Текст книги "Полная история государства Российского в одном томе"

18 января [1583 г.] Елисавета призвала нетерпеливого Писемского к себе, осталась с ним наедине и спросила о тайном деле Государевом, уже ей известном по донесению медика Роберта; слушала с великим вниманием; изъявила благодарность за желание Иоанна быть с нею в свойстве, но не думала, чтобы Мария Гастингс, отличаясь единственно нравственными достоинствами, могла полюбиться ему, известному любителю красоты. «К тому же (примолвила Елисавета) она недавно была в оспе: ни за что в свете не соглашусь, чтобы ты видел и живописец изобразил ее для Иоанна с лицом красным, с глубокими рябинами». Посол настоял; Королева обещала, требуя времени, нужного для совершенного выздоровления невесты. Далее говорили об условиях брака. Дочь Генрика VIII, мужа шести жен, не дивилась, что Царь, имея супругу, ищет другой; но хотела заблаговременно, торжественным договором, утвердить права будущей Царицы и детей ее. С сим отпустили свата, который несколько месяцев ждал чести видеть невесту.

Между тем супруга Иоаннова (19 октября) родила в Москве сына Уара-Димитрия, столь несчастного для себя и России, невинного виновника долговременных злодейств и бедствий! Но счастие быть снова отцом не тронуло Иоаннова сердца: он все еще мыслил удалить мать Димитриеву от своего ложа и жениться на Елисаветиной племяннице, ибо не дал Писемскому никаких новых повелений, так что сей усердный чиновник, слыша в Лондоне о рождении Царевича, не хотел тому верить. "Злые люди, – говорил он Министрам Английским, – выдумали сию новость, чтобы препятствовать Государеву сватовству, благословенному для вашего и моего отечества. Королева должна верить единственно грамоте Царя и мне, Послу его". Наконец 18 мая велели Писемскому быть в саду у Канцлера Томаса Бромлея, где хозяин и брат невестин граф Гонтингдонский встретили его и ввели в красивую беседку. Чрез несколько минут явилась и Мария с женою Канцлера с Графинею Гонтингдонскою, со многими знатными Англичанками. "Вот она, – сказал Бромлей Послу: – гляди, рассматривай на досуге. Королеве угодно, чтобы ты видел ее не в темном месте, не в комнатах, а на чистом воздухе". Невеста поклонилась и стала неподвижно пред своим, для женского самолюбия опасным ценителем, который, усердствуя оправдать важную к нему доверенность Иоаннову, устремил любопытный, проницательный взор на скромную Англичанку, чтобы все видеть, ничего не забыть, впечатлеть образ ее в память и передать Государю без ошибки. Сказав: довольно, он гулял с невестою в аллеях сада, расходился, встречался с нею, еще смотрел – и написал в донесении к Царю: «Мария Гастингс ростом высока, стройна, тонка, лицом бела; глаза у нее серые, волосы русые, нос прямой, пальцы на руках долгие». О красоте, о приятности ни слова; но Елисавета, как бы неохотно выставив племянницу на показ, уже любопытствовала знать мнение Писемского; говорила, что Мария ему конечно не нравится; что изображение лица ее, с ним посылаемое и нимало не украшенное художником, без сомнения так же не пленит разборчивого Иоанна. Сват уверял Елисавету в противном – и, казалось, угодил ей своими хвалами. Следственно она желала сего брака; желала и невеста, как пишут, но скоро переменила мысли, устрашенная рассказами о свирепости жениха Венценосного, и без труда убедила Королеву избавить ее от сей чести.

Угостив посла великолепным обедом в Гриниче, Елисавета дала ему два письма к Иоанну: в одном благодарила его за предложение союза, в другом за намерение посетить Англию (как она слышала), не в случае какой-либо опасности, мятежа, бедствия, но только для свидания и личного знакомства с нежною сестрою, готовою доказать ему, что ее земля есть для него вторая Россия. С Писемским отправился в Москву Посол Английский Иероним Баус для решительного окончания всех дел, государственных и тайных, как объявила Елисавета.

