Текст книги "Первая оборона Севастополя 1854–1855 гг. «Русская Троя»"

В 7 часов пополудни кончилось сражение; войска наши потянулись к реке Каче, оставив на Альме убитыми и ранеными 4 генералов, 23 штаб-офицеров, 170 обер-офицеров и 5511 человек нижних чинов. Поле битвы было покрыто ранеными и умирающими, которые посреди стонов просили кто лекаря, кто хоть немного воды, чтобы обмыть раны и утолить жажду.

Повсюду видны были обломки оружия, изорванные на части тела и кучки людей и лошадей, плавающих в крови. Все поле сражения изборождено было ядрами, и не было на нем ни одного места, где бы глаз не увидел искалеченного трупа своего или неприятельского. Счастлив был тот, кто не узнавал в убитых брата, родственника или друга. Сотни хищных птиц, привлеченные запахом трупов, слетались отовсюду, и пронзительные крики их мешались со стоном раненых.

А между тем речка Альма, равнодушная к событию, но приобретшая известность в сердце русского народа, катила по-прежнему свои мутные воды в море, под кущами зелени и виноградников, измятых и поломанных проходившими войсками, под деревьями, обезображенными и расщепленными ядрами и гранатами.

Смотря на эту картину разрушения, как не сказать о святости призвания воина, который идет на страдания, увечье и полагает жизнь свою в защиту родины для блага и счастья остающихся в живых соотечественников. Не лежит ли на совести каждого из мирных граждан обязанность почтить павших теплой молитвой, изувеченных и раненых успокоением и присмотром, а оставшихся в живых – низким поклоном и уважением? Благо тому, кто, сознавая эти обязанности, спешит на помощь страдающему за него брату – привет ему и благодарность.

Есть люди на Святой Руси, которые, делая доброе дело, не ищут благодарности. Напротив того, поступая так из любви к ближнему, они делают свое дело втихомолку и часто, не болтая о своих заслугах, жертвуют всем своим имуществом. Такие люди вдвойне почтенны перед лицом своего отечества и перед лицом всего народа русского. К числу таких истинных христиан-благотворителей принадлежит Дарья Севастопольская.

Дарья была дочерью матроса Черноморского флота и жила в Севастополе. Пятнадцати лет от роду осталась она круглой сиротой, без опоры и всяких средств к жизни. Бедно жила Дарья в своем полуразвалившемся домике, когда до нее дошел слух, что неприятель ступил на крымскую землю. Войска Крымской армии потянулись на речку Альму. Многие встревожились и призадумались, услыхала и Дарья, что скоро ждут большого сражения. Недолго думая собрала она какие были пожитки – и к жиду. Добро у Дарьи было незавидное: купил жид всю худобу Дарьи без чего-то за 20 рублей да дал ей в придачу куртку да штаны матросские, положенные в заклад какой-то буйной головушкой.

Оделась Дарья в наряд матроса, обрезала себе косу, захватила торбу, положила в нее тряпки и ножницы, купила себе коня татарского – да и марш на Альму. Около полудня 8 сентября началось кровавое дело, в котором Дарья приняла горячее участие. Под деревом среди поля, оглашаемого выстрелами, привязала Дарья своего коня и, не обращая внимания на неприятельские выстрелы, начала свою христианскую работу – учредила свой перевязочный пункт для раненых. Развязав свою торбу, она достала тряпки и ножницы и стала, как умела, омывать и перевязывать раны офицеров и солдат. Свято было ее дело – и не одна благодарная слеза воина молила потом о здравии христианки-благодетельницы.

Кончилось дело. Велики были наши потери, много было увеченных и раненых. Дарья не покинула больных: она переселилась с ними в севастопольский госпиталь, где покоила и лелеяла их. Умирающие страдальцы благословляли бесстрашную Дарью и завещали ей кто часы, кто деньги.

Узнал об этом царь, прислал Дарье медаль, царица пожаловала ей крест с надписью «Севастополь», а старослуживые общей складчиной благословили Дарью образом Спасителя. С тех пор все стали называть Дарью Дарья Александровна[8]8
  Дарья Александровна (по другим данным – Лаврентьевна) Михайлова в июле 1855 годы вышла замуж за рядового 4-го ластового экипажа М. В. Хворостова. Уехав с мужем в Николаев после 1857 года, впоследствии вернулась в Севастополь и до конца своих дней жила на Корабельной стороне.


