Текст книги "Божий дар"

Милость Божия

Мы пробыли в Туруханске несколько дней. В праздник Святой Троицы в монастыре состоялась Божественная литургия, во время которой мы причастились Святых Христовых Таин.

После литургии состоялся крестный ход вокруг храма. Едва мы из него вышли, как попали… под дождь. Чем дальше мы продвигались, тем он становился все сильнее и сильнее, видимо, решив испытать нашу крепость, выдержку, а самое главное, веру. К счастью, никто не дрогнул: походка у нас стала тверже, взгляд увереннее, спины выпрямились, песнопения звучали громко; в храм мы вошли изрядно промокшие, но веселые и радостные. Мы прекрасно понимали, что это был не дождь, а милость Божия, Его благодать, которая преизобильно изливалась на нас, – да и как могло быть иначе в такой чудесный праздник!

Мы приложились к раке с мощами мученика Василия Мангазейского, а затем к иконе святителя Луки (Войно-Ясенецкого) – их защиту и покровительство каждый из нас ощущал не только во время этого замечательного путешествия, но и в дальнейшей нашей жизни.

Затворившийся в монашеской келии
Рассказ о святителе Феофане

Пребывая в Рязанской земле, я не мог не посетить Вышенскую пустынь, овеянную славой редкого монаха-аскета.

Вступление

Святитель Феофан Затворник, избравший Вышенскую пустынь для уединения, молитвы и литературных трудов, пробыл здесь почти двадцать два года. Это был самый благодатный период его жизни. «Вы меня называете счастливым, – писал он своему корреспонденту. – Я и чувствую себя таковым, и Выши своей не променяю не только на Петербургскую митрополию, но и на патриаршество, если бы его восстановили у нас… Вышу можно променять только на Царство Небесное».

Эти слова владыка сказал в конце XIX века. А как сегодня выглядит Вышенская пустынь? Кто подвизается в ней? Жива ли келия, в которой молился Вышенский затворник? Сохранились его личные вещи? Мне захотелось побывать в этой отдаленной обители, чтобы своими глазами увидеть ее храмы, святыни, прикоснуться к духовному подвигу епископа Феофана.

Один мой знакомый христианин, уже посетивший Вышу, сказал:

– Монастырь находится в такой глухомани, что и добраться-то до него трудновато.

Я стал каждый день молиться святителю Феофану, чтобы он помог мне посетить обитель. Не прошло и недели, как моя мечта осуществилась: знакомые паломники привезли меня в Вышу.

Старая, давно не ремонтированная арка ворот, ограда с обвалившейся штукатуркой говорили о том, что монастырь находится не в лучшем состоянии. Войдя во двор, я увидел… продовольственный магазин – весьма нетипичный объект для православного монастыря.

Я отправился на поиски действующего храма и вдруг остановился, пораженный необычной картиной: навстречу мне двигалась группа разношерстно, небрежно одетых людей с патологически нездоровыми лицами. Одни из них несли на закорках мешки с грязными простынями, другие – ведра с какой-то жидкостью, третьи – заношенные халаты.

– Кто это? – спросил я у привратника (его звали Димитрий).

– Психические больные, – ответил он.

– Откуда они здесь?

– В монастыре находится областная психиатрическая больница. Она занимает восемь (!) корпусов.

– И давно они здесь? – я кивнул в сторону психбольных.

– Последние семьдесят лет.

– А магазин чей?

– Частника.

– И водкой, небось, торгует?

– А без водки у него дохода не будет.

Отец Тихон

Свято-Успенский Вышенский монастырь известен с 1625 года. Место для него, по устному церковному преданию, указала Сама Пречистая Дева. Монахи опустили в воду икону с Ее изображением, она поплыла по течению и после непродолжительного путешествия пристала к берегу; здесь и был основан монастырь.

Не сразу и не вдруг он встал на ноги, были в его истории периоды неустройства и всякого рода искушений. Вот что писал, например, настоятель обители – иеромонах Авраамий – епископу Тамбовскому Феофилу (в 1800 году обитель оказалась в составе Тамбовской епархии): «В прошлых годах прислан к нам в ножных железах иеродиакон Николай, и он, сняв с себя показанные железа, живет в обители не смирно и всякий церковный доход похищает. Неведомо куда Псалтирь с часословом продал. Воску во обитель святую подают, и оный воск он, Николай, украл. В монастыре он ничего не строит и монастырь разорил весь и нас морит голодною смертию: дня по три и больше едим без соли».

