Текст книги "Мое самодержавное правление"

ТРУДЫ И ДНИ. ПИСЬМА САМОДЕРЖЦА

Переписка Императора Николая Павловича и Карамзина в последние его дни

31 октября 1825 года на вечере у Императрицы-матери Карамзин читал выдержку из XII тома своей истории, про осаду Троицкой лавры. На чтении присутствовал великий князь Николай Павлович, и оно произвело на него сильное действие. 15 ноября Карамзин переехал из Царского Села в Петербург, а 14 декабря провел почти весь день в Зимнем дворце и на Дворцовой и Исаакиевской площадях, куда Императрица-мать посылала его в мундирном одеянье, в башмаках, шелковых чулках, узнавать о ходе рокового события.

В него кидали камнями. К концу дня он изнемог и уже не был в силах исполнить желание нового государя о составлении статьи для «Северной почты» о происходившем и указал для того на Д. Н. Блудова. Затем Императрица-мать ежедневно звала его к себе, и тут он в присутствии Николая Павловича говорил смело и решительно про ошибки предыдущего царствования, должен был вступать в споры с Мариею Федоровною.

Эти поездки в Зимний дворец подорвали здоровье Карамзина, и хотя потом он оправлялся несколько, но 22 марта 1826 года написал к Государю следующее письмо.

* * *

Всемилостивейший Государь.

Вначале примите от еще слабого историографа невольно слабое выражение чувства сильного – живейшей сердечной благодарности за трогательные для меня знаки вашего участия в моей тяжкой болезни… И в какие дни! Вы делали то, что делал Александр. Эта мысль еще более умиляла меня.

Оправляюсь, но тихо: чувствую еще раздражение в груди, кашляю и буду кашлять долго, как говорят медики, если нынешним летом не удалюсь отсюда в климат лучший и, по моему собственному чувству, необходимый для восстановления физических сил моих. Третьего года я здесь умирал, прошлого изнемогал и худел, а ныне был в опасности и в первую зиму и осень могу снова иметь воспаление в груди, уже расстроенной.

Медики решительно советуют мне пожить во Флоренции; но с семейством многочисленным[154]154
  У Карамзина было четыре сына и три дочери. Ему шел 61-й год. В 1823 г. родился у него последний сын Владимир. П. Бартенев.


[Закрыть] и состоянием недостаточным[155]155
  Сам Карамзин был беден; за второю супругою своею он получил Нижегородское поместье, около тысячи душ, но, кажется, никогда не был там. В Петербурге жил он скромно, но проживал много. Дочь его Елисавета Николаевна рассказывала, что за покупками чаю, сахару и пр. он сам ходил в лавки. П. Бартенев.


[Закрыть], особенно с того времени, как наши крестьяне, подобно другим, худо платят оброк, не могу и думать о путешествии. Есть, однако ж, способ и зависит единственно от вашего соизволения, без всякого ущерба или убытка для казны.

Резидент наш во Флоренции, г. Сверчков, будучи весьма слабого здоровья, думает, как мне сказывали, скоро оставить свое место, которого смиренно, но убедительно прошу для себя у Вашего Императорского Величества, уже изъявив причину – надежду действием хорошего климата спастися там от чахотки, и, может быть, преждевременной смерти.

Без нескромности, кажется, могу сказать, что имею понятие о политических отношениях России к державам Европейским и не хуже другого исполнил бы эту должность.

23 года, по воле Императора Александра, я неутомимо писал историю, назывался Государственным историографом, но не получал никакого жалования от Государства и никаких денежных наград, кроме суммы, выданной мне в 1816 году из кабинета для платежа типографщикам за печатание десяти первых томов, и кроме двух тысяч пенсии (ассигнациями), определенной мне, как почетному члену Московского университета. Я жил плодами своих трудов; но теперь уже дописываю последний том: с ним кончится и моя деятельность и мой важнейший доход.

Если Ваше Императорское Величество милостиво исполните мою всеподданнейшую просьбу, то это будет для меня величайшим благодеянием: других желаний и видов не имею. Неисполнение, признаюсь, огорчит меня; но да будет воля Божия! Ничто не охладит в душе моей истинной любви к вам и признательности за благоволение и лестную доверенность, которые вы мне уже оказали.