Иоанн был доволен: принял Бауса (24 октября 1583) весьма милостиво; с живейшим участием расспрашивал о Елисавете и велел Боярину Никите Романовичу Юрьеву, Богдану Яковлевичу Бельскому, Дьяку Андрею Щелкалову условиться с ним о государственном союзе Англии с Россиею, чтобы, заключив его, немедленно приступить к тайному делу о сватовстве. То и другое казалось Царю уже легким, несомнительным, по донесениям Писемского; но Царь ошибся: ошиблась, может быть, и Елисавета, избрав Бауса для утверждения приязни с Иоанном: человека неуклонного, грубого, который в первом слове объявил решительно, что не может переменить ни буквы в статьях, врученных Английскими Министрами нашему Послу в Лондоне; что Елисавета готова мирить Царя, с кем ему угодно, а не воевать с нашими врагами, ибо щадит кровь людей, вверенных ей Богом; что Англия в приязни с Литвою, Швециею и Даниею. "Если главные враги мои, – сказал Иоанн, – друзья Королеве, то могу ли быть ей союзником? Елисавета должна или склонить Батория к истинному миру с Россиею (заставив его возвратить мне Ливонию и Полоцкую область), или вместе со мною наступить на Литву". Баус ответствовал с жаром: "Королева признала бы меня безумным, если бы я заключил такой договор". Он требовал неотменно, чтобы одни Англичане входили в наши Северные гавани, как было прежде, но Бояре изъясняли ему что прежде мы имели, для общей Европейской мены, гавань Балтийскую, Нарву, отнятую у нас Шведами; что купцы Немецкие, Нидерландские, Французские торгуют с Россиею уже единственно в северных пристанях, откуда их нельзя выгнать в угодность Елисавете; что святейший закон для Государств есть народная польза; что мы находим ее в свободной торговле со всеми Европейцами и не можем дать на себя кабалы Англичанам, гостям, а не повелителям в России; что они не стыдятся обманов в делах купеческих и привозят к нам гнилые сукна; что некоторые из них сносились тайно с неприятелями Царя, с Королями Шведским и Датским, усердствовали, помогали им, писали из Москвы в Англию худое о нашем государстве, именуя россиян невеждами, глупцами; что Иоанн единственно для Королевы предал забвению такие вины; что она без сомнения не вздумает указывать Венценосцу, коему не указывают ни Императоры ни Султаны, ни Короли знаменитейшие. Тут Посол с досадою возразил, что нет Венценосцев знаменитее Елисаветы; что она не менее Императора, коего отец ее нанимал воевать с Франциею; не менее и Царя. За сие слово, как пишет Баус, Иоанн с гневом выслал его из дворца, но скоро одумался и, хваля усердие Посла к Королевиной чести, примолвил: «Дай Бог, чтоб у меня самого был такой верный слуга!» В знак особенного снисхождения Государь соглашался, чтобы одни Англичане входили в пристань Корельскую, Варгузскую; Мезенскую, Печенгскую и Шумскую, оставляя Пудожерскую и Кольскую для иных гостей. Баус твердил: «мы не хотим совместников!» Думая, что Вельможи Царские, в особенности Государственный Дьяк Андрей Щелкалов, подкуплены Нидерландскими купцами, он требовал личных сношений с Царем: Иоанн призывал – и всегда с неудовольствием отсылал его, как упрямого, непреклонного.

