Текст книги "Рука Одиночества"

Глава 1

Драма начиналась с побега кофе. Клокоча и пенясь, оно вырывалось на свободу, объявляя: еще один день пришел за тобой, Никас Аркас.

Никас старался допивать остатки пренебрежительно, так, словно никакого врачебного запрета не было. Ведь его «кофе» был варевом, в котором молотые кофейные зерна сочетались с разными неожиданными ингредиентами. Самым безобидным из них был мускатный орех. А самым заметным: угрызения совести.

Кто-то сказал ему, что если пить маленькими глотками, то вреда не будет. У каждого человека есть такой знакомый-рационализатор, который, при случае, говорит что-нибудь удобное. «Ничего страшного, что ты не занимаешься воспитанием своих детей. Они вырастут самостоятельными людьми». Когда приходит время вспомнить, кто же сказал тебе такую ерунду, оказывается, что это был ты сам. Только в шляпе, с усами-щеточкой, и звали тебя, почему-то, иначе.

Итак, все начиналось с кофе. Грязной плиты и простого самообмана. Что было потом? Потом, без особой сенсации, почти без прессы, освещалась пропажа таблеток. Обычное дело. Аркас, возможно, сам перекладывал их. Или это были проделки сущности.

Однажды он просто обнаружил сущность на кухне. Шизофрения сидела на столе, нагая, сгорбившись над чем-то. Аркас собирался было грохнуться в обморок. Закричать. Сделать что-нибудь малодушное, подходящее случаю. До нее он никогда не сталкивался с видениями. Терапевт обещал, что галлюцинации ему не грозят, если Никас станет принимать лекарства. Про «кофе» он, конечно, не знал.

Сущность считала его таблетки. Их там было больше, чем следовало, ведь Аркас не принимал прописанное неделю. Сначала это был протест неуверенной самоуверенности. Жалобное: "мне не нужны все эти транквилизаторы!".

А потом, после появления сущности, Никас уже не мог возобновить курс. Он настолько отчаялся в изоляции, что буквально не мог остаться один снова. В конце концов, шизофрения, или Френ, как он ее неостроумно назвал, была единственной компанией, которая спокойно переносило странности Никаса. В том числе, его ночные вопли и привычку запираться на все замки. Ведь кто же еще станет жить с человеком, который навесил на балконную дверь четыре замка и щеколду. И спит только за ней. Вот уже два года. Кто, если не безумие?

Собака? Нет, собака это плохой выбор для человека, которого она хоть раз стерегла, не давая выбраться на волю. Начинаешь понимать, что собачья верность бывает крайне невыгодной.

Кошек Никас любил. Они ни разу не пытались отхватить ему ползадницы.

Но Френ была предпочтительнее. Хотя бы потому, что у них был регулярный секс. Аркас всегда оставался пассивен. Она приходила к нему, и вцеплялась словно голодная пиявка. Человек ощущал себя треснувшей сферой каждое утро, но остановиться не мог. Потому что каждый раз с замиранием ждал, когда эйфория первых минут сделает его счастливым и не помнящим. Ничего.

Никас не перестал вообще принимать лекарства. Какой-то рудимент оставшийся от инстинкта самосохранения, не давал его личности погибнуть. Человек рассчитал все дозы самостоятельно, так, чтобы Шизофрения не завладела им полностью. Что вызывало конфликты. И кражи.

Итак, шаг второй: мелкие бытовые споры между соседями.

После того как Никас, с грехом пополам, приводил себя в порядок, завтракал и одевался, ему предстояло еще одно испытание. День, проведенный на балконе, за написанием статей для издательства, либо, раз в неделю – она.

Лестница.

В лифте Никас находиться не мог, а ступеньки стремились вниз, на шестнадцать этажей. И на каждом из них могло ждать какое-нибудь ненужное приключение.

На одиннадцатом этаже жила, насколько мог Никас судить, семья селькупского старейшины. Он был знаком с этим народом после путешествия на крайний север. Что они делали здесь, вдали от пушнины и красной икры, было для Аркаса загадкой. Возможно, переправляли в тундру пальчиковые батарейки для радиоприемников.

