Текст книги "Пугачев и его сообщники. 1774 г. Том 2"

Вытесненные из Каргалы батальонами Толстого и Аршеневского, сообщники самозванца отступили три версты и заняли пильную мельницу, находившуюся на берегу реки Сакмары, между Каргалой и Сакмарским городком. Тогда князь Голицын приказал полковнику Бибикову занять высоту, лежавшую левее дороги, где и были выставлены подоспевшие орудия, шедшие в хвосте колонны. После нескольких удачных выстрелов мятежники обратились «в наглый бег» и были преследованы полковником Хорватом на протяжении восьми верст. Пугачев хотел удержаться в Сакмарске, но гусары столь стремительно преследовали бегущих, что на их плечах ворвались в город. «Самозванец, – доносил князь Голицын[321]321
  В рапорте Бибикову от 3 апреля 1774 г., № 582 // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.


[Закрыть], – как всегда имел готовых лошадей к побегу, подхвата четырех заводных, бежал по дороге на Пречистенскую крепость. Полковник Хорват не упустил его догонять столько, сколько дозволили силы усталых лошадей, по не мог достичь». Толпа Пугачева была окончательно разбита и рассеяна; мятежники бежали в разные стороны; «всякий старался как бы поскорее уйти, – говорил Максим Шигаев, – отчего и стеснились так, что друг на друга давили»; многие прятались по разным местам, были отыскиваемы войсками и забираемы в плен. В числе последних были и главнейшие пособники самозванца: Максим Шигаев, Иван Почиталин – секретарь Пугачева, Максим Горшков – привилегированный его писарь, Тимофей Падуров, солдат Жилкин и многие другие[322]322
  Показания Максима Шигаева и Ивана Почиталина 8 мая 1774 г.; Показание Ивана Творогова 27 октября 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 505 и 506. Рассказ об этом сражении, помещенный в записках Пекарского (Москвитянин, 1841, ч. III), не вполне верен.


[Закрыть]. Все число пленных простиралось до 2813 человек, убито было 400 человек, в числе коих, надо полагать, был и пропавший без вести председатель пугачевской коллегии, старик Андрей Витошнов. В Сакмарске захвачено девять пушек, одно знамя Симбирского батальона, отбитое у полковника Чернышева, несколько значков, весь обоз, провиант и фураж. Вся потеря в отряде князя Голицына не превышала восьми раненых кавалеристов.

С толпой не более как в 500 человек[323]323
  По показанию Пугачева, у него в это время было: 100 человек яицких и илецких казаков, 100 человек заводских мужиков и 300 человек татар и башкирцев (Показание 4 ноября // Гос. архив, VI, д. № 512).


[Закрыть] Пугачев бежал «не кормя, во всю прыть, до Тимашевой слободы. По приезде в ту слободу только что накормили лошадей, то поскакали опять и, приехав в Тагилу, ночевали». Только теперь опомнился самозванец и стал считать, кто из главнейших его приближенных с ним остался и кто от него отстал. Недосчитавшись многих, он решился до времени скрываться в Башкирии и отправился в дом башкирского старшины Кинзи[324]324
  Рапорт подполковника Милковича Бибикову от 6 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.


[Закрыть].

Надежда пробраться в Яицкий городок была навсегда покинута, так как на освобождение его шел уже отряд генерала Мансурова.

Глава 10

Положение отряда полковника Симонова в Яицком городке. – Переговоры казаков с гарнизоном ретраншемента. – Письмо Симонова атаману Каргину и ответ на него. – Тяжелое положение гарнизона. – Прибытие отряда генерала Мансурова. – Освобождение защитников от осады. – Кончина А.И. Бибикова. – Возвышение Г.А. Потемкина.

После переговоров капитана Крылова с Афанасием Перфильевым[325]325
  См. главу 4, с. 68.


[Закрыть] в Яицком городке не происходило ничего особенного. Обе стороны наблюдали друг за другом, сидя за укреплениями. 9 марта полковник Симонов произвел вылазку, но она не увенчалась успехом, и он снова и на долгое время заперся в ретраншементе.

Ободренные этою неудачею, казаки старались, при помощи убеждений, склонить гарнизон к сдаче, и 14 марта над ретраншементом поднялся бумажный змей, к хвосту которого был привязан конверт. Как только он достиг известной высоты, нитка была обрезана и змей упал внутрь укрепления. В доставленном таким способом письме казаки от имени Пугачева просили полковника Симонова и его команду удержаться от вылазок на будущее время, не производить напрасного кровопролития и лучше покориться, обещая в противном случае зверояростной местью»[326]326
  Рапорт полковника Симонова Военной коллегии от 19 мая 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.