Надеясь по крайней мере кончить с ним дело о сватовстве, Государь велел ему быть у себя (Декабря 13) тайно, без меча и кинжала. Все Царедворцы вышли из комнаты: остались только Бояре, Князь Федор Трубецкий, Никита Романович Юрьев, Дмитрий Иванович Годунов, Бельский и Думные Дворяне: Татищев, Черемисинов, Воейков: они сидели далее от Царя; а Дьяки (Щелкалов, Фролов, Стрешнев) стояли у печи. Дав знак рукою, чтобы Баус с толмачом своим, Юрьев, Бельский, Андрей Щелкалов к нему приближились, Иоанн рассказал всю историю Английского сватовства, все слышанное им от медика Роберта и Писемского; изъявил добрую волю жениться на Марии Гастингс; хотел знать, желает ли Королева сего брака и согласна ли, чтобы невеста приняла нашу Веру? Баус ответствовал, что Христианство везде одно; что Мария едва ли решится переменить Закон; что она слабого здоровья и не хороша лицом; что у Королевы есть другие ближайшие и прелестнейшие свойственницы, хотя он, без ее ведома, и не смеет назвать их; что Царь может свататься за любую… «С чем же ты приехал? – спросил Иоанн: – с отказом? с пустословием? с неумеренными требованиями, на которые мой Посол уже ответствовал в Лондоне Министрам Елисаветиным? с предложением нового, безыменного, следственно невозможного сватовства?» Назвав его Послом неученым, бестолковым, сказав: «не прошу Елисаветы быть судиею между Баторием и мною, а хочу только союза Англии», Иоанн велел Баусу готовиться к отъезду. Тут, жалея о худом успехе своего дела, Посол начал извиняться незнанием Русских обыкновений; убеждал Государя снова объясниться с Елисаветою; уверял, что она радуется мыслию о кровном союзе с таким великим Царем, доставит ему изображения десяти или более знатных, прелестных девиц Лондонских, и может, невзирая на свое миролюбие, усердно помогать нам в войнах людьми или деньгами, если Иоанн возвратит Английским купцам все их старые, исключительные права в Двинской торговле. Еще надежда быть супругом любезной Англичанки пленяла Иоанна; высоко ценя и дружбу Елисаветы, он решился отправить новое Посольство в Лондон, и хотя лично досадовал на Бауса, однако ж, сведав его жалобу на приставов, велел наказать их, даже без исследования, чтобы сей человек корыстолюбивый, сварливый по свидетельству наших Министерских бумаг, не выехал с злобою из России. Но Баус не успел выехать, ни Государь назначить Посла в Лондон!..

К. Б. Вениг. Царь Иван Грозный и его мамка

[1584 г.] Приступаем к описанию часа торжественного, великого!.. Мы видели жизнь Иоаннову: увидим конец ее, равно удивительный, желанный для человечества, но страшный для воображения: ибо тиран умер, как жил – губя людей, хотя в современных преданиях и не именуются его последние жертвы. Можно ли верить бессмертию и не ужаснуться такой смерти?… Сей грозный час, давно предсказанный Иоанну и совестию и невинными мучениками, тихо близился к нему, еще не достигшему глубокой старости, еще бодрому в духе, пылкому в вожделениях сердца. Крепкий сложением, Иоанн надеялся на долголетие; но какая телесная крепость может устоять против свирепого волнения страстей, обуревающих мрачную жизнь тирана? Всегдашний трепет гнева и боязни, угрызение совести без раскаяния, гнусные восторги сластолюбия мерзостного, мука стыда, злоба бессильная в неудачах оружия, наконец адская казнь сыноубийства истощили меру сил Иоанновых: он чувствовал иногда болезненную томность, предтечу удара и разрушения, но боролся с нею и не слабел заметно до зимы 1584 года. В сие время явилась Комета с крестообразным небесным знамением между церковию Иоанна Великого и Благовещения: любопытный Царь вышел на Красное крыльцо, смотрел долго, изменился в лице и сказал окружающим: вот знамение моей смерти! Тревожимый сею мыслию, он искал, как пишут, Астрологов, мнимых волхвов, в России и в Лапландии, собрал их до шестидесяти, отвел им дом в Москве, ежедневно посылал любимца своего, Бельского, толковать с ними о комете, и скоро занемог опасно: вся внутренность его начала гнить, а тело пухнуть. Уверяют, что Астрологи предсказали ему неминуемую смерть через несколько дней, именно 18 марта, но что Иоанн велел им молчать, с угрозою сжечь их всех на костре, если будут нескромны. В течение февраля месяца он еще занимался делами; но 10 марта велено было остановить Посла Литовского на пути в Москву ради недуга Государева. Еще сам Иоанн дал сей приказ; еще надеялся на выздоровление, однако ж созвал Бояр и велел писать завещание; объявил Царевича Феодора наследником престола и Монархом; избрал знаменитых мужей Князя Ивана Петровича Шуйского (славного защитою Пскова), Ивана Федоровича Мстиславского (сына родной племянницы Великого Князя Василия), Никиту Романовича Юрьева (брата первой Царицы, добродетельной Анастасии), Бориса Годунова и Бельского в советники и блюстители Державы, да облегчают юному Феодору (слабому телом и душою) бремя забот государственных; младенцу Димитрию с материю назначил в Удел город Углич и вверил его воспитание одному Бельскому; изъявил благодарность всем Боярам и Воеводам: называл их своими друзьями и сподвижниками в завоевании Царств неверных, в победах одержанных над Ливонскими Рыцарями, над Ханом и Султаном; убеждал Феодора Царствовать благочестиво, с любовию и милостию, советовал ему и пяти главным Вельможам удаляться от войны с Христианскими Державами; говорил о несчастных следствиях войны Литовской и Шведской; жалел об истощении России; предписал уменьшить налоги, освободить всех узников, даже пленников, Литовских и Немецких. Казалось, что он, готовясь оставить трон и свет, хотел примириться с совестию, с человечеством, с Богом – отрезвился душою, быв дотоле в упоении зла, и желал спасти юного сына от своих гибельных заблуждений; казалось, что луч святой истины в преддверии могилы осветил наконец сие мрачное хладное сердце; что раскаяние и в нем подействовало, когда Ангел смерти невидимо предстал ему с вестию о вечности…

