Текст книги "Полная история государства Российского в одном томе"

Иностранные писатели говорят, что россияне сего времени сражались подобно Моголам: «не стоя на месте, а на скаку действуя стрелами и копьями, то нападая, то вдруг отступая». Но летописи наши доказывают противное: хотя главное и лучшее войско состояло всегда из конницы, однако ж мы имели и пехоту: становились в ряды сомкнутые; отделяли часть войска вперед, чтобы открыть или удерживать неприятеля, а другую скрывали в засаде; одни полки начинали битву, другие ждали времени и случая ударить на врага; в средине находились так называемые большие или Княжеские знамена под защитою Дворян. Мы умели пользоваться местом; располагались станом за оврагами и дебрями. Полководцы наши изъявляли иногда смелую решительность великого ума воинского, как Герой Донской, быстрым движением предупредив соединение Мамая с Ягайлом. Куликовская битва достопамятна не только храбростию, но и самым искусством. Александр Невский также показал оное в сражении со Шведами и с Ливонскими Меченосцами. Летописцы отменно славят ратный ум Димитрия Волынского, победителя Болгаров, Олегова и Мамаева: чем в государствование Темного отличались Князь Василий Оболенский и Московский Дворянин Феодор Басенок. Однако ж россияне XIV и XV века вообще не могли равняться с предками своими в опытности воинской, когда частые битвы с неприятелями внешними и междоусобные не давали засыхать крови на их мечах и когда они, так сказать, жили на поле сражения. Кровь лилася и во время ига Ханского, но редко в битвах: видим много убийств, но гораздо менее ратных подвигов.

Заметим, что летописи времен Василия Темного в 1444 году упоминают о Козаках Рязанских, особенном легком войске, славном в новейшие времена. Итак, Козаки были не в одной Украине, где имя их сделалось известно по истории около 1517 года; но вероятно, что оно в России древнее Батыева нашествия и принадлежало Торкам и Берендеям, которые обитали на берегах Днепра, ниже Киева. Там находим и первое жилище Малороссийских Козаков. Торки и Берендеи назывались Черкасами: Козаки – также. Вспомним Касогов, обитавших, по нашим летописям, между Каспийским и Черным морем; вспомним и страну Казахию, полагаемую Императором Константином Багрянородным в сих же местах; прибавим, что Оссетинцы и ныне именуют Черкесов Касахами: столько обстоятельств вместе заставляют думать, что Торки и Берендеи, назывались Черкасами, назывались и Козаками; что некоторые из них, не хотев покориться ни Моголам, ни Литве, жили как вольные люди на островах Днепра, огражденных скалами, непроходимым тростником и болотами; приманили к себе многих россиян, бежавших от угнетения; смешались с ними и под именем Комков составили один народ, который сделался совершенно Русским тем легче, что предки их, с десятого века обитав в области Киевской, уже сами были почти Русскими. Более и более размножаясь числом, питая дух независимости и братства, Козаки образовали воинскую Христианскую Республику в южных странах Днепра, начали строить селения, крепости в сих опустошенных Татарами местах; взялись быть защитниками Литовских владений со стороны Крымцев, Турков и снискали особенное покровительство Сигизмунда I, давшего им многие гражданские вольности вместе с землями выше днепровских порогов, где город Черкасы назван их именем. Они разделились на сотни и полки, коих Глава, или Гетман, в знак уважения получил от Государя Польского, Стефана Батори, знамя Королевское, бунчук, булаву и печать. Сии-то природные воины, усердные к свободе и к Вере Греческой, долженствовали в половине XVII века избавить Малороссию от власти иноплеменников и возвратить нашему отечеству древнее достояние оного. – Собственно, так называемые Козаки Запорожские были частию Малороссийских: Сеча их, или земляная крепость ниже Днепровских порогов, служила сперва сборным местом, а после сделалась жилищем холостых Козаков, не имевших никакого промысла, кроме войны и грабежа. – Вероятно, что пример Украинских Козаков, всегда вооруженных и готовых встретить неприятеля, дал мысль и северным городам нашим составить подобное земское войско. Область Рязанская, наиболее подверженная нападению Ординских хищников, имела и более нужды в таких защитниках. Люди молодые, бездомовные записывались в Козаки, побуждаемые к тому или некоторыми особенными, гражданскими выгодами – может быть, освобождением от всяких податей, – или прелестию добычи воинской. В истории следующих времен увидим Козаков Ордынских, Азовских, Ногайских и других: сие имя означало тогда вольницу, наездников, удальцов, но не разбойников, как некоторые утверждают, ссылаясь на лексикон Турецкий: оно без сомнения не бранное, когда витязи мужественные, умирая за вольность, отечество и Веру добровольно так назвалися.