[Закрыть]. Хотя в ответ на это в собравшуюся толпу и было пущено несколько гранат, но положение Симонова и его гарнизона в это время было очень трудное: продовольствия оставалось не более как на десять дней и по необходимости пришлось уменьшить его выдачу. Солдатам выдавали по четверти фунта муки при изнурительной работе. Половина людей была всегда в ружье, а другой позволялось дремать сидя; «холод и голод, – говорит участник[327]327
  Отечественные записки, 1824, т. XIX.


[Закрыть], – приводил нас в отчаяние, которое с каждым днем умножалось». Слух, что казаки роют новый подкоп под комендантский дом, крайне беспокоил осажденных, и гарнизону, при ограниченности пищи, приходилось еще усиленно трудиться над рытьем рва вокруг дома, чтобы открыть направление неприятельских подземных работ. О вылазках и вообще об успехе наступательных действий нечего было и думать, так как казаки усилили свои завалы прибавкой нескольких орудий и зорко следили за осажденными.

Сознавая, что в самое непродолжительное время гарнизон будет поставлен в безвыходное положение, по недостатку продовольствия и истощению сил, Симонов отправил увещание к атаману Каргину, в котором требовал покорности и прекращения неприязненных действий. Каргин призвал старшин и приказал писарю Петру Живетину прочитать им письмо, полученное от Симонова. Старшины решили отправить ответ, составление которого и возложено было на Живетина. Последний, возвратившись в канцелярию, советовался с казаком Иваном Корчагиным, «какими бы словами отвечать» Симонову, но в это время подошел к ним беглый с Иргиза раскольничий старец Гурий, живший из милости и подаяниями от двора мнимой царицы Устиньи.

– Я вам напишу, – сказал Гурий, – я знаю те обстоятельства, по каким государь лишен престола.

Живетин и Корчагин согласились, но когда Гурий написал, то они нашли, что в письме включены непристойные слова относительно государыни и потому не решились нести его к Каргину. Придумывая, как бы исправить письмо и выйти из затруднительного положения, они вспомнили, что в канцелярии содержится арестант, беглый солдат Иван Мамаев, который говорил, что он служил прежде подьячим, и, следовательно, должен быть человек бойкий по письменной части. Живетин и Корчагин обратились к Мамаеву с просьбой прочитать письмо, и если нужно, то исправить. Все совещавшиеся единогласно решили, что «не должно священную особу государыни так поносить, что это не только дурно, но и противно Богу». Непристойные выражения Гурия были заменены Мамаевым новыми, и затем исправленное письмо было переписано Живетиным и представлено атаману Каргину[328]328
  Показания атамана Каргина, писаря Петра Живетина, Ивана Корчагина и Ивана Мамаева // Гос. архив, т. VI, д. № 460.


[Закрыть].

«Всем уже не безызвестно, – сказано было в этом письме, – на каких основаниях российское государство лишилось всемилостивейшего своего монарха от злодеев нашего вселюбезного отечества. Его императорское величество изволил всему яицкому войску изъяснить, что в бытность-де мою в Ранбове [Ораниенбауме], согласись ваши некоторые, забыв страх и закон Божий[329]329
  Курсивом набраны слова, написанные Мамаевым, вместо неприличных слов Гурия.


[Закрыть], с Орловым бежали в Петербург, объявили ложные клеветы всей гвардии на лицо его императорского величества. Итак, чрезвычайно, изыскался злодей Измайловского полка майор Николай Рославлев и обольсти весь Измайловский полк, привел к присяге и весь Петербург возмутили, объявляя и изблевая на дражайшего своего монарха различные б…и, с которым случаем, таким же образом всю армию обманули, а от государя в Кронштадте ворота затворили, и, вооружась злодейски, в помянутый Кронштадт не впустили.

Итак, всепресветлейший государь Петр Федорович, умиленно лишась своего престола, и доныне, подражая деду своему Петру Великому, всякие способы полюбопытствовал. А что вы к нам пишете, что якобы вам закона христианского быть преступниками и своей присяги нарушителями, что оставить свою государыню, на то вам и мы ответствуем: разумейте же безумия в людях и буди некогда умудритеся. Егда всепресветлейшая наша государыня императрица Елизавета Петровна отиде на вечное блаженство, всему нашему государству известно, что соизволила скиптр Российского государства вручить природному наследнику, великому нашему государю императору Петру Федоровичу и все государство наследному своему монарху присягало. И вы не причастны ли были той же присяге? и равным образом той же казни Божией будете достойны, яко отступники и нарушители христианского закона, что изгнаша своего государя и вместо закона приняв на себя ни есть какое беззаконие[330]330
  Курсивом набрано написанное Иваном Мамаевым, вместо неприличных слов Гурия.