Прибыв в обитель и увидев собственными глазами, в каком жалком состоянии она находится, епископ Феофил решил или упразднить ее, или приписать к Саровской пустыни. Однако через некоторое время он изменил свои планы, назначив в Вышу нового настоятеля. Выбор пал на старца Тихона, насельника Саровской пустыни.

Ознакомившись с обителью, иеромонах Тихон написал владыке следующий рапорт: «В церковной трапезе, где придел Святителя и Чудотворца Николая, пол сгнил и служение исправлять опасно; ризница за ветхостью ни к употреблению, ни к починке никак не способна. Келии деревянные, ветхие, а некоторые келии и забор вокруг монастыря почти развалились, да еще и мало келий для братии».

Деятельный по натуре, отец Тихон приложил много сил, энергии, а главное – молитв, для скорейшего восстановления обители. Он пробыл настоятелем сорок четыре года.

За это время было построены восемь каменных корпусов для братских келий, каменная ограда вокруг монастыря с башнями и келиями в них; вместо деревянной и очень ветхой – каменная четырехъярусная колокольня с церковью Живоначальной Троицы на втором этаже. Монастырь приобрел два колокола весом в 62 и 105 пудов.

Чудотворная святыня

Главной святыней обители с давних пор является Казанская Вышенская икона Божией Матери. История этой иконы такова.

Когда Наполеон в 1812 году подошел к Москве, жители стали спешно покидать город. Среди беженцев была послушница Зачатьевского женского монастыря Мария Ивановна Аденкова. Все свое имущество (до поступления в монастырь она была состоятельной вдовой дворянского происхождения) она оставила в столице. С собой взяла лишь благословение своих родителей – Казанскую икону Божией Матери.

Путь предстоял далекий – Мария Ивановна намеревалась устроиться в тамбовскую Вознесенскую девичью обитель. Распутица, остановки в неизвестных местах, шайки разбойников, наводнившие Россию, – было отчего переживать слабой женщине. Все свое упование послушница возложила на Царицу Небесную, Которой молилась не переставая.

Возница, который за немалую мзду согласился совершить путешествие, был человеком корыстолюбивым. «Моя пассажирка не иначе как барыня, – подумал он. – Одета хорошо; денег, должно быть, у нее немало. Можно поживиться».

При первой же возможности он свернул с дороги и стал углубляться в лес. Мария, почуяв неладное, спросила:

– Что случилось? Куда ты едешь?

– Хочу покормить лошадей, – отвечал возница.

– А на постоялом дворе разве нельзя покормить?

– Там корму давно нет.

Мария взяла в руки икону и взмолилась:

– Пресвятая Дева, не дай мне погибнуть! Огради меня от всякого зла!

В ответ послышался ясный чистый голос:

– Не бойся, Мария! Я Твоя Заступница!

В ту же секунду возница ослеп.

Лошади остановились. Потрясенный случившимся, возница признался в своем злом умысле и попросил у Марии прощения.

– Помолись, барыня, Христу Богу, чтобы я прозрел, – попросил он.

Мария сотворила молитву, и глаза разбойника снова стали зрячими. Он развернул лошадей, выехал на большую дорогу и, не оставляя заботами свою пассажирку, благополучно доставил ее к месту назначения.

Через несколько лет Мария была пострижена в Ангельский чин с именем Миропия. Незадолго до кончины в сонном видении ей явилась Царица Небесная и повелела передать чудотворную икону в Вышенский монастырь. Монахиня с радостью исполнила Ее повеление.

Святыня прославилась многими чудотворениями, о которых повествует летопись монастыря.

У титулярного советника, секретаря Спасской городской думы Семена Алексеевича Курилова 21 июня 1848 года родился сын. У мальчика на голове сбоку оказалась очень большая мягкая шишка. Родственница Куриловых, Варвара Алексеевна Толмачева, узнав об этом, посоветовала обратиться к опытному хирургу, который удалит эту шишку. Курилова, прежде чем решиться на это, поговорила со своим мужем. Семен Алексеевич, не раздумывая, твердо сказал:

– Я никогда не соглашусь на эту операцию – не хочу, чтобы мой ребенок умер под ножом! Лучше помолимся Царице Небесной – Она нам поможет! У нас есть елей от чудотворной иконы Казанской Вышенской, им и будем лечить нашего малютку!

Он взял склянку с елеем и помазал им нарост на голове сына, а утром пошел в храм на Божественную литургию. В его отсутствие ребенок проснулся. Мать взяла его на руки и с удивлением обнаружила, что нарост на голове исчез. Радости ее не было предела!

Когда Семен Алексеевич вернулся из храма, жена поздравила его с днем Ангела и передала ему в руки, как драгоценное сокровище, исцеленного мальчика.

Затворник

Почти сорок шесть лет обителью управлял архимандрит Аркадий (Честонов). При нем она пришла в цветущее состояние, приобрела большую известность, стала духовным и просветительским центром для всей округи. В годы его настоятельства был учрежден крестный ход из Выши в город Моршанск с чудотворной иконой Божией Матери Казанской Вышенской – в память двукратного избавления Ею города и окрестностей от холеры. Этот крестный ход по просьбе верующих стал ежегодным.

Один неизвестный современник заметил, что главнейшей заслугой архимандрита Аркадия «должно почитать то, что он твердою рукой держит свой пастырский жезл и свято хранит устав обители, неустанно борется со всеми проявлениями новых веяний, стремящихся подорвать основы обители, ослабить по духу мира обычаи, обряды и предания, заповеданные великими подвижниками».

Высоко ценил отца настоятеля святитель Феофан Затворник. В одном из своих писем он так отозвался о нем: «Он очень молитвенен и, кажется, приял дар непрестанной молитвы».

В монастыре царила особая благоговейная атмосфера. Эту особенность отметил как-то и святитель Феофан: «У нас по монастырю так тихо, что дивиться подобает. Это дело нашего аввы о. Аркадия».

В 1866 году в Вышенскую обитель прибыл святитель Феофан (Говоров). С этого момента начинается ее новая славная страница. Чем было вызвано решение владыки удалиться на покой в далекий, затерянный в глухих, дремучих лесах монастырь? Конечно, оно не было случайным. «Желание мое в прошении я выразил словом: понуждение. Так это есть, – писал он митрополиту Санкт-Петербургскому Исидору. – Как ноша какая за плечами, всегда чувствуется сие понуждение: брось, иди… брось, иди… Вот и рассудите, что это такое?.. В свободное время сложа руки я не сижу – минуты даром не проходит. Занимаюсь тем, к чему душа лежит. Но беспрерывные отрывы не дают сделать ничего из того, что хотелось бы сделать… Я ищу покоя, чтобы покойнее предаться занятиям желаемым, но не дилетантства ради, а с тем непременным намерением, чтобы был и плод трудов, – не бесполезный и не ненужный для Церкви Божией. Имею в мысли служить Церкви Божией, только иным образом служить».

Своим служением он вселял в окружающих благоговение и страх Божий

В первые шесть лет пребывания в обители владыка вместе с другими монахами ходил на богослужения, а в воскресные и праздничные дни сам совершал Божественную литургию.

Своим служением он вселял в окружающих благоговение и страх Божий. Очевидец рассказывает, что владыка «горел, как свеча или неугасимая лампада пред ликами Христа, Богоматери и святых». Когда же святитель не служил сам, то во время молитвы закрывал очи ради собранности ума и сердца; глубоко погруженный в молитву, он совершенно отрешался от внешнего мира. Иногда послушник, подносивший ему в конце богослужения просфору, стоял некоторое время, дожидаясь, пока владыка заметит его.

Начиная со Светлой седмицы 1872 года, епископ Феофан прекратил всякое общение с внешним миром, затворился в уединенном доме и не выходил из него до самой кончины. Он принимал у себя только настоятеля обители – архимандрита Аркадия, а также своего духовника – игумена Тихона (Ципляковского) и келейника Евдокима, в постриге монаха Евлампия.

Как проходил день затворника? Он вставал очень рано. Совершив келейное правило, шел в домовую Богоявленскую церковь, где совершал Божественную литургию во все воскресные и праздничные дни, а последние одиннадцать лет – ежедневно.

«Часто нас, тогда молодых послушников, – вспоминал один из бывших насельников обители – архимандрит Клавдиан (Моденов), – чувства и почитания, и любопытства подстрекали к тому, чтобы проникнуть в покои к владыке и посмотреть, как он служит литургию. Бывало, соберемся мы и начинаем просить келейника, чтобы он нас пустил. Добрый отец Евлампий послушает, послушает, покачает головой, потом улыбнется и приложит палец к устам, и мы, сняв обувь, в одних носках, на цыпочках, тихо-тихо проберемся к дверям и с замиранием сердца несколько минут наслаждаемся лицезрением священнодействующего святителя, потом с той же бережной осторожностью, чтобы не нарушить его молитвенного подъема и оправдать доверие любимого нами отца Евлампия, удалялись».

