Текст книги "Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды"

Николай Липкин
Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды

© Липкин Н, 2014

© Издатель Логвинов И. П., 2014

© Logvino literaturos namai, 2014

© ТАА "Электронная кнігарня", 2015

Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды

Самолет Москва – Челябинск

Выловил в интернете: «Длинными холодными зимними вечерами она вязала длинные холодные зимние носки».

Смоделируем ситуацию. Как она могла докатиться до такой жизни? И кто она? Молодая? Средних лет? Старая? Средних лет исключается – никто не хочет читать истории о стареющих женщинах, даже сами такие женщины.

Старушка? Но что печального в вяжущей носки старушке? Скорее, наоборот. Значит, есть кому вязать. Есть из чего вязать. И есть где вязать. Никто не будет вязать носки под мостом или в нищенском приюте.

Итак, героиня. Тридцати-тридцати пяти лет. Или говорит, что ей столько, а на самом деле тридцать восемь. Теперь следует определиться: кому она вяжет, где и, главное, зачем? Несчастная любовь? Это само собой, как же в печальной истории без этого! Раз вяжет, значит, натура творческая. Актриса? Балерина? Творческая личность непонятной ориентации? Сейчас это модно. Модельер-певица-писательница-фотограф. Все в одном и ни о чем. Инь-ян бездарности с бесцельностью. Два неоконченных высших образования. Первое – менеджер по учету и финансам, второе – что-нибудь творческое: академия кельтской живописи XVII века, спрейпейнтер интерьера прихожих, креативый веб-дизайнер кнопки «пуск» в Windows 98 творческой студии Инги Карениной. Второе образование неоконченное, но диплом есть. Красивый, в строгой рамочке, с размашистой росписью. На стене рядом самая удачная из ее фотографий в полуобнаженном виде пятнадцатилетней давности. Или картина. Скорее, последнее. «Один, ныне очень известный, художник… Два года меня уговаривал… Я никак не решалась… Но он так настойчив… Как-то само собой получилось… Импульсивно… У нас с ним почти ничего и не было…» – из-под опущенных ресниц сообщит она. Длинные ноги, аккуратные руки. Подростковая попа. Красивый изгиб шеи. Блин, уже влюбился.

Чего, спрашивается, такой женщине одной вязать носки? Хотя в предложении нигде не сказано, что она одна. «Длинными холодными зимними уютными вечерами она вязала длинные холодные зимние уютные носки». Одно слово, а как все поменяло! Уютная красивая женщина вяжет в теплой гостиной (за окном обязательно снег) носки. Или свитер? Может, в оригинале был именно свитер? Но почему он холодный, если зимний? Чертовщина какая-то!

Итак. Женщина. Красивая, молодая. То есть не совсем молодая, а, скажем так, еще ничего… Вяжет. Пусть все-таки это будут носки. Рядом мурлычет кошка. Тот, кому она их вяжет… На фронте? На задании? В тылу врага? Пусть будет в длительной служебной командировке.

Челябинск. Гостиница «Малахит»

Челябинск – город суровых сталеваров. Сталеваров я не заметил, но вечерами люди ходят действительно суровые. Аж страшно. Может, так кажется, потому что улицы плохо освещены? Снег с дорог счищают, но не убирают, а оставляют грязно-серочерными сугробами на тротуарах. С человеческий рост. Интересно, что будет, когда это все таять начнет? Таксист сказал, что особо весело ранней весной, когда днем подтает, растечется все по дорогам, а ночью заморозки. Хоть коньки надевай! Постоянно пахнет какой-то гадостью. Говорят, это от металлургических заводов. А так все хорошо. Неожиданно солнечно. Возможно, мне просто повезло. А, еще что поражает: куча рекламы спа-салонов, которые явно не просто спа-салоны. Открыто, не стесняясь. Один из первых рекламных плакатов на выезде из аэропорта – как раз спа-салон, то ли «Багира», то ли «Богема»: вальяжно развалившийся в кресле мужчина в дорогом костюме с бокалом виски, а на заднем плане, призывно изгибаясь, позирует полуобнаженная девушка.

Зато движение в бизнесе, производстве и строительстве просто сумасшедшее. Встречался с местным бизнесменом, владельцем базы в центре Челябинска на каком-то опупенном количестве гектаров. Фасует там семечки, орешки и прочую дребедень. Сходу попросил помочь ему получить кредит на 20 миллионов долларов. Не хватает на развитие производства. Потертые джинсы, кожаная куртка, руки черные от въевшейся, наверное, уже не отмывающейся грязи, мятое лицо бывшего боксера или просто братка. Первое впечатление – фрезеровщик с завода, в лучшем случае – мастер цеха. Впечатление, впрочем, резко меняется, когда он начинает говорить. Глаза умные, речь правильная и логичная. Не в плане текста – в плане понимания, как надо доносить мысли и идеи, конкретной постановки того, что от собеседника требуется, чего он хочет получить в результате встречи и как это может и должно быть.