[Закрыть].

Разве вам дивно, что его же хощет Бог, того и избирает на царство, как и в древних родех учиняемо было, что помазанного на царство пророком израильского царя Саула, всемогущий Господь с престола изверг и вместо [него] поят Давида, раба своего. Не избежите за сие страшного Божия суда и нашего великого государя смертоносного меча.

Да полноте нас стращать и угроживать! Когда у ваших солдат руки долги и шеи не коротки, так в том кому Господь да поможет. Мы же страстей ваших очень неопасны, а во всем уповаем на волю сотворившего нас Господа, ежели хотите вы идти против нас, то мы давно милости просим, а по вашему предложению быть ничего в удовольствие вам не может и переписок никаких больше принимать через посланных от вас не хотим. А от государя нашего прислано полное наставление, чтоб с вами поступать сперва сердечно, по-христиански. А видно, вы не хотите совсем его величеству служить и повиноваться, так и полно вами более дорожить».

Письмо это атаман Каргин приказал прочитать при собрании старшин и сотников, а затем поручил Живетину подписать его и отправить к полковнику Симонову. Вместе с тем казаки уговаривали гарнизон сдаться; кричали, что все посланные против самозванца правительственные войска разбиты, Уфа, Казань и Самара взяты, а Оренбург находится в крайности. Пользуясь тем, что многие жены солдат находились в городке, казаки уговаривали их склонить своих мужей посадить коменданта и офицеров в воду и выходить потом из крепости[331]331
  Отечественные записки, 1824, ч. XIX.


[Закрыть]. С такой же целью подсылались в ретраншемент беглые солдаты, погонщики и даже казаки. Все эти убеждения хотя и оставались без последствий, но полковнику Симонову надо было иметь много энергии и употребить много усилий, чтобы удержать гарнизон в полном повиновении.

13 апреля обороняющийся съел последние свои запасы и находился в полном изнеможении. Солдаты глодали кости палых лошадей, оставленные собаками, и употребляли в пищу мясо лошадей, околевших от сапа. Когда и этот источник иссяк, то стали варить из глины подобие киселя и его ели. О близкой помощи не было никаких известий, и освобождение осажденных извне считалось делом невозможным. Одно убеждение в том, что от мятежников нельзя ожидать пощады и, что во всяком случае, приходилось умирать, заставляло защитников ретраншемента предпочесть смерть с честью, нежели с изменой присяге.

Между тем утром 14 апреля караульные, наблюдавшие с церкви за всем, что происходило в Яицком городке, дали знать, что среди жителей заметно сильное движение, что большие толпы казаков выходят из городка, провожаемые женщинами. Это известие ободрило гарнизон и укрепило его силы так, «как будто мы съели по куску хлеба», говорит современник и участник. Очевидно, что одно приближение отряда могло вызвать движение казаков, желавших его встретить впереди городка и не допустить до разорения своих домов.

Так оно и было.

Узнав о приближении отряда генерал-майора Мансурова, атаман Овчинников собрал человек пятьсот казаков с тремя пушками и вышел с ними из городка с намерением остановить Мансурова[332]332
  Показание Никиты Каргина 14 мая 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 467 (13).


[Закрыть].

Выступив двумя отрядами из Татищевой и Новосергиевской крепостей и двигаясь вниз по Яицкой линии, генерал-майор Мансуров, 6 и 7 апреля, занял без сопротивления крепости: Озерную, Рассыпную и Илецкий городок, в котором захватил 14 пушек. Бывшая здесь толпа мятежников рассыпалась в разные стороны, а предводитель ее, атаман Чулошников, с несколькими приближенными ускакал в Яицкий городок с донесением о приближении отряда. Следуя далее и подходя к Иртецкому форпосту, находившемуся в 98 верстах от Яицкого городка, Мансуров встретил толпу в 200 человек, состоявшую преимущественно из яицких казаков. После трех пушечных выстрелов казаки рассеялись в разные стороны и были преследуемы кавалериею на протяжении 28 верст. «Я теперь нахожусь в Иртецком форпосте, – доносил Мансуров 12 апреля[333]333
  В рапорте князю П.М. Голицыну от 12 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.


