Текст книги "Стрелецкий десятник"

Добыча оказалась небольшой, главным образом одежда ватажников да несколько шуб и помятых окладов икон. Все награбленное связали в узел, завьючили и собрались уезжать. Повешенного сняли – понадобился аркан. По указанию старшего безухий посадил девушку к себе на лошадь. Из избы Василисы последними выбежали два татарина, один из них высек огонь и сунул пучок задымившейся соломы в кровлю.

Вскочили на лошадей и ускакали.

Из двери избы, держась за притолоку, вышла истерзанная Василиса, простоволосая, в изодранной рубахе, палкой сбила еще не разгоревшийся огонь и, постанывая, нетвердо пошла, нагибаясь над трупами ватажников. Наконец нашла, кого искала. Это был кряжистый мужик с окровавленной головой и раной на плече. С огромным усилием повернула его лицом вверх, он открыл глаза. Подтащила его к стене избы, посадила, продолжая стонать, оторвала рукава от своей рубахи и принялась перевязывать раны ватажника.

Когда в деревне появился отряд Юрши, Василиса безуспешно пыталась поднять второго ватажника. Увидев всадников, Василиса запричитала:

– Ой, ребятушки! Помогите им, а то кровью изойдут. Двое живы пока! – Хотела что-то еще сказать, но повалилась наземь. Аким послал за водой, а сам занялся ранеными.

Прибежала громко воющая Фёшка, с трудом выговорив, что бабка ее преставилась.

Юрша, поняв, что здесь можно надолго задержаться, обратился к Кривому:

– Оставляй тут своих человек пять, да я оставлю подставу. Пусть управляются, покойников похоронят, раненых в лес уведут. А нам нужно спешить, путь дальний.

Кривой согласился, стал отбирать, кому остаться. Его подозвал один из раненых. Они долго тихо разговаривали. Готовый в дальнейший путь, подъехал Юрша и спросил:

– Кто это? Знакомец?

Кривой замялся. Ответил раненый:

– Гурьян я, из местных. Тебе не надо ехать на Елец-поле… Грамоту и языка ближе достанем.

– Я не знаю тебя. Как верить?

Кривой решительно подтвердил:

– Гурьяну можно верить. Воевода, вишь, говорил: нужно местных поспрошать.

Находившийся рядом ополченец тихо сказал Кривому:

– Ты, Микита, много на себя берешь. За Гурьяна воевода взыщет с тебя, ежели кто из наших шепнет ему.

Кривой обозлился:

– Замолчь! Я и сам скажу. Не привезем языка – с меня, с десятника и воеводы государь хлеще взыщет! А будет язык – за нас десятник заступится. Правда? Так что соглашайся, десятник.

Раненый добавил:

– Десятник… Не в таком положении я сейчас, чтобы врать. Да и ехать вам некуда – на Елецком поле теперь крымчаки. Вези меня на Болото. Ночью аль самое позднее завтра утром будет у тебя и грамота и язык. Вот тебе крест, постараемся.

Аким высказался:

– Решай, Юр Василич. Семь бед – один ответ.

Юрша взглянул на Афанасия, тот стоял в стороне и делал вид, что разговор его не касается, и он отрезал:

– Едем. Только как тебя везти? Из седла вывалишься.

– Не вывалюсь. Помогите подняться… Вот бы ковшик хмельного…

Василиса, привстав, отозвалась:

– Ой, родненький! Для тебя ничего не пожалею… Под печкой сулейка… И мне налейте… Ох!.. Ты хоть не забывай меня, родненький.

– Не забуду, Василиса, не забуду. За Мокеем, тобой и девкой подводу пришлю. Будь спокойна.

Юрша смотрел на Гурьяна и удивлялся. Еще несколько минут назад он выглядел полумертвым, теперь поднялся, осушил одним духом ковш мутной браги и принялся командовать, где хоронить убиенных. Какой крест поставить, чтоб заметнее было. Один из ополченцев уступил ему своего коня, он без посторонней помощи забрался в седло, только скривился от боли.

21

Ехали дремучим лесом по утоптанной тропе, которая вилась по оврагам и холмам, обходила завалы и болота и опять уходила под вековые деревья. Тропа была узкой, двигались гуськом. Впереди Гурьян, позади него Кривой, за ними Юрша. На рысях и в галопе Гурьян держался молодцом, несмотря на потерю крови, и, чем дальше ехали, тем он увереннее сидел в седле.

