Текст книги "Петербургские повести"

ПОЧЕМУ КОЛЛЕЖСКИЙ АСЕССОР КОВАЛЕВ НАЗЫВАЕТ СЕБЯ МАЙОРОМ?

«Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором». В газетной экспедиции[19]19
  Отделение почтамта, занимающееся рассылкой газет.


[Закрыть] Ковалев перебирает формулировки: «Вы можете просто написать: коллежский асессор, или, еще лучше, состоящий в майорском чине».

Приравнивание одного чина к другому было возможным благодаря табели о рангах – системе (буквально: «таблице») соответствий между военными, гражданскими и придворными чинами, введенной в 1722 году Петром I. Табель утверждала меритократический принцип организации общества: статус человека определяется его заслугами перед империей, а не знатностью или богатством. В бюрократизированном российском государстве сущность петровской реформы выхолащивалась – система чинов и званий стремилась стать единственным регулятором отношений между людьми, в том числе за пределами службы.

Все чины были ранжированы по XIV классам (I – высший, XIV – низший). Коллежский асессор – гражданский чин VIII класса, которому соответствовал армейский чин майора. Чин этот был самым низким из привилегированных чинов. Начиная с VIII класса чиновник удостаивался специального упоминания в газетах при въезде и выезде из города. Так, в каждом номере «Московских ведомостей» печаталось «Известие о приехавших в сию Столицу и выехавших из оной осьми классов особах». До 1845 года VIII класс давал гражданским лицам право на потомственное дворянство (мы не знаем, был ли Ковалев дворянином по рождению или по выслуге). Для сравнения: герои «Записок сумасшедшего» и «Шинели» Аксентий Иванович Поприщин и Акакий Акакиевич Башмачкин всего одним классом ниже Ковалева. Они титулярные советники (IX класс), и судьба их, как учат в школе, «воплощает трагедию маленького человека».

Отчего же Ковалев предпочитал именоваться майором, а не коллежским асессором? Ответ на это дает полное название петровской табели: «Табель о рангах всех чинов, воинских, статских и придворных, которые в котором классе чины; и которые в одном классе, те имеют по старшинству времени вступления в чин между собою, однако ж воинские выше прочих, хотя б и старее кто в том классе пожалован был». Иначе говоря, при равенстве класса военный чин считался выше гражданского. Ковалев хитрил, как бы добавляя себе ползвания по сравнению с прочими коллежскими асессорами. Той же хитростью он пользовался как формой лести: «знакомого ему надворного советника» (чин VII класса) «он называл подполковником, особливо ежели то случалось при посторонних». При этом закон прямо оговаривал недопустимость такой практики: «Запрещается гражданским чиновникам именоваться военными чинами»{53}53
  Свод законов Российской Империи, повелением Государя Императора Николая Павловича составленный. Учреждения. Свод Учреждений государственных и губернских. Часть 3. Уставы о службе гражданской. – СПб.: в Типографии II Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1833. – С. 119.


[Закрыть]. Итак, перед нами прохиндей хлестаковского типа, любитель попользоваться привилегиями – как законными, так и незаконными. Еще одна говорящая подробность: Ковалев покупает «какую-то орденскую ленточку, неизвестно для каких причин, потому что он сам не был кавалером никакого ордена». В свете этих деталей наглое самозванство Носа представляет собой гротескную проекцию мелкого самозванства Ковалева.

В тексте есть еще одна важная деталь: «Ковалев был кавказский коллежский асессор». Что это значит? По решению правительства, «для предупреждения недостатка в способных и достойных чиновниках» производство в коллежские асессоры на Кавказе, «по удаленности сих мест», проходило с послаблениями по отношению к установленному порядку – без сдачи специального экзамена и без наличия университетского образования. Выражение «ехать на Кавказ за чином коллежского асессора» неоднократно встречается в художественной и мемуарной прозе того времени. На это и намекает повествователь: «Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощию ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода».

КАКУЮ КАРЬЕРУ УСПЕЛ СДЕЛАТЬ НОС?

Современники Гоголя понимали, что бежавший от Ковалева Нос щеголяет «в мундире Министерства просвещения»{54}54
  Из письма П. А. Вяземского А. И. Тургеневу от 9 апреля 1836 года (Остафьевский архив кн. Вяземских. Т. III. – СПб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1899. – С. 314).