Но вернемся к истокам. «Длинными холодными зимними вечерами она вязала длинные холодные зимние носки». Или свитера, что сути, собственно, не меняет. А что еще прикажете делать длинными холодными зимними вечерами? Не по улице же гулять. Хотя можно было бы по барам прошвырнуться. Снять кого. Сексом заняться. Раз дома в одиночку сидит и вяжет, значит, она – страшная? О страшных точно никто читать не захочет! Хотя как раз такие и ходят по барам в поиске мужиков. А красивые уже нашли и сидят дома – вяжут им носки!

Вот, например, такая история. Жила-была девушка. Она любила одного мужчину. Он ее тоже. Но, к сожалению, был женат. Поэтому приходил к ней редко. Хотя хотел бы быть возле нее каждый вечер. Но – жена, дом, работа, проблемы… Возможно, он просто понимал, точнее, боялся (или… да какая разница!), что если он будет проводить с ней каждый вечер своей жизни, через недолгое время все опять превратится в «жену, дом, работу, проблемы»… Только за минусом девушки, с которой хочется проводить каждый вечер. Он, как и она, понимал, что это неправильно, что так нельзя, так нехорошо. Но ничего не мог с этим поделать. В те вечера, которые они проводили не вместе, он играл дома с детьми, потому что детей еще никто не отменял, а она ждала его и вязала ему носки, которые он не мог даже носить. Так как немного странно приходить домой, задержавшись допоздна на работе, в вязаных домашних носках. Но она вязала их длинными холодными зимними вечерами, потому что ей было приятно делать что-либо для него. Сначала у нее ничего не получалось, но очень скоро, так как она была очень усидчивая и способная девушка, вязание выходило все лучше и лучше. Вечера без него были грустные и длинные – оттого носки получались тоже длиннющие-предлиннющие. Наверное, если бы он решил надеть их, ему бы пришлось закручивать носки вокруг икр много-много раз. Иногда она специально вязала их такими длиннющими-предлиннющими, чтобы потом распустить и начать вязать снова. Потом он приходил. Ей стыдно было показывать, что она вот так, как последняя дура, просидела целый вечер за вязкой носков, которые он и носить-то никогда не будет, и перед его приходом она их распускала. Когда он приходил, вечера становились теплыми (неважно, зимними или летними), но, к сожалению, очень короткими. Они ложились в постель, занимались любовью и смотрели разные фильмы. Впрочем, он смотрел, а она смотрела на него и гладила его по волосам. Когда он уходил, она всегда пересматривала эти фильмы. Потому что когда он был рядом, она ни что другое смотреть не хотела. А он, бывало, спрашивал, что-то вроде: «Ну, помнишь, как в том фильме с твоим любимым Джонни Деппом, который мы в последний раз смотрели?» Ей было неудобно признаться, что она ничего не помнила. Им никогда не надоедало вот так лежать в постели, ничего не делать и смотреть фильмы. Иногда у него звонил телефон, он уходил с ним на балкон разговаривать, приходил раздраженный и чужой, но очень скоро рядом с ней успокаивался и становился прежним. А еще рядом с ним как-то уж особенно крепко спалось! Как будто все плохое куда-то исчезало и оставалось все только хорошее и спокойное. Ему тоже, по-видимому, было с ней хорошо и спокойно. Иногда он смеялся: «И за что ты меня можешь любить? Когда я у тебя, я как животное: хожу голым по квартире, ем, сплю, храпя тебе в ухо, и занимаюсь с тобой любовью!» Как будто требовалось что-то другое! Как будто непонятно, что именно тогда, когда мужчине хорошо с женщиной, он только тем и занимается, что ходит голым по ее квартире, ест, спит и занимается с ней любовью. Иногда он оставался на ночь. Утром постель хранила его запах, и не хотелось вставать. Вот так они и жили: она вязала ему носки и распускала, он делил свое время между долгом и любовью. И все у них было хорошо. По крайней мере, когда они были вместе.

Где-то между Челябинском и Костанаем

Утром поехал на машине в Казахстан. В Костанай.

