Текст книги "Рука Одиночества"

– Никас…

– Ничего, он прав, – Альфа качнулся в сторону, но успел опереться рукой о фонарный столб. – Я облажался. Я, стрелять, запорол дело. Меня послали вас встретить, а я опять забухал, понимаешь, и нарвался на банду негатива.

Девел покачал головой.

– С ними была Жестокость.

– Я видел ее, – кивнул Альфа.

– Думаешь, их Максиме прислала с той же целью? Встретить нас?

– Если и так, – прима-образ снова курил невесть откуда взявшуюся сигариллу, делая короткие затяжки, – то лишь в качестве разведки. Жестокость – труслива. Стоило ей тебя увидеть, м? Агентов с ней было мало. Мне кажется, Максиме хотела убедиться, что ты кого-то привел.

Космический ветер легонько перебирал игральные кости на рогах Девела.

– Значит, ты не смог связаться с Интеллектуальным? – спросил Альфа. – Когда я уходил, там, стрелять, было военное положение. Очень много негативных сущностей. Нам сейчас как никогда нужна жер… Миссионер, стрелять, нам позарез нужен.

Девел поднялся.

– Да, – произнес он подавлено. – Я слышу голос Одиночества. Оно сильно как никогда.

Альфа мгновенно оказался на ногах. Он отошел назад, целясь в Девела из громадного серебристого пистолета.

– Что происходит? – взволновался Никас.

– Успокойтесь.

Мраморное лицо приняло мирные черты.

– Я владею собой. Пока.

Альфа кивнул и, ловко прокрутив оружие на сгибе указательного пальца, сунул его в кобуру. Одну из десятка.

– Когда я почувствую, что становлюсь опасен, то немедленно покину вас, – продолжал Девел. – Путь наш становиться все труднее. Вряд ли мы теперь доберемся до Интеллектуального скоро. Максиме запутает нас. Попытается задержать, если не остановить. Раз она пошла на такие подлые приемы, мы должны ожидать худшего. Альфа?

– Хм?

– Сопровождай нас. Если мне придется уйти, ты поведешь Никаса дальше. Ты обязан доставить его в город, понял?

– Стрелять, рога свои поучи…

Никас выдохнул в сцепленные ладони.

– Среди вас есть человек, – любезно напомнил он, – который, стрелять, немного, совсем немного, нуждается в информации. В объяснениях. Не в намеках. И не в подсказках. В объяснениях.

– Это прекрасно, – рассеяно ответил Альфа. – Между прочим, кое-чего в этой сцене не хватило.

Он внимательно глядел на ручей бензина. В нескольких сантиметрах от горючей жидкости тлела ветошь.

– Вот что значит, потерять концентрацию, – прорычал образ. – Придется сделать это самому.

– Что?

– Она должна была упасть в бензин.

– Что?!

Девел без лишних слов повлек Аркаса за собой.

Взрыв был такой, что островок буквально смело, оторвав от Пути. Раздробленные плиты, треснувшие стены, растерзанный металл, – все это разлетелось в разные стороны, с разным ускорением.

– Ничего не осталось от милого сердцу приюта, – довольно резюмировал Альфа. – Только шрам на краю дороги и шрам в душе.

Для неуязвимого героя, раненого прямехонько в самодовольство, Альфа вел себя довольно бодро. Конечно, он часто касался своего плеча, и был очень насторожен, но, в целом, Никас был приятно удивлен (как выяснилось позже: преждевременно). Альфа совмещал в себе черты многих киногероев и книжных протагонистов. Он, вероятно, успел поглотить персонажей не только сильных, но и сообразительных. Во всяком случае, он часто срывался на ироничный, просвещающий тон.

Альфа избавился от своего продырявленного плаща и куртки и щеголял теперь в белой майке. Его в руки были синими от многозначительных татуировок. Иногда лицо образа неуловимо изменялось. Пробивались новые черты, вроде носа, усов или безобразных шрамов.

Альфа объяснял это тем, что некоторые меньшие образы в нем конфликтуют и постоянно находятся в состоянии борьбы. С этого простого ответа началась их беседа.