[Закрыть]: «Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника». Статский советник – чин V класса. Соответствующий ему военный чин – бригадир – был упразднен в 1799 году{55}55
  Раскин Д. И. Чины и государственная служба в России в XIX – нач. XX века // Русские писатели: Биографический словарь, 1800–1917. Т. 1. – М.: Большая российская энциклопедия, 1992. – С. 663.


[Закрыть]. Это чин выше полковничьего (VI класс), но ниже генерал-майорского (IV класс). Начиная с V класса пожалование в соответствующий чин совершалось только «с Высочайшего разрешения», это первый из особо привилегированных классов.

Нос заявляет Ковалеву: «Судя по пуговицам вашего виц-мундира, вы должны служить в сенате или, по крайней мере, по юстиции. Я же по ученой части». Сенатские и министерские должности, которые при нормальном порядке дел мог занять коллежский асессор, – это младший секретарь (в Сенате) или младший столоначальник (в департаментах министерств). Нос в департаменте министерства юстиции был бы вице-директором, а в Сенате – чиновником за обер-прокурорским столом. Однако он трудится «по ученой части» – значит, он мог быть ректором университета или помощником попечителя учебного округа{56}56
  Там же. С. 661.


[Закрыть]. Ковалев же, судя по всему, высшего образования не имел. И чин его был существенно ниже, чем у Носа.

Согласно Григорию Гуковскому, «в этом-то и заключается конфликт повести: борьба происходит между человеком в чине коллежского асессора и носом в чине статского советника. Нос на три чина старше человека. Это определяет его победу, его неуязвимость, его превосходство над человеком. И это – совершенно естественно, нормально в обществе, где вообще чин важнее всего. Иной вопрос – что такое общество все в целом устроено противоестественно, ненормально. Об этом-то и говорит своему читателю Гоголь»{57}57
  Гуковский Г. А. Указ. соч. – С. 283.


[Закрыть]. Система важнее, чем составляющие ее винтики. Вне системы они – ничто. Как только выясняется, что у Носа чужой паспорт, – он мгновенно перестает быть «господином» и опять становится просто «носом».

Отношения между Ковалевым и Носом выстраиваются в социально-психологическом поле, которое сам Гоголь в «Театральном разъезде» окрестил «электричеством чина»: «Нужно заметить, что Ковалев был чрезвычайно обидчивый человек. Он мог простить все, что ни говорили о нем самом, но никак не извинял, если это относилось к чину или званию». Именно чин становится поводом для зазнайства, и не у одного Ковалева. Разные малоприятные персонажи в текстах Гоголя то и дело поднимают (задирают) нос только потому, что они чином выше окружающих. В предисловии ко второй части «Вечеров на хуторе близ Диканьки» пасечник Рудый Панько жалуется: «Я вам скажу, любезные читатели, что хуже нет ничего на свете, как эта знать. Что его дядя был когда-то комиссаром, так и нос несет вверх». Такого же рода персонаж фигурирует в повести «Майская ночь, или Утопленница»: «Что он думает… что он голова, что он обливает людей на морозе холодною водою, так и нос поднял!» В ранней редакции «Женитьбы» тетка невесты сетует: «Дворянин перед черным народом дерет только нос, а перед своим чуть немного чином повыше, так покланивается, что инда шея…» (то есть «что даже шея свернется»). В ранней редакции первого тома «Мертвых душ» мелькает «новоиспеченный государственный человек», который «сидит павлином», «поднявши кверху нос и лысину». Ковалев непомерно задирал нос, так что нос забыл свое место. Может быть, не так уж неправ был одиозный советский литературовед, лауреат Сталинской премии Владимир Ермилов со своей упрощающей формулировкой: «Ковалев слишком высоко задирал нос – вот он у него и слетел!»{58}58
  Ермилов В. В. Избранные работы в трех томах. Т. 2: Н. В. Гоголь. – М.: ГИХЛ, 1956. – С. 188.


[Закрыть] «Мне кажется… вы должны знать свое место», – говорит Носу его бывший владелец. Если Нос – гипертрофированная проекция Ковалева, то эти же слова могут быть обращены к самому майору.

