачкового континента и подчинить его воле всего лишь одного человека. Первенцы, искушенные в искусстве, и хорошо знающие языческие религии, создали одну мощную, неопровержимую веру. Религию, которая в сердце своем была ничем иным, как серьезной системой контроля населения.

Так появилось Учение Первого. Настоянное на мелких верах, оно предписывало людям объединиться, ибо разделение на народы есть великое зло, которое жестоко карается Первым – зверем, породившем все живущие ныне виды. Ибо человечество – единый вид, который не должен делить себя ни по цвету кожи, ни по разрезу глаз, ни по словам. Люди должны создать одно, единое и могучее государство – Авторитет. Авторитет сей, будет руководим Автором, человеком, разум которого не одинок, но поддерживается духом Первого и советами Первенцев.

Разумеется, предполагалось, что советов Первенцев в голове Автора будет куда больше чем духа Первого и собственного разума. В конце концов, люди буду подчиняться себе подобному гораздо охотнее, чем скрытным и чуждым существам.

Согласно Инкунабуле большое почтение к Первенцам завещал Первый, а также поклонение Семи Алтарным Зверям. Ими стали Некуморк Хищник, Сормяк Кормилец, Лунь Мудрец, Орангутанг Хохмач, Кошка Великолепная, Пес Преданный и Гриб Сказочник.

Первенцы ловко использовали войну со зверьми и пришествие Пенной чумы как примеры гнева первого зверя и запустили новую веру в мир людей с сотнями проповедников, щедрых на красивые речи.

Война Зверя началась с крохотных тлеющих междоусобиц, первых столкновений язычества и новой могущественной религии. Они вспухали язычками пламени, становились жарче, расползались дальше обугливающим фронтом. Юг вспыхнул относительно легко, его всегда населяли воинственные, беспощадные народы, которые легко принимали воодушевляющие идеи. После Пенной чумы им особенно не хотелось испытывать терпение Первого.

Когда фанатики насильно причастили весь Юг, огромная армия двинулась на Север, который стоически сопротивлялся в своих древних традициях новому слову. Это была крупнейшая битва за все время существования человечества. У этой войны не было хитрых маневров, долгих позиционных противостояний и сложных планов. Юг просто навалился на Север. Несметная, многомиллионная армия, взбешенная, охваченная одной идеей, как былой чумой, вторглась на земли Севера и в многодневной битве одержала верх.

После этого он открыл глаза. Пока еще маленький, милый Авторитет. Он начал расти, организовываться, и вырос до самых берегов Белкового Океана. Все прошло по прямой плана первенцев. Теперь они через Автора и Гвардию Авторитета управляли всем населением Зрачкового континента.

Он смотрел на меня, казалось, совершенно равнодушно. Но я видал стеклянные шарики, гораздо более похожие на настоящие глаза, чем то, что поблескивало под его прямыми надбровными дугами. Его лицо, похожее на посредственную работу кукольника, несомненно, было личиной.

Я приветственно поднял руки вверх, и комната наполнилась мыльными пузырями.

– Очень мило, – тихо сказал первенец. Голос у него был как у самого доброго в мире существа. Почему-то я ощутил стыд и робкую симпатию. – Я люблю необычные приветствия. Здравствуй, Вохрас.

– Э-э-э… Да.

– Присядь, у меня к тебе важный разговор.

– Ну, конечно. Я сейчас присяду. Сам, знаешь ли, люблю посидеть вот так. Поговорить. Сидя.

Я поискал глазами стул, но единственное в комнате кресло-девушка, было занято первенцем. Тогда я, недолго думая, сел на пол и принял нагловато-раскованную позу. Когда не знаешь как себя вести – веди себя уверенно.

– Мое имя Реверанс, – сказал первенец все так же ласково.

Мне срочно нужно было как-то отреагировать. Желательно с аномальным пафосом и сверхъестественным чванством.

– Кто ты есть, Реверанс? – прошамкал я с несказанным высокомерием.

– Если тебя интересует мое происхождение, то я уроженец Торкена и его изгнанник. Кроме этого, могу тебе сообщить лишь то, что я магг, как и ты. Я здесь за тем, чтобы сделать тебе деловое предложение.

Он сказал что-то еще, но я слишком сосредоточенно возился со словом «Торкен». Видите ли, каждый человек, каким бы он ни был авантюристом или сорвиголовой, рассчитывает на некую предсказуемость в своей жизни. Пускай даже минимальную. Ему нужны гарантии, что за ним не придет первенец с неким «предложением».

– Возможно, тебе удастся меня убедить, – произнес я с нечеловеческим самомнением.

– Убедить, – повторил первенец снисходительно. – Видишь ли, я пришел сюда, чтобы посмотреть в каком состоянии башня. Я не знаю как ей управлять, но надеялся разобраться на месте. Однако, ее сломали. Система прицеливания катается внизу, в лабиринте.

Я вспомнил золотой глобус, и мне стало не по себе, как будто это именно я оторвал его и сбросил вниз.

– Починить настолько древний механизм я вряд ли сумею, – продолжал Реверанс. – И не потому что он сложен, просто у меня не хватит времени. Кстати, насчет времени. Скажи, сколько ты провел здесь?

– Э-э-э…

– Завтра исполниться триста восемьдесят нерестов ровно, – не дожидаясь ответа, сказал первенец. – Триста восемьдесят лет здесь, в безнадежном заточении, заложником непробиваемых стен, которые останутся такими же холодными и через четыреста нерестов и через тысячу. Возможно, когда-нибудь ее и снесет неведомая, новая сила. Снесет вместе с твоими останками. Ты ведь не бессмертен Вохрас, поверь, я это точно знаю. Я вижу, сколько осталось твоему исковерканному телу. Оно давно уже жаждет смерти, и ты чувствуешь это. Но продолжаешь накачивать себя непроверенными заклинаниями, словно воздухом, хотя твое тело тощает гораздо быстрее, чем ты экспериментируешь. И ради чего? Ради призрачной надежды, рано или поздно освободиться. Кроме этой надежды у тебя больше ничего не осталось. Я могу тебя освободить, если ты мне поможешь Вохрас.

Неужели опять? – подумал я, наполняясь старым добрым, выдержанным, как дорогое вино, предчувствием беды. Когда-то я уже купился на уговоры Вельда. У меня, казалось, не было тогда выбора. Сейчас меня покупал первенец и делал это ничуть не хуже Магистра гильдии воров. И снова я не видел иного выхода. Я всегда был не слишком прозорливым.

Крестец жалило даже в чужом теле. Похоже, душа у меня располагалась ближе к заднице.

Интересно, как бы на моем месте ответил Вохрас? Судя по тому, с какой скоростью он исчез из башни, он, не задумываясь, ответил бы: