Текст книги "Рука Одиночества"

– Это черный магазинный чай, – ответила женщина.

– А-а.

– Отвары тебе теперь вряд ли помогут.

Никас чуть не поперхнулся и отодвинул кружку.

– У меня такое впечатление, – сказал он, стискивая зубы, – что вы хотите мне что-то сказать. Как вы узнали мое имя?

– Мы всех в этом доме знаем, – невозмутимо ответила хозяйка, подвигая к нему вазу с финиками и садясь напротив.

– О-о-о, – протянул Никас, храбрясь, беря сразу два финика. – Сколько мрачной таинственности и неясного намека на скрытые силы в этом заявлении.

– Мы просто хорошо общаемся с участковым, – терпеливо сказала женщина. – Каждый человек имеет право знать, с кем он проживает в непосредственной близости. Никому не хочется жить рядом с наркоманами или извращенцами. У нас тут, между прочим, дети.

Огромным усилием воли Никас удержался от немедленного бегства. Вместо этого он ощерился.

– Тогда, быть может, – начал он снова, – вы хотите предложить мне закупать у вас героин? Но, должен заметить, я очень капризный. Морфин должен быть чистым. Только лабораторные условия. Сам героин – белый как снег. Только, значит, замечу, что отливает сереньким… А извращаться я готов хоть сейчас, только дайте мне кусок мяса и дрель.

Селькупка смотрела на него с выражением сострадательного долготерпения.

– Пожалуйста, – сказала она, – держите себя в руках. Я знаю, как он к вам относится. А еще я знаю, что – напрасно. Вы мухи не обидите.

Журналист отвернулся. Мух он действительно не обижал. У него вообще появилось отвращение к насилию.

– Извините, – неохотно проговорил он. – Могу я узнать, как вас зовут?

– Ни в коем случае.

Никас угрюмо замолчал и отхлебнул прозаичного, но вкусного чая. Ну? – спросил он движением бровей.

– Девел здесь, – сказала безымянная селькупка таким тоном, словно ожидала от Никаса немедленного комментария по этому поводу.

Журналист, однако, таким поворотом чайной беседы оказался обескуражен. Он сделал вопросительный жест рукой.

– Это ваш родственник? – решился он.

– Думай, что говоришь! – прошипела хозяйка. – Не запирайся, Никас. Скажи, зачем он пришел к тебе. Мы должны знать. Другие не знают, ты можешь наплевать на их безопасность. Но мы видели его. Сегодня ночью он прошел мимо наших дверей! Мимо наших судеб! Один его взгляд вызывает порчу. А детей он травит просто своим присутствием. И ты смеешь лгать, притворяться, да еще и оскорблять нас!

Никас медленно облизал губы и сказал:

– У вас кастрюля не выкипит?

– Не увиливай! Мы проследили его до твоей квартиры! Что у тебя за дело с Ним?! Отвечай!

Может мне и это все мерещиться, подумал журналист с некоторой даже бесшабашностью.

– Почему ты молчишь? – не отставала селькупка.

– Послушайте, вы мне надоели. Я чувствую, что должен отыгрывать какую-то роль, но не знаю слов. Я сегодня не очень хорошо себя чувствую. Возможно, не замечаю каких-то намеков. Может быть, вы зайдете ко мне завтра, или я зайду к вам. Сегодня вечером я почитаю что-нибудь из мифологии. Как вы сказали, Девел? Мы обязательно обсудим его роль в вашей культуре. А сейчас давайте поговорим… ну хотя бы о чае. Что за сорт? Отличная штука.

Пока Никас говорил, выражение лица селькупки сменилось от решительно-враждебного к размышляюще-недоверчивому. Она смотрела на журналиста, а когда тот снова принялся за напиток, спросила:

– Так ты и сам не знаешь, да?

– На свете есть куча вещей, о которых я понятия не имею, – согласился Никас.

– Ты не знаешь, зачем он пришел к тебе, – проговорила женщина возбужденно. – Может быть, ты вообще не знаешь, что он пришел?

– Повторяю, мне сложно реагировать на эти намеки, – сказал Никас, запрокинув голову. – Я не понимаю, о чем вы говорите. Ко мне пришел Девел?

– Да!

– А кто он такой? Я имею в виду, чем занимается и чего от меня хочет?

– Он злой и непредсказуемый дух.

Аркас никогда не был суеверным человеком. Он бывал в джунглевых племенах Африки и чувствовал, как цивилизация держит его над ними, не давая вникнуть в примитивное мироздание, состоящее из легенд и веры. И купания в водоемах кишащих паразитами. Однако с ним что-то происходило. Кроме очень неприятного предположения, состоящего из фразы «Аркас, ты слетел с катушек», он ничего не имел. И разве не чудное совпадение, что именно сейчас ему говорят о сверхъестественных силах?

Нет, сказал сам себе Никас. Не знаю, чего она в действительности от меня хочет, но лучше мне уйти, пока не стало хуже.

– Девел приходит, чтобы забрать жертву, – продолжала селькупка. – Подумай, что ему может быть нужно от тебя. Ты не мог сам заключить с ним договор. Ты не знаешь, как это делается.

Никас допил чай и сказал:

– Я пойду.

– Стой. Куда? Я прошу, подумай.

Никас остановился в прихожей, стараясь не трогать женщину руками. Вырываться пришлось движениями корпуса.

– Слушайте, – сказал он сквозь зубы, – прекратите нести ахинею. Я нервный человек. Вы со своими бреднями напали на меня совершенно некстати. Именно в тот день, когда этого делать не стоило. Откройте дверь, пока я ее не выломал нахрен!

Секунд десять селькупка молчала, а потом спросила, искательно заглядывая Никасу в глаза:

– Ты точно не хочешь никому зла? Я понимаю, что тебе пришлось тяжело. Очень тяжело. Не всякий такое выдержит. Но мы ведь не виноваты. Мы, значит весь этот дом. И другие люди. Девел коварен. Удивительно, что именно к тебе он пришел. Бабушка рассказывала мне, что такое случается раз в тридцать три года. И когда Девел приходит, может произойти нечто ужасное! Пострадают миллионы.

– Ну, это уж слишком, – едва сдерживаясь, проговорил Никас. – Байки байками, но надо и меру знать. Откройте дверь, иначе…

Его чуть ли не выпихнули наружу. Потом быстро сунули пальто, и дверь захлопнулась окончательно.

В кабинете было светло и тихо, Никас величественно лежал на кушетке, скрестив на груди руки, как почивший вождь. Он разглядывал знакомые лампы, знакомый шкаф с делами и знакомые мотиваторы, висящие на стене.

«Поверь в себя и приложи усилия», – говорила ему бабочка, выбирающаяся из кокона. Она была влажной и блеклой, со сморщенными крыльями, однако вид у нее был суровый.

Никас поежился.

Позади него Алексей Натанович уютно скрипел ручкой. Этот скрип убаюкивал и сам по себе был неплохой терапией. А еще сопение. Журналист был уверен, что если расположить сопящего Алексея Натановича в нужном месте и положении, то он мог бы останавливать международные конфликты. Никас так привык бывать здесь, что это место стало его храмом. Местом его однообразных исповедей. Здесь он бывал чаще, чем следовало бы, но ничего не мог с собой поделать.

– У меня обострение, – сказал Никас.

Скрип ручки затих на несколько секунд. И начался снова.

– Снова кошмары? – буднично спросил психотерапевт. – Возможно, есть что-то такое, о чем ты…

– Нет! – быстро ответил Никас.

Позади него стало тихо.

– Я вижу что-то. Совершенно неожиданное. Раньше такого не было. Это… Галлюцинации. Невозможные вещи. Я вижу человека из своего прошлого. Он приходил, чтобы отомстить. Это уже не просто рефлексия, это натуральный бред, быть может мне…

– Постой, постой, – позади взволновано завозились. – Не спеши. Я слегка ошеломлен. Ты мой клиент уже почти два года и все это время, твое состояние было стабильным. Твой случай не уникальный. Собственно регрессии я уже не опасался. И чтобы так сразу? Запросто этого случиться не могло, Никас. Давай по порядку. Возможно, с тобой что-то произошло накануне?

Никас задумался. На ум ничего не приходило. Он как обычно плохо проснулся, посредственно отработал и вечером заснул в тоске. Обычный день неудачника.

– Нет. Я даже не ел ничего необычного.

– Ну хорошо… А с чего все началось, можешь сказать? Я говорю «все», подразумеваю: твои видения.

Журналист закрыл глаза. Он мог сказать, с чего действительно все началось. С ненужной инициативы. Мир полон историй и у каждой свое начало. Ненужная инициатива, одна из самых худших завязок в мире. Возможно даже хуже удара прикладом по лицу.

– С бабочки, – выдавил Никас.

– Как ты сказал?

– Господи, с бабочки. Большой. Красивой. Я понятия не имею, откуда она взялась. Возможно, она была настоящей. Я мог случайно захватить с собой куколку или гусеницу откуда-нибудь из тропиков. Я не знаю. Но потом начался кошмар. Я видел что-то хаотичное. Слышал голос.

– Опять спрашивал?

– Да. Только теперь он пришел сам.

Теплая ладонь легла на лоб Никаса. Теплая шершавая ладонь самой безмятежности. Несколько таких ладоней в Третьем Рейхе…

– Успокойся, Никас. Возьми себя в руки. Сейчас ты не видишь всего этого?

– Сейчас нет.

– И как долго продолжались твои видения?

– Пока не выпил таблетки, которые мне прописали при глубокой терапии.

– И потом все прекратилось?

Аркас помедлил.

– Со временем.

– Ну что ж, это хорошо. Возможно, мы действительно имеем дело с обострением. Но только, разумеется, не в том смысле, которое ты вкладываешь в это слово. Это не трагедия и не повод бить в колокола. Это лишь признак того, что ты продолжаешь бороться. С переживаниями. Ты регулярно пьешь таблетки?

– Нет. В действительности… Как раз перед этим случаем у меня был недельный перерыв.

– Ах, вот оно что…

В голосе бесконечно одухотворенном и вдохновляющем послышалась нотка укоризны. Никас почувствовал укол совести… И вдруг подумал: черт возьми, я что, действительно так привязался к этому велеречивому пердуну? Какого хрена я чувствую себя, как кот, зацепившийся когтем за диван? Говорят, Фрейд засыпал на своих сеансах, а этот покупает с потрохами своей демонстративной заботой и домашним уютом. А ведь если вдуматься, я уже больше года прихожу лежать на этой кушетке. Она пахнет убежищем. Спокойным теплым местом. Сколько денег я вложил в ее аренду? Ясно ведь, что этот пень мне совершенно не помогает. Я в принципе здоров, просто я машина для нытья, я хнычущее торнадо, я циклон вздохов и охов. Я не могу избавиться от этого сладко-горькавого таинства самооплакивания. Господи, да я бы нанял себе дюжину плакальщиц, если б не соседи и нехватка денег!

Пока Никас размышлял в таком ключе, он, не отрываясь, глядел на мотиватор. А на него, притаившись среди листиков плюща, вьющегося по шкафу, глядела бабочка. Вполне настоящая.

– …должен понимать, что нарушать предписания, к тому же такие несложные, это недостойно взрослого человека, Никас. Я даже скажу официальнее, ты сам спровоцировал обострение.

– Еще чуть больше отеческого тона и я потребую с тебя алиментов.

– Что-что?

Никас закусил губу. Он чувствовал небывалое воодушевление, почти ликование.

– Бабочка, возможно, была совершенно обыкновенной. Последним насекомым в этом году. Но твоя болезненная рефлексия ухватилась за нее как за спасительную связь с прошлым. Никас, мы договаривались с тобой, что ты должен смириться со своими воспоминаниями. То, что ты воспринимаешь как гибель, в действительности…

Точно. Начало новой жизни. Жизни, которая подошла бы человеку, живущему на болоте. В маленькой хибаре из тростника. Немного кипяченой грязи на завтрак, суп из тростника на обед и лягушачья икра на ужин. Мне постоянно внушают, что я должен смириться и продолжать жить дальше. Лучше всего в покое. Неплохо будет, если я со временем почувствую родственные чувства к амебам.

– Ты не хочешь мне рассказать, Никас, что почувствовал, когда начал грезить? И, кстати, почему ты так одет, и что с твоей рукой?

Никас, уже давно не слушающий, встрепенулся.

– Хотите знать, что я почувствовал?

– Конечно…

Никас вскочил и сел лицом к Алексею Натановичу.

– Я почувствовал интерес! Конечно, я бесился и был напуган. Но мне было, черт возьми, интересно, что происходит. Впервые за все время моей депрессии, я чем-то заинтересовался. Может быть, мне все это время нужна была именно встряска? Больше эмоций? Может быть, мне купить на остатки денег лошадь с экипажем и развозить свадьбы?!

Очевидно, с лицом Никаса произошли такие перемены, что обычно несут с собой намек на скорый дебош и различные эволюции, преимущественно без штанов, и, предпочтительно, в людных местах. Терапевт слега побледнел и, – Никас ужаснулся, – растянул губы в улыбке для дурачков. Такую ни с чем не спутаешь. Это была та самая улыбка для дурачков, с которой обычно происходит личное знакомство с Наполеоном.

– Как ты мог? – прошептал журналист ошеломленно.

– Никас, Никас, друг мой, не давай остаточному импульсу и нездоровому возбуждению взять над собой вверх. Тебе нужно успокоиться…

– Опять ты предлагаешь мне успокоиться! – выпалил Никас. – Я превращаюсь в герань! Подсохшую бабкину герань!

– Никас…

– К черту. Не желаю больше слушать!

– Никас, у тебя обычные скачки настроения, – посуровел Алексей Натанович. Журналист никогда еще не видел его таким не обтекаемым. – Это гормональная защита от стресса. Не воображай, пожалуйста, что ты первый рассказываешь мне, как просто лечить психические расстройства при помощи «русской рулетки». Я практикую четырнадцать лет. Каждый второй случай у меня связан с такими неожиданными озарениями, когда человек понимает, что я отнимаю у него время. Ведь ему не так уж плохо, как могло показаться. Он почему-то не задается вопросом: а в какой момент ему стало лучше и почему. Вспомни, как ты поначалу боялся даже солнечного света. И как мы это вместе преодолели! А теперь говоришь, что тебе помогут встряски? Они могут отбросить тебя назад, в самое начало пути! Я понимаю, что тебе хочется человеческих радостей, но сначала ты должен подготовить для них верную почву. Научится жить в мире с прошлым…

– Жить в мире с прошлым? – вдруг люто прошипел Никас.

Он сделался до того страшен, что терапевт не совладал с лицом.

– Жить в мире с прошлым ты говоришь, сонный пингвин? – журналист поднялся и навис над ним, словно восемьдесят килограмм сухопарой ярости. – Вот к чему я точно не стремлюсь.

– Ты должен прийти на следующий сеанс, – говорил Алексей Петрович, пока Никас накидывал пальто. – Не делай импульсивных поступков. Обдумай все как следует и приди на следующий сеанс. А сейчас отправляйся домой. Я, как специалист, настаиваю. Никас… Никас!

Хлопнула дверь.

Бабочка взмахнула крыльями и пропала среди переплетений плюща.

Аркас не знал, где именно до этого прохлаждались его внутренние ресурсы и сожалел, что они открылись только сейчас и так… резко. Очевидно, до этого момента его воля и энтузиазм отсиживались в районе желчного пузыря. Но теперь все было просто прекрасно. Появилась хорошая спортивная злость. Никас чувствовал, что он вошел в новый этап своего выздоровления. Галлюцинации были последним вздохом побежденной болезни.

Он справился.

Определенно.

Так держать.

Никас открыл пришедшее на телефон сообщение.

«Давай не будем затягивать. Возвращайся домой. Жду. Девел».

Сообщение было отправлено с номера… В действительности это сложно было назвать номером. Скорее набором загадочных пиктограмм, среди которых журналист смог различить обнимающихся крокодилов и нечто напоминающее крысиный череп. Он попытался активировать это странное сочетание как вызываемый номер.

Пошли гудки.

– Ну, где ты? – спросил хмурый вибрирующий голос.

Никас нажал кнопку сброса. Телефон, весело кувыркаясь, пролетел несколько метров и упал на газон. Его хозяин сидел прямо, крепко вцепившись в руль. Главное, не потерять настрой, твердил он про себя. Не потерять настрой. Все было так хорошо. Просто замечательно.

Телефон зазвонил, вибрируя в желтеющей траве. Почти сразу к нему начал подкрадываться неопределенной наружности маргинал, который терся поблизости.

Никас не выдержал и вышел из машины. Он поймал за шиворот отчаянного санитара газонов и отнял у него трубку.

Звонила секретарь Арнаутова.

– Да, я слушаю!

– Аркас? Ты сегодня можешь приехать в издательство? Дмитрий Сергеевич имеет к тебе официальный разговор. Срочный.

– Бога ради, на хлебушко!

– Что?

Никас оттолкнул бродягу, профессионально воспользовавшегося ситуацией, и бросил ему смятую купюру.

– Здравствуй Мария. Слушай, все в порядке. Нет, даже отлично! Я чувствую себя на двести процентов. Скажи Диме, что я вернулся. Я снова готов действовать!

– Да мне насрать, – откровенно ответила Мария. – Я кадровыми вопросами не занимаюсь.

– Ну, можешь хотя бы намекнуть, в чем дело? – прельстиво заговорил Никас. – Ты ведь много знаешь. Скажи хотя бы злиться он или нет.

– Он вполне доволен, – нейтрально ответила секретарь.

– Даже так?

– Да.

Ну, слава богу, подумал Никас. Хочет мне что-то поручить! Я как чувствовал. Удачный день. Удачный день!

– Передай ему, что я сейчас буду. Минут двадцать, это максимум.

– Хорошо.

Журналист опустил руку с телефоном и позволил себе выдохнуть.

Притаившийся за углом нищий внимательно наблюдал за странным светловолосым человеком. Он услышал, как снова зазвонил телефон и испуганно вжался в стену, когда мужчина издал отчаянный вопль. Бродяга съежился под его взглядом.

– И-и-ах, – его схватили за грудки.

– Ответь! – прохрипел светловолосый, глядя ему в глаза. – Ответь на звонок.

– Я же не знал шо ваш, не знал же! – слабо защищался бродяга.

– Ответь на звонок, получишь еще денег! Просто ответь и скажи мне, слышишь ли голос!

Светловолосый не шутил. Это можно было понять хотя бы потому, как звонко клацали его зубы. Бродяга покорно взял трубку и принял вызов грязным пальцем.

– Здрастье, – сказал он. – Алло-у. Алло, говорите. Алло-у?

– Ну? – спросил человек шепотом.

Маргинал с глубокомысленным видом поглядел вверх. Обмирая от нехорошего предчувствия, незнакомец сделал то же. В сером небе летали редкие вороны.

– Не слышно ничего, – сообщил испытатель. – Шипит. Не говорит никто.

Странный человек как-то сразу обмяк и отпустил его, отдав второй полтинник. Он закрыл уши ладонями и негромко сказал что-то вроде: настрой, главное настрой. И пошел обратно к машине.

– А телефончик-то, – окликнули его.

– Оставь себе, – мрачно ответил светловолосый.

И уехал.

Бродяга впал в искреннюю новогоднюю эйфорию.

Известно, что радость его была недолгой, но почему именно, история умалчивает. Возможно, это как-то связано с тем, что на его затвердевшую от грязи шапку села сиюминутно явившаяся бабочка.

Ее крылья стали крайне недружелюбной окраски.

Если бы издательство журнала «Экватор» описывал восточный поэт с халвой в бородке, могло бы получиться что-то вроде:

О, почтенное здание!

Пять раз ты наполнено достоинством и надежностью. Пять раз ты прекрасно, пять раз неповторимо. Пять раз я поднимусь по твоим стройным лестницам. Пять раз спущусь. Твои коридоры светлы и прекрасны ровно полоса восхода. Окна твои ясны и прямоугольны, как самые лучшие окна светлы и прямоугольны. А в туалетах всегда есть бумажные полотенца. Врата в твой желанный вестибюль, столь волнующий и жаркий, да распахнутся от удара ноги Никаса Аркаса.

Пожалуй, на этом поэт бы остановился, потому что вышеупомянутый человек выглядел недостаточно претенциозно для популярных эпитетов. Лучше всего его описал бы какой-нибудь мэтр остросюжетного триллера или ужасов.

Глаза Никаса светились болезненной манией, – написал бы он темной ночью, вдохновляясь странными звуками из собственного погреба. Рот скривился в странном смешении улыбки и отвращения. Виски увлажнил пот. Не обращая внимания на оклики людей, он двигался вперед, сжимая в руках…

Тут и мастер ужаса откинулся бы на спинку кресла, потому что топора у Никаса не было. Не было даже монтировки или остро заточенного карандаша. Только стаканчик с кофе. Никас, с влажными висками, сам уже не помнил, сколько кофе он выпил. Руки у него тряслись.

Возможно, с этого момента за повествование взялся бы автор, балующийся детективными историями, преимущественно второсортными.

Глотая горький отвратительно-бодрящий кофе, Аркас шел по коридорам издательства «Экватора». Черт, как же он не любил это место. Клерки-подлизы, бездари на насиженных местах, посредственность, отчаянно вцепившаяся в номенклатуру. Целующая табличку своего кабинета, пока никто не видит. Тьфу!

Кругом недоброжелательные рожи и подколки, от которых в мире каждую минуту умирает по комедианту. Остроумие в минус первой степени.

Никас надвинул шляпу на глаза.

– Эй, смотрите-ка, кто явился!

Знакомый голос. Когда рядом кто-то из начальства он обычно доносится с уровня задницы…

Ладно, это было бы уже слишком. В основном потому, что задирать Никаса никто не собирался. Даже Роман Белоголовцев был скорее неуклюжим товарищем, чем недоброжелателем. Он искренне считал, что своим циничным отношением помогает Никасу чувствовать себя конкурентоспособным коллегой, на которого обращают внимание.

Намерения у него были самые благородные.

– Ну как дела-заботы, Ник? – спросил он, загораживая дорогу. Он оценивающе посмотрел на сандалии Никаса, и продолжил: – Про зоопарки еще пишешь? Говорят, в Центральном родила кормовая мышь. Каков материалец, а? Ты бы не хлопал тут ушами, сгонял, осветил событие. Говорят еще, что мышат будут раздавать членам городской администрации! Я…

Роме пришлось ограничиться местоимением, потому что его схватили за горло и приперли к стене, как фанеру.

– Иди к черту со своими шуточками, – раздельно проговорил Никас, не реагируя на собирающихся вокруг людей и протестующий хрип Ромы. – Еще раз ты со мной заговоришь, козья морда, засуну в печатный станок. На роже у тебя будет передовица, на пятках – реклама.

Вокруг нарастал шум, кто-то пытался оттащить его, сыпались урезонивающие манифесты.

– Да ты чего, Аркас, он же по-доброму.

– Ник, ну успокойся, пожалуйста, ну Никас.

– Ой, он сейчас убьет его девочки. Мужики, ну сделайте что-нибудь!

– Да все нормально, видите, воспитательная беседа идет.

– (едва вполголоса) Ну да, а вдруг он окончательно…

– Замолчи ты!

– А с рукой-то у него что?

Никасу стало противно и стыдно. Он отпустил Рому и пошел дальше, скрипя зубами.

– Да все нормально, Ник, – прохрипел ему в спину Белоголовцев. – Я все понимаю. Стой!

Аркас остановился, потому что не сделать этого, было бы уже совсем непростительно. Нужно было извиниться и немедленно.

– Прости, – сказал он, глядя в сторону.

– Да ничего! – выдохнул тот, довольный как слон. – Ну и хватка у тебя до сих пор, брат! Я чего сказать-то хотел, мы тут с ребятами договорились пойти вечером в бар. У Андрея жена забеременела, он угощает! Они три года мучились, и теперь, вот, получилось. Ты давай, приходи. Серьезно, все за, хотят послушать истории…

Он осекся. И продолжил, осторожнее.

– Ну, какие расскажешь. Ты же все еще легенда.

Никас не знал, что на это ответить. Это было совсем уж неожиданно. Он и думать позабыл о всяких сходках и вечеринках. И об уважении.

– Не знаю, – сказал он. – Может быть.

– Ты подумай, – одобрительно сказал Рома. – Если что: в шесть на парковке.

– Я подумаю.

Никас ушел, чувствуя спиной взгляды. Отличная тема для шушуканья на весь день. Газета «Сплетня между делом». Срочно в номер: «Аркас начал бросаться на людей!».

В приемной было тихо. Мария сидела за своим столом, могуче ставя печати на документы. Это был секретарь. Ни в коем случае не секретарша. Другая школа. Никас не раз думал о том, что люди, принимающие на работу миловидных жриц из храма «девушка с приятными внешними данными ищет работу» многое теряют. Разумеется, они получают то, на что рассчитывают. Но ведь это смешно по сравнению с тем, что могла предложить Мария. Проще сказать чего НЕ могла. Не могла она провести открытую операцию на сердце и управлять самолетом. Все остальное можно было получить в течение пяти минут.

ЭТО она, между прочим, тоже могла. Проблема была в том, что…

– Приперся, наконец.

Хрясь!

Никас вздрогнул. Ему казалось, что для печатей, которые ставит Мария даже чернила не нужны.

…да, проблема была именно в этом.

Аркас услышал голоса, доносящиеся из кабинета.

– Привет. Он не один?

– Не один, – подтвердила Мария. – Но ты заходи. Сейчас самое время.

– Самое время для чего?

– Для наглядности. Заходи, не бойся!

Она нажала на кнопку коммуникатора и отрапортовала:

– Аркас здесь, Дмитрий Сергеевич.

– Пусть заходит, мы уже заканчиваем.

Никас посмотрел на Марию. Ее суровое лицо специалиста по горящим избам ничего не выражало.

Хрясь!

В кабинете главного редактора Никаса ждала следующая картина: Арнаутов пожимал руку какому-то хмырю в пижонском кардигане. Хмырь, при этом, сидел в кресле, а редактор – стоял, льстиво улыбаясь.

Это было что-то новое.

– Добро пожаловать в «Экватор», – говорил редактор тоном, который он использовал для сохранения спокойствия в умах ничего не подозревающих новичков. Этот хмырь, явно привыкший к пиетету и надбавкам, еще не знал, что через неделю на него буду орать как на всех остальных. А он будет слушать. Слушать и не возражать. – А точнее, на экватор. Теплее места не найдете.

Что-то, однако, подсказывало Никасу, что случай не простой. На его глазах заканчивалась церемония крупного вложения средств и надежд. На столе остывал дорогой чай, была выставлена трепетно хранимая редактором статуэтка из Новой Гвинеи, а сам Арнаутов надел костюм.

Костюм, подумал Никас. Костюм. Он что, проиграл ему квартиру в карты?

Хмырь тем временем тоже поднялся и они распрощались. Никас старался не провожать его взглядом. Когда за ним щелкнула дверь, Арнаутов указал на кресло и принялся допивать остывший чай.

– Невкусно и дорого, – произнес он критически. – Значит, мещански рассуждая, высший сорт. Так же и с этим чертом. Видал? Виталий Антонов. Номинант на Пулитцеровскую премию. Каждую статью пишет как последнюю. С таким, знаешь, апломбом и пафосом, но в меру.

– Ни разу не слышал, – ответил Никас из кресла. От запаха навязчивого и дорогого одеколона, тоже первосортного, мутило.

– Он новичок, восходящая звезда, – пояснил редактор, пряча свою статуэтку-фетиш обратно в сейф. – Начал, когда ты… закончил.

– Ясно. Не знаю, зачем ты меня вызывал, Дима, но я хотел поговорить как раз по поводу «закончил».

– Как это кстати, – оживился Арнаутов и принялся снимать пиджак. – Ничего если я при тебе переоденусь? Мы ведь с тобой почти как родственники.

– Переживу.

– Ха! Хорошее настроение у тебя сегодня, да? Мария! Тащи повседневное!

Секретарь моментально оказалась в кабинете, с выглаженными джинсами и выстиранным свитером. Ее Арнаутов о чувствах не спрашивал. Просто начал облачаться в спец-костюм суперскупердяя. Никас подумал о том, что Мария похожа на одного из почти вымерших викторианских дворецких, которые точно так же могли и готовы были ко всему ради своего господина. Они были даже лучше самураев, потому что не брезговали стирать прокуренные свитера.

– Я хочу вернуться на полную ставку, – начал Никас, глядя в окно. – К настоящим делам. Мне кажется, я только так смогу вернуть себе форму. Этот полупостельный режим, эти постоянные сопли у терапевта и страхи, – они меня доконают. Сегодня я понял, что лекарство от моей хандры только одно: через немогу вернуться в строй.

– Вот как, – с нескрываемым сомнением проговорил редактор.

Он надавил себе на левое плечо, будто разминая его.

– Знаешь, я совсем не на это рассчитывал. Я думал под «закончить», ты подразумеваешь… закончить. То есть, все. Баста.

– Нет, – неприятно поразился Никас. – А что я буду делать? Черт возьми, у меня даже в мыслях не было уходить.

– Хм, – буркнул Арнаутов и вжикнул молнией.

Никасу очень не понравилось это «хм».

Редактор закончил перевоплощаться. Из доброжелательного, учтивого и открытого, он превратился в требовательного, толстокожего и непроницаемого. Никасу показалось, что у него за минуту отросла недельная щетина.

Арнаутов сел в свое кресло. Мария осталась стоять по правую руку от него.

– Аркас, ты ведь понимаешь, что я не могу тебя вот так, с бухты-барахты отправить в командировку? Я себе не враг. И тебе не враг, – добавил редактор, подумав. – У тебя есть справка от врача, что ты полностью здоров или что-то похожее? Документ.

– Да я нездоров только потому, что меня держат под колпаком, постоянно напоминают мне, что я должен сидеть тише воды ниже травы. Я что, только так могу прийти в себя? Я нутром чую, что мне нужно действие!

Редактор посмотрел на руку Никаса, обмотанную носовым платком. На белом проступало красное. Потом Арнаутов заглянул под стол и увидел стыдливо поджатые ступни в сандалях.

– Да уж да.

– Что, да уж да?

– Слышал я про твои действия, – редактор сложил пальцы замком и заговорил по-дружески. – Слушай, хрен с ним с этим Белоголовцевым, он действительно кретин каких еще поискать…

– О господи, – Никас не мог поверить своим ушам.

Когда успели?! А, впрочем, Мария – это коллектор рассеянной информации. Ее способности в получении сведений граничат с предикторскими. Черт… Так вот почему он не прогнал ее сразу, приводить костюм в порядок. Оставил телохранителем.

– Не вздыхай, не маленький. Я говорю, что это не бог весть какое событие. У нас. Но что будет, если ты такое учинишь где-нибудь в США? А? С их-то законами? Тебя же за решетку упекут и меня заодно, потому что недоглядел, выпустил тебя.

– Я не сдержался. Ну, с кем не бывает?

– Согласен! Но в твоем случае, пока ты не получишь справку, всегда будет подтекст. Сам знаешь какой.

– Ну, какая справка, Дима, о чем ты говоришь? Я же не в психушке сидел. Ну, то есть, я был там… Но это была просто реабилитация!

– Хорошо, – редактор взял трубку. – Давай я позвоню твоему терапевту и спрошу, готов ли Никас Аркас лететь в США, Сербию, Бразилию. Да куда угодно, хоть в долбанное Перу! Что он мне скажет? А? Ну?

– Что не могу! – рявкнул Никас, и Мария напряглась как хищник перед броском.

– Вот именно, – мрачно проговорил Арнаутов. – Вот именно. Слушай, давай к сути. Я сделал для тебя все что мог. Ты сам знаешь, я сочувствовал тебе как никто другой. Будем называть вещи своими именами. Ты два года фактически висел у меня на шее. Я ждал пока ты пойдешь на поправку, но только не так, как ты сейчас это хочешь сделать. Выстрелить из большой пушки на луну. Никас, работники твоего нынешнего уровня мне не нужны. Шустрил у меня навалом. Я своего сына могу послать сфотографировать вылупившегося страусенка Васю. А на свой прежний уровень ты вернуться не успел.

– Что значит, не успел? – ледяным тоном спросил Никас.

– Виталий Антонов, – намекнул редактор.

– Ага-а-а.

– Точно так. Никас, я вижу, что ты не рад. Мол, ты приносил мне деньги, был главным добытчиком журнала, все тебя знали и любили, а как только тебя начало подтапливать, жадная сволочь Дмитрий Арнаутов, жадная и беспринципная, погнал тебя взашей. Ты жертва, Никас, я не спорю. Но некоторым приходиться не слаще, чем тебе. Одни превозмогают, другие становятся развалинами. Я верю, что ты из первых. Что эта твоя энергия – здорова, признак восстановления. Но она появилась у тебя позднее, чем требовалось. Ты, согласись, в последнее время почти перестал подавать признаки жизни… Дерзай. Возвращай себе мир. Однако, не в моей редакции. Ну не могу я из-за твоих предположений разорвать контракт с Антоновым.