Россия, несмотря на все бедствия, нанесенные ей Моголами, в XIV и в XV веке имела знатное купечество. Древний, славный путь Греческий для нас закрылся: открылись новые пути торговли, с Востоком чрез Орду, с Константинополем и с Западом чрез Азов посредством реки Дона. Купцы, торгующие шелковыми тканями, назывались в Москве Сурожанами, по имени Сурожского, или Азовского моря: ибо они привозились к нам из Азова. Сии купцы были главными, вместе с суконниками, которые продавали немецкие сукна, получая оные из Новагорода, где цвела торговля Ганзейская. За сии иностранные произведения мы платили мехами. Россия была тогда привольем зверей, птиц и ловцов. Еще непроходимые, дремучие леса осеняли большую часть земли: тишина, царствуя в глубоком уединении пустынь, благоприятствовала размножению всякого рода животных. Как в XI столетии дикие кони, буйволы, вепри, олени стадами гуляли в лесах южной России, так в северной около пятого-надесять века бобры, козы, лоси витали на свободе; лебеди стаями плавали на реках и озерах. Россия, скудная людьми – от недавности своего населения, от меча, от пленения, от частых голодов и язвы – тем более изобиловала дикими сокровищами природы, коих источники всегда иссякают от возрастающего многолюдства.

Ординские купцы живали в Москве, в Твери, в Ростове; они доставляли нам товары ремесленной Азии и лошадей, а брали в обмен (сверх драгоценных мехов, наших собственных и Пермских) множество ловчих птиц, соколов, кречетов, привозимых в Великое Княжение из Двинской земли. Вероятно, что россияне передавали Моголам и Немецкие сукна так же, как Немцам плоды Азиатского ремесла. Казань заступила место древнего Царства Болгарского: купцы Московские и другие торговали в ней с Востоком. – Ханы для своих выгод покровительствовали у нас торговлю, чтобы мы, обогащаясь ею, тем исправнее платили Ординскую дань. Славный Венециянский путешественник, Марко Пауло, быв около 1270 года в Великой Татарии, в Персии и на берегах Каспийского моря, говорит о хладной России, сказывая, что ее жители белы, вообще хороши лицом, и что она богата собственными серебряными рудниками: мы не имели их, но действительно могли хвалиться знатным количеством серебра, получаемого нами от Немецких купцов и через Югру из Сибири. новогородцы обещали Михаилу Тверскому 6000 фунтов серебра, а Витовту действительно заплатили около шестидесяти пудов: что прежде открытия Америки было весьма много. Не знаем заподлинно, сколько мы ежегодно давали Ханам; однако ж известно, что в 1384 году с каждой деревни собиралось для них около 12 золотников серебра; а деревня состояла тогда обыкновенно из двух или трех дворов. Города платили иногда и золотом. Кроме сего земледельцы вносили в казну Великокняжескую по гривне с сохи; кузнецы, рыбаки, лавочники также по гривне (что составляло более двух золотников серебра). Дань Ханская отчасти возвращалась к нам из Орды торговлею. – Наконец мы столько имели серебра, что могли отменить мордки, или куны, древние наши ассигнации, бывшие не менее пятисот лет в обращении и весьма полезные для успехов промышленности за недостатком в металлах. Казна, соблюдая умеренность в выпуске сих кожаных знаков, умела держать их в цене до самого нашествия Батыева: тогда упали куны, ибо Моголы не брали их вместо серебра; они ходили еще несколько времени в Новегороде и Пскове, не имевших тесной связи с Ордою; но скоро и там исчезли от затруднения в торговых счетах с другими россиянами, которые уже не признавали достоинства мордок: что прежде называлось кунами, стало называться деньгами – и древняя кожаная гривна, оцененная на серебро, обратилась в десятую часть рубля. Нет сомнения, что сия перемена имела вредные следствия для внутренней торговли, вдруг уменьшив в России количество денег. Города купеческие имели серебро; но другие, менее торговые, долженствовали нуждаться в знаках для оценки вещей: так, в земле Двинской, по уничтожении кожаных лоскутков, называемых кунами и векшами, опять ходили действительные шкуры куниц и белок вместо денег, как было у нас в самую глубокую древность; то есть возобновилась непосредственная мена вещей, обыкновенная в состоянии полудиких народов.