[Закрыть], – и принужден здесь завтра иметь роздых, потому что весь транспорт мой, будучи на санях, стал; здесь снег весь пропал и на санях путь продолжать никак не можно. Хотя я и послал в Илек, чтобы достать там телег, но в том месте столько отыскать невозможно. Ваше сиятельство прошу в том мне приказать помочь и хотя бы кулей до 500 муки, с пропорциею круп, приказать отправить из Сорочинской вслед за мной, а из Самары, за вскрытием рек, теперь доставить туда пропитание способу нет».

Не ожидая сформирования колесного транспорта, Мансуров двинулся далее и 15 апреля у тесного прохода на реке Выковке, между Генварцевским и Рубежным форпостами, встретил Овчинникова с 500 человек яицких казаков, 50 калмыками и 5 пушками, «с малым весьма числом худых зарядов»[334]334
  Силы Овчинникова определены самим Мансуровым, и приводимые другими авторами мы считаем преувеличенными.


[Закрыть].

Пользуясь всеми выгодами узкого прохода, Овчинников намерен был задержать отряд, но усилия его остались тщетными. Выставив на берегу реки Выковки семь орудий, генерал-майор Мансуров, под прикрытием их огня, начал переправу. Прежде всего переправились три эскадрона кавалерии, под начальством подполковника Бедряги, и яицкий старшина Бородин с своими казаками; затем переправились: батальон гренадер и 160 человек егерей. Казаки не выдержали смелой атаки подполковника Бедряги, были опрокинуты и преследованы 12 верст. Они потеряли сто человек убитыми, все свои пушки и 4 хоругви или знамя. «Ежели истинную справедливость отдать кавалерии, – доносил Мансуров[335]335
  В рапорте князю Голицыну от 15 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. IV.


[Закрыть], – то она все то сделала, под предводительством командира подполковника Бедряги, чего только от рода их службы требовать и желать должно; подражал примеру его и старшина яицкий Бородин с своими казаками».

Мятежники были руководимы Овчинниковым, Перфильевым и Дехтяревым; первые двое бежали в степь и впоследствии присоединились к Пугачеву в Магнитной крепости, а последний с двумя хорунжими был захвачен в плен.

В тот же день вечером из укрепления видно было, как толпа казаков поспешно въехала в городок и, собравшись по набату «в круг», держали совет: круг решил связать атаманов Каргина, Толкачева и семь человек из наиболее выдающихся деятелей и представить их полковнику Симонову[336]336
  Журнал действий команды в Яицком ретраншементе // Там же.


[Закрыть]. Исполнив решение круга, казаки направились к ретраншементу. Осажденные открыли огонь, полагая, что они намерены штурмовать укрепление, но из толпы послышались крики, что покоряются императрице и просят помилования. Симонов потребовал выдачи главнейших предводителей, и девять человек связанных были переданы в руки правосудия. При этом казаки объявили, что Овчинников и Перфильев успели бежать, а к дому жены самозванца, Устиньи, приставлен караул. Связанные были приняты; голодавший гарнизон подкрепился пищею, доставленной теми же казаками, а на следующее утро, 16 апреля, вступил в Яицкий городок генерал-майор Мансуров с своим отрядом. Он прошел в ретраншемент через ворота, которые были заперты и завалены с 30 декабря 1773 года.

Радость освобожденных от осады трудно описать. «Самые те из нас, – говорит участник[337]337
  Отечественные записки, 1824, т. XIX.


[Закрыть], – которые от голоду и болезни не поднимались с постели, мгновенно были исцелены. Все было в движении; разговаривали, бегали, благодарили Бога и поздравляли друг друга». В награду мужества и храбрости, оказанных гарнизоном в течение осады, императрица пожаловала полковнику Симонову 600 душ крестьян[338]338
  Московский архив Главного штаба Гарнизонной экспедиции, оп. 27, кн. 502, N9 58.


[Закрыть], и приказала выдать всему гарнизону годовой оклад жалованья; атаман оренбургского войска подполковник Могутов произведен в армейские полковники, а старшина яицкого войска Мартемьян Бородин – в армейские майоры; обоим им пожалованы золотые медали и по тысяче рублей каждому[339]339
  Указ императрицы Военной коллегии 13 июня 1774 г. // Архив Сената, копии высочайших повелений, кн. № 207.


[Закрыть].

Со вступлением Мансурова в Яицкий городок многие казаки, считавшие себя почему-либо виновными, оставили свои дома и разбежались в разные стороны. С ними бежали и все те беспаспортные и беглые, которые находили всегда приют в Яицком городке. Приняв меры к поимке бежавших и вообще к очищению окрестностей от шаек мятежников, Мансуров сформировал небольшой отряд под начальством премьер-майора Муфеля и приказал ему очистить самарскую и бузулукскую дороги. От Малыковки же вверх по Иргизу до сызранской дороги поручил сделать то же самое гвардии поручику Г.Р. Державину, при котором состояла довольно значительная команда, присланная ему из Саратова[340]340
  Рапорт генерал-майора Мансурова князю Щербатову от 29 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. VIII.