Первое, что поразило, – расстояние между Челябинском и Костанаем небольшое, что-то около 280 километров. Но стоит переехать границу, пейзаж меняется принципиально: леса заканчиваются, начинаются степи. Снег метет через дорогу со страшной силой, оставляя на ней переметные сугробы. Встречных машин из-за метели не видно, впереди идущих тем более. Ехать стремно. На заправке вышел из машины. Жесть. Ветер пронизывает до костей, вдувает под одежду снег, даже в трусы. Все кругом бескрайне белое, из-за переметов на дороге глаза очень быстро устают, отчего начинает клонить в сон. Чего и всем желаю. Спокойной ночи до Костаная.

Злобная саркастичная старуха «длинными холодными зимними вечерами вязала длинные холодные зимние носки», вплетая в них свои скопившиеся за годы злобу и сарказм. Тот, кто надевал такие носки, заболевал и очень быстро умирал. Хорошо хоть, что носки у нее получались некрасивые, и никто особо не хотел их носить. От этого старуха становилась еще злее и саркастичнее.

Однажды она продала носки грабителям банков, они надели их на головы вместо чулок, чтобы на записях камер слежения невозможно было опознать лица. Но их сразу опознали, так они были очень глупые и брезгливые грабители и, чтобы, не дай Бог, не перепутать свои носки с чужими, попросили старуху вывязать на каждом их имена. Глядя по телевизору, как их арестовывают, она злобно и саркастически хохотала, так как, еще раз повторяюсь, была очень злобной и саркастичной старухой. Однажды ей поступил заказ на десять пар теплых носков для альпинистов, которые шли покорять Эверест. Никто из них, конечно же, так и не вернулся. Потом были биатлонисты. Выйдя на трассу, они перестреляли друг друга. Дольше всех в ее носках продержался соседский мальчик Павлуша. Носки она связала по просьбе его мамы на день рождения. Ему тогда исполнилось двенадцать. В шестнадцать он безответно влюбился в цирковую лилипутку и вскоре повесился на старушечьих носках, предварительно связав их один с другим. К счастью, у старухи был внук, который, чтобы решить свои квартирные проблемы, отравил ее мышьяком. И поделом тебе, злобная саркастичная старушенция!

В поезде Астана – Санкт-Петербург (по дороге из Костаная в Челябинск)

Оказывается, вчера была хорошая погода. Сегодня объявили штормовое предупреждение. Выехали из города рано утром, даже не успел прикупить магнитики на холодильник, все еще было закрыто. Вчера вечером не было возможности, сразу поехали на завод, потом переговоры, потом ресторан. Пил казахскую водку (очень даже ничего), ел конину (похоже на говяжий язык), заедая очень вкусными булочками (название местное, специфическое. Не помню). Похожи на наши пончики, только несладкие. Пришлось в качестве сувенира прихватить из номера табличку «Не беспокоить / прошу убрать номер» на казахском языке. Проехать смогли километров тридцать. Дальше ехать реально страшно. Да и смысла особо нет. Водитель говорит, что дорогу, скорее всего, закроют где-нибудь под Федоровкой, и дальше машины пускать не будут. Вернулись, посадили меня на поезд. Жумагали долго жал руку и обнимал. Холодно. Бр-р-р. Что ж тут за ветра-то такие жесткие! Поезд идет до Челябинска шесть часов, да еще билет купили в плацкарт. Ну и ладненько, ну и хренушки с вами, можно и потерпеть! В Челябинск, в Челябинск, хочу быстрее в Челябинск! Может, это судьба? Может, пришлось вернуться в Костанай из-за того, что не купил магнитики? Приобрел на вокзале, сразу три.

Казахи интересный народ. Своеобразный. Сначала делают, потом думают. Шебутные немного.

Много лишних движений, переговоров, обещаний… Вообще, мне иногда кажется, что у многих восточных людей важен зачастую процесс, а не результат. Пригласят в гости, накормят до отвала, напоят, познакомят с многочисленной родней, напоют дифирамбов, пожалуются на жизнь, поторгуются, настроят грандиозных планов. Проводят тебя до поезда/самолета/машины чуть ли не с цыганами. И все. Дальше ты им неинтересен – ты уже не гость.