Русские с ХIV до XVIII столетия

Касательно нашей внутренней торговли заметим, что ее свобода и выгоды обыкновенно входили в условия государственных постановлений. Владетельные Князья, определяя легкие законные пошлины с купеческих возов и лодок, прибавляли в договорных грамотах: «а купцам торговать без рубежа или без зацепок». Кроме перевоза иностранных вещей из места в место, жители некоторых областей промышляли своими особенными произведениями; новогородские хмелем и льном, Новоторжские кожами, Галичане и Двиняне солью. Соль Галицкая уже славилась при Донском. Псковитяне в 1364 году также завели было соляные варницы, но скоро оставили. Хлеб и рыба составляли знатнейший из торгов внутренних. Частые неурожаи, бедственные для народа, обогащали купцов прозорливых.

Хотя Моголы как бы заградили нас от Европы; хотя уже Венценосцы ее не вступали с нашими в брачные союзы и, кроме Иннокентиева Посольства к Александру Невскому, кроме Исидорова путешествия в Италию, не было у нас никаких государственных сношений с Западом; хотя вообще иностранные летописи сего времени почти не упоминают о России: однако ж, через торговые связи Новагорода с Германиею, Московитяне довольно скоро узнавали важнейшие Европейские открытия, как то изобретение бумаги и пороха. В XV веке мы уже перестали употреблять хартию, или пергамен, заменив его гораздо дешевейшею тряпичною бумагою, покупаемою у Немцев, которые доставляли нам снаряд огнестрельный. Москва и Галич оборонялись пушками; но в описании полевых битв говорится только о стрелах, мечах и копьях: кажется, что пушки и пищали употреблялись единственно для защиты городов. – К художествам русским прибавилось ещё одно новое: монетное; по крайней мере со времен Ярослава или со XII века мы, кажется, не имели оного. Монетчики назывались денежниками. – Памятниками тогдашнего зодчества остались некоторые довольно красивые церкви, в Москве и в других местах. По летописям известно, что Св. Ольга жила в каменном дворце: в Москве же, кроме церквей и городских стен, не было ни одного каменного здания до XV века: ибо Князья и Вельможи предпочитали деревянные домы как благоприятнейшие для здоровья. Сверх того частые мятежи и государственные неустройства отвращали самых богатых людей от мысли строить долговременно и прочно; где нет твердого порядка гражданского, там редко бывают и твердые здания. Новогородский Архиепископ Евфимий в 1433 году поставил у себя на дворе каменную с тридцатью дверями палату, украшенную живописью и боевыми часами, а Митрополит Иона такую же в 1449 году, с домовым храмом Положения Риз; первую строили Немецкие Архитекторы. – Среди нынешней Москвы находилось еще немало рощей и лугов. Князья, Бояре имели свои мельницы, разные сады и домы загородные. Роскошь состояла во множестве слуг, в богатой одежде, в высоком доме, в глубоких погребах, наполненных бочками крепкого меда; а всего более в созидании храмов и в драгоценных окладах икон. Упомянув о слугах, заметим, что Великие Князья, умирая, обыкновенно давали своим холопьям волю: так поступали и Другие знатные люди.