[Закрыть].

Донесение Мансурова об освобождении Яицкого городка не застало в живых главнокомандующего, А.И. Бибикова. Он получил только известия об освобождении Оренбурга и Уфы. «Поспешил бы я, всемилостивейшая государыня, – писал он[341]341
  В донесении от 7 апреля 1774 г. // Записки Академии наук, т. I, приложение № 4, с. 65.


[Закрыть], – прибытием моим в Оренбург, если бы приключившаяся мне жестокая болезнь меня здесь [в Бугульме] не остановила, которою в такое изнеможение и слабость приведен, что не имею почти никакого движения, так что едва только могу приказывать находящемуся при мне генерал-майору Ларионову, который, повеления мои подписывая, в разные места рассылает и служит мне органом всемилостивейше возложенного на меня дела».

По мере того как отряд князя Голицына подвигался к Оренбургу, а генерал-майор Мансуров двигался по Самарской линии и очищались крепости, занятые мятежниками, главнокомандующий не имел надобности оставаться в Казани и признавал более удобным находиться вблизи действующих отрядов. Уезжая из города, А.И. Бибиков просил казанского губернатора фон Брандта вступить в управление частью Оренбургской губернии впредь до восстановления деятельности оренбургского губернатора Рейнсдорпа[342]342
  Рапорт А.И. Бибикова Сенату от 8 марта 1774 г. // Гос. архив, VI, д. № 504.


[Закрыть].

Вместе с тем, понимая, что за разбитием мятежников и дальнейшим движением отрядов вперед могут в тылу их бродить еще небольшие шайки, главнокомандующий для окончательного успокоения края сформировал несколько небольших отрядов, составивших вторую, тыльную линию. Дождавшись прибытия в Казань генерала князя Щербатова, главнокомандующий поручил ему начальство над этими отрядами и возложил на обязанность его водворение окончательного спокойствия в районе его действий.

Выехавши из Казани, А.И. Бибиков прибыл в Кичуевский фельдшанец, где и оставался довольно долгое время, работая неустанно над распоряжениями по отправлению войск и заготовлению для них продовольствия. «Здесь, кочуя на Кичуе, – писал он А.М. Лунину[343]343
  От 10 марта 1774 г. // Русский архив, 1866, с. 384.


[Закрыть], – ничего отраднее мне нет. Пишу только свободнее, никто мне не мешает, и пишу не покладывая рук. Хожу, когда перестану писать, как роженица, ожидая разрешения».

Задерживаемые зимнею непогодою и бездорожьем, войска подвигались вперед довольно медленно, и видимого успеха в усмирении восстания тогда еще не было заметно. «Куда как мне скучно, – писал главнокомандующий, – точная родильница на сносях».

Пребывание в Кичуе было далеко не привлекательно, и А.И. Бибиков в зимнюю пору жил почти на биваке. Обоз с его вещами не приходил, и главнокомандующий испытывал многие лишения в дурном и сыром помещении. Постоянно напряженное состояние духа, выжидательное положение, беспрерывная работа днем и ночью, при самых дурных условиях, надломили здоровье А.И. Бибикова, и в конце марта он захворал. «Лихорадка, посетившая меня, – писал он Лунину 28 марта[344]344
  Русский архив, 1866, с. 387.


[Закрыть], – мучит меня в сие время, и я неподвижно лежу в постеле». Лишь только болезнь ослабела и главнокомандующий почувствовал себя бодрее, он тотчас же переехал в Бугульму, но переезд этот не прошел ему даром. В Бугульме болезнь его настолько усилилась, что получаемые радостные известия о разбитии мятежников не могли уже восстановить расстроенного здоровья. При отсутствии опытных врачей А.И. Бибиков сознавал сам, что жизнь его близится к концу. «Si j’avais un seul habile homme, – писал он императрице[345]345
  От 7 апреля 1774 г. // Записки Академии наук, т. I, приложение № 4, с. 65.


[Закрыть], – il m’aurait sauvé, mais hélas je me meurs sans vous voir». Через день после этого письма А.И. Бибикова не стало: он скончался 9 апреля, в двенадцать часов дня[346]346
  Рапорт генерал-майора Ларионова князю Щербатову от 9 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, оп. 47, кн. III.


[Закрыть].