Многокомнатная квартира старейшины была полностью заселена потомками. Эти потомки чувствовали себя стесненными в доступных пяти комнатах. Заботливый отец обратил внимание на лестничную площадку. Теперь там были: маленькие качели, вал игрушек, стоянка трехколесных велосипедов и пластиковый замок, загораживающий проход к мусоропроводу. Лестницы были обиты чем-то мягким. Перила закрыли полутораметровыми щитами из фанеры. Они были густо разрисованы цветными мелками. На страже постоянно находились несколько мрачных мужчин с цепкими раскосыми взглядами. Попробуй таким объясни, что у тебя клаустрофобия, и что ты шастаешь между играющими детьми без вредных замыслов.

Охрана, впрочем, к Никасу давно привыкла. Даже здоровалась от скуки. Иногда.

Больше на этаже никто не жил. Старейшина заселился со своим племенем очень давно и, как ни странно, желающих попасть на этот этаж больше не находилось.

На восьмом этаже тоже было неспокойно. Там жил участковый, который, отчего-то, очень не любил Никаса. Вечно скорбное лицо журналиста, его запавшие глаза и бледные губы, рождали в шерифе самые черные подозрения. Сгибы локтей у Никаса были чистыми, но это еще ничего не значило. В конце концов, он мог принимать наркотики и транквилизаторы нетрадиционно. Проверить задницу Аркаса на следы инъекций, шериф не решался. Однако, это не мешало ему цепляться, задавать неудобные вопросы при каждой встрече.

Объяснить свое преступное сходство с опытным наркоманом, Аркас не мог. Ему становилось противно от мысли об этом. Что не скажи – жалоба. И не то что бы участковый ничего не знал, о прошлом Никаса, – напротив. Просто он его не любил. Хотя бы за то, что Аркас портил ему настроение своей отечной рожей. Не смотря на то, что действия шерифа были очевидно незаконны, отечная рожа старалась не связываться. Не хватало ей, роже, только обыска в квартире, где можно было найти очень интересные препараты, которые не продавались в аптеках. И пистолет. Без лицензии.

Но самым жуткими были конкретно четвертый этаж, и все что шли ниже. Там можно было столкнутся со здоровенным недоброжелательным мастифом и его хозяином: мальчиком лет шестнадцати. На предвзятый взгляд Никаса это было все равно, что выдать парню заряженный ремингтон. Юноша был вежливый, приветливый, и очень любил свою лучшую в мире собаку. Он не мог понять, почему дядя бледнеет, потеет, и начинает прерывисто и хрипло дышать, словно конь мамелюка.

Конечно, Никас старался держать себя в руках. Он мрачно кивал на доверчивое «здравствуйте» мальчика, и неразборчиво бормотал что-то в ответ на: «Боря не кусается, поверьте, Боря – ласковее мопса».

Ситуация была одновременно смешная и печальная. Журналист не должен бояться собак. Как и почтальон, допустим, в сельской местности. Раньше так и было. Никас мог, как Маугли, найти общий язык с любым зверем. Он путешествовал по всему миру, брал отличные ракурсы новооткрытых чудес природы, здоровался за лапу со львами. Он спускался по пенным стремнинам вместе с горластыми аборигенами, не упускал возможности побывать в дикой местности. Карабкался на горы, чтобы читатели журнала «Экватор» могли посмотреть на фотографии скальных коз. И прочитать о том, как эти скальные козы превозмогают закон всемирного тяготения ради пучка травы.

Это было замечательное время. Время уверенности, достоинства и популярности. Беспокойной радости. Любовных приключений, кратковременных, но запоминающихся романов. Деньги. Редактор называл его гордостью редакции, первым выходил из своего кабинета, поздороваться, польстить, поощрить, пообещать. Приглашал на семейные праздники.

А теперь Никас стал тенью себя прежнего. Холодным затворником, параноиком и пессимистом. Влюбленным в замки мизантропом. Не способным справиться со своим призраком на кухне. Уже два года ему не поручали ничего серьезнее онлайн-интервью с владельцем зоопарка или обзора турагентств. Получавший, некогда, по пять-шесть полных страниц в середине журнала, Никас теперь ютился у самой корки с двумя жалкими колонками…

Он знал, что его держат из уважения к прошлым заслугам. Редактор, возможно, все еще надеялся, что его прибыльный станок починят. Поставят какие-нибудь волшебные уколы или проведут магический тренинг. Никас все забудет, заточит перо, выбьет пыль из шляпы…

Не забывалось.

Шаг третий: страх неизвестности и пытка воспоминаниями.

Обычно все так и происходило.

Но сегодня день не задался как-то по-особому.

Никас лежал, глядя в светлеющее небо. Он не мог понять, от чего проснулся. Ему ничего не снилось, – значит не от крика.

Середина осени высасывала остатки тепла из земли и деревьев. Металлически щелкал обогреватель. На балконе было уютно. Шизофрении уже не было рядом. Насытившись, она быстро исчезала. Аркас повернулся на бок и уставился на часы. Утро было безнадежно раннее. По часам нехотя ползла снулая муха. Она взобралась на вершину единицы и остановилась там, в изнеможении. Наблюдая за ней, Никас размышлял: не удастся ли ему заставить себя поспать еще минут тридцать.

Он закрыл глаза. Было необычайно тихо. Словно кто-то рядом говорил часами, годами, столетиями и вдруг замолчал, обернувшись.

Веки приоткрылись. На часах сидела бабочка. Вызывающе-пестрой, тропической окраски. Красный с синим и зеленым, и еще какие-то неуловимые искорки, словно блики на самоцвете. Бабочка увлеченно чистила хоботок. Никасу показалось, что она, при этом, задорно на него поглядывала, словно говорила: иди, умойся, прощелыга ты мой ненаглядный!

Спать расхотелось совершенно.

Ну и дела, подумал Никас. Неужели я ее привез откуда-нибудь из Австралии в кармане? Может, не заметил гусеницу? Первым его желанием, почти рефлекторным, было сфотографировать ее. Никас даже загорелся этой идеей, что-то полыхнуло в нем, радостное, как в старые-добрые времена. Но довольно быстро погасло. Чудо, конечно. Бабочка, безусловно, красивая. Всем, разумеется, понравиться. Скажут, звезда идет на поправку. Хрена там.

Никас вздрогнул и подскочил вместе со спальным мешком, как червяк. Глядя в окно, он видел далеко уходящий город. Тридевятые километры, на которых еще оставался лес. Но в основном улицы, проспекты и набережную. Долговязые новостройки, стеклянные небоскребы, кварталы низеньких пятиэтажек. Никому не интересные контрасты между индустриальной безнадежностью и островками дорогой безмятежности. Дороги. Серые ловушки для автомобилей. Может быть, даже, какое-то шевеление. В осеннем сумраке все это казалось объемным рисунком.

Раньше он не любил город за предсказуемость, но теперь чувствовал, что никогда не сможет покинуть его. Полис стал для него гарантом безопасности и надеждой на покой. Несмотря на ежедневные пытки нежелательными встречами, здесь он мог рассчитывать на то, что во тьме его не найдут озверевшие тени. Бывшие друзья и коллеги. Ищущие жизнь в промерзшей тьме.

Бабочка села Никасу на нос. Он не пошевелился, продолжал смотреть поверх крыльев. Нельзя сказать, чтобы картина сильно изменилась. Журналист обнаружил, что смотрит на город, словно через цветные очки. Это было странное впечатление. Сам того не желая, журналист улыбнулся и в тот же момент насекомое порхнуло в воздух и устремилась вверх.

Улыбку как рукой сняло. Никас вспомнил, почему он прильнул к окну. Что-то постучало по стеклу.

Поборов желание открыть створки и посмотреть, не болтается ли внизу ниндзя, Никас предпочел разгадать загадку в общепринятом ключе. Ему показалось. У него были на то все основания. Он жил на шестнадцатом этаже. Он решительно никому теперь не был нужен. Разве что муниципальной кассе. И все равно ему стало страшно. Он проверил, крепко ли заперты окна, и выбрался, наконец, из спального мешка.

Бабочка пропала, но Никас даже не вспомнил о ней. Он тщательно свернул свою постель, с озабоченным видом выхлопал подушку, накрыл телевизор тряпкой. Собрал пакеты, пустые бутылки, затолкал их в мусорный мешок.

Потом он по очереди отпер четыре замка и отодвинул щеколду. Ритуал был соблюден: Никас покинул свое убежище.

Зал встретил его неприветливо. Обои, выцветшие до неузнаваемости, пыльная мебель, голая люстра. Из опрокинутых коробок лезла какая-то ветошь, старые книги, забытые вещи. В сумраке царили иллюзии и мороки. Что-то мелькало, шевелилось, тихо сообщало о своем присутствии. Аркас потер глаза. От этого движение в пустой комнате стало еще более отчетливым. Серые приземистые силуэты делили углы и набивались в щели.

– Никас.

Человек вздрогнул. Не вступать в диалог. Терапевт говорил.

Шуршание становилось громче. Аркас затрясся. За спиной что-то снова звякнуло по стеклу.

– Скажи.

Никас почувствовал, как мгновенно и невыносимо разболелась голова.

– Я. Был.

О, господи.

– Вкусным?

– Нет! – заорал Никас, не выдержав.

Его согнуло и как-то мягко повлекло назад. Словно комната сдвинулась относительно него. И сразу все прекратилось. Стоило ему заговорить с «этим». Углы мертвели. Было тихо, как при пробуждении. Аркас судорожно вздохнул.

Их завалило снегом.

Гора называлось странно… Нангапарбат. Гора богов. Крупным планом сталагмиты, крупным планом зеленые прожилки чудных пород, темные гроты и узкие коридоры, вызывающие трепет. И вот эти великолепные кристаллы тоже не забыть. А в это время наверху мягко сполз небольшой пласт снега, засидевшийся на своем месте. Он двинулся вниз, тревожа белую шапку горы. И то, что было абсолютно недвижимым десятки лет, вдруг обрушилось вниз.

Они пробовали раскапывать. Казалось, что двкнадцати людям, в том числе, семи взрослым, крепким мужчинам – это по плечу. Через какое-то время – бросили. Ослабели от голода. Их, конечно же, искали. Но они ушли с запланированного маршрута.

– Простите меня.

Это он увел их с пути. Проверял наводку одного старого знакомого. Авторитета Никаса хватило, чтобы завести одиннадцать человек в ловушку. Ведь все хорошо знали: где он – там сенсация.

Черная ирония.

Это действительно была сенсация. Когда внешний мир добрался до них и узрел, наконец.

«Скажи, Аркас, я был вкусен?»

Френ нигде не было. Никас отчаянно нуждался в компании. Он включил по всей квартире свет.

Он помнил момент, когда у группы сели аккумуляторы и батареи. И остался один фонарь. Один слабеющий фонарь, вокруг которого собрались пятнадцать таких же гаснущих людей. К тому времени один оператор уже умер от сердечного приступа, и еще один журналист… Из «Вестника Мира» кажется, пропал. То ли заблудился в этой бесконечной каменной кишке, то ли наложил на себя руки. У него была опасная бритва, которой он брился.

Его искали совсем недолго.

Не хватало сил.

Аркас зашел в туалет. Желудок резало. Будто той самой бритвой. Унитаз был забит льдом. Белесой непрозрачной глыбой. От нее веяло настоящим холодом. Аркас отшатнулся, начиная плакать от ужаса.

– Я был вкусен?

– Я не ел тебя! Не ел! Я не опустился до этого!

Аркас кричал. Он был совершенно разбит.

Льда не было. Все пропало. Аркас опять проиграл: вступил в диалог. Он заперся в туалете и зарыдал, сидя на фаянсе. Это напоминало какую-то скверную сцену с изнасилованием. Жесткий секс с собственными бреднями. Можно каждый день накручивать себя до невероятного по силе эмоционального оргазма.

Проблема была в том, что он самого важного, он не помнил. Не мог сказать с уверенностью. Ел он или нет.

Он помнил как погас фонарь. Это событие врезалось в его память как атомный ледокол и навсегда осталось там, не проходящее. Его прокрутить можно было в любой момент. Как видео-файл. Он отчетливо, с разрешением в миллионы пикселей, видел как начала меркнуть белая лампа. Потом щелкнула и погасла навсегда.

Кто-то уже людоедствовал до этого. Аркас вспомнил, что люди пропадали. Тот тип с бритвой нашелся. Противостоять ему, сытому и вооруженному, безумному, они не могли. Кто-то умирал сам, от переохлаждения и голода. Их осталось пятеро и они не отходили от фонаря. А тот – боялся его, словно стал зверем. Небывалым монстром из шкафа.

– Мы должны поймать его, – сказал Валентин.

И фонарь погас. Эти два события произошли одновременно. Никто даже не пошевелился в наступившей тьме. Пока не пришел он. Его ждали апатичные, замерзшие, готовые ко всему жертвы. Он хотел есть мясо и пить кровь.

Он ошибался так сильно, – Аркас понимал, что улыбаться кощунственно, но улыбался.

Валентин взял Аркаса за руку.

– С двух сторон, – прошептал он.

Их опередили. Глаза, давно привычные к темноте, различили силуэты бросившиеся на убийцу. Тот был настолько обескуражен, что почти не сопротивлялся, только отчаянно заорал, породив многоголосое, бесконечное эхо, когда его начали резать собственной бритвой.

Эти тени. Кто это был? Остальные выжившие? Сколько их было? Они тоже были каннибалами? Иначе их сопротивление нельзя было объяснить. В сознании Аркаса все путалось. Они, по-видимому, питались теми, кто умирал своей смертью. У них оставались какие-то моральные ограничители. И они, естественным образом, вступили в конкуренцию с активным хищником.

Потом все было как в кошмаре, приходящем с лихорадкой.

Аркас помнил недолгие передвижения в темноте. Голос Валентина, который говорил невнятно, но успокаивающе. Он был другом. Соперником, конкурентом по работе, но все же близким человеком. Один раз он уже спасал Аркаса, и тоже в горах. Тот сорвался и пробил ступню насквозь. Камень был острый как наконечник копья. Валентин нес Аркаса на себе до лагеря. С тех пор тот едва заметно прихрамывал на левую ногу.

За ними охотились.

– Мы не будем, – говорил Валентин. – Потом мы не сможем с этим жить. Люди не смогут с нами жить. Понимаешь?

Аркас соглашался беспрекословно. Они какое-то время провели рядом с озерцом, найденном в одном из коридоров. Там была вода, а в воде плавало что-то склизкое. Похожее на миног. Вялое, почти не сопротивляющееся ловле. Никас помнил мерзкий вкус жесткого холодного мяса, которое не насыщало.

Эхо доносило крики безумцев. Дольше всех, кроме Аркаса и Валентина, продержалась другая пара. Супруги. Он – биолог, она – профессиональный выживальщик. Даже передачу, кажется, свою вела по телевиденью. Ее забрасывали в какую-нибудь глушь. В одних портках, с ножом. За неделю она находила путь к цивилизации.

Аркас тоже был не лыком шит и за свою карьеру, прошел множество курсов и тренингов. Но конкурировать с этой дикой бабой было бессмысленно. Она хотела жить.

В ванной дела обстояли еще хуже.

На белой эмали кто-то оставил грязь, отпечатки неузнаваемых конечностей, на полу стыла мутная лужа. Раковина жутко клокотала стоком. И гудели, как призраки, трубы. Аркас уже не обращал внимания. Он наступил в лужу, почувствовав только коврик. Сухой. В зеркале ничего не отражалось. Там, в этой пустоте, мелькнуло перекошенное лицо с окровавленным подбородком.

Мужа она, скорее всего, убила и объела, как и остальных. Ее уже ничего не сдерживало. Она напала на них так неожиданно, как только может это сделать опытный хищник. Аркаса оглушила камнем, а с Валентином сцепилась, вереща как пантера. Настоящая дикая пантера. Ничего в ней не осталось от человека, кроме забытого имени.

Никас пытался подняться, но они упали на него. Началась куча-мала, все боролись с темнотой, страхом и отчаяньем. Аркасу удалось схватить ее за ногу. Пятка была голой. Валентин навалился сверху. Плана у них не было. Что теперь было делать с ней?

Валентин вдруг заорал не своим голосом и в следующую секунду раздался глухой стук. Что-то влажно хрустнуло. Аркас почувствовал, что ее нога мелко задрожала и дернулась, словно рыбий хвост.

– Валя, – позвал он. – Ты живой?

Она зубами вырвала ему кусок шеи. А Валентин убил ее тем камнем, которым оглушило Никаса.

Да, он был еще жив. Но уже не отвечал, только булькал и хрипел. Аркас ощупал его лицо. «У тебя получится». Так Аркас понял его последние слова. Его хрипы и сипящие выдохи.

Зеркало надо было просто протереть. Оно было такое же грязное и захватанное, как все вокруг.

Аркас посмотрел на себя. Лицо острое, осунулось. Глаза запали. Были зеленые, стали блеклые, водянистые. И бурдюки под ними. Тяжелые бурдюки человека, пропускающего замечательные пробуждения.

Никас запустил пальцы в отросшие светлые волосы.

– Ты здоров, – проговорил он, следя за отражением. – Ты со всем справишься. Нечего бояться. Мучения кончились. Они в прошлом. Вдох… Выдо-о-ох… Вдох…

Он встал под душ.

Когда его нашли спасатели, он успел отползти от места этой короткой битвы на километр. Так ему сказали. А вот чего ему не сказали, так это то, как ему удалось это сделать. Откуда он взял силы?

Два месяца его держали в изоляторе. Кормили только растительной пищей. От одного вида мяса у него начинались продолжительные истерики. Он помнил еще что-то. Вкус меди во рту? Тяжелую сытость? Боль в наполненном желудке? Он ощутил этот кошмарный привкус на языке. Вода стала ледяной и ржавой. Меняли трубы. Как всегда перед началом отопительного сезона.

– Я был вкусен?

Аркас закрутил кран.

– Нет, – сказал он тихо. – На вкус ты был как дерьмо

Никас принял прописанные терапевтом таблетки и сварил себе «кофе», просто для того, чтобы доказать себе: пока он спокоен, все идет гладко. Потом принял те таблетки, которые терапевт не прописывал.

– Главное, спокойствие, – произнес Никас, выливая «кофе» в раковину.

Вместо него он выпил немного теплого апельсинового сока забытого на столе, и полез в холодильник, чтобы сделать себе бутерброд с огурцом. Отвращение к мясу он так и не пересилил.

В холодильнике лежал окоченевший труп в синей полярной крутке. Его лицо и шея были обглоданы до хрящей. В глазницах блестела смерзшаяся масса белка.

Никас закрыл холодильник.

Странно улыбаясь, он допил сок. Через минуту его можно было найти в зале. Он искал. Открывал все двери, заглядывал за мебель. В нижнем ящике комода, он, наконец, обнаружил Френ. Девушка лежала в позе эмбриона, обняв колени бледными ручками. Она была светловолосой, худой, почти истощенной. Кожа – желтоватой, в оспинах. Глаза ее оставались вечно полузакрытыми. Лицо – острым, маленьким, совершенно незнакомым. Аркас не помнил его в своей жизни.

Когда они занимались сексом на балконе, Никас чувствовал, что Шизофрения становится тяжелее. Ее формы округлялись.

Увидев Никаса, она сжалась сильнее.

– Мы же договаривались! – заорал он. – Я не форсирую лечение, а ты следишь, что бы этой херни не было в доме!

– Я здесь не при чем, – прошептала она плаксиво. – Это… Другой.

Голос у Френ был не совсем реальным. Аркас понимал, что она говорит, скорее интуитивно.

– Кто? – вздрогнул Никас. – Здесь есть кто-то еще?

– Он приходил ночью.

– Кто?! – Никас схватил Шизофрению за голову.

– Господин.

Журналист замолчал, моргая. Это было уже слишком.

– Что ему от меня нужно?

– Я не знаю. Но ты видишь его следы.

Внутри черепа знакомо звенело, появилось ощущение нарастающей легкости. Таблетки всасывались. Одевшись, Аркас со вздохом уселся на диван, и замер. Шизофрения была здесь. Она притулилась рядом, и ткнулась ему в плечо. Журналист погладил ее по щеке.

– Ничего, – произнес он спокойно. – Никас сейчас возьмет себя в руки Ему просто нужно регулярно пить таблетки. А он не пьет.

Девушка всхлипнула.

– Итак, Френ. Кто такой Господин?

Ему никто не ответил.

Через несколько минут Никас поднялся и пошел на кухню. На плафоне, подрагивая крыльями, сидела бабочка. Та самая. У человека появилось неукротимое желание, размазать ее туго свернутым журналом.

Дверь холодильника была открыта. В нем ничего не было, даже полок. За спиной послышались шаги.

– Ты оставил самое вкусное…

Аркас понял, что сейчас он умрет от кровоизлияния в мозг. Или от инсульта. От сердечного приступа. Такое перенести было нельзя. Он будет жить, пока не обернется. Пока не увидит.

Несгибающиеся пальцы тронули его затылок. Холодные, как предательство.

– Мой язык. Надо было съесть его, что бы я молчал!

– Валя…

– Любимый, беги!

Аркас отшатнулся, рефлекторно поворачиваясь. Френ вцепилась в полярную куртку. Труп из холодильника шипел, хрустя промерзшей плотью. Они сцепились как два кошмара, отбивая жертву друг у друга. В коридоре стало тесно. Позади зазвенело стекло: что-то разбило его.

– Уничтожь свой страх, – сказал кто-то, властно, глубоко. – Сделай это сейчас.

Аркас посмотрел на здоровый осколок, зажатый в пальцах.

Труп отбросил Френ от себя и ногой раздавил ее горло. Шизофрения дернулась и начала кровоточить. Аркас вздрогнул.

– Нет!

Забитые льдом глазницы уставились на Никаса.

– Ты заплатишь за то, что я остался там!

Обломанные ногти, черные от некроза, метнулись к его шее. Аркас закричал и не глядя ударил осколком. Тот тяжело воткнулся и порезал журналисту ладонь.

– Я считал тебя другом!

– Сгинь! Я ни в чем не виноват! Это была случайность!

– Случайность сделала меня твоей жертвой, – прошептал Валентин.

Никас ударил ногой, и колено призрака легко подломилось. Он упал, разбившись на кристаллы мутного льда, которые скрежетали, будто корчились. Осталось лицо, в паутине трещин.

– Желаю тебе стать жертвой своего случая…

Журналист лежал на лестничной площадке. От бетона кисло пахло пылью. Все было до отвращения очевидно. Любимый наркоман участкового все-таки спятил. Он шел к этому давно, и был не слишком шокирован результатом.

Он поднялся, цепляясь за перила. На нем было старое пальто и летние сандалии на босую ногу. Аркас не помнил, как все это оказалось на нем. Брюки еще куда ни шло. Мятая рубашка. Пальто. Но сандалии-то откуда? Как у иудейского паломника. Он посмотрел на свою дверь. Та была закрыта. В замке торчал ключ. Никас вынул его, разглядывая символ, выдавленный на железной двери. Рогатая голова.

"Господин".

Аркас нащупал в карманах бумажник и телефон. Ему фантастически везло. Он медленно перевязал порезанную руку носовым платком.

Потом Никас медленно спустился на этаж старейшины. Осмотревшись, он понял, что не видит игрушек, велосипедов и даже пластмассовый замок кто-то разобрал и унес. Ковры были скатаны и лежали у стены. Такого он здесь еще не видел. Даже стражи исчезли. Может быть, решили переехать, рассеяно подумал журналист.

На середине лестницы Никас остановился. Он услышал, точнее спиной почувствовал, как за ним приоткрылась дверь.

– Аркас. Никас Аркас!

Тот медленно обернулся.

Он увидел гипнотически-выразительный глаз и половину бронзового лица. Женщина внимательно смотрела на него, вытянув в проем руку, словно стараясь удержать. Даже с расстояния Никас видел, что у нее дрожит агатовый перстень. Картина была почти жуткой, так что Аркасу захотелось дернуть вниз со скоростью выстрела.

– Не бойся! – умоляюще прошипела женщина, моментально разгадав настроение Никаса. – Иди сюда, войди в мой дом. Иди, нам нужно поговорить. Для твоего блага.

Возможно, она использовала гипноз. Никас слышал, что натуральная магия северных народов на такое способна. Он подумал с обреченным спокойствием: а не выпить ли мне чаю с этой женщиной. Половина ее лица выглядит вполне симпатичной. Если опираться на принцип симметричности, то она должна быть очень даже ничего. Возможно, я с пользой для себя скоротаю время до начала приема. А если меня похитят, то можно будет, во всяком случае, вспомнить старые добрые времена, когда я был одним из самых стойких людей на земле. И не ныл.

– Ох, слава богу, – проговорила женщина, увидев, что журналист стал неуверенно, как на шарнирах, подниматься.

Когда Никас приблизился на расстояние пощечины, селькупка метнулась на него, едва не ударившись о косяк, и втащила внутрь. Под собственное «эй», Аркас оказался в полутемной прихожей, наполненной запахом тлеющей травы. За ним захлопнулась дверь, и сладко щелкнул замок.

– Обувь сними. Пальто повесь здесь.

Возраста она была непредсказуемого. С равным успехом ей могло оказаться и тридцать и пятьдесят с лишним. Здоровая пища, подумал Никас.

Он ожидал особенных этнических нарядов, но женщина была одета скромнее и привычнее. Как рачительная домохозяйка, готовая к любой ситуации: начиная от ежедневной уборки и заканчивая интенсивной детской отрыжкой. Передник, закатанные до колен шаровары и застиранная футболка с надписью «Франциск». Только на шее у нее висело большое ожерелье из костяных фигурок. Судя по тому, как оно пожелтело и запылилось в резьбе, Никас мог предположить, что пользовались им не часто.

– Спасибо, – ответил журналист, снимая свои дурацкие сандалии. И, чтобы не молчать, добавил: – Красивое ожерелье.

Женщина, а она оказалась действительно симпатичной, поджала губы, и, как опытная мать, тут же почуяла неповиновение.

– А ну в комнату! – вполголоса рявкнула она.

Любопытные чубы скрылись за углом коридора.

– Пойдем, – она поманила Никаса на кухню.

Там тоже было полутемно. По всей квартире горели лампады, накрытые тряпичными конусами. Окна были плотно зашторены. Никас с позабытым профессиональным любопытством разглядывал вывешенные под потолком обереги. Посреди стола лежал черный посеченный булыжник. Он был исполосован когтями какого-то зверя. Вокруг него собрались двое мужчин и один подросток лет шестнадцати. Они о чем-то тихо переговаривались. Увидев Никаса, люди одновременно встали, с той характерной поспешностью, которая обычно означает: вот черт, этот парень здесь! Именно тот парень. Которого мы хорошо знаем. Этот жук на многое способен, так что будьте настороже!

Какого хрена, подумал Никас взволновано. С него как будто спало наваждение. Что я здесь делаю? Зачем позволил завлечь сюда? Сейчас дадут по уху и поминай как звали. Его скрутило от реликтового, застарелого страха западни. Левую, пробитую, ступню, свело судорогой.

– Это он, – сказала селькупка и качнула головой. – Выйдите. Скажите второй, чтобы следила за детьми лучше, а не то своих не дождется. Девел украдет ее материнство. И позвоните старому, пусть не волнуется, ладит дела до конца.

Тщательно обойдя Никаса спиной к стене, мужчины покинули кухню, ведя между собой парня, как при обстреле.

– Да не бойся ты, – сказала селькупка, взглянув на согнувшегося Никаса. Она достала из кармана носовой платок и промокнула его лоб. – Нас не бойся, – многозначительно добавила она. – Садись за стол.

Никас, не чувствуя под собой ног, сел на предупредительно подвинутый стул.

Женщина чем-то орудовала у стойки. Выше над ней довлели полки, плотно заставленные банками. Никас видел столько заварных трав только в китайских магазинах. На едва дышащей плите что-то тихо побулькивало в большой десятилитровой кастрюле. С крючков на стенах свешивались сушеные корневища и разноцветные ромбические вышивки. На полу лежали мудреные половики. Атмосфера становилась почти волшебной.

– Откуда вы…

Он прервался. Перед ним оказалась кружка.

– Что это? – спросил он, чувствуя приступ злости на ситуацию. – Какой-то полыни наварили? Отвары из роголистника тернового?