КАК «НОС» СВЯЗАН С РЕЛИГИЕЙ?

Лингвист и культуролог Борис Успенский обнаружил, что «сюжетомотивирующим» фактором в окончательной редакции повести становится время. Нос исчезает с лица майора в день православного Благовещения (празднуется 25 марта по старому стилю) и появляется вновь на следующий день (7 апреля) после католического Благовещения (6 апреля){59}59
  Успенский Б. А. Время в гоголевском «Носе» («Нос» глазами этнографа) // Успенский Б. А. Историко-филологические очерки. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – С. 49–50.


[Закрыть]. По народным поверьям, характерным для «районов межконфессионального пограничья» (какова хорошо знакомая Гоголю Украина), весь этот период, отделяющий одноименные православные и католические праздники, считается «нечистым»: в это время может происходить всякая чертовщина. Нелепые события происходят в течение 13 дней (несчастливое число). Ковалев встречает Нос в парадном мундире в Казанском соборе на праздничной службе. В ранних редакциях действие еще не было приурочено к Благовещению, однако Гоголь настаивал на том, что персонажи должны встретиться именно в церкви. «Если в случае ваша глупая цензура привяжется к тому, что нос не может быть в Казанской церкви, то, пожалуй, можно его перевести в католическую», – писал он Михаилу Погодину 18 марта 1835 года. Тем не менее в первых изданиях (1836 и 1842 года) упоминание богослужения было исключено и вся сцена перенесена в Гостиный Двор.

Благовещение обычно приходится на дни Великого поста, когда мясо запрещено к употреблению, поэтому нос в хлебе неуместен вдвойне: как говорит Иван Яковлевич, «хлеб – дело печеное» (его есть можно), «а нос совсем не то»{60}60
  Там же. С. 50.


[Закрыть]. В контексте религиозной символики повести мотив хлеба может иметь дополнительное значение. По предположению филолога Михаила Вайскопфа{61}61
  Вайскопф М. Птица тройка и колесница души. – М.: Новое литературное обозрение, 2003. – С. 169–170.


[Закрыть], манипуляции брадобрея с хлебом и носом могут быть прочитаны как скрытая пародия на приготовление к евхаристии – проскомидию, впоследствии подробно описанную Гоголем в «Рассуждении о Божественной литургии»: «Вся эта часть служения состоит в приготовлении нужного к служению, то есть в отделении от приношений, или хлебов-просфор, того хлеба, который должен вначале образовать тело Христово, а потом пресуществиться в него». Иван Яковлевич «для приличия надел сверх рубашки фрак», подобно тому, как священник надевает облачение. Супруга Ивана Яковлевича вынула «из печи только что испеченные хлебы» «и бросила один хлеб на стол», наподобие того, как «иерей берет из [жертвенника] одну из просфор с тем, чтобы изъять ту часть, которая станет потом телом Христовым». Затем священник берет «нож, которым должен изъять» часть хлеба, имеющий «вид копья в напоминание копья, которым было прободено на кресте тело Спасителя… и приподъемлет потом копьем вырезанную средину хлеба». Иван Яковлевич, «разрезавши хлеб на две половины… поглядел в середину… и вытащил – нос». Наконец, цирюльник бросает нос в воду – а диакон «наконец вливает вина и воды в чашу, соединив их вместе и испросив благословенья у иерея». «Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего неизвестно», – завершается первая глава повести, подобно тому, как проскомидия «совершается вся в олтаре при затворенных дверях, при задернутом занавесе, незримо от народа».

Однако есть и существенное различие. Священник перед литургией «должен еще с вечера трезвиться телом и духом», а цирюльник накануне был настолько пьян, что с утра даже не помнит, как возвратился домой. Таким образом, весь сюжет повести можно рассматривать как кощунственную травестию евангельского сюжета от Благовещения до Вознесения{62}62
  Успенский Б. А. Указ. соч. – С. 50; Вайскопф М. Указ. соч. – С. 168.


[Закрыть]. Недаром в центре событий оказывается ненужный вроде бы персонаж – «цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте».