В лесной чащобе начало быстро темнеть. Там, где тропа расширилась и стало возможным ехать вдвоем, к Юрше подъехал Аким и, наклонившись, проговорил:

– Послушал я ополченцев, они знают Гурьяна. Он не простой ватажник, а от атамана Кудеяра.

– Откуда тут Кудеяр?

– Говорят, он на Болоте собирает своих. С царевым войском не дружит. Как бы худа не было.

– Ты же в деревне говорил другое.

– Верно. Без их помощи мы ничего на сделаем, кругом татары. А все ж поберечься не мешает.

– Ладно. Тихонько предупреди стрельцов: в случае чего назад не поворачивать, засада может быть. Пробиваться вперед, запасных коней бросить да так, чтобы они нападающих задержали. Собираться на первой же поляне, там станем отбиваться.

Не успел Аким отъехать, подскакал Афанасий и зашипел:

– Ты знаешь, куда нас разбойник ведет?

– Знаю, боярич. На Болото.

– Во, во! В шайку свою! Не ведаю, как тебе, десятник, а мне свою голову жаль.

– Что предлагаешь?

– Повернуть назад и ехать, куда приказал государь, на Елетчину. А вора прихватить с собой.

– Значит, считаешь, что лучше от татар потерять голову, чем от разбойников? А ежели ополченцы не схотят ссориться с Гурьяном? А?.. Нет, боярич, под татарские сабли не пойду и обижать Гурьяна нам не с руки.

– Ну, берегись, десятник!

– Я берегусь, боярич. А ты тоже смотри в оба. Слышишь, у какого-то стрельца казанок громыхает. Непорядок. А я тебя просил, боярич, следить за стрельцами.

Афанасий сердито развернул коня. Из темноты послышался приглушенный окрик и удар плетью. Казанок перестал звенеть.

Ехали долго. Глухой топот, шуршание веток. Иногда из-под ног лошадей шарахался испуганный зверек. Слева, справа, то вблизи, то вдали страшно плакали филины. На одной из полян Юрша остановился, оглядел небо. Звездный ковш зацепился ручкой за вершины деревьев, время к полуночи, ехали точно на полдень. Юрша нагнал Гурьяна. Рядом с ним находился Кривой, они тихо переговаривались. Когда поравнялся с ними, замолкли. Не дожидаясь вопроса, Гурьян сказал:

– Скоро приедем, десятник, с версту осталось. А ты храбрый воин, Юрий Васильевич. Так тебя звать?

– Так. Только мои считают меня неразумным и доверчивым не в меру.

– И тебе сказали, что от Кудеяра я?

– Сказали.

– И ты веришь, что помогу тебе?

– Я сам добро помню и считаю, что люди тоже.

– Ха! Дай Бог, чтобы ты долгие годы в хороших людей верил, плохих не встречал.

– Благодарствую. И на твою помощь надежду имею.

– Молодец! Так и быть, помогу!

Дорога пошла на подъем, усталые кони тянулись шагом. Деревья начали редеть и отступили от дороги. Всадники выехали из леса, дальше дорога обрывалась в темноте.

Из-под обрыва несся разноголосый радостный хор несчетного множества лягушек, с разных сторон грустным коротким мычанием перекликались выпи. Если присмотреться, можно было увидеть над болотом медленно перекатывающиеся валы тумана. Еще дальше, на самом горизонте, просматривалась цепочка холмов, подсвеченная далеким заревом. Гурьян пояснил:

– Вот и наше Большое болото. До Дона тут верст десять. Вон те холмы уже на том берегу.

Кто-то спросил:

– А зарево? Большой пожар на полдень где-то?

– Не пожар то. Крымцы на ночлеге костры жгут, конину варят.

Тихие слова Гурьяна резанули всех как удар камчи. Татарское иго свергли давно, но память о нем в народе жива, и редкий год обходится без набегов с юга, с Дикого Поля крымцев, ногайцев, с востока – казанцев. Костры на горизонте несли смерть, горе, несчастье, рабство.

Гурьян рассказывал:

– Похоже, это главные силы, числом тьма, а может, поболе. По левобережью Дона и по Воронеж-реке идут, за три-четыре дня верст сто… Ряжскую или Сапожковскую засеку брать будут. Задержит она их дня на два, больше наши не сдюжат. Так что в конце седмицы тут резня будет не приведи Господь. А опосля, через неделю, на Оку выйдут, к Переяславлю Рязанскому. А могут от этих мест на Тулу повернуть, по Дону… Вот так, десятник. Теперь объявляй привал, варить еду прикажи в лесу, тут огнем светить не надо, далеко видать. А я поеду. Отпусти Микиту меня проводить. Узнаю, скажу ему, как в твоем деле помочь. Будь здоров.