[Закрыть], и жила она с утехой, что послужила отечеству, что утешила многих страдальцев.

Около полуночи отступившая армия собралась на реке Каче и расположилась здесь бивуаком. Вплоть до самой Качи тянулись раненые за отступавшими войсками. Многие из них, пройдя несколько шагов, падали на землю, другие скрежетали зубами, плакали, стонали так, что надрывалось сердце и привычного человека. Там плелся солдат, опираясь на ружье, как на костыль; здесь другой подвигался ползком, преодолевая страшную боль, чтобы только не попасть в плен бусурману; третий, проползя несколько шагов, падал в изнеможении, предоставляя свою участь воле Божией. Многие солдаты имели по нескольку ран, по шесть и по семь, и все-таки тащились за войсками, кто как мог, издавая страшные крики и перенося ту жгучую боль и невыносимую жажду, которую трудно изобразить, но которую испытывает почти каждый раненый. Желание не отстать от своих заставляло многих двигаться через силу. Так, один из них шел с оторванной рукой, на месте которой оставались только обрывки рукава шинели, в другой руке тащил он ружье и еще помогал товарищу, труднее его раненному; другой, с раздробленной ногой, болтавшейся по произволу, бодро тащился, опираясь на свое ружье; иной, с помощью того же ружья, подвигался вперед на пятах, так как пуля прошла через ступни обеих ног и оторвала на них пальцы; иной, раненный в голову, с запекшейся на лице кровью, облепившей его как корой, с помутившимися от боли глазами, направлял свои шаги ощупью, по слуху, беспрестанно спотыкаясь и падая, он страшно вскрикивал, но, снова поднявшись, все-таки тащился вперед и кое-как добирался до бивуака товарищей.

Невесел был бивуак после такого ужасного побоища. Русский солдат не любит отступать даже и тогда, когда не в силах преодолеть заведомо многочисленного врага; он предпочитает сложить свою молодецкую голову, чем уступить врагу клочок родной земли. Так было и теперь. Хотя каждый и видел во время самого боя, что на одного приходилось более чем по два неприятеля, а все-таки наши солдаты были недовольны отступлением. Сознавая, что дрались, как Бог и государь велел, полки шли молча на реку Качу, молча они и расположились на бивуаке.

Бивуак представлял мрачную картину.

Нигде не было слышно ни говора, ни шума и не видно было зажженных костров. Бледный свет луны, по временам показываясь сквозь тучи, освещал на короткое время унылые лица и кучки солдат, собравшихся не для говора, а для совершения молитвы над только что умершим товарищем. Там, в стороне, слышался голос грамотного солдата, читавшего отходную над земляком и другом. Пробегавший по временам ветер разносил по бивуаку звуки молитвы, предсмертные стоны раненых да шепот фельдфебелей, проверявших свои роты, считавших оставшихся в живых.

В эту торжественную ночь было не до разговоров; никто не решался говорить, а если и говорил, то шепотом. Самый разговор состоял только в расспросах о товарищах-земляках, за несколько часов живых и здоровых, а теперь отошедших в вечность славной смертью праведных. Никто, однако же, не падал духом, и каждый готов был снова вступить в бой, с жаждой отомстить врагу. Угрюмые лица и затаенная злоба в сердцах солдат свидетельствовали, что эти войска можно заставить отступить, но победить их – невозможно.

– Погоди, брат! – говорил один из героев Минского полка. – Не тот, говорят, молодец, который повалил, а тот кто вывернулся. Вот что! Еще увидим!..

И увидел враг одиннадцатимесячную защиту Севастополя, еще небывалую в истории мира, с тех пор как живут на свете люди.

Глава III

Положение Севастополя после сражения на речке Альме. – Укрепление города и горячее участие в том всех жителей. – Военный совет, созванный Корниловым. – Затопление кораблей на фарватере севастопольского рейда. – Появление союзников на Северной стороне города. – Меры к отражению их покушений овладеть укреплениями Северной стороны. – Неприятель переходит на Южную сторону города. – Укрепление города с Южной стороны. – Освящение укреплений. – Действия союзников. – Первое бомбардирование Севастополя. – Смерть Корнилова

С уходом войск на речку Альму, в Севастополе оставлено было для защиты города четыре резервных батальона пехоты, разные морские команды и флотские экипажи, из которых были сформированы пехотные батальоны.