Но в то время, когда безмолвствовал двор в печали (ибо о всяком умирающем Венценосце искренно и лицемерно Двор печалится); когда любовь Христианская умиляла сердце народа; когда, забыв свирепость Иоаннову, граждане столицы молились в храмах о выздоровлении Царя; когда молились о нем самые опальные семейства, вдовы и сироты людей, невинно избиенных… что делал он, касаясь гроба? в минуты облегчения приказывал носить себя на креслах в палату, где лежали его сокровища дивные; рассматривал каменья драгоценные, и 15 марта показывал их с удовольствием Англичанину Горсею, ученым языком знатока описывая достоинство алмазов и яхонтов!.. Верить ли еще сказанию ужаснейшему? Невестка, супруга Феодорова, пришла к болящему с нежными утешениями и бежала с омерзением от его любострастного бесстыдства!.. Каялся ли грешник? думал ли о близком грозном суде Всевышнего?

К.Е. Маковский. Смерть Ивана Грозного

Уже силы недужного исчезали; мысли омрачались: лежа на одре в беспамятстве, Иоанн громко звал к себе убитого сына, видел его в воображении, говорил с ним ласково… 17 марта ему стало лучше, от действия теплой ванны, так что он велел Послу Литовскому немедленно ехать из Можайска в столицу, и на другой день (если верить Горсею) сказал Бельскому: «Объяви казнь лжецам Астрологам: ныне, по их басням, мне должно умереть, а я чувствую себя гораздо бодрее». Но день еще не миновал, ответствовали ему Астрологи. Для больного снова изготовили ванну: он пробыл в ней около трех часов, лег на кровать, встал, спросил шахматную доску и, сидя в халате на постели, сам расставил шашки; хотел играть с Бельским… вдруг упал и закрыл глаза навеки, между тем как врачи терли его крепительными жидкостями, а Митрополит – исполняя, вероятно, давно известную волю Иоаннову – читал молитвы пострижения над издыхающим, названным в Монашестве Ионою… В сии минуты Царствовала глубокая тишина во дворце и в столице: ждали, что будет, не дерзая спрашивать. Иоанн лежал уже мертвый, но еще страшный для предстоящих Царедворцев, которые долго не верили глазам своим и не объявляли его смерти. Когда же решительное слово: «не стало Государя!» раздалося в Кремле, народ завопил громогласно… от того ли, как пишут, что знал слабость Феодорову и боялся худых ее следствий для Государства, или платя Христианский долг жалости усопшему Монарху, хотя и жестокому?… На третий день совершилось погребение великолепное в храме Св. Михаила Архангела; текли слезы; на лицах изображалась горесть, и земля тихо приняла в свои недра труп Иоаннов! Безмолвствовал суд человеческий пред Божественным – и для современников опустилась на феатр завеса: память и гробы остались для потомства!

