Текст книги "Исчезающий миг современности"

Глава 4. Вторая встреча профессора и писателя

На этот раз профессор сидел в ресторане. Хотя рестораном эту бесконечность света и эфира можно назвать лишь условно. Через прозрачную твердь, что подразумевалась как пол, видны Миры в их разнообразии. Они то удалялись, то приближались. То появлялись, то исчезали, превращаясь в красивую галантность. И опять неудержимой волной летели вверх, играя россыпью света и цвета. То вдруг в тебя летит шар. Прямо на тебя. Он рос. Занял всё пространство от горизонта к горизонту. И вот уже города. И вот уже дома умопомрачительной фантазии. Возле домов своеобразные скверы, на них невидимые цветы. Всё пространство занял только один цветок. Он продолжает расти. И ты сам уже находишься внутри цветка. Видишь как по его магистралям течёт сок. Оказываешься в лаборатории цветка, вырабатывающей этот сок и видишь как не жизнь превращается в жизнь. Летишь ещё дальше и видишь как эта жизнь строится из отдельных осколков, отдельных кирпичиков. И ты уже в кирпичике и видишь, что и он не конечен, а состоит из бесконечных делений. Хочешь увидеть, посягнуть каждое отдельное деление, но и оно не конечно. Оно тоже состоит из мириадов миров и ты осознаёшь, что дальше Сам Бог и дальше двигаться нельзя. Табу!

Вдруг это все исчезает и под ногами плещется ласковое море, а на горизонте белеет парус. А стены – это не стены, а лишь голограмма миров, что были, что есть, и что ещё будут. И в каком-то мире, в какой-то туманности ты видишь самого себя красивого, удовлетворённого и даже не удивляешься такому волшебному зеркалу.

Профессор показал рукой на пустое место и предложил сесть. Не успел молодой писатель удивится пустому месту, как появился стул из какой-то колышущейся мутноватой, но приятной на вид жидкости. Когда писатель сел, все превратилось в мягкую твердь облегающую тело. И было приятно и уютно.

Профессор ел запечённые баклажаны в грибном соусе.

– Чёрт побери – сказал он – сколько прошло тысячелетий, сколько изменений эпох, сколько новых находок, а вот баклажаны как были приятно приспособлены к нашим желудкам и нашим вкусам – так и остались. Есть всё таки в мире незыблемая константа! И это не Бог! Нет – не Он! Меняются миры – меняются Боги, а баклажан остаётся баклажаном. Мы только можем до предела сократить время его развития. Сделать его мгновенным, или чтобы это было приятным и интересным кино. —

Он поднял руку и перед писателем на таком же эфирном столе появилась тарелка. Вдруг на тарелке появилось семечко, в мгновение ока оно дало ростки. Появились листья, стебель потянулся вверх, расцвел, из цветка появился один единственный баклажан. Он рос. Сначала был бледный, потом синел, синел до черноты. И когда вырос примерно до двадцати сантиметров, упал на тарелку. Ботва исчезла. Он оказался порезанным и появился приятный запах вкусной пищи.

И здесь писатель подумал о таком простом и таком сложном компоненте – как время. В каждом живом, (а писатель уже знал, что в Мире всё живое), у этого самого времени существует разная константа! Разная точка отсчёта и разная шкала измерения! Вот например микроб! Он живёт по измерению моего времени всего сорок секунд! За эти сорок секунд паскудный микроб, (дай ему бог здоровья, если он полезный!), успевает родиться, вырасти, несколько раз жениться и развестись с женой, если он двуполый, нарожать детей – таких же микробов, дождаться внуков, черт побери! и… умереть! Значит мои сорок секунд – время чисто условное. Чтобы мне проделать то, что успел микроб – нужно земных восемьдесят лет. Тогда оказывается, что сорок секунд и восемьдесят лет равны! Вот какая она загогулина!

Но, еда дымилась на столе.