Неприступный и отлично защищенный с моря, Севастополь с сухого пути не только не был защищен, но даже и не окопан. Теперь, в ожидании скорого приближения неприятеля, в городе закипела необыкновенная деятельность по приведению города в оборонительное положение. Необходимо было опоясать город целой линией укреплений. По распоряжению генерал-адъютанта Корнилова, было немедленно приступлено к исправлению старых и возведению новых укреплений. Решено было производить работу по всей линии, чтобы, куда ни пришел неприятель, можно было бы везде дать ему отпор. Надо было работать так, чтобы укрепление, сегодня насыпаемое, завтра могло попотчевать непрошеного гостя и оказать сопротивление при его нападении. Необходимо было с этой целью поставить по всей линии орудия, которые приходилось брать с кораблей, свозить на берег и тащить на себе несколько верст, чтобы поставить их на батарее. Работы было много, но не задумывались над ней защитники города. Все рабочие, какие только были в городе, отправлены с инструментами на земляные работы: писаря, вахтеры, музыканты, певчие и рота карантинной стражи – все были высланы на работу. Такого-то люду насчитывалось не более 800 человек. Часть из них была отделена для конвоирования арестантов, также высланных на работу. Арестанты работали неутомимо; трудясь до кровавого пота, они вместе с конвойными насыпали 5-й и 6-й бастионы. Жители города – старый и малый, богатый и бедный, чиновный и простой, – все спешили туда, где строились укрепления, где устанавливались преграды неприятелю. Телеги, лошади и волы, тачки и носилки, принадлежащие частным людям, без всякого требования, по доброй воле – все употреблено было для переноски и перевозки различных предметов. Полиция, обходя дома, приглашала обывателей на работу и, случалось, долго стучалась в дверь для того, чтобы услышать от ребенка, что отец и мать давно ушли туда без всякого приглашения. Таких работников разного звания, пола и возраста собралось около 5000 человек.

Работа кипела; шум и всеобщее движение заметно усилились в Севастополе. Звуки медных рогов и бой барабанов в разных частях города призывали рабочих к деятельности после кратковременного отдыха, звучно гремели якорные цепи кораблей, переводимых с места на место для лучшего поражения подступающего к городу неприятеля. Склянки, или морские часы, через каждые полчаса указывали время бесчисленным звоном, но за ними некогда было следить, да и некому, исключая часовых.

Объезжая работы по нескольку раз в день, адмирал Корнилов радовался успеху, видя, что в неделю сделано столько, сколько в другой раз не сделаешь в целый год. И действительно, в самое короткое время перед глазами неприятеля вырастали твердыни севастопольские, мощные не толщиной и крепостью своих стен, а силой духа русского, безусталью народа православного. Выше всякой похвалы и достойно всякого уважения та необыкновенная деятельность, которую выказали севастопольцы, как мужчины, так и женщины. Батареи и укрепления насыпались по всей линии, тянувшейся верст на девять, и повсюду кипела работа с одинаковым успехом: мужчины долбили каменистый грунт, а женщины таскали, иногда издали, землю в своих подолах. Появилась и такая батарея, которая без участия мужчин насыпана была только одними женщинами. Батарея эта до конца осады Севастополя сохранила название Девичьей и осталась свидетельницей их любви к родной стране и неутомимой посильной деятельности.

Лишь только укрепление приходило к концу, как оставшиеся в городе матросы стаскивали с кораблей свои огромные орудия и перевозили их на батареи. Люди, человек по сто, впрягались в тяжелую пушку и где с припевом дубинушки, а где и просто с криком «Ура!» встаскивали ее на гору и ставили на батарею. Из порта тащили на укрепления станки под орудия, орудийную принадлежность, снаряды и мешки от провианта для насыпки их землей и ускорения устройства амбразур. Под руководством инженер-подполковника Тотлебена работа кипела день и ночь. Тысяч пять человек с рассветом начинали работу по укреплениям и продолжали ее без перерыва целый день. Ночью работали при свете факелов и фонарей. Всякий работал от души, понимая ясно, что работа эта необходима и что он должен работать. Многие батареи были уже насыпаны и на них поставлены пушки, когда вдали города показались наши войска, отступавшие после сражения на реке Альме. С огромным транспортом раненых тянулись они 9 сентября по направлению к Севастополю. Около полудня полки наши подошли к Бельбеку. Здесь они расположились на привале, который необходим был людям, уставшим после горячего боя и измученным южным жаром. За войсками следовали и жители деревень, лежавших на пути отступления армии. Покидая свои жилища, они с огромными узлами на спине тянулись длинной вереницей к Севастополю, где надеялись найти приют и защиту.