Между иными тяжкими опытами Судьбы, сверх бедствий Удельной системы, сверх ига Моголов, Россия должна была испытать и грозу самодержца-мучителя: устояла с любовию к самодержавию, ибо верила, что Бог посылает и язву и землетрясение и тиранов; не преломила железного скиптра в руках Иоанновых и двадцать четыре года сносила губителя, вооружаясь единственно молитвою и терпением, чтобы в лучшие времена иметь Петра Великого, Екатерину Вторую (История не любит именовать живых). В смирении великодушном страдальцы умирали на лобном месте, как Греки в Термопилах за отечество, за Веру и Верность, не имея и мысли о бунте. Напрасно некоторые чужеземные историки, извиняя жестокость Иоаннову, писали о заговорах, будто бы уничтоженных ею: сии заговоры существовали единственно в смутном уме Царя, по всем свидетельствам наших летописей и бумаг государственных. Духовенство, Бояре, граждане знаменитые не вызвали бы зверя из вертепа Слободы Александровской, если бы замышляли измену, взводимую на них столь же нелепо, как и чародейство. Нет, тигр упивался кровию агнцев – и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали справедливости, умилительного воспоминания от современников и потомства!

Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, Героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка, и мы усомнились бы в истине самых достоверных о нем известий, если бы летописи других народов не являли нам столь же удивительных примеров; если бы Калигула, образец Государей и чудовище, – если бы Нерон, питомец мудрого Сенеки, предмет любви, предмет омерзения, не царствовали в Риме. Они были язычники; но Людовик XI был Христианин, не уступая Иоанну ни в свирепости, ни в наружном благочестии, коим они хотели загладить свои беззакония: оба набожные от страха, оба кровожадные и женолюбивые, подобно Азиатским и Римским мучителям. Изверги вне законов, вне правил и вероятностей рассудка, сии ужасные метеоры, сии блудящие огни страстей необузданных озаряют для нас, в пространстве веков, бездну возможного человеческого разврата, да видя содрогаемся! Жизнь тирана есть бедствие для человечества, но его История всегда полезна, для Государей и народов: вселять омерзение ко злу есть вселять любовь к добродетели – и слава времени, когда вооруженный истиною дееписатель может, в правлении Самодержавном, выставить на позор такого Властителя, да не будет уже впредь ему подобных! Могилы бесчувственны; но живые страшатся вечного проклятия в Истории, которая, не исправляя злодеев, предупреждает иногда злодейства, всегда возможные, ибо страсти дикие свирепствуют и в веки гражданского образования, веля уму безмолвствовать или рабским гласом оправдывать свои исступления.

Так Иоанн имел разум превосходный, не чуждый образования и сведений, соединенный с необыкновенным даром слова, чтобы бесстыдно раболепствовать гнуснейшим похотям. Имея редкую память, знал наизусть Библию, историю Греческую, Римскую, нашего отечества, чтобы нелепо толковать их в пользу тиранства; хвалился твердостию и властию над собою, умея громко смеяться в часы страха и беспокойства внутреннего, хвалился милостию и щедростию, обогащая любимцев достоянием опальных Бояр и граждан; хвалился правосудием, карая вместе, с равным удовольствием, и заслуги и преступления; хвалился духом Царским, соблюдением державной чести, велев изрубить присланного из Персии в Москву слона, не хотевшего стать перед ним на колена, и жестоко наказывая бедных Царедворцев, которые смели играть лучше державного в шашки или в карты; хвалился наконец глубокою мудростию государственною по системе, по эпохам, с каким-то хладнокровным размером истребляя знаменитые роды, будто бы опасные для Царской власти – возводя на их степень роды новые, подлые, и губительною рукою касаясь самых будущих времен: ибо туча доносителей, клеветников, кромешников, им образованных, как туча гладоносных насекомых, исчезнув, оставила злое семя в народе; и если иго Батыево унизило дух россиян, то без сомнения не возвысило его и царствование Иоанново.