Получив первые известия о серьезной болезни Александра Ильича Бибикова, императрица просила князя М.Н. Волконского немедленно отправить из Москвы в Бугульму известного ей доктора Самойловича. «Снабдите его, – писала Екатерина[347]347
  Князю Волконскому 20 апреля 1774 г. // Восемнадцатый век, кн. 1, с. 109. Письмо это напечатано в «Москвитянине» (1845, № 9), но с неверного оригинала.


[Закрыть], – невзачет третным жалованьем, дабы не мешкав ехал к нему [Бибикову] и посмотрел, не можно ль как-нибудь восстановить здоровье, столь нужное в теперешних тамошних обстоятельствах сего генерала.

С нынешним праздником поздравляю вас и желаю вам проводить оного в радости, а мне сокрушает весть сегодня полученная о болезни Бибикова».

Письмо это было получено князем Волконским после известия о смерти главнокомандующего.

«Поистине, всемилостивейшая государыня, – писал он[348]348
  От 25 апреля 1774 г. // Восемнадцатый век, кн. I, с. 110.


[Закрыть], – преждевременная смерть сего генерала, а паче в нынешних обстоятельствах, делает потерю немалою; хотя положенное на него дело уже и к окончанию пришло (?), но еще много остается, что делать. Я не могу без сердечного сокрушения подумать, как сей несчастный случай вас, всемилостивейшая государыня, огорчает. Всю здесь публику очень опечалило, а меня особливо наичувствительнейше поразило, будучи с ним всегда приятель и ныне в частой по делам переписке, я всегда его почитал достойным и надобным человеком к службе вашей и пользе отечеству. Человек был отменных качеств, генерал хороший, честный и бескорыстный».

Немногие из деятелей Екатерининского времени возбуждали к себе такое сочувствие при жизни и сожаление после смерти, какое досталось на долю А.И. Бибикова.

«О Бибикове я уже писал, – говорил Платон Любарский в письме Н.Н. Бантыш-Каменскому, – теперь нечего; ибо об нем или много, или ничего лучше не упоминать. О Бибиков! или бы он вечно жил, или уж его никогда на свете не было!»

Каждый начальник, как бы он ни был тяжел по своему характеру и нравственным качествам, всегда будет иметь среди приближенных таких лиц, которые будут сожалеть о его кончине. Неудивительно поэтому, что Г.Р. Державин написал оду на смерть Бибикова и что правитель канцелярии главнокомандующего, Бушуев, в своем письме к Державину сожалел об утрате начальника, но гораздо важнее свидетельство тех лиц, которые имели весьма редкое сношение с покойным или не знали даже его в лицо, а судили по тому впечатлению, которое кончина его произвела на общество.

«В прошлую среду, – писал сэр Роберт Гуннинг[349]349
  Графу Суффольку в депеше от 26 апреля (6 мая) 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 411.


[Закрыть], – двор получил весьма неприятное известие о смерти генерала Бибикова. Монархиня и империя не могли никогда, особенно же в настоящую минуту, потерпеть более тяжелой утраты. Его известная честность, его искренний патриотизм и его обширные военные сведения подавали ему заслуженное право на доверие его государыни; лишь благодаря его благоразумным и своевременным распоряжениям успехам настоящего мятежа была столь быстро воздвигнута преграда».

«Весьма легко может случиться, – продолжал Гуннинг, – что смерть его снова возбудит дух инсургентов». И он не ошибся в своих предположениях. Смута затянулась почти на полгода, и, конечно, этого бы не случилось, если бы Бибиков оставался распорядителем по усмирению восстания.

Тело Александра Ильича, под прикрытием эскадрона карабинеров, было отправлено из Бугульмы в Казань и поставлено в приделе соборной церкви впредь до отправления, согласно завещанию покойного, водяным путем в костромское его имение[350]350
  Рапорт князя Щербатова Военной коллегии от 13 апреля 1774 г. // Московский архив Главного штаба, книга «Определений», 1774 г., л. 137.


[Закрыть].

«Бедная жена и дети, – писала из Петербурга жена новгородского губернатора Якова Сиверса своему мужу[351]351
  Записки Академии наук, т. I, приложение 4, с. 17.


[Закрыть], – остались в незавидном положении: у них нет состояния, как ты знаешь, а сверх того, долги».

То же самое писал и князь М.Н. Волконский императрице. «Но, – прибавлял он[352]352
  Восемнадцатый век, кн. I, с. 110.


[Закрыть], – вашего императорского величества милосердие – неисчерпаемый кладезь всем вашим верным подданным, по старинной пословице: за Богом молитва, а за государем служба не пропадает».