– Все прима-образы страдают этим, – говорил Альфа, глядя в спину идущему впереди Девелу. – Но мне гораздо проще. Мои интерпретации похожи, а вот старине Ди, стрелять, приходиться очень туго. Его оригинальная идея – шутника и интригана давно не получает подкрепления. Осталось столько-то людей, которые еще помнят о его настоящей природе. Ничтожно мало. Интерпретация вселенского зла тянет на себя одеяло. Рано или поздно наступит понедельник очень тяжелой недельки для нас всех. Девел – хороший друг, но врагом будет ужасным.

– Поэтому ты наставил на него пистолет? – спросил Никас, тоже наблюдая за проводником.

– Да, – досадливо подтвердил Альфа. – Иначе нельзя. Никогда не знаешь, когда его потянет. Во мне пытаются ужиться сотни низших идей. А в нем борются две чрезвычайно сильные. Но одна – просто реликт. Анахронизм. Сидит в глухой защите. А вторая постоянно крепнет и наступает. Понимаешь?

Никас кивнул.

– Расскажи мне об Одиночестве.

Прима-образ поморщился. Медленно и неохотно он заговорил, делая паузы между фразами.

– Оно очень древнее. Как Девел. А старик тут почти с самого начала. И эта гадина была первым, что тот увидел, как только глаза свои мраморные протер. То есть, она еще постарше его. Оно не такое как мы или вы. Не материальное, но и не порождение страсти. Что-то среднее. Чуждое. Неизвестное. Главная опасность Одиночества в том, что оно делает человека более восприимчивым, беззащитным перед негативом. Большинство страстей в нем становятся болезненными, угнетающими. Негатив растет в десятки раз быстрее.

Никас представил необозримые поляны черной плесени, которая ползет как стая кочевых муравьев, пучится, вздыбливается, захлестывает все на своем пути. И тысячи загнутых челюстей впиваются в чувства, вызывая уныние или гнев.

– И еще, – Альфа посмотрел на журналиста, словно сомневаясь, нужно ли говорить. – Сами наши темные собратья не виноваты в том, что они таковы. За них выбрали, понимаешь? Большинство из них даже не образы, не сущности, а просто жестокая страсть испытанная человеком. Безликая, бесформенная, но очень опасная. Я их, стрелять, не оправдываю, просто говорю, как есть. Их легко понять. А вот Одиночество… Непонятно разумно оно или нет. Намеренно оно поступает так, как поступает или нет. Все, что нам известно: рядом с ним даже самый светлый образ, самая добрая страсть, превращаются в кошмар. Короче, жопа, понял, да?

– Понял. Жопа. И что, его никак нельзя одолеть? Только сдерживать?

– А сам как думаешь? – хмыкнул Альфа. – Часто люди на твоей памяти говорили, что они одолели Одиночество?

Нет, подумал Никас. Где уж там. Оно действительно всегда рядом. Бывает, что все хорошо, ты на волне, деньги за статью уже пришли на счет. Люкс в пятизвездночном отеле твой еще на три дня. Девушка, которая в нем спит, твоя, пока ты не слинял. Ты доволен выполненной работой, стоишь на балконе, смотришь на океан, слушаешь прибой. Ш-ш-ш-р. Ш-ш-ш-р. У тебя все есть. Возможность самовыражаться, возможность любить, возможность прямо сейчас, полупьяным, безудержным, добежать до этого океана и задать ему, сукину сыну, трепку. Блавать брасом, назло его дерзким волнам, взбаламутить его сильными руками, вспенить могучими ногами. Всех крабов со дна поднять, чтобы они плавали как маленькие блюдца, растопырив в ужасе клешни.

Что б все тебя знали!

Что-то бесшумно, но весомо подходит сзади. Как большая кошка. Только это не кошка. А беспокойство. Кто тебя знает, Никас Аркас? Как человека, а не профессионала. Оля? Так ты ведь ей постоянно врал. Насчет всего. Где был. С кем был. Что при этом чувствовал. Постоянно скрывал свои мысли, страхи, травмы. Сочинял какие-то подробности из жизни, просто радуя внутреннего фантазера. Она знает какого-то другого Никаса Аркаса. С ним у тебя общего не больше, чем с той цацей, которая дрыхнет позади, в номере, на скомканных простынях, распластавшись как чудная жар-птица.