Но отдадим справедливость и тирану: Иоанн в самых крайностях зла является как бы призраком Великого Монарха, ревностный, неутомимый, часто проницательный в государственной деятельности; хотя любив всегда равнять себя в доблести с Александром Македонским, не имел ни тени мужества в душе, но остался завоевателем; в политике внешней неуклонно следовал великим намерениям своего деда; любил правду в судах, сам нередко разбирал тяжбы, выслушивал жалобы, читал всякую бумагу, решал немедленно; казнил утеснителей народа, сановников бессовестных, лихоимцев, телесно и стыдом (рядил их в великолепную одежду, сажал на колесницу и приказывал живодерам возить из улицы в улицу); не терпел гнусного пьянства (только на Святой Неделе и в Рождество Христово дозволялось народу веселиться в кабаках; пьяных во всякое иное время отсылали в темницу). Не любя смелой укоризны, Иоанн не любил иногда и грубой лести: представим доказательство. Воеводы, Князья Иосиф Щербатый и Юрий Борятинский, выкупленные Царем из Литовского плена, удостоились его милости, даров и чести с ним обедать. Он расспрашивал их о Литве: Щербатый говорил истину; Борятинский лгал бессовестно, уверяя, что Король не имеет ни войска, ни крепостей и трепещет Иоаннова имени. "Бедный Король! – сказал тихо Царь, кивая головою: – как ты мне жалок!" и вдруг, схватив посох, изломал его в мелкие щепы о Борятинского, приговаривая: "вот тебе, бесстыдному, за грубую ложь!" – Иоанн славился благоразумною терпимостию Вер (за исключением одной Иудейской); хотя, дозволив Лютеранам и Кальвинистам иметь в Москве церковь, лет через пять велел сжечь ту и другую (опасаясь ли соблазна, слыша ли о неудовольствии народа?): однако ж не мешал им собираться для богослужения в домах у Пасторов; любил спорить с учеными Немцами о Законе и сносил противоречия: так (в 1570 году) имел он в Кремлевском дворце торжественное прение с Лютеранским богословом Роцитою, уличая его в ереси: Роцита сидел пред ним на возвышенном месте, устланном богатыми коврами; говорил смело, оправдывал Догматы Аугсбургского исповедания, удостоился знаков Царского благоволения и написал книгу о сей любопытной беседе. Немецкий проповедник Каспар, желая угодить Иоанну, крестился в Москве по обрядам нашей церкви и вместе с ним, к досаде своих единоземцев, шутил над Лютером; но никто из них не жаловался на притеснение. Они жили спокойно в Москве, в новой Немецкой Слободе, на берегу Яузы, обогащаясь ремеслами и художествами. Иоанн изъявлял уважение к Искусствам и Наукам, лаская иноземцев просвещенных: не основал академий, но способствовал народному образованию размножением школ церковных, где и миряне учились грамоте, закону, даже Истории, особенно готовясь быть людьми приказными, к стыду Бояр, которые еще не все умели тогда писать. – Наконец Иоанн знаменит в истории как законодавец и государственный образователь.