Главнокомандующий князь Меншиков, приехав в Севастополь, удивлялся быстроте, с которой росли укрепления. По ходатайству неутомимого распорядителя обороны вице-адмирала Корнилова князь Меншиков разрешил выдавать по две чарки водки всем работавшим на укреплениях.

Утром 9 сентября Корнилов собрал военный совет из адмиралов и капитанов. Он объявил им, что армия отступает и что неприятель, подойдя к городу и расположившись на Северной стороне, может открыть огонь по кораблям, защищающим вход в севастопольский рейд, или сжечь их, или заставить отойти на другое место. С удалением кораблей рейд не имел бы столь сильной защиты, и доступ союзному флоту к Севастополю значительно облегчался. Генерал-адъютант Корнилов предлагал выйти в море и атаковать союзный флот. При удаче мы могли уничтожить неприятельские корабли и лишить союзников продовольствия и подкреплений, а при неудаче Корнилов предлагал взорвать себя и часть неприятельского флота на воздух и умереть со славой. Члены совета не согласились с предложением вице-адмирала Корнилова как с совершенно не обещающим никакого успеха. Число наших кораблей было вдвое менее, чем неприятельских; наши суда все были парусные, и движение их вполне зависело от ветра, тогда как неприятель, имея много судов на паровой тяге, мог располагать движениями по произволу. Даже если бы часть союзного флота при удаче и была взорвана на воздух, то и это немного бы помогло делу, так как другая его часть могла ворваться в Севастополь и погибель флота все-таки не спасла бы города.

На основании всех этих соображений капитан 1 ранга Зарин предложил затопить несколько старых кораблей на фарватере, а людей с них и прочих кораблей обратить на усиление гарнизона. Прискорбно было представителям славного Черноморского флота выслушать подобное предложение, и у многих из них навернулись на глазах слезы. Запрудить порт и запереться в нем безвыходно значило отказаться от славной встречи нашего флота с неприятельским в открытом море, значило отказаться от звания моряка, столь высоко чтимого черноморцами.

Своей любовью к делу, своим единодушным стремлением на общую пользу черноморцы довели свои корабли до того высокого совершенства, которому завидовали иностранные державы. Теперь, когда они могли справедливо гордиться своим созданием, приходилось собственными руками потопить эти корабли в волнах родимого моря. Решаясь на такую меру, моряки отважились уничтожить сразу то, к чему они стремились более полувека, в чем видели свое призвание, свою будущность. Громкий говор, оживлявший совет, перешел теперь в безмолвие. Все молчали, но Корнилов видел, что большинство одобряет предложение Зарина и согласно с ним он видел, что все члены совета затопление кораблей признают единственным средством к спасению Севастополя, но что ни один из них не решился произвести этого рокового слова.

Не соглашаясь с таким мнением совета, Корнилов вызвал тем самые оживленные споры. В это время ему доложили, что приехал главнокомандующий, князь Меншиков, и находится на четвертом номере (так называлась одна из батарей Северной стороны). Корнилов, распустив совет, отправился к главнокомандующему.

– Готовьтесь к выходу, – сказал он, уходя, членам совета, – будет дан сигнал, что кому делать.

Явившись к главнокомандующему, Корнилов изложил ему мнение совета и объяснил свое намерение выйти в море. Меншиков согласился с советом и приказал затопить корабли на фарватере. Корнилов отказывался исполнить это приказание.

– Ну так поезжайте в Николаев к своему месту службы, – сказал Меншиков, рассерженный таким упорством Корнилова, и приказал своему ординарцу позвать к себе вице-адмирала Станюковича.

– Остановитесь, – вскричал Корнилов, – это самоубийство… То, к чему вы меня принуждаете… Но чтобы я оставил Севастополь, окруженный неприятелем, невозможно! Я готов повиноваться вам.

Затопление кораблей было действительно необходимо. Жертвуя несколькими старыми судами, мы преграждали неприятелю всякую возможность ворваться на рейд и вместе с тем усиливали Севастополь более чем 10 000 человек матросов испытанной храбрости.