С большим увлечением затворник занимался литературным трудом. Из-под его пера вышло столько духовных произведений, что перечисление их заняло бы очень много места. Всему православному миру известны его труды, посвященные главному занятию человека – спасению его бессмертной души. Изъясняя слово Божие, он оставил своим потомкам толкования на 33-й и на 118-й псалмы, на Шестопсалмие, на Послания святого апостола Павла. Он перевел с греческого «Добротолюбие», ставшее настольной книгой каждого христианина.

В одном из своих писем владыка рассуждает: «Писать – это служба Церкви или нет?! Если служба – подручная, а между тем Церкви нужная, то на что же искать или желать другой?»

С внешним миром затворник общался с помощью писем. Один из его современников вспоминает, что желавших побеседовать с подвижником, поделиться с ним своею радостью, поведать ему свое горе, услышать слово утешения, получить полезный совет было так много, что редкая почта не привозила к нему двадцать, а то и больше писем. И на каждое послание он отвечал немедленно. Сколько для этого нужно было времени, труда, духовного опыта, чтобы успокоить взволнованную душу, утешить мятущееся сердце!

Идеалом духовного писателя для преосвященного Феофана служил святитель Тихон Задонский. Именно у него он учился писать просто и понятно. Он стремился к тому, чтобы язык его сочинений был народным, а в некоторых случаях – простонародным. Поражает его требовательность к самому себе и к языку своих литературных трудов. «Сколько раз приходится жалеть, – писал он Н. Флоринскому, – что не умею писать так, чтобы всех затрагивать. Когда бы умел, составил бы такую книгу, что всякий читающий непременно решился бы начать содевать свое спасение».

Конечно, владыка скромничал и сильно преуменьшал свои способности и таланты. Вот что говорит его биограф протоиерей Михаил Хитров: «Письма преосвященного Феофана – это истинное сокровище. Начавши читать его переписку, не скоро оторвешься от вдохновенных страниц. Какая свежесть и изящество слога, какое изумительное богатство всевозможных сравнений, какая простота и сердечность сказывается всюду в каждом письме!»

Свет евангельской истины, подобно многоводной реке, разливался из Выши по всей России. Не счесть людей, которые благодаря письмам епископа обратились к Церкви, узнали и полюбили Христа.

Святительские покои

Обитель была не просто большая, а очень большая. «Но где же дом, в котором пребывал святитель Феофан? – подумал я. – И кто проводит меня туда?»

С этим вопросом я обратился к монахине Татиане (Немченко), которая была благочинной.

– Вас проводит монахиня Иулиания, наш уставщик, – сказала она.

Монахиня Иулиания, молодая, высокая, в тонких очках, с умным интеллигентным лицом, подвела меня к крыльцу двухэтажного дома, который располагался в южной части обители, рядом с Успенским храмом. Она открыла большим ключом дверь, и мы вошли в пристройку.

– Пристройки сначала не было, – сказала монахиня. – Ее построил архимандрит Аркадий. Корпус сразу приобрел законченный архитектурный вид.

Мы стали подниматься по светлой деревянной лестнице на второй этаж. Я обратил внимание на красивые, искусно выточенные балясины.

– Их выточил владыка Феофан, – сказала мой гид. – Он любил в свободное от молитвы время заниматься столярными работами.

Второй этаж поразил меня большими просторными комнатами. Они были совершенно пустые. Еще недавно здесь стучали молотки, бегали рубанки, гоняя волнистую пахучую стружку, звенели пилы, гулко жужжали дрели. В комнатах было много окон. Стены были без обоев, как в деревенском доме.

– Это бывшие покои владыки. Он занимал весь этаж.

Мы вошли в самую большую комнату.

– Как вы думаете, что здесь было? – спросил я.

– Наверно, библиотека. Она была одной из лучших в России и насчитывала около трех с половиной тысяч томов, не считая журналов и мелких брошюр. Владыка постоянно ее пополнял, покупая на свою пенсию все самое лучшее, что выходило в те времена. Более половины книг были на иностранных языках.

– Какими языками владел епископ?

– Он хорошо знал французский, греческий. Изучал еврейский и арабский.

– Что составляло «ядро» библиотеки?

– Она была, я бы сказала, энциклопедического содержания. В первую очередь духовные книги: творения святых отцов, труды по церковной истории, гомилетике и т. д. Затем книги исторические: «Всемирная история» Шлоссера, «История России» С. Соловьева; философские: сочинения Канта, Гегеля, Фихте, Якоби, Кудрявцева; естественно-научные: труды Писарева, Дарвина, Фогта, Гумбольта; книги по медицине, анатомии, гигиене и фармакологии, а также художественная литература – Пушкин, Грибоедов, Шекспир.