В один ряд с «Носом» можно поставить демонологические произведения периода гоголевского религиозного кризиса («Вий», «Невский проспект») и кощунственные насмешки над евхаристией в письме к Александру Данилевскому от 28 сентября 1838 года:

Вообрази, что по всей дороге, по всем городам храмы бедные, богослужение тоже, жрецы невежи и неопрятны… а о вкусе и благоухании жертв нечего и говорить… Так что, признаюсь, поневоле находят вольнодумные и богоотступные мысли, и чувствую, что ежеминутно слабеют мои религиозные правила и вера в истинную религию, так что, если бы только нашлась другая с искусными жрецами и особенно жертвами, например, чай или шеколад, то прощай последняя набожность.

Такие же колебания испытывал злосчастный Ковалев: в церкви он «чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что никак не в силах был молиться», зато его Нос молился «с выражением величайшей набожности».

Подспудное кощунство «Носа» проливает свет еще на одну деталь. Нос пропал у майора в пятницу («в продолжение всей среды и даже во весь четверток нос у него был цел»), а пятница – несчастливый день, поскольку именно на него приходятся события, составляющие Страсти Христовы. На этом фоне крайне двусмысленно звучит восклицание Ковалева, осознавшего весь ужас своего положения: «Боже мой! Боже мой! За что это такое несчастие?» Оно звучит как перифраз возгласа распятого Иисуса: «Боже мой, Боже мой, вскую мя еси оставилъ?» (в Синодальном переводе: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»){63}63
  Мф. 27:46. См. об этом: Вайскопф М. Указ. соч. – С. 169.


[Закрыть].

ПОЧЕМУ РАССКАЗЧИК КАК БЫ ОБРЫВАЕТ ПОВЕСТЬ НА ПОЛУСЛОВЕ И САМ СТАВИТ НАПИСАННОЕ В НЕЙ ПОД СОМНЕНИЕ?

В финале первой полной редакции повести все произошедшее трактовалось как страшное сновидение: «Впрочем, все это, что ни описано здесь, виделось майору во сне». Более того, трудно отделаться от мысли, что «нос» каламбурно связан со «сном», поскольку образует с ним палиндром: «нос» – «сон». Однако в позднейших редакциях исходная мотивировка абсурдных событий – алогизм сновидения – если не снята, то завуалирована. Или, по точной характеристике Виноградова, «убрана, как леса художественной постройки»{64}64
  Виноградов В. В. Поэтика русской литературы. – С. 24.


[Закрыть]. Таким образом, внезапный обрыв повествования можно при желании трактовать как пробуждение ото сна.

Возможно и другое объяснение. Две «сюжетные плоскости» или «художественных пространства», в которых существует Нос в одноименной повести, принципиально несовместимы{65}65
  Тынянов Ю. Н. Указ. соч. – С. 204; Лотман Ю. М. Проблема художественного пространства в прозе Гоголя // Ученые записки Тартуского гоc. университета. 1968. Вып. 209. – С. 39–41; Манн Ю. В. Указ. соч. – С. 234.


[Закрыть]. По ходу дела нос то остается частью человеческого лица, то, сбежав, превращается в «целого» человека, у которого есть собственное лицо (он его, впрочем, прячет){66}66
  Бочаров С. Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Бочаров С. Г. О художественных мирах. – М.: Сов. Россия, 1985. – С. 124–160; Бочаров С. Г. Вокруг «Носа» // Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. – М.: Языки русской культуры, 1999. – С. 98–120.


[Закрыть]. Рассказчик бессилен объяснить эти трансформации «части вместо целого» (pars pro toto) в «целое вместо части» (totum pro parte) и обратно. Алогизм в «Носе» не только прием сюжетосложения – он вообще присущ всему описываемому миру. Мир гоголевского Петербурга – это мир, поставленный с ног на голову, и правит в нем черт: «…казалось, что какой-то демон искрошил весь мир на множество разных кусков и все эти куски без смысла, без толку смешал вместе». Так что рассказ об этом мире можно начать и оборвать в любой момент, как завещал великий Стерн.

КАКОВА БЫЛА СУДЬБА «НОСА» В ТЕАТРЕ И КИНО?