И горят красными пятнами засосы на прекрасной попке.

А у тебя в голове горит, как жало паяльника, одна простая мысль. Ты один. Один. Настоящих друзей у тебя никогда не было, на всех ты смотрел как на третий сорт, потому что сам всего добился. Сам поступил в университет, сам искал темы для статей, сам оттачивал слог, ночами напролет. Потом бродяжничал по белому свету с драным рюкзаком, писал обзоры на хостелы, ночлежки, картонные коробки. Где подешевле выспаться, да так еще, чтоб не сняли во сне последние драные кеды. Мелочи, секреты, хитрости. Одновременно с этим советы для домохозяек, просто для того, чтобы было веселее и задорнее бомжевать. Сколько кабачков положить в овощные котлеты? Как сказать мужу, что ты хочешь второго ребенка? Сорок лет – приговор или начало? Чистое творчество. Мастерское перевоплощение в женщину двадцати девяти и девяти лет, осчастливившую трех мужей, ведущую несколько личностных тренингов для золушек, потерявших в себе принцессу, а потому опытную, проницательную и, как мать четверых детей, добрую и терпеливую.

И подписываешься каждый раз: «ваша с головой, Марианна Ашбель».

Так-то, сукины дети.

Κύριε

И ведь читали. Хвалили котлеты, благодарили за советы, мчались обновлять гардеробы на юбилей.

А потом тебя, наконец-то замечает ежемесячный журнал. Не из-за кабачков, конечно. Им нравится любовь к деталям, которую они видят в твоих обзорах. И стиль ничего такой, задорный, веселый…

И вот ты наверху. Спустя годы. Спустя тысячи неудобств, лишений и жертв. Ты буквально презираешь тех, кто вздыхает ступенями ниже, потому что только это сейчас и приносит удовольствие. После нищенского существования с матерью, которая не могла отпустить смерть отца. Насмешек преподавателей и одногруппников (куда лезешь выскочка?). Ограблений во время путешествий по злачным районам. А как еще привлечь внимание к материалу? Только самое мерзкое, опасное и правдивое. Но, конечно, не без преувеличений. Все любят специи.

Но вот ты напрезирался вдоволь. Ощутил себя всемогущим. Нужным. Талантливым. Есть планы на вечер? Ты постоянно был настолько напряжен, подозрителен, недоверчив, что никому не дал узнать себя настоящего. Даже мать уже давно не знает тебя, ты слишком изменился, и не сказал ей об этом. Помогаешь ей деньгами, но приезжаешь раз в год. Вы молчаливо стоите у могилы отца, а потом, так же молчаливо едите ее фирменное клефтико. Точнее ешь ты, а мать сидит напротив, глядит на тебя, и все повторяет: ты так на него похож. Так похож. Вылитый Алексис.

Потом она начинает плакать.

Быть может, она никогда тебя и не знала. Ты просто был странным подарком от мужа, который она сохранила с благодарностью и обожанием. Но о котором никогда не просила.

Есть… Был еще Валентин. Но там было взаимоуважение. Никас знал, что тому тоже несладко пришлось на пути к признанию. Они ценили друг в друге упорство и профессионализм. И, как это ни странно, скрытность. Как два хитрых лиса, оценившие хитрость друг друга.

И это только его восприятие Одиночества.

– Пулей его не взять, – продолжал Альфа. – Даже серебряной. Можно соврать, что победил его. Завел щенка. Или напился до беспамятства. Только и у щенка и пьяного упоения есть срок годности.

Никас согласился про себя.

– А как Девел догадался, что нужно приносить в жертву материальных людей? – спросил он.

– Он через сны советовался с вашими магами. Шаманами. В общем, с одаренными людьми. И ты знаешь, семь бед – один ответ. Люди обожают вырезать друг другу сердца. Это понижает артериальное давление. И у палача и у жертвы.

Заметив выражение на лице Никаса, Альфа хохотнул:

– Да ладно, я просто тебя подкалываю. На самом деле, раз Одиночество что-то среднее между материей и страстью, его решено было бить одновременно силами двух сильнейших представителей наших реальностей. То есть Девелом, и каким-то великим воином из материальных. Бить договорились на нашем поле, потому что в материи пришлось бы для этого уничтожить всех людей до единого. Вариант был так себе, согласись. Поэтому, Девел и одаренные представители материи смогли, при помощи невероятного усилия воли и страсти, открыть проход между реальностями. Девел решился взять только самого сильного, так как не хотел, чтобы у нас тут носились орды материальных. Это могло непредсказуемо повлиять на Многомирье, разозлить многие сильные сущности, а так же подвергнуть смельчаков опасности стать одержимыми злой страстью.

Альфа перевел дух. Скурил сигаретку. Отпил немного из фляжки. Сделал сальто с места. С невероятной быстротой отжался на кулаках около сотни раз.

– Итак, – он глубоко вздохнул. – Будучи вдвоем, мстители настигли Одиночество. Начался долгий, изнуряющий бой. В конце концов, Девел ослаб и рассредоточился. Совсем ненадолго. А когда возродился, то увидел своего материального соратника и сразу все понял, хоть и не вспомнил. Тот приковал к себе извечного врага. По какой-то причине Одиночество не могло оставить человека и следовало за ним по пятам. Тогда решено было закрыть их в глубочайших катакомбах Интеллектуального, чтобы присутствие извечного врага ощущалось как можно меньше.

Прима-образ помолчал, собираясь с мыслями.

– Опытным путем выяснилось, что человек может терпеть такое соседство тридцать три года. В среднем. У нас тут время течет по-другому, и более свободолюбиво, но Девел смог настроить внутренний будильник так, чтобы всегда забирать новую жертву вовремя. Иногда, конечно, случались накладки. Одиночество вырывалось раньше. Из-за этого в вашем мире безумие страстей доводило нации до вооруженных столкновений, геноцида, полного озверения. А потом все это появлялось здесь.

Никас остановился и схватился за голову.

– Что? – спросил Альфа.

– Ты что хочешь мне сказать? – спосил журналист еле сдерживаясь. – А? Что мне действительно придется умереть? Я не хочу, понимаешь?! Даже ради того, чтобы не было новой мировой войны!

– Понимаю, – кивнул образ. – Мне ведь тоже, знаешь ли, до звезды, будет она или нет. Проблема в том, что ты уже здесь и никак обратно не выберешься, если Девел этого не захочет. Так что пошли, прогуляемся. Стоять тут бесполезно.

Бесполезно, – повторил Никас про себя. Бесполезно. Что ж, мачо прав. Если все это наваждение, то, рано или поздно, я приду в себя. Нужно следить за тем, что происходит вокруг. Возможно, мое больное сознание пытается что-то сказать мне. Кроме того, профессионал я, или нет? Пешие путешествия по незнакомым местам: разве не это моя жизнь? Разве не этого я хотел совсем недавно?

Он снова последовал за сущностями. Что-то еще не давало ему покоя. Ухваченная ранее реплика.

– Вы упоминали какую-то Максиме. Кто это?

– И зря упоминали! – крякнул прим. – Не бери в голову. Со временем узнаешь, но не от меня. Я не хочу об этом говорить.

Никас поворчал, но решил, что у него и так уже голова кружится. Нужно откусывать от этого пирога с неприятностями кусочки поменьше.

– Ты не думай, Девел не просто так тебя оставил, – сказал вдруг Альфа. – Он, стрелять, ударил, когда смог. А за себя не бойся. Тебя они даже тронуть не смогут, потому что ты из Материи, понимаешь? Выдуманные пули тебе не страшны.

– Ты в этом уверен? А почему ты крикнул мне лечь на пол?

– Потому что у меня, стрелять, не было времени объяснить тебе, как все работает. А работает оно так: если ты будешь думать, что идея пули может тебя ранить, то она действительно проделает в тебе дырку. Понимаешь? В Многомирье, ты – существо привилегированное.

– А как это происходит у вас? – спросил Никас. – Вы можете умереть?

– Рассредоточиться, – поправил Альфа. – Это как смерть, но на время. Неопределенное. Зависит от того, насколько часто о нас вспоминают. Сильные сущности возрождаются, но уже… Немного другими. Мы можем вообще ничего не помнить из того, что было раньше. Но нас необъяснимо тянет к знакомым местам или сущностям, с которыми мы водили дружбу. Слабые – медленно разлагаются, пока не станут нейтральными страстями.