– Пожалуйста, ешьте! – послышался голос профессора. – Вилка и нож лежат рядом. Кстати! – Вилка и нож тоже, чёрт побери, константа! Как бы мы не стремились вперёд, какими бы шагами не гнались, хоть сверх скорости света, что уже возможно, но от самих себя не можем уйти ни на шаг! Ни на шаг! А так, представляете, убежал от себя, сел на какой нибудь кочке и смотришь как ты сам ковыляешь по миру, как по ржавым шпалам, чтоб дойти до самого себя… И повторить тоже самое, или всё поменять! Но есть что-то не меняемое, лишь развивающееся! —

И профессор ткнул пальцем в свой лоб.

– Вот где я сам. Ни в каком органе, даже не в генах, а вот здесь, хотя это тоже имеет свой геном. – Мой единственный, не передаваемый. Личный! Клеймо моё. Мой сын не может мыслить так как я, его мысли могут быть подобные моим, но они другие – другой спектр, другая окраска!

– Профессор, но вы же только что отрицали единого Бога, сказали, что он в каждом мега-анклаве свой, или что-то подобное.

Профессор задумался, потом, как бы встряхнул из себя сон. —

– Кстати о Боге. – Да меня создал Бог. Через уйму там эволюций, но не будем об этом. Главное – Бог создал Мир. Не так ли?

– Да так, это мы усвоили ещё с молоком матери.

– Вот, вот! Если Бог создал Мир, значит он появился раньше Мира! – Логика!? Где логика!? – Если Мира ещё не было, а Бог уже был, то где он обитал вне Мира!? Кто ответит на этот вопрос?

– Но библия говорит, что был Хаос, что Бог из Хаоса создал и твердь и небеса и свет!

– И вы, молодой человек, полагаете, что из Хаоса могло появиться, что-то путное, вроде Бога? Нет, молодой человек, вот здесь табу! Стена! И не дай Бог, нам разрушить эту стену, и не то, что разрушить, а продвинуться хоть на йоту вглубь её! – Каюк! – и профессор задумался.

Писатель вынул из кармана исписанные листы и хотел их подать профессору. Но тот махнул рукой и сказал —

– Оставьте. Я их читал. —

Писатель посмотрел удивлённо и растерянно.

– Я их читал в самом зародыше. Ещё тогда, когда вы их черкали и переписывали вновь и вновь. Я читал их в вашем личном файле. Там есть всё. Даже, если б мне не было противно я смог бы заглянуть и в ваш туалет, и под вашу простынь. Но мне это ни к чему. А вот пишете вы не интересно и не логично. Я же просил вас поучиться у вашего прадеда, так нет. Опять за своё! —

– А в чём нет логики? – робко, почти пропищал писатель.

– Да во всём! – Что за странное поведение собаки, или хотя бы со старичком? От реальности ушло, а до мистики не дотянулось. Там у вас есть ещё не задействованные персонажи. Например нищенка с дорогим браслетом. Что она делает? Где она? … Ах, у вас ещё будет продолжение? Тогда вот что? – Выставьте то, что есть, если будут читать – продолжайте. Заходите, я буду рад…

Глава 5. Спасение Янко от дяди Гыбы и тёти Лузы

Мост был заблокирован. Там примостились дядя Гыба и тетя Луза в разных концах моста. Они чувствовали, что Янко где-то здесь. Тем более, что в поле зрения появился старичок с петухом, который что-то знает. Им так казалось. Для того, чтобы не уснуть тетя Луза каждые полчаса упрекала дядю Гыбу, в том, что он воспользовался ее обмороком, и при самом солнечном свете рассматривал ноги Тети Лузы выше колен. Пожалуй он и раньше их видел, но то было почти в полной темноте, или при тусклой свечке. А здесь при солнечном свете! Что бы могли подумать в приличном обществе? То-то!

Дядя Гыба в начале молчал, но когда тетя Луза повторила это третий раз, ожидая словесного восторга дяди Гыбы о её ногах, он не сдержался и чуть не крикнул

– Что ты старая карга гавкаешь! Да такой тошнотворной отравы, как твои ноги, я в жизни не видел! Мне всегда рвать хотелось при виде твоих ног. Если бы мне не нужен был Янко, я бы … – и он махнул рукой.

У тети Лузы в горле дыханье сперло. Она что-то хотела, то ли возразить, то ли упрекнуть в несправедливости, но с горла вылетело только клокотанье. Когда клокотанье перешло в кашель, потом в шипение, потом в какое—то междометие, и после, когда отдельные слоги постепенно начали превращаться в слова, тетя Луза, вся обливаясь справедливо гневными слезами сказала —

– Еще ни один мужчина в моей жизни, а я их повидала, ой сколько! Не посмел меня так оскорбить! Даже последний муж мой, чтоб он был прокл… ой, что это я? – Царство ему небесное!.. не посмел сказать ничего подобного о моих ногах! Пусть бы только попробовал! А ты дядя Гыба? Я же думала отдам тебе остаток своей драгоценной жизни… я же думала, когда продадим Янко, то заживем ой как! А ты все мои надежды… Ладно. раз ты так запел, то я умываю руки. Лови сам своего Янко… Тетя Луза кряхтя встала, плюнула в сторону дяди Гыбы, благо он был по ту сторону моста, и сделала несколько шагов в поле, по направлению к своему дому.

– А, ну-ка стоять, старая размазня! – Крикнул дядя Гыба – если упустим Янко, ты первая будешь болтаться на виселице. Ты еще не знаешь отпрыску какого великого и властного человека нужны его органы! Если я скажу, ты упадешь замертво и не встанешь! Чтоб ты не упала и могла продолжать поиски я промолчу. —

Здесь дядя Гыба, а скорее писатель, что-то перепутал. В этот отрезок времени о органах могли только мечтали фантасты. Ну ладно. Пойдём дальше. Я же написал, что это полуфантазия, хоть и списанная с натуры.

Тетя Луза встала как вкопанная и ее затрясло как в лихорадке. Она, где стояла, там и села. Через какое-то время дядя Гыба успокоился и уже мирным тоном спросил —

– Ты не припоминаешь никакого события связанного с Янко, может, что-то говорили соседи, или еще что?.. – И тетя Луза вспомнила про нищенку, просившую отдать ей Янко, и про котёнка, которого она ему подарила, но при этом не преминула добавить, – правда ли, что он так думает о её ногах, или пошутил? Дядя Гыба помолчал, потом добавил. —

– Ты когда нибудь пекла хлеб?

– Да – ответила тетя Луза – а что?

– Не случалось ли у тебя так, что ты тесто заквасила, но по какой-то причине не испекла и только через неделю заглянула в бочку —

– Да, было так, а что?

– И что ты увидела в бочке?

– Ой, страх Божий! Такое вонище и все расползлось, аж через верх эта вонь лезла… а что?

– А то, что ты похожа сейчас на то твое тесто – расползлась, аж через верх лезет и прет как из твоей бочки! —

Тетя Луза всхлипнула, потом заплакала чуть громче, но вспомнила про виселицу, замолчала. Что в её душе сейчас творилось, могут знать только те кто чувствует оскорбленную женскую душу.

Тем не менее она уснула раньше. Дядя Гыба как не боролся со сном, как ни пугали его последствия исчезновения Янка, все равно, облокотившись для безопасности о стойку перил моста, захрапел. Что ему снилось в эту ночь, он никому не рассказывал. А может забыл. Потому, что проснулся он в то время, когда хотел повернуться на другой бок и свалился в воду.

Конечно, он схватился как ошпаренный, но только минуты через три смог воссоздать в своей памяти поочередно все события, вплоть до падения в воду. Тетя Луза проснулась чуть раньше и когда Дядя Гыба выбирался из канавы подумала – «Есть Бог! Это тебе за мои ноги и мою квашню».

Тем не менее положение становилось катастрофическое. Когда, после бесполезных мытарств, они вернулись домой к тете Лузе, то детей не застали. Их не было. Как корова языком слизала. И в добавок дверь была закрыта не на замок, а завязана через замочные кольца веревочкой.. Дядя Гыба воскликнул —

– Так это же та веревочка, что старичок петуха привязывал! Вот и перышко осталось петушиной масти… видишь? —

Конечно тетя Луза все видела, но терялась в догадках, потому, что не могла предположить, уже по своему умственному развитию, ни одного хода вперед. Поэтому она и в шахматы не играла. Шашки – это другое дело, там только нужно было не прозевать, чтобы не срубили шашку за фук! Доминишко – дело тоже попроще.

Зашли в дом. Пусто. Каша стояла на столе не съеденная. Но, о ужас! На столе остались крошки белого хлеба и несколько шкурок содранных с хорошей колбаски. Хотя дрянная запасная одежонка осталась. Дети исчезли в чем были одеты. Дела, твои Господи!

Дядя Гыба выбежал и побежал за дом. Там никого, только, темнела ямка, что раскопал старичок и в ней ползали два червяка не успевшие зарыться в землю. – Значит старичок был недавно – резюмировал он.

Сосед, что справа, сказал, что он ничего не видел, только слышал как целую ночь пели петухи, хотя на всем околотке петухов не было. Последнего тетка Марыся зарубила и сварила бульон своему деду, когда тот заболел… но когда это было?!

Сосед, что слева наоборот говорил, что никакого пения петуха не было. Если б кто-то пел – было бы слышно. Потому, что они почти целую ночь с кумом пили самогонку и отмечали пропажу коровы у какого-то бригадира. А тот бригадир, рассказывают – форменная скотина! – Как не отметить пропажу его коровы!? – Тем боле, что они закусывали питие – котлетами от оной коровы!

Что касается света – то в окне мерцало. Так – то загорится, то потухнет – ну как у ведьмы глаз, когда она хочет околдовать мужичка какого. Однако последний раз, как раз в то время когда должны были петь первые петух, если бы они были, свет как потух, так больше и не загорался. Ни он не видел, ни кум не видел. —

Здесь кум, показал свои гнилые зубы и сказал —

– Если у бригадира корова найдется, то мы тоже отметим – справедливо же … – и хихикнул в кулак.

Дядя Гыба решил, и правильно решил, что никакого толку от соседей не добиться, и нужно принимать совсем другие, боле действенные меры. Конечно, в своей памяти он зарубил засечку, на счет старичка, нищенки и котенка. – Будем разбираться.

Через день во всех, уважающих себя, газетах появилось объявление о пропаже мальчика, такого-то цвета волос, такого-то роста, такого-то телосложения. И что бедные родители убиваются горем горемычным. Если кто что-то знает, пусть сообщит за вознаграждение. О размере вознаграждения в каждом отдельном случае будет оговорено конфиденциально.

Слово конфиденциально заинтриговало многих. Кому-то нужно было починить квартиру, кому-то купить кобылу, кому-то вообще не мешало бы, чтоб денежки завелись.

Так что бедному мальчику, нескромные желания его сограждан, ничего хорошего не сулили. И даже те, что вообще считали любое чтение служением Дьяволу, ходили с газеткой в кармане.

Тираж газеты удвоился, и даже через день, уже без особого заказа, редакция решила выдать своим гражданам столь значимую информацию и… не прогадала.

Странное дело – дней через пять нашлось сотни полторы мальчиков точь в точь похожих по описанию в газете. Как с этим потоком информации справлялся дядя Гыба будет описано впереди.

Глава 6. Загадка за загадкой

Нищенка, подарившая Янку котенка, стройной походкой вышла за жилой поселок, подошла к знакомому нам мосту, сбросила с себя лохмотья и выбросила его в ряску с пиявками. И уже хорошо одетую, еще не старую даму, с полу-цыганскими чертами лица встретил такой же смуглый, не старый, спортивного вида мужчина и спросил —

– Что – видела?

– Да видела.

– Он?

– Похоже что он! Да – он. Сто процентов – он.

– Чего же ты пришла одна? Почему не с малышом? Ведь это был единственный шанс!

– Мне показалось, что за мной следила не одна пара глаз. Если бы меня поймали – всё бы упустили. А так еще есть время и шанс. У мня есть план. —

Мужчина что-то промычал и свистнул. На свист из кустов мелкой рысью выбежали два белых оседланных жеребца и подошли к собеседникам. Дама ловко, по-мужски вскочила в седло, пришпорила коня и из-под копыт посыпался мелкий гравий. Жеребец взял галоп сходу. Мужчина дождался, когда собеседница, а, в некотором понимании и амазонка, исчезла со своим жеребцом в клубах пыли, не спешно взобрался на коня, мелкой рысью поскакал за амазонкой, остановился, минуты две постоял, развернул коня и аллюром помчался в другом направлении.

Он проскакал километра полтора, вздыбил жеребца, остановился, положил голову на луку седла, сгорбившись в три погибели и что-то шептал, как бы в ухо жеребцу. Жеребец гарцевал на месте. Почуяв ослабевшую узду, конь сходу пустился в галоп. Через полкилометра седок вновь вздыбил коня, повернул его на сто восемьдесят градусов, крикнул: «Пошел!» – и стрелой помчался по уже остывшим следам амазонки.

Глава 7. С чего всё началось

Харитон Ибрагимович, не знал какой он национальности, да и не нужно было. В деревне, или поселке, где он жил национальность была ни к чему. За нее ничего не давали, и ничего не отбирали. Приехал он в эти места с отцом из какого-то сопредельного государства за лучшей жизнью, как тогда говорили. Нашел ли отец лучшую жизнь неизвестно, но продолжать поиск – сил уже не было. Поселились на окраине села, в разрушенной, кем-то брошенной хатенке. И жизнь началась.

Первым долгом вскопали, работая день и ночь, приусадебную землю и воткнули в нее привезенные семена. Потом принялись приводить в порядок избу. – Отец семейства Ибрагим, мать Текля, старшая сестра Люжбита – ей было 15 лет, младшая сестра – тоже Текля, ей было почти четырнадцать лет, и самый младший – Харитон, девятилетний мальчик, работали по-взрослому, не жалуясь на усталость и очень часто на пустой желудок.

Соседи присматривались к новым поселенцам. Они никому не мешали, попусту ни с кем не разговаривали, но своей дружбой и трудолюбием иногда вызывали зависть. Когда собрали с огорода урожай – местным властям исправно уплатили налог. (А они во все времена были – как же иначе наполнять карманы власть имущим!)

Младший женский пол, несмотря на свои юные годы, был вполне физиологически оформлен. Плюс очаровательная, как солнышко улыбка, ставила последнюю точку в их женское естество. Поэтому они долго в родной семье не задержались. Их тут же расхватали и повели к венцу самые прыткие парни. Тем более, что девушки были приучены ко всякому труду.

Замужество сестер сыграло положительную роль. Ибрагим в селенье уже значилось – был не один. Уже завелась родня, которая могла в чем-то помочь, (конечно если смотреть положительно на эту точку зрения. Ведь бывают такие родственники, что и врагов не нужно).

Тем более, Ибрагим хорошо знал кузнечное дело, то ему всем селением соорудили кузницу, собрали инструмент, нажгли угля из дубового дерева – (каменный уголь был труднодоступным), и возле кузницы слышно было ржанье лошадей, смех молодых, и не только – мужчин. Заходили и женщины, посмотреть как летят искры из под кузнечного молота.

Харитон в десять лет, уже был при отце молотобойцем. Бицепсы так и играли на его груди и предплечьях. В восемнадцать лет он уже заменял отца. Местные девушки – красавицы и даже молодухи, не могли оторвать от него глаз, правда так, чтоб никто не заметил.

Ибрагиму говорили, что сыну уже пора жениться, тем более дом выстроен, кузница есть, лошадьми и бричкой он обзавелся – пора. Чтоб в доме был слышен смех, а иногда и плач маленького ребенка. Ибрагим поддакивал, и всегда обещал завести с сыном на этот счет серьезный разговор. Заводил ли он серьезный разговор, или нет – никто не знает.

Но однажды к кузнице Ибрагима, подъехало шесть, или семь крытых подвод с очень шумным говором и даже где-то с пеньем и мелодичным звоном гитарных струн. Подъехали то-ли молдаване, то-ли цыгане. В таких тонкостях в селенье не разбирались. Тем более и песня какая-то звучала так: «Я цыганка-молдаванка…» – значит одно и тоже. Но не в этом дело.

Подъехавшим нужно подковать коней. Ибрагим лишь спросил – не краденые ли? Табор хором ответил, что – нет, и началась работа. Женщины ходили по домам, гадали, предсказывали, получали мзду – то курицу, то утку, а то и… точно краденого, поросенка. Разводили костер, варили, стряпали, наливали в миски, потом приглашали мужчин, которые до этого собирались в кучи, о чем-то спорили, о чем-то пели, играли на гитаре, хлопали кнутом себя по голенищам сапог и так, наработавшись целый день, садились к вечерней трапезе, очень часто недовольные, что в юшке мало мяса, или маленький кусочек сала подавали к хлебу. Женщины виновато опускали глаза, и ели молча. Наверно продумывали варианты более крупного заработка.

Была между цыганок хорошенькая девушка и отличающаяся и не отличающаяся на общей палитре цыганской масти. Такая же смуглая, иногда веселая, иногда грустная, так-как и все ходила гадать, но приносила мало. Как ее не учили не просить, а требовать, иногда выдирать плату за гадальные услуги – ничего не получалось. Учению она не поддавалась. Бестолочь – да и только.

Зато она хорошо набивала металлические ободья на деревянные колеса, смазывала оси колес дегтем, не разлив ни капли омерзительной жидкости. Если вдруг конь артачился и не давал ногу кузнецу, чтоб прибить подкову, она подходила к нему, обнимала за шею, прикладывала свою головку к его гриве и конь становился послушней любого воспитанного ребенка!

Что-то в ней, все-таки было. Потому ей часто прощали неумение воровать. Но удручались – как она будет жить дальше без основной профессии. Ни один цыган ее замуж не возьмет. – Не прокормит же мужа!

И еще в ней таился талант находить общий язык с цыганскими ребятишками. Она затевала с ними игры, водила хоровод, могла собрать в единую кучу и даже сподвигнуть, чтобы малыши (слыханное ли дело!) перед едой помыли руки. Да и вообще, если бегали совсем голыми, то не так марали свои выпуклые животики. Умела превратить такой праздный ритуал в интересные игры. В праздник.

Однажды, когда Харитон делал для очередного коня недостающую подкову, девушка, покраснев как вареный рак, подошла, взяла тяжелый молот и предложила поработать молотобойцем. Взгляды их сошлись. Харитон сначала опешил, но секунд через пять, улыбнувшись, сказал: «Давай!» И пошла работа. Где Харитон прикасался своим молоточком, сразу туда опускался тяжелый молот вновь испеченного молотобойца. И опускался очень ловко с нужной для горячего железа силой. —

– Меня зовут Андро-Нина – сказала она.

– А почему такое двойное имя? – спросил Харитон. —

– Не знаю – ответила она – но когда-нибудь узнаю.

Между ними протянулась невидимая связующая жилка. Почувствовал это Харитон, почувствовала и Андро-Нина. Увидел это и старый сгорбленный, сплошь заросший седой бородой цыган. Он подошел к Ибрагиму, набил табаком трубку, прикурил, пустил, для пущей важности, пару колец дыма, посмотрел как они растворяются в общей атмосфере, и сказал —

– Не перебивай меня, Ибрагим, выслушай. —

Тот кивнул в знак согласия.

– Было это давно… лет двенадцать тому назад. У меня еще не вырос горб и борода была черная, как смоль. Одной рукой мог согнуть подкову. – И он посмотрел на свои скрюченные пальцы. – Я был главный. Стояли мы табором в поле, где с одной стороны расположился город с высоченными трубами и из них шел разноцветный, но очень вонючий дым, а с другой стороны плескалось море и по ночам доносился такой свежий с терпким ароматом воздух, что хотелось петь и плясать.

Все занимались своим делом. Цыганки подворовывали, а цыгане целый день играли в карты. И когда цыганки приносили хороший куш, пир длился до утра. О! Ты не знаешь как цыгане могут веселиться! Кони становятся на дыбы, Луна выплывает из-за туч, деревья пляшут и так завывает ветер под мелодии цыганских гитар, что казалось солнце утром взойдет с другой стороны… Но не случалось. Однако, дело не в этом.

Однажды цыганка принесла весть, что какой-то вельможа отдыхает с семьей возле моря. Ну отдыхает – так отдыхает! Мало ли их с большими торбами золота по миру шляются.

Но она добавила, что у этого вельможи есть трое детей, один другого меньше и они играючи, забегают между дюнами далеко от родителей. Ну и что? – Подумал я. – Наши дети тоже забегают, да так, что возвращаются через день, а то и два… Вернуться и те дети … «В том-то и дело, что вернутся, а нужно, чтоб не вернулся хоть один» – добавила она – «И если бы этот, змеиный выкормыш оказался бы у нас, то мы бы за его возврат получили бы ой, какой выкуп!». Другими словами нужно было ребенка украсть!