В 1928 году Дмитрий Шостакович написал оперу «Нос». Основным автором либретто был сам композитор, а сцена пробуждения Ковалева принадлежит Евгению Замятину. Остальные замятинские сцены Шостакович забраковал и пригласил дописывать либретто менее известных литераторов, Георгия Ионина и Александра Прейса. Образцом интерпретации Гоголя стал для Шостаковича, по его собственным словам, «Ревизор» в постановке Всеволода Мейерхольда 1926 года. Шостакович рассчитывал, что и его опера будет поставлена Мейерхольдом, но обстоятельства сложились иначе. Стилевая доминанта «Носа» – гротеск и эксцентрика: первый антракт написан для одних ударных, вокальные партии выходят за пределы нормальных регистров, в состав оркестра входят балалайки, домры и разные перкуссионные инструменты. Опера шла в 1930–1931 годах, но под давлением недоброжелательной критики была снята с репертуара и вернулась к зрителям и слушателям лишь несколько десятилетий спустя.

В 1963 году в Париже книжный график и аниматор Александр Алексеев снял мультипликационный фильм «Нос», применив изобретенную им еще в 1930-е годы оригинальную технику анимации – игольчатый экран[20]20
  Техника черно-белой анимации, использующая устройство со множеством перемещающихся стальных иголок. Иглы, выдвинутые вперед, делают изображение темнее, задвинутые назад – светлее. Игольчатый экран придумал художник-график Александр Алексеев в 1931 году.


[Закрыть]. До этого Алексеев дважды использовал эту технику в кинематографе – в коротком анимационном фильме «Ночь на Лысой горе» на музыку Мусоргского по повести Гоголя и в анимационном прологе к «Процессу» Орсона Уэллса по роману Кафки. Сам выбор произведений ясно характеризует стилевые предпочтения мультипликатора. Еще один мультфильм по «Носу» снял в 1966 году американский художник и режиссер Мордикай Герстейн. Действие он перенес в Питтсбург, а текст озвучил известный в те годы трагикомик Теодор Готтлиб, выступавший под сценическим псевдонимом Брат Теодор. Наконец, в 1997 году на студии братьев Наумовых «МультИздат» был снят мультфильм «Нос майора». В его сюжете режиссер Михаил Лисовой соединил мотивы, восходящие к произведениям Гоголя, Хлебникова и Хармса.

В 1965 году телеспектакль «Нос» поставила Ленинградская студия телевидения (режиссер Александр Белинский). В 1970-е годы по повести Гоголя было снято два телефильма. В 1971 году в Польше вышел фильм Станислава Ленартовича со Здзиславом Маклякевичем в роли майора Ковалева. В 1977 году на советские телеэкраны вышел фильм Ролана Быкова, в котором он исполнил все главные роли – Ковалева, Носа и цирюльника Ивана Яковлевича. А за несколько лет до этого в пародийном фильме Вуди Аллена «Sleeper» («Спящий» или «Замороженный»), где действие происходит в антиутопическом будущем, проскальзывает неожиданная реминисценция из Гоголя: диктатор, от которого остался только нос, продолжает существовать в этом качестве почти целый год. Правящая элита пытается клонировать диктатора из клеток носа, но его уничтожает главный герой, замороженный в 1973 году и проснувшийся 200 лет спустя{67}67
  Chances E. Moscow Meets Manhattan: The Russian Soul of Woody Allen's Films // American Studies International. 1992. Vol. 30. № 1. – P. 69.


[Закрыть].

I

Марта 25 числа случилось в Петербурге необыкновенно странное происшествие. Цирюльник Иван Яковлевич, живущий на Вознесенском проспекте (фамилия его утрачена, и даже на вывеске его – где изображен господин с намыленною щекою и надписью: «И кровь отворяют» – не выставлено ничего более), цирюльник Иван Яковлевич проснулся довольно рано и услышал запах горячего хлеба. Приподнявшись немного на кровати, он увидел, что супруга его, довольно почтенная дама, очень любившая пить кофий, вынимала из печи только что испеченные хлебы.

– Сегодня я, Прасковья Осиповна, не буду пить кофию, – сказал Иван Яковлевич, – а вместо того хочется мне съесть горячего хлебца с луком.

(То есть Иван Яковлевич хотел бы и того и другого, но знал, что было совершенно невозможно требовать двух вещей разом, ибо Прасковья Осиповна очень не любила таких прихотей.) «Пусть дурак ест хлеб; мне же лучше, – подумала про себя супруга, – останется кофию лишняя порция». И бросила один хлеб на стол.