Нет сомнения, что истинно великий Иоанн III, издав гражданское Уложение, устроил и разные правительства для лучшего действия Самодержавной власти: кроме древней Боярской Думы, в делах сего времени упоминается о казенном дворе, о приказах; но более ничего не знаем, имея уже ясные, достоверные известия о многих расправах и судебных местах, которые существовали в Москве при Иоанне IV. Главные Приказы, или Чети, именовались Посольским, Разрядным, Поместным, Казанским: первый особенно ведал дела внешние или дипломатические, второй воинские, третий земли розданные чиновникам и Детям Боярским за их службу, четвертый дела Царства Казанского, Астраханского, Сибирского и всех городов Волжских; первые три приказа, сверх означенных должностей, также занимались и расправою областных городов: смешение странное! Жалобы, тяжбы, следствия поступали в чети из областей, где судили и рядили Наместники с своими Тиунами и Старостами, коим помогали Сотские и Десятские в уездах; из Чети же, где заседали знаменитейшие государственные сановники, всякое важное дело уголовное, самое гражданское, шло в Боярскую Думу, так что без Царского утверждения никого не казнили, никого не лишали достояния. Только Наместники Смоленские, Псковские, Новогородские и Казанские, почти ежегодно сменяемые, могли, в случаях чрезвычайных, наказывать преступников. Новые законы, учреждения, налоги объявлялись всегда чрез приказы. Собственность или вотчина Царская, в коей заключались многие города, имела свою расправу. Сверх того именуются еще Избы (или Приказы): Стрелецкая, Ямская, Дворцовая, Казенная, Разбойная, Земский двор или Московская Управа, Большой Приход или Государственное Казначейство, Бронный или оружейный приказ, Житный или запасный, и Холопий суд, где решились тяжбы о крепостных людях. Как в сих, так и в областных правительствах или судах главными действователями были Дьяки-грамотеи, употребляемые и в делах посольских, ратных в осадах, для письма и для совета, к зависти и неудовольствию Дворянства воинского. Умея не только читать и писать лучше других, но зная твердо и Законы, предания, обряды, Дьяки или Приказные люди составляли особенный род слуг государственных, степению ниже Дворян и выше Жильцов или нарочитых Детей Боярских, гостей или купцев именитых; а Дьяки Думные уступали в достоинстве только Советникам Государственным: Боярам, Окольничим и новым Думным Дворянам, учрежденным Иоанном в 1572 году для введения в Думу сановников отличных умом, хотя и не знатных родом: ибо, несмотря на все злоупотребления власти неограниченной, он уважал иногда древние обычаи: например, не хотел дать Боярства любимцу души своей Малюте Скуратову, опасаясь унизить сей верховный сан таким скорым возвышением человека худородного. Умножив число людей Приказных и дав им более важности в государственном устройстве, Иоанн, как искусный Властитель, образовал еще новые степени знаменитости для Дворян и Князей, разделив первых на две статьи, на Дворян Сверстных и Младших, а вторых на Князей простых и Служилых, к числу же Царедворцев прибавил Стольников, которые, служа за столом Государевым, отправляли и воинские должности, будучи сановитее Дворян младших. – Мы писали о ратных учреждениях сего деятельного Царствования: своим малодушием срамя наши знамена в поле, Иоанн оставил России войско, какого она не имела дотоле: лучше устроенное и многочисленнейшее прежнего; истребил Воевод славнейших, но не истребил доблести в воинах, которые всего более оказывали ее в несчастиях, так что бессмертный враг наш, Баторий, с удивлением рассказывал Поссевину, как они в защите городов не думают о жизни: хладнокровно становятся на места убитых или взорванных действием подкопа и заграждают проломы грудью; день и ночь сражаясь, едят один хлеб; умирают от голода, но не сдаются, чтобы не изменить Царю-Государю, как самые жены мужествуют с ними, или гася огонь, или с высоты стен пуская бревна и камни в неприятелей. В поле же сии верные отечеству ратники отличались если не искусством, то хотя чудесным терпением, снося морозы, вьюги и ненастье под легкими наметами и в шалашах сквозящих. – В древнейших разрядах именовались единственно Воеводы: в разрядах сего времени именуются обыкновенно и Головы, или частные Предводители, которые вместе с первыми ответствовали Царю за всякое дело.