Нет сомнения, что древний Киев, украшенный памятниками Византийских художеств, оживляемый стечением купцов иностранных, Греков, Немцев, Италиянцев, превосходил Москву пятого-надесять века во многих отношениях. Мы загрубели, однако ж не столько, чтобы ум лишился всей животворной силы своей и не оказывал ни в чем успехов. Греция до самого ее падения не преставала действовать на Россию: брала от пас серебро, но давала нам вместе с мощами и книги. Основанием Московской Патриаршей библиотеки, известной в ученой Европе, была Митрополитская, заведенная во время господства Ханского над Россиею и богатая не только церковными рукописями, но и древнейшими творениями Греческой Словесности. Знание Еллинского языка составляло ученость, почти необходимую для знатнейшего Духовенства, которое находилось в непрестанных сношениях с Царемградом. Таким образом церковная наша зависимость, вредная в смысле Политики, благоприятствовала у нас просвещению; то есть не давала ему совершенно угаснуть, по крайней мере в Духовенстве. Любопытные миряне искали сведений в монастырях: вопрошали Иноков о предметах Христианства и нравственности, о самых государственных деяниях времен минувших: ибо там жила История Российская, как и прежде, там, усердным пером Черноризцев, она изображала плачевную судьбу отечества, мешая повествование с наставлениями. Волынский Летописец приводит места из Гомера: Московский упоминает о Пифагоре и Платоне. Кроме церковных или душеспасительных книг, мы имели от Греков всемирные летописи и разные исторические, нравственные, баснословные повести: например: о храбрости Александра Македонского, перевод Арриана – о Синагрипе, Царе Адоров – о витязях древности – о богатствах Индии, и проч. Вторая из сих повестей есть Арабская (изданная на Французском языке в продолжение Тысячи одной ночи): вероятно, что она в XIII или в XIV веке была переведена на Русский с Греческого. Между тогдашними произведениями собственной нашей словесности достопамятны пиитическое изображение Куликовской битвы и похвала Димитрию Донскому. Первое, сочиненное Рязанцем, Иереем Софронием, многими чертами напоминает Слово о полку Игореве, хотя и менее стихотворно. Например: «Князь Владимир так говорит Димитрию: Воеводы наши крепки, витязи Русские славны, кони их борзы, доспехи тверды, щиты червленые, копья злаченые, сабли булатные, курды Ляцкие, колчаны Фряжские, сулицы Немецкие; все пути знакомы им, берега Оки сведомы. Хотят витязи положить свои головы за Веру Христианскую и за обиду Великого Князя Димитрия… Великая Княгиня Евдокия с женами Воеводскими сидит печально в златоверхом тереме, под окнами южными, смотрит вслед супругу милому, льет слезы ручьями и, приложив руки к персям, так вещает: Боже великий! Умоляю Тебя смиренно: сподоби меня еще видеть моего друга, славного между людьми, Князя Димитрия! Помоги ему на врагов рукою крепкою! Да не падут Христиане от Мамая неверного, как пали некогда от злого Батыя! Да спасется остаток их и да славит имя Твое святое! Уныла земля Русская: только на Тебя уповаем, Око Всевидящее! Имею двух младенцев беззащитных: кому закрыть их от ветра бурного, от зноя палящего? Возврати им отца, да царствуют во веки!..

Славный Волынец, муж, исполненный ратной мудрости, накануне битвы, в глубокую ночь, зовет Великого Князя в чистое поле, да узнает там судьбу отечества. Впереди стан Мамаев: за ними Российский. Внимай! сказал Волынец… и Димитрий, обратяся к Мамаеву стану, слышит стук и клич, подобный шуму многолюдного торжища или созидаемого града, или звуку труб бесчисленных. Далее грозно воют звери и кричат вороны; гуси и лебеди плещут крылами по реке Непрядве и предвещают грозу необычайную. Обратися к стану Русскому! – говорит Волынец, – что слышишь?… Все тихо, – ответствует Димитрий: – вижу только слияние огней небесных с блестящими зарями… Волынец сходит с коня; ухом приникает к земле; слушает долго; встает и безмолвствует. Великий Князь требует отповеди. Добро и зло ожидает нас, – говорит ему сей мудрый витязь: – плачут обе страны, единая как вдовица, другая как дева жалобным гласом свирели. Ты победишь, Димитрий; но много, много падет наших! Димитрий пролил слезы…