Екатерина пожаловала семейству А.И. Бибикова в Могилевской губернии, Оршинской провинции, местечко Копыс со всеми принадлежащими к нему деревнями и угодьями[353]353
  Указ Сенату от 28 июня 1774 г. // Архив Сената, именные указы 1774 г., кн. № 136.


[Закрыть]. Императрица очень сожалела о кончине Бибикова, и сожаление это было бы еще сильнее, если бы она не была занята возвышением нового любимца, на которого могла опереться и на деятельность которого могла положиться.

Беспрерывная борьба придворных партий и интриги, в которых династический вопрос играл не последнюю роль, заставили Екатерину приблизить к себе такого человека, который стоял вне этих партий, был ей предан, имел твердый характер и по своим дарованиям мог стать посредником между интригующими.

Таким лицом был генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин.

Участник переворота 28 июня 1762 года и будучи в то время вахмистром конной гвардии, Г.А. Потемкин быстро пошел потом вперед и скоро стал лично известен императрице, как человек умный, острый, находчивый, энергичный и обладающий весьма твердым характером. «Вы умны, – писала ему Екатерина в одном из своих писем, – вы тверды и непоколебимы в своих принятых намерениях. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих»[354]354
  Гос. архив, V, д. № 85.


[Закрыть].

Пожалованный камер-юнкером вскоре после вступления Екатерины на престол, Григорий Александрович в августе 1763 года был назначен в Синод за обер-прокурорский стол, «дабы он, – сказано в указе Синоду[355]355
  От 19 августа 1763 г. // Сборник Императорского русского исторического общества. Бумаги Екатерины, т. I, с. 316.


[Закрыть], – слушанием, питанием и собственным сочинением текущих резолюций и всего того, что он к пользе своей за потребно найдет, навыкал быть искусным и способным» к занятию места обер-прокурора. С этою целью в сентябре того же года была дана Потемкину особая инструкция или наставление, которым он должен был руководствоваться в новой его должности[356]356
  Там же, с. 317.


[Закрыть].

С открытием заседаний комиссии для составления нового уложения Григорий Александрович явился представителем интересов инородцев. В семидесятом заседании, 3 декабря 1767 года, было заявлено в комиссии, что депутаты разных губерний, от татар и других иноверцев, «по той причине, что они не довольно знают русский язык, выбрали себе опекуном двора ее императорского величества камер-юнкера Григория Александровича Потемкина[357]357
  Депутаты эти были: Казанской провинции: от крещеных вотяков, чуваш, черемис и мордвы; некрещеных вотяков и чуваш, старокрещеных татар, ясашные черемисы; Сибирской губернии: новокрещеные татары; Вятской провинции: татары, приписанные к адмиралтейству; Кунгурской провинции: ясашные татары и некрещеные черемисы; Ставропольской провинции – новокрещеная мордва; Уфимской провинции – ясашные тептяри; Исетской провинции – ясашные тептяри и бобыли; астраханский депутат князь мурза Урусов; Астраханской губернии – гилянские татары; кизлярские татары, кизлярское мещанство; Свияжской провинции – новокрещеные чуваши (см. Сборник Императ. русского исторического общества, т. VIII, с. 336).


[Закрыть].

Последний 22 сентября 1768 года был пожалован действительным камергером[358]358
  Архив Сената, высочайшие повеления, кн. 125.


[Закрыть], был частым собеседником Екатерины и настолько приятным, что возбудил ревность графа Григория Орлова и под разными предлогами был удален от двора.

По своим способностям, быстроте соображений и по природному уму Потемкин стоял выше большинства окружавших императрицу и искал себе успеха таким путем, который был непонятен для его соперников. «Судя по тому, что я о нем слышал, – писал сэр Роберт Гуннинг[359]359
  Графу Суффольку от 4 (15) марта 1774 г. // Сборник Императорского русского исторического общества, т. XIX, с. 407.


[Закрыть], – он кажется знаток человеческой природы и обладает большей проницательностью, чем выпадает вообще на долю его соотечественников при той же, как у них, ловкости для ведения интриг и гибкости, необходимой в его положении».

Григорий Александрович понял, что удалением от двора, наружной холодностью и равнодушием к тем лицам, вниманием которых дорожил, он скорее заслужит их расположение, и уже тогда расположение это будет гораздо прочнее, чем приобретенное лестью, поклонами и угодливостью. Почти за полвека ранее Г.А. Потемкин руководствовался тем правилом, которое высказано поэтом в стихе: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей. Решившись на время удалиться от двора и искать славы на поле брани, он, с открытием военных действий с Турциею, просил о переводе вновь в военную службу, и 23 июня 1769 года императрица писала графу З.Г. Чернышеву: «Нашего камергера Григория Потемкина извольте определить в армию»[360]360
  Архив Канцелярии военного министерства высочайшие повеления, 1769, кн. 60.