Могу ли ждать ответ? По крайней, мере мысль о долговременной неизвестности, в теперешнем моем физическом состоянии, несколько тревожит мое воображение.

Ответ государя от 6 апреля 1826 г.

Царское Село

Ежели не ранее вам отвечал, любезный Николай Михайлович, то не полагайте, чтобы то было из забывчивости, но, напротив, из желания о всем дать ответ удовлетворительный. Я искал приладить желание ваше с возможностью и полагаю, что, может, успел в том. Предлагаю вам следующее, но наперед благодарю вас сердечно и за доверенность, и за содержание письма вашего; жалею сердечно, что первая услуга, которую вы ставите меня в возможность вам оказать, клонится к тому, чтоб вас удалить от всех нас.

Вы поверите, надеюсь, без труда, что с сердечным прискорбием убеждаюсь, что сие временное удаление необходимо. Но так, видно, Богу угодно, и должно сему покориться без ропота. Однако покуда я, быв здесь, привел в порядок ваше летнее квартирование[156]156
  Т. е. в одном из Китайских домиков Царского Села. П. Бартенев.


[Закрыть] в надежде, что пригодится.

Но обратимся к делу. Вам надо ехать в Италию – вот что хотят медики; надо их послушать и избрать лучший способ, т. е. покойнейший, как туда доехать: морем ли до Италии, или только до Любека, или сухим путем?

Пребывание в Италии не должно вас тревожить, ибо хотя место во Флоренции еще не вакантно, но Российскому историографу не нужно подобного предлога, дабы иметь способ там жить свободно и заниматься своим делом, которое, без лести, кажется, стоит дипломатической корреспонденции, особенно Флорентийской. Словом, я прошу вас не беспокоиться об этом, и, хотя мне в угождение, дайте мне озаботиться способом устроить вашу поездку.

Про Стутгарт я вам и не говорю; хотят, чтобы вы были в Италии; стало, туда и ехать должно. Прошу вас только уведомить меня, как и куда решитесь ехать, а прочее я все устрою.

Повторяю, что мне больно слышать и верить, что вам надо ехать; дай Бог, чтобы здоровье ваше скоро восстановилось и возвратило бы вас к тем, кои вас искренне любят и уважают; причтите меня к этим.

Вас искренне любящий

Николай

Письмо Карамзина

С.-Петербург, 7 апреля 1826 г.

Всемилостивейший Государь!

И любезнейший! прибавляю от глубины сердца. Какое неизъяснимо трогательное и гораздо более нежели милостивое письмо! Нет слов для выражения моей благодарности: она, пока дышу, будет одним из живейших чувств моей души. Пишу это сквозь сладкие слезы, с умилением необыкновенным.

О! как буду желать скорее оправиться, чтобы скорее возвратиться в отечество. И в чужой земле надеюсь беспрестанно заниматься Россиею: во-первых, думаю кончить последний том «Истории» во Флоренции; во-вторых, буду читать с жадностью о всех действиях вашего царствования и ежедневно молить Бога, чтобы Он даровал успех всем вашим намерениям для государственного блага вверенной вам от Него державы.

Смею сказать простосердечно, что вы, императрицы и все ваше августейшее семейство постоянным изъявлением ко мне благоволения и ласки сделались как бы родными для моего сердца. Но чтобы наслаждаться счастьем быть при вас, должно быть здоровым; а внутреннее чувство мое, еще более всех медиков, удостоверяет меня, что действительнейшее к тому средство есть путешествие и перемена климата, не лекарства.

Вы приказываете мне с истинно отеческим участием сказать: как мы хотим ехать? Вот наш план: в июне сесть со всем семейством на корабль в Кронштадте и плыть до Бордо (плавание, совершаемое обыкновенно недели в 3); там выйти на берег, сухим путем ехать до Марселя и в нем сесть снова на корабль, чтобы плыть в Ливорну. Вы говорите: «Я все устрою!» Читая и повторяя это слово, умею только плакать.

Без забот и сомнений предаюсь в волю Божию и вашу… между тем смотрю на портрет Александров с любовию, которую имел к нему живому: он оставил мне богатое наследство в вашей ко мне милости. Вы, мой второй хозяин Царскосельский, подумали о приготовлении и тамошнего нашего жилища.

К сожалению, сборы путешествия не дадут мне времени пожить еще до отъезда в месте столь великих и трогательных воспоминаний. Но если бы нашелся в зданиях, принадлежащих к Таврическому дворцу, уголок скромный, сухой и теплый для историографа с семейством, то мы могли бы еще недели три подышать там лучшим городского воздухом, занимаясь в то же время и нашими сборами.

Повергаю себя к вашим стопам с благоговением и любовию.

Верноподданнейший

Николай Карамзин

Тогда же, кажется, Карамзину были даны и деньги на путешествие, которое он думал начать в июне месяце.

Последнее письмо государя Карамзину

В первых числах мая Карамзины переехали в Таврический дворец. Доктор объявил, что он не в состоянии будет перенести путешествие. Тогда Жуковский принялся ходатайствовать, и 13 мая, т. е. за 9 дней до кончины Карамзина, принесли ему последнее письмо Государя с указом министру финансов о пенсии ему и после него семейству его по 50 тысяч рублей в год.

Николай Михайлович.

Расстроенное здоровье ваше принуждает вас покинуть на время отечество и искать благоприятнейшего для вас климата. Почитаю за удовольствие изъявить вам мое искреннее желание, чтобы вы скорее возвратились к нам с обновленными силами и могли снова действовать для пользы и чести отечества, как действовали доныне.

В то же время и за покойного Государя, знавшего на опыте вашу благородную, бескорыстную к нему привязанность, и за себя самого, и за Россию изъявляю вам признательность, которую вы заслуживаете своею жизнию, как гражданин, своими трудами, как писатель. Александр сказал вам: «Русский народ достоин знать свою историю».

История, вами написанная, достойна Русского народа. Исполняю то, что желал, но чего не успел исполнить брат мой. В приложенной бумаге найдете вы изъявление воли моей, которая, будучи с моей стороны одною только справедливостью, есть для меня и священное завещание Александра. Желаю, чтобы путешествие вам было полезно и чтобы оно возвратило вам силы для довершения главного дела вашей жизни. Пребываю вам всегда благосклонный,

Николай

Последнее письмо Карамзина

Всемилостивейший Государь!

Рескрипт, которым вы осчастливили меня третьего дня, написанный столь трогательно, с таким благоволением, воспоминание в нем о незабвенном Александре, хвала смиренному историографу сверх его достоинств, омочил слезами бледное лицо мое.

Прочитав же указ к министру финансов, я не поверил своим глазам: благодеяние выше меры. Никогда скромные желания так далеко не простирались. Но изумление скоро обратилось в умиление живейшей благодарности; если сам не буду пользоваться плодами такой царской, беспримерной у нас щедрости, то закрою глаза спокойно; судьба моего семейства решена наисчастливейшим образом.

Дай Бог, чтобы фамилия Карамзиных, осыпанная милостями двух монархов, заслужила имя верной, ревностной к Царскому дому. О, как желаю выздороветь, чтобы последние дни мои посвятить вам, бесценный Государь, и любезному Отечеству. Вчера не мог я писать, и ныне голова моя очень слаба.

Видом, говорят, я поправлюсь, но слабость не выпускает меня из полулюдей. Заключу тем: милости, благодеяния ваши ко мне так чрезвычайны, что я и здоровый не умел бы выразить вполне моей признательности. Повергаю себя к стопам вашим со всем семейством.

Душою и сердцем верноподданный

Николай Карамзин

С.-Петербург, 15 мая 1826 г.

Скончался Карамзин 22 мая. Николай Павлович на другой день приезжал поклониться его телу и заливался слезами. Одиннадцать лет спустя он плакал о Пушкине, посылал Наследника к телу его и ранним утром, когда еще было темно, приходил к дому князя Волконского, на Мойку, и спрашивал дворника о здоровье поэта. П. Бартенев.

Письмо императора Николая Павловича графу Аракчееву[157]157
  Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. Т. 1. СПб., 1903. С. 629–630.


[Закрыть]

Сейчас только получил письмо ваше, Алексей Андреевич, о появившемся бродяге и о счастливом заключении его. Я приказал его закованного доставить сюда, где мы до него доберемся, если он в связи с нашими злодеями, что весьма вероятно.

Я поручаю вам объявить по корпусу мою совершенную благодарность полковнику Фрикену за его исполнительность, равно и дежурному офицеру; а равно объявить сему, что я приказал выдать ему не в зачет годовое жалованье. Покуда будут верные слуги, так те, кои под вами, и верный достойный начальник, нечего нам бояться, а впрочем, по пословице, «на Бога надейся, а сам не плошай».

Прошу обратить внимание на Московский отряд, чтобы не сделали какие-нибудь молокососы каких-нибудь дурачеств; впрочем, я уверен, после сделанного подтверждения будут они исправны и осторожны.

Я здесь остаюсь до субботы; квартира прежняя ваша готова и тепла; и прошу пожаловать так, чтоб после обеда можно было заняться.

Николай.

Царское Село. 1826 г., апреля 6-го.

Приложение к письму Аракчееву. Объяснительная записка бывшего Новгородского губернатора Жеребцова[158]158
  Шильдер Н. К. Император Николай Первый. Его жизнь и царствование. Т. 1. СПб., 1903. С. 630–631.


[Закрыть]

Означенный человек был подослан к военным поселянам в полк графа Аракчеева. Он одет был так, как рисуется образ Спасителя, в шелковой рясе, сапоги зеленые сафьянные, по холодному тогда времени, что было в марте месяце, он сверх платья одет был в лисьей шубе, крытой тонким синим сукном. С ним был образ, украшенный бриллиантами, и книга Апокалипсис, из которой он читал и указывал другим статьи о Николайченках; он называл себя столпом Церкви, посланным от Бога для избавления христиан от заблуждения.

Он предлагал военным поселянам позволить им носить опять бороды, но они отказались, сказав, что они боятся начальников. В полку графа Аракчеева он взят был под караул, как беспаспортный, и прислан к нам в губернское правление при отношении, как бродяга, без всякого уведомления о его разглашениях и возмущениях военных поселян. Но он, сидя в городовой тюрьме, начал таким же образом разглашать между арестантами; почему немедленно взят был моими советниками в губернское правление и по случаю моего тогда отсутствия из Новгорода содержался в особой комнате.

По прибытии моем я принялся за него, узнал от него, как он прибыл из Петербурга в военное поселение в образе святого, старался возмутить военных поселян, произнося разные хулы насчет государя и предков его и обещая поселянам свободу и обращение их в первобытное их состояние.

Допрося его тогда при председателях палат и при моих советниках, я тогда же отправил его с частным приставом и жандармами к С.-Петербургскому военному генерал-губернатору при донесении моем на имя государя в собственные руки; вместе с тем дал знать о сем графу Алексею Андреевичу Аракчееву, который, как видно, успел написать о сем государю с фельдъегерем, отчего его донесение пришло прежде моего, а мое осталось скрытым.

Вот отчего ему и его полковому командиру вышло благоволение государя; а обо мне ни слова не сказано, тогда как по-настоящему начальство военного поселения заслуживало похвалу за то, что поселяне так опасались его, что из страха не приняли предложения возмутителя; но со всем тем не обнаружили его, и он остался бы скрытым, и мог еще сделать попытку и даже успеть по другим полкам, если бы он не был нами обнаружен и лишен способа произвести и впредь такое дело.

Впоследствии времени, когда государь короновался в Москве и сей самый отряд возвращался из Москвы, интригами начальников его, генерал-адъютантов Демидова и Исленьева, поставлен был против меня великий князь Михаил Павлович, который наговорил мне много неприятностей и выпросил у государя, чтоб меня уволили от должности губернатора, как будто без моего прошения, а после отдали под суд по делу графа Аракчеева, которое давно было уже решено и я не найден был виновным, и тут скрыли сие от государя, представили ему виновным и тем вовлекли его в несправедливость против верного слуги его.

Письма императора Николая I барону И. И. Дибичу

Публикации этих чрезвычайно интересных писем предпослана редакционная врезка, в которой среди прочего читаем:

«В этих письмах яркими красками обрисовывается нерасположение Императора Николая I к генералу Ермолову, говоря о котором Государь употребляет эпитет Cet homme [159]159
  Этот человек. (Фр.)