Вечером 10 сентября суда, назначенные для потопления[9]9
  Для потопления были назначены корабли: «Три святителя», «Уриил», «Селафаил», «Варна» и «Силистрия»; фрегаты «Флора» и «Сизополь».


[Закрыть], были поставлены на указанные им места.

В течение ночи приказано было свезти на берег все, что можно, а на рассвете следующего дня погрузить корабли на дно.

В восемь часов вечера на этих кораблях, по морскому обычаю, сыграли зорю и опустили флаги. Ничто не напоминало их близкой погибели, и только тогда, когда уже совершенно стемнело, экипажи их съехали на берег. Большинство матросов и многие из офицеров были грустны: им было жаль, что корабли, на которых они служили, с которыми сроднились, должны погибнуть, не померившись силами с врагами отечества в честном и горячем бою.

В полночь 11 сентября глухой треск и клокотание воды возвестили, что потопление кораблей совершилось. Поутру над поверхностью моря плавали обломки мачт шести судов. Один только корабль «Три святителя», оставаясь на поверхности, долго сопротивлялся, не желая расставаться с жизнью. С шумом лилась вода в отверстия, прорубленные в подводной его части, но кораблю все-таки не хотелось погружаться в воду. Тогда приказано было пароходу «Громоносец» подойти и пустить несколько бомб в корпус несчастного корабля. После нескольких выстрелов обреченный на погибель корабль «Три святителя» зашатался, волны расступились перед ним, и он после долгой борьбы, как герой, отстаивающий самого себя, свое величие и славу, медленно опустился на дно, предназначенное быть его могилой… Шум воды, треск ломающихся мачт вместе с грохотом пушек, скатывающихся с одного борта на другой, сопровождали эту борьбу с морем корабля, владыки моря. Не одна горячая слеза скатилась с ресниц зрителей этой печальной сцены.

Выстрелы «Громоносца» болезненно отозвались в сердцах моряков. Смотря, как тонул корабль «Три святителя», многие из них горько плакали. Грустный и задумчивый стоял и вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов, но когда корабль, шатаясь, стал опускаться на дно, Корнилов встрепенулся, лицо его оживилось, он обратился к собравшимся со словами утешения:

– Товарищи! – писал он вслед за тем в приказ. – Войска наши, после кровавой битвы с превосходным неприятелем, отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его.

Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах? Он привел двойное число таких, чтоб наступить на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли – разразить врага на воде! К тому же мы нужны для защиты города.

Главнокомандующий решил затопить 5 старых кораблей на фарватере: они временно преградят вход на рейд, и вместе с тем свободные команды усилят войска.

Грустно уничтожать свой труд! Много было употреблено нами усилий, чтобы держать корабли, обреченные жертве, в завидном свету порядке. Но надо покориться необходимости!

Москва горела, а Русь от этого не погибла! Напротив, стала сильнее. Бог милостив! Конечно, Он и теперь готовит верному Ему народу русскому такую же участь.

Итак, помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить себя! Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство Русское со всех сторон. Зависть коварна! Но царь шлет уже свою армию; и если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана и враг будет в тисках!

С затоплением кораблей Севастополь перестал быть портом. Чувство долга и любовь к родине обращали город в крепость, а моряков-матросов – в солдат-пехотинцев. Это крутое превращение, возможное только в России, совершилось на глазах многочисленного неприятеля.

Получив сведение, что неприятель двигается от Альмы к Севастополю, князь Меншиков собрал войска и оставил город с тем, чтобы сохранить сообщение с остальными губерниями России, дождаться подкреплений и зайти неприятелю в тыл, если бы он вздумал остановиться на Северной стороне и атаковать город. Князь Меншиков оставил в Севастополе одних моряков, саперов и несколько резервных батальонов. Перед отъездом своим он приказал сформировать из корабельных команд батальоны для защиты города и поручил заведывание обороной северной части города генерал-адъютанту Корнилову, а южной его части – вице-адмиралу Нахимову. Корнилов отдал тотчас же приказ, по которому было сформировано из флотских экипажей семнадцать батальонов, одна часть которых назначена для защиты северных укреплений, другая – для защиты города с южной стороны. Оба адмирала горячо принялись за дело, когда неприятель показался в виду Севастополя и приближался к Северной его стороне. С высоких мест города видно было, как союзники спускались в Бельбекскую долину и как в то же время правее их сходили наши войска в долину Черной речки.