– Колесо Сансары, – произнес Никас.

– Да, между прочим, вы это у нас подсмотрели, стрелять, – заулыбался Альфа. – А в целом, страшнее для нас даже не забвение, если вдруг все люди и образы забудут о нас, а разделение сущности…

После этих слов, будто только того и ожидая, из Альфы вдруг вырвался какой-то мрачный тип в ковбойской шляпе и рубашке навыпуск. От слабости он упал на асфальт, но тут же вздрогнул всем телом и принялся вырывать застрявшую в Альфе ногу.

– Клейтон! – воскликнул тот. – А ну назад, сучий сын! Дохловат ты для самостоятельного существования!

– Ты оступился, Альфа! – дерзко рявкнул Клйтон. – Теперь я сам по себе! Отпусти меня!

Он принялся вырываться с утроенной силой, загребая пальцами снег. Никас в это время предусмотрительно принял позу человека, увидевшего, как его кошка потрошит пойманного щегла.

Между двумя образами, тем временем, началась потасовка. Они мутузили друг друга с потрясающей зрелищностью. Если бы их не связывала своеобразная пуповина, роль которой играла правая нога Клейтона, бой можно было бы назвать красивым.

– Альфа, тебе помочь? – осведомился Никас, осторожно перемещаясь по периметру битвы.

Девел не остановившись, даже не обернувшись, брел дальше.

– Не лезь, – пропыхтел Альфа. – Это только между мной и…

В этот момент Клейтон удачно извернулся и ударил прима локтем по зубам. Потом ловко заломил ему руку и смог вырываться окончательно. Тяжело дыша, он оттолкнул Альфу и поднялся на ноги, пробежав на карачках.

– Нет! – взвыл Альфа. – Я не дам тебе уйти! Не заставляй меня, Клейтон!

Тот бежал по дороге вперед, то ли пытаясь исчезнуть, то ли просто искажаясь от слабости. Альфа выхватил пистолет.

– Эй, ты чего это удумал? – возмутился Никас. – Не доставайся же ты никому, так что ли?

– Не вмешивайся, материальная сволочь! – мушка замерла.

Материальная сволочь вмешалась. Никас пнул по руке Альфы, но промахнулся: тот убрал руку и выстрелил в воздух. Потом еще раз. Злобно зашвырнул оружие в космос и грязно выругался.

– Да что ты понимаешь? – прохрипел он злобно. – Ты жертва! Какого черта ты задаешь вопросы, да еще и вмешиваешься в наши дела? В мире страстей царит закон джунглей. Сильный поглощает слабого. Страсти питают сущностей, сущности – корм для прима-образов. В этой священной пирамиде нет места ложному гуманизму. Он неуместен и вреден! Ты хоть понимаешь, что теперь начнется? Они все, стрелять, начнут ломиться наружу. Я дал сбежать одному, а все остальные решат, что я расклеился!

– А разве нет? – спросил Никас. – Пока все, кого я здесь встречаю, сами напоминают жертв.

– Ты слишком много, стрелять, себе позволяешь, – рассвирепел Альфа.

Он оказался вплотную к Никасу. Тот вдруг понял, что обидел дистиллят крутости и эссенцию непобедимости, но виду не подал. Лишь позволил нескольким мурашкам выступить за ушами.

– По сравнению с теми молчаливыми агнцами, к которым вы привыкли, возможно, – он невозмутимо глядел в зеркальные стекляшки, под которыми, наверняка, желтели глаза убийцы. – Но я – необычная жертва. И не буду безропотно наблюдать за тем, что происходит вокруг меня.

Альфа долго сверлил его невидимым взглядом. Никас стиснул зубы, ожидая если не удара, то, по меньшей мере, тычок. Но альфа вдруг нагло осклабился и похлопал по плечу.

– Мне нравиться твоя позиция, – сказал он, с ноткой одобрения в голосе. – Но ты не понимаешь, как устроены прима-образы. Мы – большая колония с коллективным разумом. Что бывает с большой человеческой колонией, когда в ней слабеет власть? Революция, восстание, переворот. Я не раз уже оказывался в подобной ситуации. Но сейчас не время, парень. Понимаешь? Примам нельзя сдавать позиции, когда негатив что-то затевает.