[Закрыть], прибавляя: «Этот человек, который ложь признает добродетелью, если она может принести ему пользу».

Да простит Бог тем лицам, которые выставили героя и даровитого полководца в глазах Государя в дурном свете и тем навсегда лишили отечество просвещенного, истинно русского государственного деятеля![160]160
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 617. Предисловие к публикации «Ермолов, Дибич и Паскевич».


[Закрыть]»

С.-Петербург, 27 февраля 1827 г.[161]161
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 618.


[Закрыть]

Письмо ваше, любезный Иван Иванович, получил я третьего дня и весьма благодарен за поспешност ь, с которою едете, и за сообщенные известия. Дай Бог, чтобы я скоро получил уведомление о счастливом прибытии в Тифлис и что все не так плохо, как, к несчастию, кажется по сведениям, которые оттуда доходят; я уже не знаю, чему верить, и жду, чтобы окончательно судить, вашего донесения.

Здесь все, слава Богу, в порядке; я весьма доволен графом Толстым и графом Чернышевым; мы ладим очень хорошо, и сколько я заметить могу, и они между собою очень дружны. Граф помолодел и уверяет, что я его этим спас от тяжелой болезни.

Вот письмо к вам от графа Аракчеева; оно вас изумит не менее всех нас; я получил целых два, одно в другом, в котором он меня уверяет, что это кто-нибудь из злоумышленников изобрел дело на него, и что я погрешу, если сему верить буду! Je vous abandonne les reflexions[162]162
  Оставляю вас поразмыслить над этим. (Фр.)


[Закрыть].

Рапорты Паскевича насчет состояния кавалерии и артиллерии меня беспокоят, и я любопытен слышать твое мнение.

Смотря на карту, мне пришло в голову, что, если, по причине продовольствия, трудно будет держаться постоянного плана кампании на Тавризе, не хорошо ли б было сделать из Баку или Дербента на Инзили, с тем чтобы прочной ногой им завладеть как пунктом весьма важным для нас навсегда.

Сие исполнить может быть возможным как употребя всю флотилию и суда, как привезут провиант. C’est une idе́e que je vous soumets, dе́cidez comme Vous le trouverez possible ou prе́fе́rable[163]163
  Я вручаю вам эту идею – решите, как сочтете возможным или предпочтительным. (Фр.)


[Закрыть].

Дай Бог вам полного успеха и да благословит наши добрые намерения. Прощайте, любезный Иван Иванович, верьте искреннему уважению и дружбе моей, вам искренно доброжелательный

Николай

Паскевичу и Адлербергу мой поклон.

Петергоф, 8 марта 1827 г.[164]164
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 618–619.


[Закрыть] (Перевод с фр.)

4-го числа этого месяца я получил ваше первое письмо из Тифлиса, любезный друг, и вы легко можете представить себе, с каким нетерпением и удовольствием я читал его. Признаюсь вам, я весьма рад при мысли, что вы на месте и своими глазами можете все обсудить среди этого лабиринта интриг; я надеюсь, что вы не позволите обольстить себя этому человеку, для которого ложь составляет добродетель, если он может извлечь из нее пользу, и который пренебрегает получаемыми приказаниями.

Наконец, да поможет вам Господь и да вразумит Он вас, чтобы быть справедливым. Я с нетерпением ожидаю обещанных вами известий.

Здесь все в порядке, и я доволен ходом дел. Толстой справляется наилучшим образом, а Чернышев хорош, хотя выходки, ему свойственные, прорываются часто.

Военный министр не дал удовлетворительного ответа на требования комитета, и, кажется, дело идет плохо. Толстой крепко стоит на своем и говорит категорически; надо ждать развязки.

С.-Петербург, 10-го числа [марта 1827 г.][165]165
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 619.


[Закрыть]

Я еще не имею известий от вас, хотя рапорт Паскевича от 23-го дошел до меня. Может быть, получу завтра, так как почта запаздывает. Г. Бенкендорф говорит в письме об ужасе, который произвел ваш приезд и о радости многих честных людей видеть вас там; он, по-видимому, сильно убежден в дурных намерениях Ермолова, прошлых и настоящих; было бы весьма существенно постараться разузнать в особенности, кто руководители зла в этом гнезде интриг, и непременно удалить их, дабы ведали, что подобные люди не могут быть терпимы, раз они обличены.