Иван Яковлевич для приличия надел сверх рубашки фрак и, усевшись перед столом, насыпал соль, приготовил две головки луку, взял в руки нож и, сделавши значительную мину, принялся резать хлеб. Разрезавши хлеб на две половины, он поглядел в середину и, к удивлению своему, увидел что-то белевшееся. Иван Яковлевич ковырнул осторожно ножом и пощупал пальцем. «Плотное! – сказал он сам про себя, – что бы это такое было?»

Он засунул пальцы и вытащил – нос!.. Иван Яковлевич и руки опустил; стал протирать глаза и щупать: нос, точно нос! еще, казалось, как будто чей-то знакомый. Ужас изобразился на лице Ивана Яковлевича. Но этот ужас был ничто против негодования, которое овладело его супругою.

– Где это ты, зверь, отрезал нос? – закричала она с гневом. – Мошенник! пьяница! Я сама на тебя донесу полиции. Разбойник какой! Вот уж я от трех человек слышала, что ты во время бритья так теребишь за носы, что еле держатся.

Но Иван Яковлевич был ни жив ни мертв. Он узнал, что этот нос был ни чей другой, как коллежского асессора Ковалева, которого он брил каждую середу и воскресенье.

– Стой, Прасковья Осиповна! Я положу его, завернувши в тряпку, в уголок: пусть там маленечко полежит; а после его вынесу.

– И слушать не хочу! Чтобы я позволила у себя в комнате лежать отрезанному носу?.. Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой возить по ремню, а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй! Чтобы я стала за тебя отвечать полиции?.. Ах ты, пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!

Иван Яковлевич стоял совершенно как убитый. Он думал, думал – и не знал, что подумать.

– Черт его знает, как это сделалось, – сказал он наконец, почесав рукою за ухом. – Пьян ли я вчера возвратился или нет, уж наверное сказать не могу. А по всем приметам должно быть происшествие несбыточное: ибо хлеб – дело печеное, а нос совсем не то. Ничего не разберу!..

Иван Яковлевич замолчал. Мысль о том, что полицейские отыщут у него нос и обвинят его, привела его в совершенное беспамятство. Уже ему мерещился алый воротник, красиво вышитый серебром, шпага… и он дрожал всем телом. Наконец достал он свое исподнее платье и сапоги, натащил на себя всю эту дрянь и, сопровождаемый нелегкими увещаниями Прасковьи Осиповны, завернул нос в тряпку и вышел на улицу.

Он хотел его куда-нибудь подсунуть: или в тумбу под воротами, или так как-нибудь нечаянно выронить, да и повернуть в переулок. Но на беду ему попадался какой-нибудь знакомый человек, который начинал тотчас запросом: «куда идешь?», или: «кого так рано собрался брить?» – так что Иван Яковлевич никак не мог улучить минуты. В другой раз он уже совсем уронил его, но будочник еще издали указал ему алебардою, примолвив: «подыми! вон ты что-то уронил!» И Иван Яковлевич должен был поднять нос и спрятать его в карман. Отчаяние овладело им, тем более что народ беспрестанно умножался на улице, по мере того как начали отпираться магазины и лавочки.

Он решился идти к Исакиевскому мосту: не удастся ли как-нибудь швырнуть его в Неву?.. Но я несколько виноват, что до сих пор не сказал ничего об Иване Яковлевиче, человеке почтенном во многих отношениях.

Иван Яковлевич, как всякий порядочный русский мастеровой, был пьяница страшный. И хотя каждый день брил чужие подбородки, но его собственный был у него вечно небрит. Фрак у Ивана Яковлевича (Иван Яковлевич никогда не ходил в сюртуке) был пегий, то есть он был черный, но весь в коричневато-желтых и серых яблоках; воротник лоснился, а вместо трех пуговиц висели одни только ниточки. Иван Яковлевич был большой циник, и когда коллежский асессор Ковалев обыкновенно говорил ему во время бритья: «У тебя, Иван Яковлевич, вечно воняют руки!» – то Иван Яковлевич отвечал на это вопросом: «Отчего ж бы им вонять?» – «Не знаю, братец, только воняют», – говорил коллежский асессор, и Иван Яковлевич, понюхавши табаку, мылил ему за это и на щеке, и под носом, и за ухом, и под бородою – одним словом, где только ему было охота.