Иоанн, как мы сказали, дополнил в Судебнике гражданское Уложение своего деда, включив в него новые законы, но не переменив системы или духа старых. Дед не велит судиям лихоимствовать: внук определяет тяжкую денежную пеню за их лихоимство и неправосудие умышленное, оставляя только неумышленное без наказания: криводушных Дьяков сажали в темницу, Подьячих секли кнутом. Обиженные наместником должны были приносить жалобы до его смены; но клеветники наказывались телесно, сверх денежного взыскания за бесчестье. Судейские и казенные пошлины не были умножены, хотя цена монеты несколько унизилась (в 1557 году считалось в рубле 16 шиллингов и 8 пенсов, в 1582 около трех старых Польских злотых, в царствование Феодора Иоанновича марка, а в начале XVII века два рейхсталера и 10 денег). Тяжбы решились, как и дотоле, свидетельствами, клятвою, поединком, а между иноземцами и Русскими жеребьем: чей вынимался в суде, того объявляли правым. Дьяк записывал дело, а Старосты и Целовальники прикладывали руки к сей бумаге. В случае мира, всегда желаемого законодателем, судимые освобождались от пошлин. Кого винили в воровстве, о том надлежало разведать у соседей, или сделать обыск: человека, известно худого, пытали и навсегда заключали в темницу, если он не признавался в вине; человека, объявленного добрым в обыске, судили по закону. Казни были прежние: кнут за первое воровство, смерть за второе; смерть убийце, изменнику, предателю города, церковному и головному татю, зажигателю, разбойнику, подметчику, даже злому обманщику и ябеднику. Обговорам татя не верили без свидетельства честных граждан, пятнадцати или двадцати. Люди, или чиновники Наместников, не могли никого ни взять, ни оковать без ведома Старост и Целовальников. Здесь видим более осторожности, более уважения к человечеству, нежели в законах Иоанна III. – Гражданские уставы Судебника также совершеннее и полнее: например, в нем уже различаются имения наследственное и купленное: в случае продажи или залога оных, родственники могли выкупать первое, в течение сорока лет, если не подписались свидетелями в крепости или в закладной: доказав, что сие имение не стоит денег, означенных в крепости, они вносили за него только истинную цену. Достояние благоприобретенное – не выкупалось. Письма заемные не были действительны без печати Боярской и надписи Дьяка: за что собиралась пошлина. В денежных исках надлежало всегда справляться с государственными книгами, где означались имена, достаток граждан и платимая ими дань в казну: один список сих книг хранился в Московских Приказах, другой у чиновников областных, у Старост и Целовальников. Требование, превосходящее достаток ответчика, – вменялось в вину истцу. – Уважая права господ в отношении к крепостным людям или холопям, законодатель прибавил к древним уставам, что дети закабаленного слуги, рожденные до его холопства, суть вольные люди; что Ключники и Тиуны сельские, без особенной, докладной крепости, не рабы; что отец и мать, вступив в Монашество, лишаются права отдавать детей своих в крепость; что заимодавцы не могут кабалить должников, обязанных единственно платить им рост; а если кого-нибудь возьмут к себе в дом для рабской услуги, и если сей человек уйдет, даже обокрав хозяина, то последнему нет суда, ни удовлетворения; что Дети Боярские и потомство их навеки отчуждаются от рабского состояния. – Утверждая силу отпускных, Царь велел давать их единственно в Москве, в Новегороде и Пскове, за печатаю Бояр или Наместников: без чего они, хотя бы и рукою господ писаные, не имели силы. – В законе о свободном переходе крестьян из села в село сказано, что они, сверх пожилого за двор, платят еще владельцу за повоз два алтына с двора, и если оставили хлеб в земле, то, сняв его, дают господину два же алтына; что им всегда дозволяется продавать себя в крепость владельцам. Согласно с древним обыкновением Царь утвердил суд Святительский: оставил Епископам право судить Иереев, Диаконов, Монахов и старых вдов, которые питаются от церкви Божией; позволил нищим, а людям торговым запретил жить в монастырях. Устав о купле дополнен следующими статьями: "1) Нельзя ничего купить на торгу или с лавки без поруки; 2) всякая купленная лошадь должна быть в тот же день заклеймена у Царских пятнальщиков и вписана в их книгу, с платежом двух денег в казну, для избежания споров; преступник сего устава наказывается пенею не менее двух рублей". – Упомянем еще о новом законе касательно бесчестья: оно платилось Детям Боярским соразмерно с их доходом или жалованьем, а Дьякам Дворцовым по Государеву назначению; гостю или знатному купцу 50 рублей; людям торговым, посадским, средним и Боярским добрым слугам 5 рублей, а черным людям и крестьянам рубль; женам же всегда вдвое против мужей, в знак особенного уважения к чести слабого пола.