12-го числа [марта 1827 г.][166]166
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 619–620.


[Закрыть]

В тот самый вечер, когда я писал вам, я получил, любезный друг, ваше письмо от 23-го и ваш журнал, а вчера вечером приехал курьер с вашим интересным письмом от 28-го. Что вы хотите, чтобы я сказал вам после подобного чтения? Если вы, будучи на месте, не сочли еще возможным принять решение, как же мне это сделать на таком расстоянии и после всего того, что сообщено вами.

Я ясно вижу, что дела не могут так продолжаться, если вы и Паскевич уедете; человек этот, предоставленный самому себе, поставит вас в такое же положение, по отношению знания дела и уверенности, что он будет действовать согласно нашему направлению, как это было до отъезда Паскевича в Москву, – я не могу взять на себя этой ответственности.

Итак, зрело обсудив все и в ожидании второго курьера от вас, если он не привезет мне других данных, кроме тех, которые вы уже дали мне понять, я не вижу другого средства, как предоставить вам воспользоваться данным полномочием для удаления Ермолова. Я предназначаю Паскевича на его место, так как я не усматриваю из ваших донесений, что он в чем-либо нарушил обязанности, налагаемые самой строгой дисциплиной.

Обесчестить же этого человека, отозвав его при таких обстоятельствах, было бы против моей совести. Вы замените тогда Мадатова, кем признаете за лучшее, потому что оставить его там нельзя; может быть, Иловайский был бы хорош для этого. Для управления краем я пришлю Сипягина, по прибытии курьера с решительными известиями, которого я ожидаю от вас.

Итак, повторяю, если следующий курьер не привезет новых разъяснений к сообщенным уже обстоятельствам, то приступите немедленно к исполнению моих указаний и тотчас же известите меня. Необходимо вам сперва устроить Паскевича надлежащим образом и разъяснить ему всю важность назначения, к которому я призываю его при настоящих обстоятельствах, и всю цену моего к нему доверия; как честный человек и как бывший мой начальник, он сумеет, я отвечаю за него, исполнить мои желания.

Крайне необходимо дать ему хорошего начальника штаба, будет ли это Гурко или Ренненкампф, это мне все равно; сделайте только так, чтобы быть уверенным, что назначаемое лицо в состоянии поддерживать порядок в деталях; что касается до остального, он сумеет все сделать. Может быть, Красовский оказался бы лучше всех, короче, предоставляю вам полную свободу выбора, лишь бы он был хорош.

Вот, любезный друг, мое последнее слово, и повторяю вам еще, что оно остается в силе на тот случай, если ваш курьер, которого я ожидаю, не привезет мне других известий, как последние, полученные вчера.

Слух о войне с турками, если он верен, очень важен, но я предполагаю, что он вымышленный.

Да наставит вас Бог в ваших начинаниях и примите мою благодарность за ваше усердие и заботы в столь трудном деле. Да поможет вам Бог и да устроит все к лучшему.

Ваш навеки

Николай

С.-Петербург. 27 марта 1827 г.[167]167
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 622–624.


[Закрыть] (Перевод с фр.)

Курьер ваш прибыл ко мне вчера, любезный друг; я читал и перечитывал ваши интересные письма и, вникнув в их смысл, я поздравлял себя, что заранее предначертал вам то, что должен бы был сообщить вам как окончательный результат всего привезенного последним курьером.

Я снова убедился в полной невозможности оставить дела в прежнем положении, т. е. видеть вас и Паскевича вне этого края, а следовательно, себя, отданного на жертву недоумениям, беспокойствам и т. д., как это имело место до командировки вашей и Паскевича. Я радуюсь, что дал назначение Паскевичу, ибо я вижу из вашего письма, что в случае, если мой выбор на нем остановится, вы не считаете необходимым продлить ваше отсутствие.