– Ладно, я признаю, что полез не в свое дело, – ответил Никас, внутренне поражаясь своему вызывающему хладнокровию. – Я буду осторожнее.

Альфа ткнул его кулаком в плечо, и неповторимо, словно тысяча одинаковых персонажей, посмеялся.

– Ты ничего, Никас – сказал он. – В тебе есть грамм двести чего-то такого. Может, ты еще натворишь дел. Пойдем. Девел опасно отдалился. Нагоним его.

Глава 4

В холодном доме, обжитом пустотой и пылью, громко тикали часы. Часы, отсчитывающие время с момента неизвестного, никем не замеченного. Металлические удары, которые становились то оглушительными, то едва слышными, никогда не прекращались. Могли быть быстрыми как дробь, а то медленными, как сердцебиение зимующей лягушки.

Не было места в доме, где удалось бы скрыться от этого тиканья. Оно бродило как призрак, проверяя каждый угол, заглядывая в мельчайшую щель. Оно искало слушателя. Своего единственного слушателя.

Максиме поднялась со своего темного трона, – офисного стула с обломанными подлокотниками. Тихо шуршали экраны, мерцающие на стенах комнаты. По полу, влекомый неощутимым сквозняком, метался один единственный пожелтевший тополиный лист. С потолка, оклеенного пустыми засвеченными фотоснимками, навевая тоску, тускло светила лампочка без абажура. Ее безуспешно, с механичностью часов, таранил седой мотылек.

Максиме подошла к окну. Она выглянула наружу, схватившись за решетки длинными смуглыми пальцами. Для этого пришлось встать на цыпочки.

Дом запутался в голых ветвях дряхлого дуба, застывшего посреди скалистого вулканического горба. Кругом, насколько хватало взгляда, лежали во тьме бетонные равнины, заставленные вышками электропередачи. За ними проваливался вниз горизонт. Крохотная планета дрейфовала в космосе, не приближаясь к звездам.

Снаружи подул ледяной ветер. Дом заскрипел высохшей скорлупой, ему вторили серые от старости сучья. Часы мгновенно взбесились. Они принялись лязгать, как заводские молоты, чтобы заглушить посторонние звуки. Максиме отошла от окна и схватилась за голову. Когда она уходила слишком далеко от своего дома, часы начинали громыхать с тяжестью сталкивающихся континентов. Чем дальше, тем громче. Тиканье никогда не прекращалось. К нему невозможно было привыкнуть.

Проклятый Девел. Он притащил эти часы. И приказал им мучить Максиме, чтобы удержать на месте. Настроил их так, чтобы они всегда звали ослушницу назад, не давая уходить от дома слишком далеко. Они были неразрушимы. Пока что.

Из комнаты наружу вело несколько дверей. Прижавшись к ним щекой, можно было услышать гомон множества людей. Однако за ними всегда оказывались пустые подъезды и затхлые коридоры. Держась за голову, Максиме использовала вторую дверь справа, чтобы попасть в крохотную прихожую, где на длинной вешалке с двенадцатью крючками, висели потертые плащи. Это было самое угрюмое место в доме. Пол был каменным, влажным, по нему осторожно шмыгали серые пятна. С потолка капало, тьма сонно шевелилась в углах. Оплывшие свечи шипели как змеи, ютясь где попало. Сверху спускалась неровная лестница с покосившимися ступенями. Там был чердак, занятый тошнотворным страхом.

Великий и ужасный Пророк негативных страстей отворила тяжеленную железную дверь. Снаружи было морозно. Максиме спустилась вниз по лестнице, прибитой к стволу дерева, и ступила на шершавую вулканическую породу. Часы все время окликали ее. Громче и громче. В неумолимом «тик» и неизбывном «так», слышалась ревность, злоба и садизм.

Максиме вышла на бетонную равнину. Лес металлических башен искрил наверху. Под ногами лежала асфальтовая дорога, припорошенная снегом. Она вела к Интеллектуальному. Месту, которое Максиме ненавидела даже сильнее тиканья. Там ее хладнокровно скормили Одиночеству, не зная, к чему это приведет в итоге. Позитив не верил, что его могут призвать к ответу. Не предполагал, что правосудие может обернуться против него. Ведь быть извечно правыми, это привилегия светлых сущностей.