Сходятся рати под густою мглою. Знамена Христианские воспрянули; кони под всадниками присмирели; звучат трубы наши громко, Татарские глухо. Стонет земля на восток до моря, на запад до реки Дуная. Поле от тягости перегибается; воды из берегов выступают… Час настал. Каждый воин, ударив по коню, воскликнул: Господи! помози Христианам! и быстро вперед устремился… Сразились, не только оружием, но и сами о себя избивая друг друга; умирали под ногами конскими; задыхались от тесноты на поле Куликовом. Зари кровавые блистают от сияния мечей; лес копий трещит и ломается. Удалые витязи наши как величественная дубрава склонялись на землю. О чудо! разверзлося небо над полками Димитрия; видим светлое облако, исполненное рук человеческих, которые держат лучезарные венцы для победителей… И се воины Князя Владимира рвутся из засады на Мамая, как соколы на стадо гусиное, как гости на пир брачный; ударили, и враг бежит, восклицая: Увы тебе, Мамай вознесся до небес, и в ад нисходишь?» и проч.

В похвальном слове Димитрию есть сила и нежность. Описывая добродетели сего Великого Князя, сочинитель говорит: «Некоторые люди заслуживают похвалу в юношестве, другие в лета средние или в старости: Димитрий всю жизнь совершил во благе. Приняв власть от Бога, он с Богом возвеличил землю Русскую, которая во дни его Княжения воскипела славою; был для отечества стеною и твердию, а для врагов огнем и мечом; кротко-повелителен с Князьями, тих, уветлив с Боярами; имел ум высокий, сердце смиренное; взор красный, душу чистую; мало говорил, разумел много; когда же говорил, тогда Философам заграждал уста; благотворя всем, мог назваться оком слепых, ногою хромых, трубою спящих в опасности… Когда же великий Царь земли Русския, Димитрий, заснул сном вечным: тогда аэр возмутился, земля потряслася, люди ужаснулись. О день скорби и туги, день мрака и бедствия, вопля и захлипания! Народ вещал: О горе нам, братие! Князь Князей преставился; звезда, сияющая миру, склонилась к западу!» – О супружеской взаимной любви Димитрия и Великой Княгини Евдокии сказано так: «Оба жили единою душою в двух телах; оба жили единою добродетелию, как златоперсистый голубь и сладкоглаголивая ластовица с умилением смотряся в чистое зерцало совести… Видя же его мертвого на одре, Княгиня горько восплакала, проливая слезы огненные; глас ее как утреннее шептание ластовицы, как органы сладкозвучные. Так вещает горестная: Зашел свет очей моих; погибло сокровище моей жизни! Где ты, бесценный? Почто не ответствуешь супруге?… Цвет прекрасный! для чего увядаешь столь рано? Виноград многоплодный! уже ты не дашь плода моему сердцу, ни сладости душе моей!.. Воззри, воззри на меня; обратися ко мне на одре своем; промолви слово! Неужели забыл меня? Се жена и дети твои!.. Кому супругу приказываешь? На кого сирот оставляешь?… Царь мой милый! Как обниму тебя? Как послужу тебе?… Где честь твоя и слава? Был Государем всей земли Русской: ныне мертв и ничем не владеешь! Победитель народов побежден смертию! Изменилась твоя слава вместе с лицом твоим! О жизнь души моей! Не знаю, как ласкать, как миловать тебя!.. Багряницу многоценную променял ты на сии ризы бедные! Не моего наряда одежду на себя возлагаешь!.. Отвергнув Княжеский венец, худым платом главу покрываешь! Из палаты красной в сей гроб переселяешься!.. Ах! если бы Господь услышал молитву мою!.. Молися и ты за свою Княгиню, да умру с тобою, быв неразлучна с тобою в жизни!.. Еще юность нас не оставила; еще старость нас не постигла! Ах! недолго я радовалась моим другом! За веселие пришли слезы, за утехи скорбь несносная!.. Почто я родилася? Или почто не умерла прежде тебя? Тогда я не видала бы твоей кончины, а своей погибели!.. Не слышишь жалких речей моих; не умиляешься моими слезами горькими! Крепко уснул, Царь мой; не могу разбудить тебя! С какой войны пришел ты, любезный? От чего столь утомился? Звери земные идут на ложе свое, а птицы небесные летят ко гнездам: ты же, любезный, отходишь навеки от своего дому!.. Кому уподоблю, как назову себя? Вдовою ли? ах! не знаю сего имени! Женою ли? но царь оставил меня!.. Вдовы старые! утешайте меня! Вдовы юные плачьте со мною! Горесть вдовья жалостнее всех горестей… Боже великий, Царь Царей! Ты един буди мне истинным утешителем!» – Сии приведенные нами места суть, кажется, лучшие памятники тогдашнего красноречия. Люди всегда находили сильные черты для описания воинских ужасов и горестей любви: воображение и сердце действуют и в то время, когда ум дремлет.