Вы усмотрели из моего последнего письма, что я предоставлял вам оставаться столько времени, сколько вы признаете нужным для надлежащего водворения на месте Паскевича и установления нового порядка; повторяю вам это еще и предупреждаю, что я послал вчера приказание Сипягину отправиться немедленно в Тифлис для исполнения должности военного губернатора Грузии в отсутствие Паскевича, которого я приказом завтрашнего дня назначаю вместо Ермолова, со всеми его правами.

Бог да благословит этот важный шаг и дарует вам силу разума и достоинство, необходимые в столь знаменательную минуту. Да поможет вам Бог, любезный друг, точно так же, как и всем находящимся там честным людям.

Тотчас же по получении этого приказания известите меня, равно как и о его исполнении; сообщите мне все возможные подробности о том, каким образом все совершилось; только без шума и скандала; я воспрещаю всякое оскорбление самым положительным образом и делаю вас всех в том ответственными, но отстраните всякую комедию и неуместные слезы; пусть все совершится в порядке, с достоинством и согласно точному порядку службы.

Я уполномочиваю вас удалить Мадатова, Вельяминова, одним словом всех лиц, коих вы признаете вредными. Обратите все ваше внимание на то, чтобы с самого приезда Сипягина между ним и Паскевичем установились бы должные отношения, основанные на полном доверии; я рассчитываю на ваше усердие, любезный друг, и на ваше умение при устройстве в самом начале этой важной отрасли службы так, чтобы не нужно было иметь в будущем какие-либо опасения.

Подтвердите Сипягину, что я надеюсь, интриги не будут более в ходу у тамошнего начальства, и что я рассчитываю на него для предупреждения последствий столь вредного направления.

Я со вниманием прочел предположение кампании. Я полагаю возможным совершить переход через Аракс, с целью идти на Тавриз, этим летом, только в таком случае, если были бы уверены не встретить неприятельской армии или же удалось разбить ее при открытии кампании; вместе с тем следует быть уверенным в продовольственных средствах. Поэтому решение этой части кампании я предоставляю вам и Паскевичу.

Что касается до осенней кампании, если персияне окажутся несговорчивыми, то во всяком случае необходимо начать ее взятием Тавриза. Оттуда можно действовать согласно предложенному плану. Я очень стою за экспедицию на Инзили, но я сомневаюсь в возможности перевозки предполагаемого числа войск; может быть, было бы достаточно овладеть этим пунктом с тою целью, чтобы удержать его как почти верный залог для получения желаемых условий мира.

Во всяком случае, я воспрещаю по той стороне Аракса принятие всякого заявления подданства России; мы можем признать независимость ханств, но не присоединение их к нашей империи; нам достаточно Эриваня и комп. Удовольствуемся этим и не зайдем далее в наших расчетах.

Если оказалось бы необходимым отменить кивера, я уполномочиваю вас заменить их персидской барашковой шапкой, прикрепив к ней наш отличительный знак или бляху; это будет лучше предполагаемых шапок, которые слишком уродливы.

Посылаю вам, на всякий случай, морскую фуражку, которая, по своей чрезвычайной легкости, может быть, как мне кажется, пригодною, в особенности будучи покрыта чехлом из белого холста. Я согласен на введение предложенных суконных белых башлыков, равно как и жилетов из белого сукна.

Здесь все идет хорошо; я очень доволен. Толстой действует хорошо, и мы весьма довольны Чернышевым. Дело комиссариата идет как нельзя хуже, и вскоре надо будет резко высказать мнение министру и Путяте, что очень беспокоит меня; я, впрочем, знаю это только частным образом от Толстого.

Нашим всем поклон и в особенности вашему частному секретарю. Я с нетерпением буду ожидать от вас известий. Прощайте, любезный друг, да наставит вас Бог и возвратит скорее.

Ваш навеки

Николай

Жена вам кланяется. Предупреждаю вас, что Сипягина заменяет Вольф. Я делаю смотр 2-му корпусу в Вязьме, и я рассчитываю быть там около 15 мая.

Корабль «Париж», на Варнском рейде, 31 августа 1828 г.[168]168
  Русская старина. 1880. Т. 29. С. 891–893. Продолжение публикации: письма 1828 г.