12 сентября неприятель остановился на ночь на Бельбеке с намерением атаковать на следующее утро северную часть города. Корнилов деятельно готовился к защите. По его распоряжению в укреплениях Северной стороны заготовляли запасы воды, провизии, устраивались перевязочные пункты. Для перевязки раненых доставлено с каждого судна по бочонку уксуса, смешанного с водкой. Подполковник Тотлебен всю ночь провел на работе укреплений, которые приводились к окончанию.

Корнилов успел собрать под свою команду не более 10 000 человек разных команд, свезенных с кораблей, которым приходилось бороться с шестидесятитысячной армией неприятеля. «У меня десять тысяч наших моряков, взятых с кораблей, – писал Корнилов своей супруге. – Укрепления в надежном виде, и я, если армия сделает свое, надеюсь отдуться. Берег этот, кроме войска, защищается кораблями и пароходами; с моря же мы недосягаемы».

Защитники не унывали, они ожидали встречи с неприятелем с уверенностью дорого продать свою жизнь и не уступить врагу ни шагу русской земли.

– Отступление Северной стороны невозможно, – говорил Корнилов. – Мы все тут ляжем. Смерть меня не страшит, но быть взятому в плен – это ужасно!

Утром следующего дня не видно было никакого движения союзников к северному укреплению. В полдень, напротив того, было замечено, что неприятель оставляет Северную сторону и тянется вдоль бухты в правую сторону. Первое движение неприятеля замечено было с башни, устроенной на крыше морской библиотеки, расположенной на одной из самых высоких гор города. С башни открывался обширный и прекрасный вид на все окрестности, и можно было видеть множество красных мундиров, которые двигались по опушке леса на Мекензиеву гору и спускались потом в долину Черной речки. То были английские войска, тянувшиеся длинной вереницей вдоль северных наших укреплений. За ними следовали французы в темных шинелях. Тысячи штыков блестели в полуденном солнце; казалось, что весь лес был в движении. Нельзя было сомневаться, что это было за шествие. Все видели, что союзники переходили на Южную сторону Севастополя, и Северная сторона, ожидавшая скорого нападения, вздохнула спокойнее; она была избавлена от опасности, но зато Южная часть очутилась в худшем положении, чем была Северная.

Под начальством Нахимова на Южной стороне было не более 3000 человек, которым приходилось защищать пространство около восьми верст в окружности, защищаться в укреплениях, только начатых, но еще не оконченных. Нахимов находился в самом мрачном расположении духа: он знал, что слабый гарнизон его, раздробленный на части и разбросанный по всей линии, не в состоянии противиться столь многочисленному неприятелю. В этой крайности он видел один честный исход: собраться всем вместе и лечь костьми до единого.

«Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона, – писал адмирал в своем приказе, отданном в семь часов утра 14 сентября. – Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться, как герой; нас соберется до трех тысяч; сборный пункт на Театральной площади».

Между тем вице-адмирал Корнилов, как только убедился в том, что Северная сторона безопасна от нападения, тотчас же бросился на Южную, куда и перевел с собой одиннадцать батальонов моряков и других команд. Приняв там общее начальство над всеми войсками, он стал неутомимо трудиться над возведением укреплений.

Для лучшего успеха работ и защиты бастионы и батареи, охватившие город с Южной стороны, как построенные, так и вновь строящиеся, были разделены на три части, или дистанции. Линия укреплений, начиная с правой стороны от рейда до 5-го бастиона, была поручена защите шести пехотных батальонов, начальство над которыми поручено генерал-майору Аслановичу; всеми же батареями этой линии начальствовал капитан 1 ранга Иванов. Начальником войск, защищавших дистанцию от 5-го до 3-го бастионов, был назначен вице-адмирал Новосильский, имевший под своим начальством восемь морских батальонов. Батареями этой линии командовал контр-адмирал Юхарин. Наконец начальником войск, защищавших укрепления от 3-го бастиона до Килен-бухты, был назначен контр-адмирал Истомин, под командой которого находилось шесть флотских батальонов. Начальником батарей этой части был назначен контр-адмирал Вукотич 2-й. Всеми работами по устройству укреплений заведовал деятельный помощник Корнилова, подполковник Тотлебен.

При совокупном усилии этих лиц по всей линии укреплений работа закипела пуще прежнего.