– Все это, разумеется, было прочитано и прочитано внимательно.

– Чтение он считал очень серьезным занятием. «Читать нужно с усвоением и чувством, – говорил он, – без этого чтение – сеятва при дороге. Читанное провесть надо до чувства и вывести урок для себя… читать надо не затем, чтобы память набивать разными сведениями и понятиями, а затем, чтобы получить назидание».

– Какова судьба его библиотеки?

– Архимандрит Аркадий надеялся, что библиотека поступит в Московскую духовную академию, которая начала хлопотать о ее покупке, но этого не случилось. Библиотека была приобретена у наследников епископа Феофана московским купцом Лосевым и принесена в дар церкви святителя Николая в Толмачах.

– В обители наверняка была своя библиотека…

– Да, и очень неплохая.

– Надеюсь, ей повезло больше?

– Нет, ее судьба гораздо печальнее: местные безбожные власти вывезли ее в город Шацк и сожгли.

Мы прошли в соседнюю комнату, очень просторную и светлую.

– Наверно, здесь был рабочий кабинет владыки, – сделал я предположение. – Вот здесь стоял его письменный стол, здесь стул, а вот здесь кресло, в котором он отдыхал.

– Вполне возможно. У епископа была кроме того мастерская.

– Чем он в ней занимался?

– Там находились два ящика с инструментами, токарные станки, фотоаппарат, телескоп, два микроскопа, анатомический атлас, шесть географических атласов и другие предметы. Представляете, сколько занятий было у владыки!

– А что больше всего его интересовало?

– Он очень любил писать иконы. Его привлекали такие сюжеты, как «Распятие», «Воскресение Христово», «Снятие со Креста», «Спаситель в терновом венце», образы Божией Матери.

– То есть то, что послужило нашему спасению.

– Совершенно верно. Часто владыка писал образ святителя Тихона Задонского, а также икону «Богоявление». И это не случайно. Подвиг преосвященного Тихона был примером для него, а идея Богоявления усматривалась в его имени: Феофан в переводе с греческого означает «явление Бога».

– А из других занятий…

– …епископ довольно много времени уделял переплетному делу. В письме к Н. Елагину он между прочим добавил: «Переплет мне нравится больше всех других рукоделий. Без работы же умрешь. Когда писать не хочется, сейчас скука. Возьмешься за работу – и все пройдет. Есть часы, которых некуда девать, – именно послеобеденные».

Правда, освоил он эту профессию не сразу. «Переплет мой идет. Три книги уже испортил. За четвертую берусь», – писал он в одном из писем.

Вскоре, однако, дело пошло на лад. Посылая в Москву одному родственнику свое сочинение в собственном переплете, он скромно заметил: «Переплесть у нас некому. Я и сам переплетчик, да уж очень плохой, негож для Москвы».

Мы продолжили нашу экскурсию по покоям архиерея и пришли в крохотную комнату, которая находилась в центральной части помещения и в которой не было окон.

– Здесь служил епископ Феофан, – сказала монахиня. – Тут была его домашняя церковь в честь Богоявления Господня.

– Как вы считаете, почему владыка выбрал эту маленькую комнату для своего храма? – спросил я. – Ведь в его покоях было много и других комнат.

– Этого я не знаю, – ответила Иулиания. – На этот вопрос мог дать ответ только сам епископ.

Мы миновали еще несколько комнат и оказались снова в пристройке.

– А теперь пройдем на балкон, – предложила монахиня. – Его построили по просьбе епископа.

– Для какой цели?

– Он там прогуливался.

– Но ведь его могли увидеть и насельники монастыря, и паломники, и рабочие.

«Читать нужно с усвоением и чувством, без этого чтение – сеятва при дороге»

– Владыка сам соорудил ограждение из досок высотой чуть выше человеческого роста. Его никто не видел, а сам он мог наблюдать за жизнью монастыря.

– Прекрасный выход из положения!

Я прошелся по балкону туда и обратно. Его длина была около пятнадцати метров. Вместо деревянного ограждения были только металлические перила, частично обшитые строгаными досками.

– Часто он выходил на балкон?