[Закрыть].

Переименованный в генерал-майоры, Потемкин тотчас же отправился в Молдавию и Валахию, под начальство фельдмаршала графа Румянцева, и при нападении турок на наш отряд при Фокшанах «был виновник одержанной тут победы». Впоследствии он принимал деятельное участие в поисках на города Браилов и Журжу, а в кампанию 1770 г., при движении армии по левому берегу реки Прут, охранял с своим отрядом «правую той реки сторону». Участвуя в сражении 17 июня близ деревни Гермишты, Г.А. Потемкин особенно отличился 7 июля в сражении при Ларге, где, командуя отдельным каре, он «был из первых в атаке укрепленного там ретраншемента и овладении оным». Награжденный за это сражение орденом Св. Георгия 3-й степени, Григорий Александрович 21 июля находился в Кагульском сражении и своими действиями весьма много содействовал поражению турецкой армии. В этот день, «по важности настоящей нужды и из лучшей надежды на его искусство», Потемкин был послан фельдмаршалом защищать обоз и провиантские транспорты от нападения многочисленных татарских орд, «которые через то удержаны были от ограбления и от всякого предприятия на тыл армии». Получив за это дело всемилостивейшее удовольствие и признательность[361]361
  См. Сборник Исторического общества, т. X, с. 429. В азбучном указателе этого тома благодарность императрицы ошибочно отнесена к Г.А. Потемкину. Последний был в то время еще бригадиром и отдельным отрядом не командовал. См. т. XIII того же Сборника Исторического общества, с. 373.


[Закрыть], Григорий Александрович вслед за тем находился при овладении Измаилом, а при взятии крепости Килии «имел первую часть в корпусе князя Репнина, был ему во всех сих победах помощником и споспешником».

В 1771 году, находясь с отрядом в Ванате Краиовском и отразив с успехом несколько нападений турок, генерал Потемкин первым переправился через Дунай и 5 мая овладел как городом Цимброю, так и неприятельской флотилиею, там находившейся. Затем, двигаясь через крепость Турно на соединение с корпусом князя Репнина, Григорий Александрович выдержал нападение превосходного в силах неприятеля, разбил турок и соединился с князем Репниным близ Бухареста.

По истечении срока перемирия, в 1773 году, и после разрыва мирного конгресса в Бухаресте Потемкин опять-таки первый открыл кампанию. В самое суровое время года он двинулся к Дунаю, переправился через реку, произвел целый ряд поисков и удержал тем турок у Силистрии и Туртукая. Летом того же года, когда главная армия подошла к переправе через Дунай и когда на противоположном берегу турки приготовились ее встретить на Гуробальских высотах, Потемкин с отрядом переправился 7 июня через Дунай и вместе с генералом Вейсманом, обходившим турок с противоположного фланга, разбил неприятеля, овладел всем его лагерем и всей артиллериею. 12 июня, подходя к Силистрии, он содействовал победе, подоспев на поле сражения с кавалериею и легкими войсками. Опрокинув неприятеля и преследуя бегущих, Потемкин «отнял весь лагерь и артиллерию всего турецкого корпуса, выведенного из города сераскиром Осман-пашою». Оставаясь у Силистрии, Григорий Александрович командовал передовым отрядом, переносил «все наибольшие трудности и опасности», выбил турок 18 июня из передовых укреплений, и затем, когда предпринято было отступление, он, прикрывая переправу армии, последний перешел на левый берег Дуная.

Осенью 1773 года граф Румянцев, предпринимая действия за Дунаем и желая вместе с тем удержать значительную часть турок в Силистрии, избрал Потемкина начальником отряда, блокирующего эту крепость, как человека энергичного и с установившейся узко военной репутациею. «Со всей охотой, – отвечал Григорий Александрович[362]362
  В письме графу Румянцову от 26 октября 1773 г. // Военно-ученый архив, отд. I, д. № 99.


[Закрыть], – желаю я исполнить волю вашего сиятельства, и с радостью останусь, где угодно будет меня определить. Что касается до полков, то я бы желал Орловский, Козловский и Ярославский всегда с собою иметь, а прочие три куда прикажете; они хотя числом людей и велики, только я их не желаю. Я за толикое внимание наичувствительнейше благодарен вашему сиятельству».