Этот почтенный гражданин находился уже на Исакиевском мосту. Он прежде всего осмотрелся; потом нагнулся на перила, будто бы посмотреть под мост: много ли рыбы бегает, и швырнул потихоньку тряпку с носом. Он почувствовал, как будто бы с него разом свалилось десять пуд; Иван Яковлевич даже усмехнулся. Вместо того чтобы идти брить чиновничьи подбородки, он отправился в заведение с надписью: «Кушанье и чай» спросить стакан пуншу, как вдруг заметил в конце моста квартального надзирателя благородной наружности, с широкими бакенбардами, в треугольной шляпе, со шпагою. Он обмер; а между тем квартальный кивал ему пальцем и говорил:

– А подойди сюда, любезный!

Иван Яковлевич, зная форму, снял издали еще картуз и, подошедши проворно, сказал:

– Желаю здравия вашему благородию!

– Нет, нет, братец, не благородию; скажи-ка, что ты там делал, стоя на мосту?

– Ей-богу, сударь, ходил брить, да посмотрел только, шибко ли река идет.

– Врешь, врешь! Этим не отделаешься. Изволь-ка отвечать!

– Я вашу милость два раза в неделю, или даже три, готов брить без всякого прекословия, – отвечал Иван Яковлевич.

– Нет, приятель, это пустяки! Меня три цирюльника бреют, да еще и за большую честь почитают. А вот изволь-ка рассказать, что ты там делал?

Иван Яковлевич побледнел… Но здесь происшествие совершенно закрывается туманом, и что далее произошло, решительно ничего не известно.

II

Коллежский асессор Ковалев проснулся довольно рано и сделал губами: «брр…» – что всегда он делал, когда просыпался, хотя сам не мог растолковать, по какой причине. Ковалев потянулся, приказал себе подать небольшое стоявшее на столе зеркало. Он хотел взглянуть на прыщик, который вчерашнего вечера вскочил у него на носу; но, к величайшему изумлению, увидел, что у него вместо носа совершенно гладкое место! Испугавшись, Ковалев велел подать воды и протер полотенцем глаза: точно, нет носа! Он начал щупать рукою, чтобы узнать: не спит ли он? кажется, не спит. Коллежский асессор Ковалев вскочил с кровати, встряхнулся: нет носа!.. Он велел тотчас подать себе одеться и полетел прямо к обер-полицмейстеру.

Но между тем необходимо сказать что-нибудь о Ковалеве, чтобы читатель мог видеть, какого рода был этот коллежский асессор. Коллежских асессоров, которые получают это звание с помощью ученых аттестатов, никак нельзя сравнивать с теми коллежскими асессорами, которые делались на Кавказе. Это два совершенно особенные рода. Ученые коллежские асессоры… Но Россия такая чудная земля, что если скажешь об одном коллежском асессоре, то все коллежские асессоры, от Риги до Камчатки, непременно примут на свой счет. То же разумей и о всех званиях и чинах. Ковалев был кавказский коллежский асессор. Он два года только еще состоял в этом звании и потому ни на минуту не мог его позабыть; а чтобы более придать себе благородства и веса, он никогда не называл себя коллежским асессором, но всегда майором. «Послушай, голубушка, – говорил он обыкновенно, встретивши на улице бабу, продававшую манишки, – ты приходи ко мне на дом; квартира моя в Садовой; спроси только: здесь ли живет майор Ковалев? – тебе всякий покажет». Если же встречал какую-нибудь смазливенькую, то давал ей сверх того секретное приказание, прибавляя: «Ты спроси, душенька, квартиру майора Ковалева». – По этому-то самому и мы будем вперед этого коллежского асессора называть майором.