Теперь малочисленному гарнизону для защиты обширной местности приходилось окончить бастионы, связать их непрерывной линией батарей, укрепить местность множеством новых построек и вооружить их огромными корабельными пушками. Словом сказать, приходилось создавать огромную линию таких преград, которые не допустили бы неприятеля взять город открытой силой, а заставили его приступить к правильной осаде и приближаться медленно, шаг за шагом.

В Севастополе в эти дни проявилась необыкновенная деятельность: по улицам тащили орудия, станки, снаряды, бревна, доски, плотничьи инструменты, железные оковки, гвозди, мешки пустые и наполненные землей. Все это спешили доставить к укреплениям, где рабочие рыли рвы, насыпали укрепления и утрамбовывали землю. Тысячи тружеников, выкидывая из рвов землю, насыпали тот непрерывный семиверстный вал, для овладения которым союзники употребили почти год времени.

Работы производились днем и ночью; в них участвовали все, кто только мог: солдаты, вольные мастеровые, городские жители, женщины и дети. Двери арсенала растворились настежь; из сараев вытаскивали орудия, там же раздавали желающим инструменты: ломы, лопаты, заступа и проч. Кто имел тачку или лошадь с телегой, тот спешил на укрепления, зная, что им найдется работа; даже водовозные бочки были употреблены в дело: в них развозилась вода для утоления жажды трудившихся. Словом сказать, все средства города были обращены на содействие рабочим. Граждане образовали род ополчения для содержания городских караулов. Здесь любовь к отечеству проявилась в полном своем величии. Пользуясь тем, что неприятель, заняв Балаклаву, потратил много времени на свое устройство и не предпринимал никаких действий против Севастополя, наши защитники значительно подвинулись в постройке укреплений.

С утра 14 сентября неприятельские пароходы явились в виду Севастополя. Они делали промеры, заглядывали в разные бухты, отыскивая поудобнее места для стоянки своего флота. Наш гарнизон, число которого простиралось только до 15 000 человек, был размещен на назначенных ему местах. Войско, несмотря на свою малочисленность, кипело отвагой, и каждый положил стоять, пока хоть искра жизни останется в теле. У многих из защитников позади укреплений, на которых они стояли, был дом – его родина, жена, дети, всё-всё, что свято и драгоценно в жизни. Здесь, на бастионах, собрались не пришельцы из разных стран, а родные братья, труженики на общую пользу своей огромной и родной семьи матушки-России: здесь были не союзники, а одного поля ягодки, дети русского царя. Деятельность внутренней жизни приняла иные размеры, иные образы. Пришло время отстаивать родное пепелище, наступила минута решительной борьбы, когда каждый стал стражем заветных берегов родной земли, сберегателем ее славы, защитником мест, близких русскому сердцу.

Жители, матросы и солдаты сразу, без всяких толкований, поняли свое положение: они рылись в земле, воздвигая линию батарей, они же носили землю туда, где не хватало ее для насыпки укреплений, и ставили на батареи свои огромные пушки. Все это делалось «так просто и естественно, как задушевная мысль, как светлая жизнь, вся отданная за веру и отечество». Одинаково вскормленные, все они составляли часть одного народа русского, подвластного одному монарху, принадлежащего одной вере, имеющего один язык, одушевленного и проникнутого одной волей. Стойкий и решительный народ решился защищать город от нашествия иноплеменников и встретить врага без ключей и хлеба-соли, а по-русски – штыками, рогатинами да чугунными пирогами.

К вечеру 14 сентября постройка укреплений подвинулась настолько, что одни из них были окончены и вооружены, другие приходили к окончанию; во многих местах поделаны были засеки и порыты ямы для воспрепятствования противнику быстро двигаться, если бы он захотел атаковать укрепления. Осмотрев работы, Владимир Алексеевич Корнилов решился на следующий день, по русскому обычаю, начать защиту города крестом и молитвой, знаменующими начало всякого желанного дела на православной Руси.

– Пусть прежде всего напомнят войскам слово Божие, – говорил Корнилов, – а потом я передам им слово царское.

С раннего утра стали наши войска на свои боевые позиции в ожидании торжественной процессии. Духовенство с образами, хоругвями и крестами совершало крестный ход, медленно подвигаясь по всей оборонительной линии. Почти в каждом укреплении процессия останавливалась, чтобы отслужить молебен, окропить войско святой водой и осенить крестным знамением.