Я был против, но брошенные кости, и пара колод карт проголосовали за! – Судьба – она и есть – судьба!

Уже через пару дней хорошенькая девочка, лет трех оказалась у нас. Мы срочно запрягли коней и уехали куда глаза глядят со своим трофеем километров на сто пятьдесят. Послали цыгана с предложением выкупа. И отъехали с оного места, для безопасности еще километров на пятьдесят. Ждем десять дней – никакого толка. Послали цыганку – тот же результат! Но принесла нам сорока на хвосте весть, что и цыгана и цыганку четвертовали и разослали ищеек по всем весям. Делать было нечего. Благо мы были рядом с границей Энного государства. За золото, что прятали цыганки у себя за щекой нас пограничники пропустили. Там мы рассредоточились по отдельным домам и так прожили пожалуй лет пять. Ну, что то за жизнь?! Так – тьху!

Когда та же сорока, принесла весть, что вельможа погиб при каких-то разборкам, или на войне, или еще какая судьбина унесла его благородную душу, мы в течении года, из жалких остатков собрали табор и вот кочуем. Молотобоец у твоего Харитона и есть ворованная девочка, вон как расцвела! —

Ибрагим, оставь ее у себя, не губи до конца мою цыганскую душу. Будет женой твоему Харитону, а нет – то знатной сестрой ему. А там Бог его знает как карта ляжет. Может и есть она дочь какого-то правителя. Смилуйся!»

Ибрагим смиловался. Андро-Нина осталась и уже через месяц, к большому сожалению сельчан, сыграли свадьбу. От Ибрагима отвернулись все сельчане имеющие дочерей на выданье. Такого нахальства еще не бывало – взять в жены чужачку неведомо каких кровей, когда своими родненькими односельчанками, хоть пруд пруди!

Так оно, или не так, может просто совпадение, но через какой-то годок, когда у Харитона родилась дочь Аза, Ибрагим ловил рыбу, запутался в сетях, да еще в какой-то коряге, и его стало уносить к середины реки. Говорят, что он кричал, звал тех что были на берегу на помощь, но почему-то его крика никто не услышал, и не увидел как его уносит в быстрину. Рок – он и есть Рок!

Харитон с женой ездили вдоль берега несколько дней, но никаких следов не нашли, и никто ничего не видел. Прошло время, горе сгладилось и у Харитона, но уже через пять лет родился еще сынок Алик. Еще одна радость рождения нового родного существа делала жизнь удавшейся.

Когда Алик начал перебирать ножками и произносить не сложные слова, к ним появилась невесть откуда гостья, очень похожая на Андро-Нину. Ну, родная сестра, ни больше – ни меньше! С ней был очень симпатичный светлый, весь в кудряшках мальчик. Женщины сначала удивились друг – дружке, но разговорились, даже произносили не знакомые Харитону слова. Так проговорили три ночи и три дня, и гостья исчезла, но оставила мальчика и сказала беречь его как зеницу ока. А звать мальчика – Янко.

Харитон не возражал, принял его как сына, а соседям сказал, что приехал на побывку и обучению кузнечному делу – племяш его жены. Как бы все и успокоились. Недовольная была только дочь Харитона Аза. Она видела в Янко, вроде соперника её будущей жизни. Однако был достаток и все сглаживалось.

Счастья нужно ждать долго, да еще оно и крылато – чуть спугнул и улетело! А несчастье без крыл. Если приходит – то надолго. Нет у него ни крыл, ни быстроходных ног, да и желания не имеется куда-то уходить!

Однажды перед грозой односельчане пришли к Харитону и попросили выехать с ними в поле и завершить формировать скирду, так, чтоб ее дождь не размочил и ветер не растрепал. Харитон умел. Через час, или полтора пошел крупный дождь и гром гремел необыкновенно. А еще через три часа, уже под вечер, привезли на возе Харитона убитого грозой. Говорят – только поднял он вилы кверху, так все запылало огнем и всех поразбросало. Харитон остался на скирде. Когда рассмотрели, то с левого виска, до пальцев правой ноги был выжженный как каленым железом извивающейся змейкой шрам. Делали ему искусственное дыхание, закапывали в землю, чтоб вытянула жар – ничего не помогло.