Гурьян и Кривой поехали вдоль обрыва, топот их коней сразу размылся в лягушечьем хоре. Юрша подозвал к себе стрелецких и ополченских десятников, разрешил ночлег при заседланных конях, из каждого пятка двоим на страже, Акиму выслать пластунов.

Потом отпустил людей, спешился, торбу от седла отвязал; Славич, почуяв ячмень, благодарно фыркнул. Юрша прилег под могучим дубом и задумался… «Впереди – крымчаки, рядом – разбойники… До засеки верст сорок и татарские разъезды. Гурьян… На разбойника не похож. Кто же он?! А вдруг засада?.. Однако ж Кривой, скопинский воин, без опаски пошел… Да и что делать без помощи Гурьяна?.. Придется идти на закат впереди орды…»

Подошел Аким, присел на корточки:

– Не спишь, Юр Василич?

– Не до сна, отец. Как мыслишь, поможет Гурьян?

– Поможет! Верю!

Юрша усомнился:

– На кой ляд он станет помогать слугам царя? Да и над ним атаманы есть. Так что могут и напасть…

22

Кривой вернулся далеко за полночь в сопровождении двух всадников: одного огромного, плечи – косая сажень, второго – маленького, юркого, на татарской низкорослой лошадке. Караульный сразу же разбудил Юршу – тот дремал сторожко. Лицо всадника рассмотреть ему не удалось – помешала ночная тьма, к тому ж оно все заросло черными волосами. Зато маленький старался вовсю, чтобы его рассмотрели как следует. Был он в чекмене, подпоясанном веревками. Мурмолка еле держалась на затылке, борода и усы коротко острижены. По виду ему уж за сорок, а по повадке двадцати не дашь. Он без умолку тараторил:

– Здорово будешь, войска царского воевода! Меня звать-величать Нежданом, довожусь я сватом Гурьяну, мужику-буяну. А того прозывают Темным, ума – палата, да живет плоховато. По твоему делу наши людишки на Задонье пошли, пока ничего не нашли. А тебе сказано пятерях взять и с нами поезжать, да двух коней в запасе иметь. Остальные пусть тут спят-посыпают, жирок набирают…

Юрше не понравился Неждан с его скороговоркой, он насмешливо спросил:

– Кто же нам приказывать изволит, Неждан, Гурьяна сват?

– Тык вить, не гневуйся, батюшка-воевода. Приказывать всегда охотников много. Хоть, сам знаешь, в другой раз приказать труднее, чем самому исполнить… Тык мне сказали, что ты мужик с умом, спорить не время, отбирай пяток и поехали. Вишь, зорька с зорькой встречается, с ночью прощается…

Юрша, не дослушав болтовню Неждана, спросил:

– Ты едешь, Микита? Возьми своего одного. А из моих поедут Аким и ты, десятник стрельцов московских Петро.

Голос подал боярич Афанасий:

– И я с тобой еду.

– Шестым будешь. Старшим тут остается десятник стрельцов скопинских. А ты мне, Неждан, скажи: до вечера управимся?

– Да ты что! К завтраку обернем…

– Ладно. Так вот, десятник скопинский, – приказал Юрша, – если до вечера не вернемся, отходи, воеводе все доложишь. Сидеть тихо и скрытно…

Отъезжающие съехались вместе, Неждан покрутился перед ними:

– Ой, не понравятся нашим одежки ваши, вои царские! Воевода-десятник, прикажи своим поверх зипунишки натянуть.

Юрша не успел ответить, Темный рыкнул на всю поляну:

– Нишкни, Неждан. Пусть и те двое стрельцами обрядятся.

…Отряд повел Темный сперва по лесу, потом под обрыв. По болоту крутили, кони по брюхо в черной воде. По сухим островам неслись вскачь. Всюду прыгали лягушки, пугая коней.

Небо посерело, звезды заблестели ярче, потом начало наливаться синевой, звезды потускнели. Потянули туманы.

Неждан ухитрялся на своей лошаденке не раз объехать отряд. Когда стало светлее, он задержался возле Афанасия.

– Не признал я в потемках, что батюшка-боярин с нами-дураками. Смотри: сафьяновые сапожки забрызгал, кафтанчик запылил. Видать, из опальных ты?

Афанасий, разозлившись, замахнулся плетью. Неждан увернулся и, надо полагать, ответил бы грубостью, но рыкнул Темный, и Неждан затих.

Болото кончилось, пошел кустарник, бесконечный, хлестающий всадников росистыми ветками. Когда все изрядно намокли, кусты разбежались и открылся берег парящей реки – Дон-батюшка. Сразу пошли вброд. На том берегу оказались окруженными людьми, одетыми главным образом в лохмотья, вооруженными кто чем – от дедовской рогатины до сабли, изукрашенной разноцветными каменьями. Их было много и настроены воинственно. Поэтому Юрша и его товарищи невольно сомкнулись и выхватили сабли из ножен. Но стычку предотвратил вышедший вперед мужик, менее других лохматый и почище одетый. Подняв руку, обратился он к Афанасию:

– Здоров будь, боярин. Ты голова? – Афанасий кивнул на Юршу. Мужик обернулся к нему: – И ты здоров будь. Значит, так: ты и еще двое твоих идут со мной. Остальные с Темным на выгон. Коней оставить тут, в гору приведут по сигналу. Пошли.

Юрша вызвал:

– Со мной Аким и…

Афанасий не дал договорить:

– И я.

Юрша промолчал. Спешились, полезли на крутизну. Песок осыпался под ногами, хватались за ветви кустов. Вожак и два ватажника оказались людьми проворными, но все же первым выбрался наверх Неждан. Пошли заросшим овражком, который окончился небольшим прудом; по берегу пруда стояли избушки, то и дело исчезающие в клубящемся тумане.

Остановились возле плотины, под ветлами. С дерева вьюном соскользнул парнишка, пошептался о чем-то с вожаком и скрылся. Тот тихим голосом уверенно распорядился:

– Сейчас войдем в избу. Три крымчакских бирюча спят на полатях, русские они. Мы с ребятами будем брать их, вы не зевайте, у них ножи. На печи хозяин с хозяйкой, они будут молчать. За мной.

Приблизились к богатой избе с крыльцом. Вожак подошел к двери и постучал. На хриплый вопрос ответил по-татарски, упомянув имя Аллаха. Загремела задвижка, дверь открылась. Неждан с двумя другими ватажниками ворвался в сенцы. Кто-то высек огонь и засветил приготовленный берестяной факел. Открывшего дверь мужика держали за руки, он испуганно вращал глазами, в рот ему успели сунуть тряпичный кляп. Неждан протянул веревку, которую выдернул из-за пояса. Бирюча связали и бросили на соломенную постель.

Вожак помахал рукой, призывая к вниманию, и рванул дверь на себя. Все остальное произошло за один выдох. Ватажники сдернули с полатей двоих, Юрша помогал им. Третий соскочил сам, в руках у него сверкнул нож. Воспользовавшись замешательством, он бросился к двери, но дорогу ему преградил Афанасий. Подоспевший Аким сильным ударом по голове свалил бирюча на пол. Неждан, воткнув факел в поставец, крутил руки полоняникам. Делал он это с ловкостью фокусника. Афанасия он похвалил:

– Исполать тебе, боярич! Смел и ловок. Не будь тебя, этот бы ушел. Так что прости, ежели что лишнее сболтнул.

Связанных бирючей посадили на лавку. Тот, которого задержал Афанасий, сидел откинувшись к стене, закрыв глаза. Он был совсем молод, может, немного старше двадцати лет, усы у него только обозначились светлым пушком. Другой был старик, худой до истощения. Его лысый череп почернел от загара, клочковатая седая борода торчала в разные стороны. Он сидел подавшись вперед и непрерывно жевал беззубым, ввалившимся ртом.

Третий резко отличался от своих соратников одеждой: на нем была полотняная рубаха, тогда как у других посконные. Лет ему казалось под пятьдесят. Бороду имел темную, ровно подстриженную клинушком, усы нависали по щекам, голова бритая. Своим обликом походил на крымца, только голубые глаза выдавали славянское происхождение. Он сразу оценил обстановку и не сопротивлялся. Когда ему хотели скрутить руки, попросил:

– Ребята, ваша взяла! Дозвольте штаны надеть. – Не дожидаясь согласия, спокойно принялся надевать синие шерстяные шаровары: он спал в исподниках, а его товарищи в своих штанах из грубого крашеного полотна. После этого протянул руки Неждану, держащему наготове веревку.

Сидел он с достоинством и даже насмешливо сказал вожаку:

– Не полагал я, что Васька Блин в царевы слуги подался!

Василий резко парировал:

– Уж лучше служить христианскому царю, чем хану-нехристю, как ты, Демьян. У нас с тобой разговор впереди. Где грамота?

– Не ведаю, о чем разговор.

– Демьяшка, не дразни меня! Говори, я ведь скор на руку.

Демьян хотел что-то сказать, но его опередил худой, перестав жевать свою жвачку:

– За божницей она, добр человек.

Демьян зыркнул сердитым глазом на старика и усмехнулся:

– Видишь, Васька, и перед тобой выслужиться хотят.

Василий отодвинул икону, вынул свиток и подал его Юрше. Тот приблизился к факелу, прочел: «Мы, волею Господа нашего, Бога Единого, Великий Князь Рязанский Михаил Иоаннович…» Развернул дальше и в конце: «…я, Великий Князь Рязанский самолично руку приложил». Далее следовала золотом написанная вязь «Михаил».

Василий спросил:

– То? – Юрша, кивнув головой, поспешно свернул свиток и спрятал за пазуху.

– Ну и ладно. Вот этот Демьян мне нужен будет, а из этих любого бери.

Худой старик рванулся и упал на колени:

– Меня, меня возьми, боярин! Верным слугой буду.

Василий легко поднял старика и посадил на место. Демьян произнес со злой усмешкой:

– Дурак ты, батя. Это же верная смерть на дыбе. Ведь к царю повезут! А там слуг и без тебя хватает.

Старик стоял на своем:

– Хоть на смерть, пускай! Все расскажу про ваши татарские плутни, христопродавцы!

Демьян привстал:

– Эх, жаль, руки связаны! Раскроил бы тебе башку, батя!

Блин поддержал Демьяна:

– Да, старик, много лишнего набрешешь! Тоже ни к чему. Бери, десятник, того молчуна. Тебе ведь все равно.

В это время вошли Темный и Кривой. Темный пророкотал:

– Троих связали, четверо удрали. Остальных хоронить можно.

– Как же ты их упустил? – спросил Василий. Темный развел руками. – Ладно. Так как, десятник, прощаемся?

Аким успел шепнуть:

– Бери, Юр Василич, кого дают, и давай Бог ноги.

Юрша отстранил его и сказал Блину:

– Беру обоих.

– Ты мне нравишься, десятник! Далеко пойдешь, ежели… Грамоту сразу за пазуху, прочесть не дал. Отпускаю тебе одного, ты двоих требуешь. Да знаешь ли… – И вдруг изменил тон: – Ты царя увидишь?

– Увижу. Эту грамоту приказано передать ему в руки.

– Во ты какой! А правда, что Спирька Фокин у царя в друзьях ходит?

– Не в друзьях. Приближенный слуга он, постельный служка.

– Во дела! Бери обоих и скажи государю: мол, Васька, сын дьяка Варлаама Блина, от царского гнева бежавший, за ум взялся. Вот – тебе помог… Ватагу в полтыщу собираю. Буду бить татар, а жив останусь, с повинной приду. Покуролесил и хватит. Скажешь?

– Скажу, Василий. И скажу, что без тебя не иметь бы мне грамоты.

– Быть по сему. Темный, проводишь царевых воев до дуба на горе. Да пусть они по деревне пройдут, пусть все видят – стрельцы на татар напали, да вон Демьяна выручили, а мы тут вроде ни при чем. Прощай, десятник. Может, еще свидимся. – Уходя, Юрша слышал слова Василия: – Неждан, развяжи Демьяна…

И опять впереди Темный, болотное бездорожье в липком тумане да брызги гнилой воды. Пленных усадили в седла, ноги привязали к стременам, их лошадей вели в поводу.

Чем дальше ехали, тем гуще становился туман. Лягушек как будто поменьше стало, зато чибисы крыльями чуть шапки не сшибают. Лошади шли шагом. Скоро Юрша понял, что Темный ведет их другой дорогой, не той, что ехали ночью, чем дальше, тем больше топи. Дуба приметного не видно, туман не рассеивался. Подумалось, что вожатый заблудился. Юрша нагнал Темного и высказал свое подозрение. Тот остановил коня:

– Дурак ты, хоть и десятник! Если бы не Гурьян, давно бы вы все бульки пускали. А дуб – вон он. – Темный кивнул вверх.

Юрша поднял голову. Совсем близко над туманом расплывчато рисовалось очертание знакомого дуба, подсвеченного восходящим солнцем. Почти тут же болото кончилось, начался песчаный подъем на обрыв. Темный отвернул в сторону и скрылся в тумане. Ни здравствуй, ни прощай.

23

В Питомши вернулись всем отрядом близ полудня. Пока седлали свежих коней подставы, Юрша отдавал распоряжения. С собой он брал Акима, Кривого Микиту и Петра – десятника московских стрельцов и обоих пленных. Над остальным отрядом головой оставил боярича Афанасия. Теперь, когда Болото было далеко, а Коломна не за горами, Афанасий осмелел и заносчиво сказал:

– Неправильно ты поступил, десятник. Нужно было Демьяна потребовать и доставить царю.

Юрша ответил насмешливо:

– Эх, боярич, боярич! Где ж ты был раньше? Там бы, на Дону, сказал такое. А то промолчал, а сам я не догадался! Ладно. Все ж оберегайся, кругом татары. Государю скажу: завтра вечером будешь в Коломне. Будь здоров!

Гнали лошадей не жалея, в Скопине их ждала смена. Юрша ехал первым, Аким и Петр вели лошадей с пленными. Кривой замыкал отряд и вел запасную лошадь, захватили ее на всякий случай. Хотя и спешили, но на ровном месте Юрша поотстал и пробовал заговорить с татарскими бирючами. Молодой отмалчивался, даже имени своего не назвал. За него охотно ответил старик:

– Его Лавром звать. В татарский полон с матерью попал, когда сосунком был.

– А чего он волчонком злобится?

– Эх, десятник! Каждого человека сперва понять надобно, а уж потом судить. Он мать свою дюже любит. Князь Михаил его выкупил и обещал мать выкупить, если преданным слугой будет. А вышло вишь как. Кто теперь его мать вспомнит? Вот так-то.

– А тебя, дед, как звать?

– Меня-то? Крестили Вавилой, а прозвали Невезуном, всю жизнь мне не везло. С малолетства в полоне, всего натерпелся. Продавали меня, меняли… Князь Михаил вот выкупил. Знаешь, сколько за меня дал? Подковы ишачьи. То-то оно и есть! И тут не повезло – ни к чему я не пригодился, хлеб зря ел. А все ж я читать умею, вот бирючом и послали… И опять не повезло, в новый полон угодил. Единственная радость, что к своим, к русским. – Невезун тяжело вздохнул и замолк.

Выехали на поляну, где деревушка стояла и два старика ее караулили. Остовы печей, обгорелые, еще дымящиеся столбы и деревья с поблекшими листьями. Сожженную деревню прошли на полном скаку.

Дорога свернула влево… И они внезапно оказались среди татарского лагеря. Лошади крымчаков связаны десятками; три пустых казана на догорающих кострах и отдыхающие татары: кто сидит, скрестив ноги, кто вытянулся на траве.

Через лагерь до леса саженей пятьдесят, обратно через пожарище с версту. Не раздумывая ни секунды, Юрша, стегнув коня, крикнул: «Вперед!» – и выхватил саблю. Крымчаки вскакивали с земли, но, не успев отбежать, падали, настигнутые саблей. Юрша рубил и направо и налево, придержав коня только на опушке леса, чтобы пропустить вперед товарищей.

Кривой ехал последним, он, не отпуская запасную лошадь, нахлестывал и свою впереди идущую с пленником по имени Лавр. Перед самым лесом Лавр неожиданно рванул узду, оборвал ее, резко отвернул вправо и понесся к татарам, начинающим приходить в себя.

Аким вел лошадь со стариком. В первый же момент опасности он пропустил старика вперед, бросил ему узду и стегнул его лошадь. Сам же напал на татар. Перед лесом он остановился около Юрши, загородив его своим телом. Тут Юрша увидел, что пленник Лавр удирает, а Петр начинает сдерживать коня, отворачивать в сторону, чтобы преследовать беглеца. Юрша крикнул:

– Назад! В лес!

Последнее, что он увидел: крымчаки поспешно садились на крутящихся коней. Лавр, размахивая поднятыми руками, мчался и вопил по-татарски: «Свой! Свой я!» Но разгоряченные татары готовы были мстить кому угодно, и первым попался им под руку явно русский парень, хотя и кричащий, что он свой. Над Лавром засверкали сабли, и он поник на шею коня, но, болтаясь из стороны в сторону, продолжал держаться в седле – упасть не мог, его ноги были связаны под брюхом лошади.

А затем вокруг Юрши засвистали стрелы, одна из них царапнула ему шею. Последним в лес въехал Петр, в него уже впились две стрелы: в спину и в предплечье.

Заниматься раненым не было времени, Юрша приказал Кривому:

– Уходите! Мы с Акимом прикроем!

Они встали за деревьями по бокам дороги. Ворвавшийся в лес первый татарин видел только уходящих и стремился за ними. Юрша рассек всадника одним страшным ударом сабли. Аким снизу порезал шею лошади. Из-за узости дороги татары могли ехать только гуськом. И за минуту на ней образовался завал из трупов людей и бьющихся лошадей. Крымчаки пытались прорваться через кусты, но лошади, привыкшие к чистому полю, не слушались узды, дыбились.

…Юрша и Аким нагнали своих. Кривого не было видно, лошади привязаны к сосне. Невезун перевязывал белой тряпкой плечо Петру, рядом валялся крымчак с рассеченной головой. Петр рассказал, что, услыхав топот коней, к ним навстречу вышли два татарина, наверное, разведчики из отряда, отдыхавшего на поляне. Одного они убили, другой бросился в лес, Кривой – за ним. До сих пор его нет.

– А у меня, – продолжал Петр, – на спине, дед говорит, рана плевая, сама заживет. С рукой плохо, наконечник стрелы в кости засел. Невезун вынуть не мог, а кровь остановил. Дельный старик.

Невезун, обрадованный похвалой, пояснил:

– Лопушок привязываю, огневицу отгоняю. А наконечник глубоко вошел, бородка за край кости уцепилась.

Вернулся Кривой, хмуро сказал, что татарин как сквозь землю провалился.

– Думаю, десятник, надо мне вернуться к своим в Питомши. Поберегу их. Лесом проберусь. – Юрша согласился. Кривой продолжал: – Деду я, видишь, ноги развязал. Ей-богу, доверять ему можно. Просит саблю ему дать, одним бойцом больше будет. Тебе решать, а я поехал. Будь здоров, Петро.

Исполнить совет Кривого Юрша приказал Акиму. Тот, передавая саблю Невезуну, сказал:

– Держи, старче. Десятник Юрша будет просить государя дать тебе вольную по закону.

Невезун прослезился и принялся благодарить, путая русские слова с татарскими. Потом, когда уже ехали, он сказал Акиму:

– Ты вот меня стариком величаешь, а мне лет-то, поди, немного больше твоего: только четыре десятка минуло. Вот она, чужбина-то что делает!

Далее скакали без помех. В Скопине сам воевода проводил Юршу, слово царю передать велел. Следующая смена в Пронске, потом Михайлов, тут, пока седлали коней, перекусили.

Летний день велик, засветло миновали Рязанскую засеку. И вот здесь произошла задержка. Невезун обычно охотно разговаривал, а под вечер затих, хотя еще бодро держался в седле. Хуже было с Петром, он упросил Юршу взять его с собой, чтобы лечиться в Коломне, все поближе к дому. Но рука у него сильно болела, он стискивал зубы, кусал губы, лишь бы не заскулить по-собачьи. Юрша видел его мучения, поэтому, хотя и спешил, все же раненому уделял внимание. Но тут вдруг Невезун покачнулся, и, не будь рядом Акима, поддержавшего его, наверное, упал бы с коня.

– Что с тобой? Где твоя молодость?

Невезун отдышался:

– Плохо, брат Аким. Этак я могу и не доехать, царя не увижу! Чего же это со мной?

Пришлось останавливаться и делать «гнездо» – два овальных обруча из ветлы закрепляются крест-накрест к лукам седла так, чтобы подпереть всадника под руки. Так возили по бездорожью стариков, тяжелораненых и даже мертвых.

Когда «гнездо» укрепили, Невезун горестно пошутил:

– Во как! Не свалюсь, ежели и умру.

– Нет, дорогой! Тебе умирать нельзя. Будет худо, скажи, мы водички прихватили.

Вода нужна была не только Невезуну. Петр постоянно прикладывался к сулейке. Раненый и старик заметно замедляли движение небольшого отряда. Последнюю подставу в Зарайске меняли уже затемно. В Коломне были к полуночи, здесь Юрша узнал, что государь в Голутвинском монастыре. Когда туда доехали, все уже спали. В монастырь стража не хотела пускать. Юрша потребовал именем государя. Это был страшный способ – большой опасности подвергал себя и тот, кто требовал, и тот, кто отказался бы выполнить. Государь отдыхал в архиерейских палатах, стража проводила гонцов туда. Голова охраны узнал Юршу, но будить царя отказался:

– Не пущу, десятник! Жди утра. Государь с воеводами весь день по полкам ездил, заморился.

– Дело государево. Ежели что, вина моя. Да и твоя. – Он отстранил сотника и подошел к двери опочивальни царя. Стражник у двери спал, опершись на бердыш. Юрша поскреб дверь, тут же выскочил Спиридон. Юрша твердо потребовал пропустить его. Тот не успел возразить, как из полуоткрытой двери донесся голос Ивана:

– Кто ломится?

– Юрша тут.

– Приехал?! Пусти.

Юрша оказался в длинной комнате, задняя стена которой закрыта темным пологом. Сняв мурмолку, поклонился пологу. Оттуда голос:

– Привез?

– Да, государь. – Юрша извлек из-за пазухи изрядно помятый свиток. – Вот. Полоняник – бирюч самозванца – тут, за дверью.

– Огня! – приказал Иван, выходя из-за полога, в кафтане, накинутом поверх рубахи.

Спиридон поднес светильник с зажженными свечами. Юрша протянул свиток. Иван заметил, как дрожала его рука, усмехнулся:

– Чего дрожишь? Боишься?

– Не из боязни, государь. Два дня и две ночи не спали мы, в седле были.

– Да и грязный ты какой, не отряхнулся.

– Спешил, государь. Прости. Важные новости.

– Ладно.

Иван начал читать. Спиридон в подобострастии подался вперед. Иван отвернул свиток, подозрительно взглянул на него:

– Поставь светоч, а сам… – Иван жестом приказал отойти. Читал долго. Юрша разомлел от тепла и запаха ладана, стоя задремал, покачнулся. Спиридон оказался около и толкнул его. Иван взглянул на них:

– Ты и впрямь меня не боишься, десятник, засыпаешь передо мной.

– Виноват, государь! Помилуй.

– Виноватых бьют… Ладно. Ты прочел эту грамоту?

– Нет, государь, как мог посметь!

– А откуда же узнал, что эту грамоту я жду? А?

– Бирючи сказали. И я видел начало и подпись.

– Значит, посмотрел… Спирька, голова там? Крикни его. А ты, десятник, иди спать, потолкуем завтра.

– Государь, дозволь слово скопинского воеводы сказать.

– Говори.

– Скопинский воевода молвил: «Великий государь! Мне доподлинно известно: сын крымского хана Магмет-Гирей шел на Переяславль Рязанский. За два перехода до нашей засеки он повернул на Тулу-град. Будет там через два-три дня. Сам Девлет-Гирей Муравским шляхом идет. Великий государь, я не знал, что ты в Коломне, гонца послал в Москву». Так он сказал.

– На Тулу, говоришь? А какова орда числом, сказывал?

– Нет, государь. Он послал разведать. Мы видели огни татарские Задонского лагеря. Тамошние люди сказывали – тьма будет. Полоняне татарские точно не знают, но меньше тьмы, говорят.

– Так… Пожалуй, правда. Магмет-Гирею хан большое войско не даст… А сам сколько ведет?.. Ладно… Голова, гонцов накормить, напоить и спать уложить. После заутрени придешь ко мне. Бирюча татарского в кандалы.

Юрша вновь обратился к Ивану:

– Дозволь слово молвить.

– Молви.

– Один из гонцов ранен. Лекарь нужен.

– Я смотрю и у тебя кровь. Отбивались?

– Так, государь.

– Голова, лекаря к ним.

– Еще, государь. Оставь полоняника без кандалов. Он доброй волей к нам пришел, помогал отбиваться от татар. Головой ручаюсь за него.

– Ой, смел ты, Юрша! От ума иль от дурости?

– Помилуй, государь, коли что не так сказал! Я от чистого сердца.

Хмыкнул царь и приказал явиться к нему после заутрени вместе с полоняником.