[Закрыть]

Известие, привезенное мне полковником Ховеном о деле, бывшем у вас 28-го числа, доставило мне большое удовольствие; я всегда был вполне убежден в том, что, как только мы станем действовать как следует, дела наши не могут не идти хорошо. Надеюсь, что на этом не остановятся и – если только можно – постараются еще возвысить дух войск каким-нибудь блистательным ударом, не сопряженным с большими потерями, подобным тому, какой мы совершили здесь, атаковав турецкий лагерь и редут, находившиеся на нашем правом крыле, которые мешали там нашим сообщениям и принуждали нас значительно растягивать линию наших аванпостов.

В течение утра эта позиция была сильно обстреливаема 2-ю гвард. батарейною батареею и несколькими орудиями 7-й бригады; затем, около полудня, 300 отборных солдат Симбирского полка внезапно бросились на штурм и овладели редутом, несмотря на сопротивление гарнизона, подкрепленного турецкими войсками, в числе около 2000. Неудержимая отвага наших солдат восторжествовала над всеми; более 200 турок положено на месте, человек 30 взято в плен, остальные бежали, преследуемые нашими солдатами.

Наша потеря состоит из одного офицера убитым, 2 раненых, и около 30 солдат убитых и раненых, из числа последних, некоторые опасно – ударами кинжалов. Нельзя выразить словами несравненное усердие наших молодцов; некоторые из них, опасно раненные в ноги, поднимались при моем приближении, чтобы приветствовать меня, несмотря на свое болезненное состояние.

300 человек симбирцев одни справили дело, и не встретилось никакой надобности в батальоне Низовского полка, который должен был их поддерживать, и в роте измайловцев, служившей ему резервом. Обладание этим новым постом весьма выгодно для наших сообщений; в нынешнюю же ночь мы готовимся стеснить крепости и с этой стороны посредством постройки двух редутов.

Сегодняшний день ознаменован еще другим важным успехом: отряд генерала Головина, не сделав ни одного выстрела, достиг Галаты[169]169
  По прибытии гвардии послан был, для обложения Варны с южной стороны, отряд ген. – адъютанта Головина.


[Закрыть] и занял там угрожающее положение; турки, по-видимому, совершенно ошеломлены этим и не только не осмеливаются предпринять что-нибудь в ту сторону, но даже не оказали никакого сопротивления; небольшое число турецких солдат и фуражиров, там находившихся, поспешно бежали при приближении наших войск. Рукою Государя приписано: там захвачено более 700 голов скота; а один из турок – слуга паши – прискакал во весь опор, чтобы сдаться нам.

Рукою Чевкина: Крепость, с каждым днем, все более и более стесняется; венчание гласиса уже окончено; вырыто пять колодцев, и контр-эскарп[170]170
  Контр-эскарп (фр. contrescarpe, от contre – против и escarpe – откос, скат) – искусственно срезанный под большим углом край склона или берега реки высотой не менее 2–2,5 м, обращенный передней частью к обороняющемуся.


[Закрыть], в скором времени, будет минирован и взорван; в эту ночь сила нашего огня будет удвоена траншейными батареями и вторым кораблем, который станет перед крепостию. Конгревовы ракеты[171]171
  Congreve rockets (англ.) – боевые ракеты, разработанные Уильямом Конгривом (1772–1828) и состоявшие на вооружении армии Великобритании в пер. пол. XIX в., позже принятые на вооружение в др. армиях.


[Закрыть] и здесь тоже производят хорошее действие; они три раза производили в крепости пожар.

Вообще, нельзя достаточно нахвалиться усердием и отвагою здешних войск; наши гвардейские саперы продолжают отличаться; вчера они понесли значительную потерю от сильного гранатного огня, направленного против них из крепости; капитан Львов и несколько солдат убиты.

Состояние здоровья в гвардии довольно удовлетворительно; хотя есть больные, но число их не слишком велико. В госпиталях гвардии еще достаточно медикаментов, из которых уступают, насколько то возможно, армейским госпиталям, где начинают ощущать в них чувствительный недостаток; слабая помощь эта не может удовлетворять, и надо непременно, чтобы вы сейчас же сделали распоряжения для устранения этого неудобства.

Я отдал здесь все нужные приказания относительно требуемого вами снабжения овсом; но необходимо, чтобы вы постарались выслать прямо сюда несколько порожних транспортов, так как у нас чувствительный недостаток в перевязочных средствах.