Но Девел был не прав, когда воспользовался ее отчаяньем. Он был не прав, когда не сказал ей, насколько это будет болезненно. Хотя, будем справедливы в ответ: передать такое на словах невозможно.

Все знакомы с Одиночеством. Боги разбивали себя вдребезги, чтобы вечная жизнь не превратилась в вечное заключение внутри себя. А ведь они могли добиться взаимности от целых народов. Их любили и почитали, как того же Девела, но холодные пальцы, стоящего позади монстра, всегда стискивали плечо. Вопли тысяч молитв, не могли заглушить шепот покалывающий затылок. Что тогда говорить о маленьких теплых скорлупках, называемых людьми?

Максиме была знакома с Любовью. Они часто беседовали где-нибудь на нейтральной территории о том, как их сущности связаны друг с другом. Любовь говорила о том, что достаточно ее одной, чтобы прогнать большую часть Одиночества. Максиме не спорила. Ей достаточно было обратить внимание на формулировку. «Большая часть» А что делать с оставшейся? Что делать с признаками десинхронизации? Ссорами? Насилием? Расхождением интересов? Изменами?

– Оно становится только сильнее после этих недолгих катарсисов.

Любовь это не интересовало. Главное, говорило она, это расцвет, первые, изумительные порывы. Ради них и затевается вся эта беспокойная возня. А потом наступает привыкание. Это неизбежно, – признавала Любовь.

– Даже во время своей ложной эйфории, они не забывают. Сколько унизительных вопросов и подозрений, опасений, недоверия. Ты любишь меня? Сильно? А как сильно? Это похоже на трагедии случайных чисел.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – томно шептала Любовь на ухо Максиме. – Единственное лекарство от него, это полная гармония страстей. Но это случается так редко. Невыносимо, оскорбительно редко! Тебя послушать, так люди должны большую часть жизни проводить за тщательным анализом себе подобных, чтобы выяснить, кто подходит им согласно какому-то несуществующему уравнению.

– Я вовсе не это хочу сказать. Я хочу сказать, что от него нет спасения. У меня нет спасения. Есть только один шанс. Один шанс, против тьмы неудач.

Дорога вскоре привела Максиме в другой виток воображения. Посреди белого песка, белых костей и белого сияния, остановилось она возле разбитого корабля, наполовину проглоченного барханом. Вскарабкалась на него и принялась ждать. Оглушающая жара плавила воздух: громоподобное тиканье взбалтывала ее как цемент. Солнце, застывшее на выцветшем небе, едва заметно мигало.

– Я слышу. Слышу.

Из-за бархана показалась Жесткость. Грузно ступая, она избавлялась от ненужных пластин, пока не стала тонкой яростной фигурой, открытой раной на фоне пустыни.

Максиме наблюдала за тем, как белое становиться черным, бурым и кроваво-красным. Армия негативных сущностей наступала со всех сторон, поднимая самумы. Они пришли сюда услышать слово Пророка Объединения. Они всегда приходили, стоило Максиме покинуть свою уединённую планету.

– Он привел жертву, – сказала Жестокость.

Максиме улыбнулась.

– Понятно. Неужели прошло уже тридцать лет? Хорошо, что мы здесь не стареем. А что сам Девел?

– Скоро он будет ваш.

Монотонный гул нарастал вокруг, это роились злобные замыслы. Они жужжали как трупные мухи, застя сияние белого солнца. Песок взмок и разбух от кровавой слизи. Максиме глядела на сливающиеся ряды своей армии. Жуткое, изощренное зло полностью покрыло бесконечные барханы. Рев становился оглушающим, тиканье рассекало его. Образы-гиганты шагали вперед по остановившемуся войску, давя и проглатывая меньших. То и дело вспыхивала грызня и яростные бурления за право оказаться ближе к Пророку. Накапливающаяся энергия рыжими молниями била в небо, заплывающее мелкими страстями. Столпы света истончались и дробились, сумрак расползался как холодная влага.

Это происходило долго, настолько велика была масса негатива. Максиме ждала, хотя часы звали ее.

Силы, которая скопилась в этой погибающей реальности, хватило бы для того чтобы выжечь, разрушить сознания миллионов людей. Но условные числа не интересовали Максиме.

Когда время пришло и вокруг корабля не осталось белого песка, пророк сказала:

– Замолчите.

Почти однородная масса, раздираемая взрывами негатива, полыхающая километровыми разрядами зла, замерла. Ее обезличенный вой, стенания, вопли и угрозы, злорадный смех и звериный рев, затихли, всосались обратно в черный океан.

Максиме ловко вскарабкалась на мачту. Рука Одиночества помогала ей двигаться со скоростью ящерицы. Держась за верхушку, пророк отклонилась вбок и негромко заговорила:

– Я приняла решение. Мы уничтожим Многомирье.

Тьма согласно взвыла.

– Я бродила по нему достаточно долго, – продолжала Максиме. – Так долго, что мне успели привести замену. И могу сказать точно, другого выхода у нас нет. Никак иначе не закончить войну, которую начали люди. Окрасив вас в темные цвета, они обрекли на страдание бесчисленные множество сущностей. Вы, называемый злом, гонимые, порицаемые, какой был у вас выбор? Человек взял у Многомирья чистую энергию страсти и осквернил ее ненавистью, жадностью, бессердечием. Он вернул вас сюда, под презрительные взгляды позитива и сказал: будьте вы прокляты.

Тьма бесновалась, разделяя эти слова.

– Но теперь довольно. Я обладаю силой, которая разобьет цепи вашего старшего брата. Сильнейшую негативную сущность. Он поможет нам пройтись по всему Многомирью в очистительном походе. Ошибка, допущенная давным-давно, будет исправлена. Материи и Многомирью нельзя было встречаться. Мы уничтожим связь между нашими реальностями и вернемся к спокойному существованию. Ваш дом со временем снова станет круговоротом нейтральной энергии, а наш – перестанет страдать от страстей.

– Да, – ревел темный океан. – Да, Пророк! Говори так!

– Я обладаю силой, – повторила Максиме. – А враги наши, наоборот, слабеют. Скоро Девел, лицемер, шут, служанка светлых сил, обратится в Террор. Он уже на грани. Негативная половина его сущности знает о моих планах и поддерживает их. Террор поможет мне избавиться от часов, и я вольна буду дойти с вами до самого конца. До нашего общего спасения!

– Сделай нас единым, Пророк! Сделай нас единым!

Максиме еще долго говорила, объясняя, как именно будет захвачено Многомирье. Время шло. Так же долго необозримая армия покидала оскверненную реальность. Пустыня превратилась в гниющее болото, источающее смрад и миазмы болезней. Солнце потускнело и покрылось бурыми пятнами. Небо растрескалось и осыпалось.

Жестокость ушла, чтобы вести свою часть негатива на ничего не подозревающие миры. Пророк сидела на корме и ждала. Она чувствовала опустошенность и старую боль, возвращающуюся на свое привычное место: в ороговевшую рану-колодец на груди, все еще кровоточащую и чувствительную. Одиночество не терпело пренебрежительного отношения. Стоило Максиме отвлечься, боль пряталась и ждала. Она злилась и копила силы. А потом выползала обратно, словно щупальца из-под камней.

Осколки неба шумно разбрызгивали густеющую жижу. Она бурлила, шипя и испаряясь.

Через некоторое время к Максиме явился последний гость. Гостья.

– Какой чудесный здесь пейзаж!

– Да. Здравствуй, Ложь.

Миссионер и его проводники остановились там, где Путь перешел из асфальта в грунтовую дорогу. По бокам от нее высились гигантские освежители воздуха в форме елок. Свернутые из газет и журналов березы. Согнувшиеся под собственным весом салфеточные клены. Это был лес, уходящий куда-то в другой мир. Тихий и неприветливый. В нем росли уродливые искусственные подсолнухи, множество парафиновых грибов и ярко цветущих табличек с надписями: «дайте лесу шанс!», «переработка, не уничтожение!», «люди – часть природы», «пожалуйста, найдите компромисс!».