Хоронили Харитона всем селом. Как и полагается у его гроба говорили хоть коряво, но речи. Обещали не дать в обиду его красавицу жену и детей его с племянником, и оказывать им все почести. Говорили о том, что как же будут не подкованными кони, и что они, эти же самые кони прямо плачут, даже видели их слезы. Кое-кто – конечно.

Через неделю, жена не выдержала горя и слегла. Никто из сельчан не пришел, но… появилась невесть откуда тетя Луза. Она объявила, что имеет родственные связи с мужьями сестер Харитона. Кем же, как не ей беспокоится о многострадалице – жене Харитона и несчастных сиротках. Чтоб быстрее выздороветь Андро-Нине, тетя Луза позвала чудодейственную целительницу. И правда, уже на следующий день, Андро-Нина потеряла сознание, и так, и не пришла в него – что только целительница не делала.

Через три дня она умерла. Целительница даже иголками ее колола в разных частях тела – ничего не помогало. И не пошевельнулась! Тетя Луза часа два голосила и всем рассказывала, что оная целительница даже мертвых ставила на ноги, и они бегали как прокажённые, а здесь видно такая болезнь, что даже Боги не могут вылечить. Значит была заговорённая

Настало время хоронить. Двенадцатилетняя дочь Андро-Нины настояла, чтоб на похороны одеть на покойную мать самое лучшее платье, колье, что досталось ей с самого детства (цыгане его не отобрали) Браслет с бриллиантом и все кольца, что ей подарил отец, потому, что на том свете ей придется быть вечно, а жить на что-то нужно.

– Цыть, зараза – цыкнула на нее тетя Луза и, уже обращаясь к иконе в углу комнаты сказала – Боженька, ты представляешь, что на мою бедную голову досталось!? – Теперь я этих голодранцев должна кормить!

Но за то, чтобы одеть на покойную все украшения, какие бы они дорогие не были, настояла и целительница. Она сказала —

– Не дай Бог хоть одно ее украшение останется у вас дома, то такая порча найдет на весь ваш род, что и десять целителей не помогут. Даже если вы их просто выбросите, или продадите, то и тогда не избежать вам сатанинской кары! Они должны быть похоронены вместе с ней! —

Это подтвердил и священник, отпевающий покойную —

– Вы ж проверьте, чтоб ничего из ее украшений не осталось! С Андро-Ниной особый случай! Вы ж помните ее родословную. Здесь случай особый! —

Тетя Луза скривилась, пустила скупую от жадности слезу, вынула из кармана своего грязного халата два перстня и одела на пальцы покойной.

Похоронили. Уже без речей и обещаний. Уже не плакали кони, так-как никто не видел ни одной их слезинки. Забили в какой-то ящик из фанеры и скорохонько увезли на кладбище. Но на само кладбище заезжать не стали. Недалеко нашли канаву. Там даже яму копать не стали. Свалили ящик с телом в канаву заросшую крапивой, для съедения усопшей кровожадными тварями. И все на это были готовы. – Это они сотворили напрасно…

На похоронах появился и дядя Гыба. Он был крючкотворец. Юрист по нашенскому. И потом уже появились слухи, они перешли в уверенность, что, дескать, Харитон был в разводе со своей женой, сразу после рождения Алика и женился тут-же на тете Лузе, несмотря, что та была старше его лет так… больше тридцати с гаком. Любовь, видите ли, и все об этом знают о возрасте не спрашивает. Даже справка появилась, как и положено – с печатью. И теперь на тетю Лузу навалились, как снег на голову дети Харитона, чтоб они!.. А она – несчастная вдова. И все хозяйство Харитона вместе с детьми перешло по наследству в ее собственность. Насчет детей она еще посмотрит… Харитона ли они на самом деле? Но такая ее доля. Кузницу они с дядей Гыбой превратили в детское жилье. Устроили там нары, с кучей соломы, а на наковальне соорудили, что-то, вроде обеденного стола.