Майор Ковалев имел обыкновение каждый день прохаживаться по Невскому проспекту. Воротничок его манишки был всегда чрезвычайно чист и накрахмален. Бакенбарды у него были такого рода, какие и теперь еще можно видеть у губернских поветовых землемеров, у архитекторов и полковых докторов, также у отправляющих разные полицейские обязанности и вообще у всех тех мужей, которые имеют полные, румяные щеки и очень хорошо играют в бостон: эти бакенбарды идут по самой середине щеки и прямехонько доходят до носа. Майор Ковалев носил множество печаток сердоликовых, и с гербами, и таких, на которых было вырезано: середа, четверг, понедельник и проч. Майор Ковалев приехал в Петербург по надобности, а именно искать приличного своему званию места: если удастся, то вице-губернаторского, а не то – экзекуторского в каком-нибудь видном департаменте. Майор Ковалев был не прочь и жениться; но только в таком случае, когда за невестою случится двести тысяч капиталу. И потому читатель теперь может судить сам: каково было положение этого майора, когда он увидел вместо довольно недурного и умеренного носа, преглупое, ровное и гладкое место.

Как на беду, ни один извозчик не показывался на улице, и он должен был идти пешком, закутавшись в свой плащ и закрывши платком лицо, показывая вид, как будто у него шла кровь. «Но авось-либо мне так представилось: не может быть, чтобы нос пропал сдуру», – подумал он и зашел в кондитерскую нарочно с тем, чтобы посмотреться в зеркало. К счастью, в кондитерской никого не было: мальчишки мели комнаты и расставляли стулья; некоторые с сонными глазами выносили на подносах горячие пирожки; на столах и стульях валялись залитые кофием вчерашние газеты. «Ну, слава Богу, никого нет, – произнес он, – теперь можно поглядеть». Он робко подошел к зеркалу и взглянул: «Черт знает что, какая дрянь! – произнес он, плюнувши. – Хотя бы уже что-нибудь было вместо носа, а то ничего!..»

С досадою закусив губы, вышел он из кондитерской и решился, против своего обыкновения, не глядеть ни на кого и никому не улыбаться. Вдруг он стал как вкопанный у дверей одного дома; в глазах его произошло явление неизъяснимое: перед подъездом остановилась карета; дверцы отворились; выпрыгнул, согнувшись, господин в мундире и побежал вверх по лестнице. Каков же был ужас и вместе изумление Ковалева, когда он узнал, что это был собственный его нос! При этом необыкновенном зрелище, казалось ему, все переворотилось у него в глазах; он чувствовал, что едва мог стоять; но решился во что бы то ни стало ожидать его возвращения в карету, весь дрожа, как в лихорадке. Чрез две минуты нос действительно вышел. Он был в мундире, шитом золотом, с большим стоячим воротником; на нем были замшевые панталоны; при боку шпага. По шляпе с плюмажем можно было заключить, что он считался в ранге статского советника. По всему заметно было, что он ехал куда-нибудь с визитом. Он поглядел на обе стороны, закричал кучеру: «подавай!» – сел и уехал.

Бедный Ковалев чуть не сошел с ума. Он не знал, как и подумать о таком странном происшествии. Как же можно, в самом деле, чтобы нос, который еще вчера был у него на лице, не мог ездить и ходить – был в мундире! Он побежал за каретою, которая, к счастию, проехала недалеко и остановилась перед Казанским собором.

Он поспешил в собор, пробрался сквозь ряд нищих старух с завязанными лицами и двумя отверстиями для глаз, над которыми он прежде так смеялся, и вошел в церковь. Молельщиков внутри церкви было немного; они все стояли только при входе в двери. Ковалев чувствовал себя в таком расстроенном состоянии, что никак не в силах был молиться, и искал глазами этого господина по всем углам. Наконец увидел его стоявшего в стороне. Нос спрятал совершенно лицо свое в большой стоячий воротник и с выражением величайшей набожности молился.

«Как подойти к нему? – думал Ковалев. – По всему, по мундиру, по шляпе видно, что он статский советник. Черт его знает, как это сделать!» Он начал около него покашливать; но нос ни на минуту не оставлял набожного своего положения и отвешивал поклоны.

– Милостивый государь… – сказал Ковалев, внутренно принуждая себя ободриться, – милостивый государь…

– Что вам угодно? – отвечал нос, оборотившись.

– Мне странно, милостивый государь… мне кажется… вы должны знать свое место. И вдруг я вас нахожу, и где же. – в церкви. Согласитесь…

– Извините меня, я не могу взять в толк, о чем вы изволите говорить… Объяснитесь.

«Как мне ему объяснить?» – подумал Ковалев и, собравшись с духом, начал: