Текст книги "Пагубники"

Но всех более могло бы оказать пользы предупреждению девичьих бедствий то особенное общество, которое хочет покровительствовать детям (и да ниспошлет милосердие небо, чтобы это не было пустою и праздною затеей!). Задача этого общества ограничивается спасением детей в их младенческом возрасте, но в детстве и дело. Есть целая область, где погибель девочек намечается в их детстве и потом неотразимо доходит до своей роковой меты. Я говорю о так называемых «дочерях девиц». В Европе знают, как участь этих несчастных существ ужасна своим предопределением к погибели с самого детства. Покойный Вильмессан написал о них когда-то прекрасную статью в «Figaro». Что следует разуметь под словом «дочери девиц» – это, я думаю, разъяснения не требует. Путь их, однако, не одинаков: одни из них рождены и брошены на попечение добрых людей. Эти сравнительно счастливее прочих. Другие сданы в воспитательный дом и позабыты и случайным отцом и матерью. И эти еще не из самых несчастных. Их или не позабудет на первых же годах всепримиряющая смерть, или они вырастут в селе, где их устроил «на грудь» воспитательный дом, и со временем выйдут замуж за крестьянина и потянут тягло – «будут нянчить, работать и есть». Жизнь их будет очень тяжела и знакома с лишениями, но они не узнают, быть может, самого ужасного лишения – лишения возможности назвать свой труд, от которого кормишься. Самые же несчастные – это те, которые по недостатку опытности и наблюдений кажутся на первый раз счастливыми. Это те, о которых их матери не позабыли, а все «мечтают» их «взять на свое попечение» и очень часто берут, если к тому блеснет моментальная возможность. Воспитательный дом до двух с половиною лет предоставляет матери право взять сданного ею ребенка обратно на свое попечение. Все это кажется справедливо, милостиво и законно. В самом деле – кто же может любить дитя лучше, нежели его родная мать, и зачем «казна» стала бы мешать такому прекрасному движению материнской природы. Но – Боже мой! – какая жалость, что «природа» не говорит серьезно чувствам этих «матерей», а как легкомысленная вертушка бросает им чрезвычайно бедственные для детей, трогательные, но непрочные впечатления.

«…Природа им

Лжет детским лепетом своим».

Она им вдруг внушит прилив какого-то мечтательного желания обнять свое дитя, без всякой мысли принести ему в жертву неудобную в материнстве часть своих порочных привычек. У нее есть на этот час какая-то возможность «заявить» воспитательному дому, что она «живет своими средствами» и желает взять свое дитя. Этим все кончено. Воспитательный дом вытребует от чухон ребенка, и те привозят его к матери, и дай Бог, чтобы это случилось вовремя и кстати. Но, к несчастию, чаще всего дитя привозят, когда мать уже «расстроивши свое положение» – она нездорова, она без места, или «расстамчись с ним» или еще «с непривычки к другому»… Словом – ребенка привезли не вовремя. Да он и не хорош: она «так дожидалась», что дитя, ею рожденное, непременно «как ферувим», а оно так себе… Неудовольствие!.. «Да и не обменили ли его? Говорят, что бывает… Ляпис с ноготков сошел, а номерок на шейку можно переменить»… Родится подозрение, охлаждение, раскаяние… досада: «зачем я его взяла!» А оно плачет… Трепку ему, маленькому горюну… а оно еще больше плачет… Повторение… Потом давай его с постели «под ноги», потом – в дальний угол, потом… куда попало… хоть «в полынью на лед», как сделала зимой 1884–5 г. крестьянка Байкова, сначала морившая свою двухлетнюю дочь холодом и голодом, а потом утопившая ее в ледяной полынье против Экспедиции заготовления государственных бумаг… Эта женщина разыграла всю свою увертюру с ребенком как по нотам: сначала она родила девочку от случайного отца, потом сдала в воспитательный дом, притом ей почудилось, будто она ее любит, – она попросила, и ей девочку выдали, но дитя вышло слабенькое – все плакало, а он этого не любит и жениться не хотел… Байкова, когда выпрашивала себе дочь из воспитательного, не вздумала тогда, что ее еще пленит любовью унтер и что он будет не охотник до детского плача… Теперь надо это помирить между собой: она пошла и, скрутивши ребенка в тряпки, швырнула его в ледяную полынью… Злодейка?.. Ничуть не бывало: чернорабочая всенародность, обитающая бесконечные низы Экспедиции, честно и по совести объявила при следствии, что распорядившаяся таким образом Байкова «была как все».

Да, она совсем не была особенная – она «была как все», а этих «всех» там, в низменностях «Экспедиции» – целый маленький город… Без борьбы сдать в воспитательный, без серьезного обсуждения взять оттуда, по приливу минутного чувства, потом хладнокровно спустить в полынью… это – «как все»… И экспедиционная всенародность не лжет: да, да, мой читатель, все или почти все они в этих делах, за которые их хвалят сентиментальные дурачки и кофейные переварницы, – все они способны поступить так же умно, так же великодушно, так же решительно.

И знаете ли, что и это еще не худшее. Залиться в ледяной полынье все-таки легче того, что не только стоит на пути, но само составляет самый путь «дочерей девиц». Вильмессан говорит, что в Париже мать такой девочки «готовит дочь на свое место и сама становится при ней bonne pour tout faire» (*). – Как это в Париже – точно так же это идет и у нас: там мать становится при сменившей ее дочери «пуртуфершей», а у нас она делается дочерней служанкой, живет у нее на «куфне», чистит ее обувь и платье, подает калоши ее гостям, ходит за напитками и папиросами и… не смеет назвать ее своею дочерью… Иногда, и даже очень не редко, когда нарядная дочь возвращается домой в «неудовольствии» и мать не «потрафляет» скоро служить ей, – эта дочь позорно ее бранит и бьет и выгоняет на лестницу… И та не смеет даже жаловаться людям, потому что добрые люди скажут: «ништо тебе, бесстыжая старуха», – не смеет она идти и к судье, потому что тот спросит их обеих: чем они занимаются, а дочь все нагло скажет и добавит, что мать ее «сама довела».

(* Девушкой на побегушках (фр.). *)

На этом ужасном положении мы можем кончить, потому что круг совращения здесь в главной линии кончен, а до исключения, как и до деталей – нам нет дела. Мы видели, что в главных чертах производит в первом поколении неразумие родителей деревенских, к чему это приводит во втором поколении рожденных в городе «дочерей девиц».

Далее этого идти уже некуда, и можно с утвердительностью сказать, что действительно «последняя вещь горше первой», ибо дочь крестьянки еще «для прилики» слышала наставление: «веди себя честно», а «дочери девиц», как выразилась одна из них на суде, получают от своих матерей «прямое руководство к своей жизни». Здесь, к удовольствию селохвалителей и градоненавистников, городские фрукты действительно оказываются гнилостнее деревенских, но дело не в скверных концах, а в дурных началах…

Несчастнейший контингент существ, о которых теперь вздумали говорить в «сферах», по преимуществу состоит из «дочерей девиц», и они составляют особи самые закоренелые и неисправимые в «руководстве своей жизнью». Специальные комитеты, основанные для руководства их к иной жизни, – бессильны перед их навыком, так же как тюрьмы и исправительные дома. «Привычка – чудовище». Одна благодушная дама, заведовавшая приютом, где исправляли таких несчастных, рассказывала мне, что они еще кое-как «маячат день», но «с приближением сумерек ими точно овладевает дьявол; он их томит, они начинают мучиться взаперти, как звери в клетках, и готовы разбить себе головы, чтобы уйти куда-то». И притом очень многие из них часто наделены умом, добротой, честностью и даже нежностью и уважением к добропорядочной жизни… Уважение и несостоятельность самой достичь его под искушением сумеречного дьявола… Это мог бы изобразить только один Эдгар По. Но нет никакого сомнения, что в распоряжении общества могут оказаться достаточные средства предохранить если не всех, то многих от этого ужаснейшего состояния, когда уже никакая морализирующая сила человеческая не действует, а словом чудотворца наше общество не располагает.

Законоположение, по которому требуется, чтобы у матери ребенка, требуемого из воспитательного, были «свои средства» для жизни, без сомнения, вытекало из похвальной заботы, чтобы ребенок не погиб на руках неимущей матери. На практике это сводится к фикции, которая ничего не гарантирует. Но «человек жив бывает не о хлебе едином» – нравственное состояние стоит не меньшей заботы, и такая забота до известной степени возможна. Пока дитя в ведении воспитательного дома, за его воспитателями есть контроль, – дитя посещают врач и ревизоры. С выдачею его матери все это кончается, несмотря на то, что крестьяне, у которых росло дитя, нравственно часто надежнее, чем мать… Общество покровительства детям тут может и, кажется, должно бы прийти на помощь и оказать в очень большом масштабе подвиг своего служения беспомощному детству. Нет нужды лишать мать ее права получать своего ребенка, но есть святое право человеколюбия желать, чтобы у такого ребенка, кроме матери, однажды его уже покинувшей, был опекун и поручитель за то, что оно не будет утоплено, задушено, заморено, продано нищим и «пятнальщикам» (о которых писал Вс. Крестовский), и наконец, чтобы оно не было «прямо ведено по руководству к неправильной жизни». Общество, желающее покровительствовать детям, не обнаружит ни прозорливости, ни способности бороться со злом в обхвате, если оно не захочет приклонить свой слух туда, откуда несется самый раздирающий вопль маленьких «дочерей девиц», поедаемых своими матерями.

Имеющие уши, чтобы услышать, – должны бы это услышать.

Примечания

Опубликовано в журнале «Новь» № 1 в ноябре 1885 г. Входит в цикл «Рассказы кстати».

Цикл, печатавшийся в «Нови» на протяжении почти полутора лет (с ноября 1884 по февраль 1886 г.), включает беллетристические вещи, сравнительно широко известные (например, «Жемчужное ожерелье», «Александрит», «Старинные психопаты», «Интересные мужчины»), но также и «Пагубники» – очерк с открыто публицистическим прицелом. «Рассказы кстати» были изданы отдельным томом в 1886 г., «Пагубники» туда не вошли и впоследствии не переиздавались.

Очерк надо воспринимать в общем контексте борьбы Лескова против «сентиментального народничества». Есть, однако, и контекст сугубо личный. Проникновенные строки Лескова о «завидном счастии» воспитывать сироту и об отравлении этого счастия посягательствами родителей или родных сироты имеют под собой фактическую основу: в 1883 году Лесков призрел четырехлетнюю дочь своей горничной и, воспитывая девочку, вступал в юридические споры с ее матерью, которой в октябре 1885 г. было отказано от дома. Историю Кетти Кукк и ее дочери Варвары Долиной см. в книге А.Н. Лескова «Жизнь Николая Лескова», Т. 2. С. 266–268.

Статья, где Лесков «собрал и напечатал в одном, из наших исторических журналов несколько исторических сведений о том, как у нас… собирались уничтожить публичную пагубу у девушек», называется «О римских прелестницах и о благословенных браках» (Исторический вестник. – 1885. – № 10. – С. 228–232).

Половня – сарай для соломы.

Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) – русский и польский живописец академического направления, картина которого «Христос и грешница», выставленная в Петербурге на академической выставке 1873 г., вызвала большой интерес и споры в публике и критике.

Статья «О сельском вестнике» опубликована в «Новом времени» № 2002, 24 сентября 1881 г.

Вильмессан Ипполит (1812–1879) – французский журналист и издатель, основатель газеты «Фигаро».