О. А. Кипренский. Дмитрий Донской на Куликовом поле

Сверх церковного наставления и мудрых изречений Св. Писания, которые врезывались в память людей, Россия имела особенную систему нравоучения в своих народных пословицах. Многие из оных несомнительно относятся к сему времени; например: где царь, там и Орда; или: такали, такали новогородцы, да и протакали. Ныне умники пишут: в старину только говорили; опыты, наблюдения, достопамятные мысли в век малограмотный сообщались изустно. Ныне живут мертвые в книгах: тогда жили в пословицах. Все хорошо придуманное, сильно сказанное передавалось из рода в род. Мы легко забываем читанное, зная, что в случае нужды можем опять развернуть книгу: но предки наши помнили слышанное, ибо забвением могли навсегда утратить счастливую мысль или сведение любопытное. Добрый купец, Боярин, редко грамотный, любил внучатам своим твердить умное слово деда его, которое обращалось в семейственную пословицу. Так разум человеческий в самом величайшем стеснении находит какой-нибудь способ действовать, подобно как река, запертая скалою, ищет тока хотя под землею или сквозь камни сочится мелкими ручейками. – Вероятно, что и некоторые народные песни Русские, в особенности исторические о благословенных временах Владимира Святого, были сочинены в веки нашего рабства государственного, когда воображение, унывая под игом неверных, любило ободряться воспоминанием прошедшей славы отечества. Русский поет в веселии и в печали. – Вообще язык наш от XIII до XV века приобрел более чистоты и правильности. Оставляя употребление собственного Русского, необразованного наречия, Писатели тщательнее держались грамматики церковных книг или древнего Сербского, коего памятник есть наша Библия и коему следовали они не только в склонениях и в спряжениях, но и в выговоре или в изображении слов; однако ж, подобно Летописцу Нестору, сшибались иногда и на употребление: отчего в слоге нашем закоренела пестрота, освященная древностию, так что мы и ныне в одной книге, на одной странице пишем злато и золото, глад и голод, младость и молодость, пию и пью. Еще не время было для россиян дать языку ту силу, гибкость, приятность, тонкость, которые соединяются с выспренними успехами разума в мирном благоденствии гражданских обществ, с богатством мыслей и знаний, с образованием вкуса или чувства изящности: по крайней мере видим, что предки наши трудились над яснейшим выражением своих мыслей, смягчали грубые звуки слов, наблюдали в их течении какую-то плавность. Наконец, не ослепляясь народным самолюбием, скажем, что россияне сих веков в сравнении с другими Европейцами могли по справедливости казаться невеждами; однако ж не утратили всех признаков гражданского образования и доказали, сколь оно живуще под самыми сильными ударами варварства!

Человек, преодолев жестокую болезнь, уверяется в деятельности своих жизненных сил и тем более надеется на долголетие: Россия, угнетенная, подавленная всякими бедствиями, уцелела и восстала в новом величии так, что История едва ли представляет нам два примера в сем роде. Веря Провидению, можем ласкать себя мыслию, что Оно назначило России быть долговечною.