– Во время перерывов в работе. В письме к своему родственнику протоиерею Иоанну Переверзеву он писал: «Доктор несправедливо называет мою жизнь сидячей и замкнутою. Я все в движении до того, что подошвы болят… А воздух у нас все одно, что в лесу». Насчет своих подошв он, конечно, преувеличивал, но прогулки, без сомнения, помогали ему поддерживать хорошую физическую форму.

– А зимой как?

– Зимой он тоже выходил на балкон. «От внешнего озноба ограждает меня овчинная шуба теплая-претеплая и такие же сапоги. К тому же дверь под рукою. Мало-мало зябкость покажется – укрываюсь в хату». Так он описывал свои зимние променады.

Мы вернулись в архиерейские покои.

– А где жил келейник владыки? – поинтересовался я.

– На первом этаже. Епископ стучал палкой в пол, и тот поднимался наверх.

Я представил себе, как монах Евлампий бесшумными шагами входил в келию святителя с подносом в руках, на котором стоял заварной чайник, пустой стакан, пиала с медом, небольшая тарелка с баранками, пиала с изюмом, несколько очищенных грецких орехов на голубеньком блюдечке. Поставив поднос на низкий столик, он делал поклон и говорил: «Ангела за трапезой». На что владыка отвечал: «Спаси тебя Господь». Евлампий разворачивался и так же тихо удалялся.

– Что будет в этих покоях? – спросил я.

– Музей святителя Феофана.

– Экспонаты уже готовы?

– Пока нет ни одного.

– Как так?

– Архиерейский жезл, клобук, скуфейка, панагия, столярные и другие инструменты, фотоаппарат, обувь – все как в воду кануло. Единственное, что осталось, это, пожалуй, балясины – вы их уже видели.

– Как же теперь быть?

– Что-нибудь, может быть, найдется. Кроме того, Московский политехнический музей обещал дать ряд вещей, относящихся к эпохе святителя. Рано или поздно, но музей откроется.

Мне не хотелось покидать святительские покои – казалось, что архиерей невидимо присутствует здесь и сейчас, через сто с лишним лет после своего отшествия в иной мир.

– Как прошли последние дни епископа? – задал я еще один вопрос.

Монахиня Иуалиания обвела взглядом большую комнату, приводя на память события тех далеких дней, секунду помедлила, а потом сказала:

– Накануне кончины владыка с помощью келейника несколько раз прошелся по комнате. Однако скоро утомился и лег в постель.

На другой день он совершил Божественную литургию, попил чаю, затем прошел в свой рабочий кабинет и некоторое время что-то писал. Не слыша условного знака к вечернему чаю, келейник заглянул в комнату епископа и увидел его лежащим на кровати. Предчувствуя неладное, он подошел ближе и увидел, что владыка уже отошел ко Господу. Его левая рука лежала на груди, а пальцы правой сложены как бы для архиерейского благословения. На столике возле кровати лежала январская книжка «Душеполезного чтения».

Это произошло 6 января 1894 года.

При кончине епископа никто не присутствовал. Всю жизнь он любил уединение и умер наедине с Богом. Ему было почти 79 лет.

При облачении в святительские одежды на лице почившего просияла ясная добрая улыбка.

«Умирать – это не особенность какая. И ждать надо. Как бодрствующий днем ждет ночи, чтобы соснуть, так и живущим надо впереди увидеть конец, чтобы опочить. Только даруй, Боже, почить о Господе, чтобы с Господом быть всегда…»

Это слова самого владыки.

А вот еще одно его замечание: «Всем экзамен предлежит, а плохо готовимся. И не диво, что не годимся в Горний институт».

Это относится скорее к нам, нерадивым и беспечным, а не к высокому подвижнику.

– Где он был погребен?

– Тело почившего архипастыря было погребено в Казанском соборе Вышенского монастыря в правом Владимирском приделе. Над его могилой архимандрит Аркадий поставил прекрасное надгробие из белого мрамора. На нем изображены три главные книги святителя: «Добротолюбие», «Толкование Апостольских Посланий» и «Начертание христианского нравоучения».

– А что стало с монахом Евлампием?

– Он предвидел скорую разлуку с любимым архипастырем и как-то спросил, можно ли ему в случае нужды перейти из Выши в какую-нибудь другую обитель. Владыка задал ему встречный вопрос: «Я умру, а ты-то все еще жить, что ли, будешь?» Кончина епископа так потрясла Евлампия, что он сильно заболел, не мог присутствовать ни при выносе, ни при погребении почившего и через две недели ушел за святителем.

– А он где был похоронен?

– Он просил похоронить себя рядом с владыкой. Его желание было исполнено.