Так все-таки носки или свитера? Или и то и другое? Может, это была Арина Родионовна? Где же кружка, добрая старушка? Анекдот такой был. Бабушка с внучком перепутали свои таблетки, внук уснул в клубе на party, бабушка связала двухсотметровый носок. И такое вот бывает! Какая тогда разница, какой он вечер – зимний и холодный или летний и теплый, если в тебе две таблетки экстази? Унучка, жалко, вечер обломался. Может, он в этот вечер смог бы познакомиться с хорошей красивой девушкой? «Позажигал» бы с ней: «Эй, чекса, каммон, каммон, смотри, как я танчу! Все это ради тебя, чекса!» Потом был бы медленный танец, какая-нибудь «Umbrella»: «Ой, моя любимая песня!» И когда… ну эта… не помню, как ее зовут… красава с низким олигофреничным лбом и толстыми ляжками начала бы свое: «Э… э… э…», – их губы слились бы в страстном наркотно-алкоголическом поцелуе (в ней 0,5 водки с подругой на двоих в соседнем кафе перед дискотекой и полчаса назад какой-то кекс пивом угостил. Корявый «бот»!). После party он поехал бы провожать ее в другой конец города. Может быть, и не поехал бы, но его все никак не отпускало – не идти же домой в таком виде! Минет на лестничной площадке… Она же еще девственница… Телефон он записал бы в свой сотовый, ошибившись на одну цифру, в принципе, он и звонить-то не собирался. Денег на такси не осталось, метро закрыто, пока три часа шел бы пешком домой, отпустило бы и снова торкнуло, и снова отпустило. Промерз бы до мозга. «Ну ее на фиг с ее амбреллой и минетом! Если бы жила хотя бы поближе!»

Но через две недели они снова встретятся, уже на другой party, оба почти трезвые и без таблеток.

«Как ее, блин, зовут?» «Как его, блядь, зовут?» «Вроде ничего такая, сиськи могли бы быть, конечно, побольше». «Вроде ниче такой, ростом бы повыше, не красавчик, но и не «бот»!»

И так как-то закрутилось оно само собой. «Не любовь, конечно, с первого взгляда, какая может быть любовь с первого взгляда, когда сисек ноль!.. Но и ничего вроде». «19 лет – пора бы с девственностью расставаться… А мама?… А что мама, переживет!» Первый раз это случилось у подруги, той, с которой 0,5 перед дискотекой. Отца нет, мать – проводница поездов дальнего следования: четыре дня дома, четыре нет. Точнее, во второй, потому что в первый раз ничего толком и не получилось. И пошло-поехало… Год, второй… После встречи выпускников он переспал со своей первой любовью. Похвастался своему другу, брат которого встречался с двоюродной сестрой ее лучшей подруги, которая перед дискотекой 0,5, и мама у нее проводница. Конечно же, узнала. «Ах, ты, козел, урод, сволочь! Как ты мог? Ну, КАК ТЫ МОГ…» Слезы, истерика… Ты меня, значит, никогда не любил!.. Серебряное колечко, подаренное на день рождения, – в рожу… Истерика, слезы…

1) Чувство вины.

2) Нежелание что-либо менять в своей жизни: все вроде хорошо, удобно, привычно…

3) Любовь.

4) Два года встречаемся, пора уже че-то делать…

Нужное подчеркнуть. Короче, сделал он ей предложение. Ну, а дальше уж совсем неинтересно. Платье долго выбиралось, чтобы было не как у всех, получилось как у всех, в ресторане дорого, столовая, где заведующая тетя Маша, если завесить все шариками и гирляндами, то зал ничего, ЗАГС, фуршет, «Горько!», какие-то родственники: двоюродные дяди, тети, бабушки, дедушки, половину лиц ни он, ни она не знают, ее папа напился, свидетель со свидетельницей так и не переспали, брачная ночь, больше всех подарил папин начальник, поживем у моих (то есть у ее родителей, так как у них трехкомнатная), устроился менеджером на работу к ее дяде, забеременела. Мальчик? Девочка? УЗИ: хрень какая-то, что там можно увидеть, все размыто, непонятно… Ой, сердце бьется! Ой, лицо! Зевает!.. Ни фига ж себе! Девочка!.. Ну, тоже хорошо… Роды, ее папа опять напился, выбор имени, все-таки София, как ее бабушку, села, встала, пошла, первые шаги, купания, детский сад… А потом все быстрее и быстрее. Второй ребенок. Построились. Ремонт. Дети в школу. Ему 40. Сайт «Одноклассники». Школьная любовь. Даже ушел к ней жить на полгода. Вернулся. Начал пить. Бросил. Заодно и курить, потому что сердце. Старшая умница, отличница, серебряная медаль в школе, красный диплом, богатый муж, первый внук. У младшего что-то не сложилось. Вроде и не разгильдяй уж совсем, но… неопределенный: не женился, квартиры нет, работает на фирме, монтирует шкафы-купе. Жена. А что жена? Работает, зарабатывает, вроде даже больше, чем он. Стареет вместе с ним, только быстрее. Ему 50, ей уже 48. Пенсия, мог бы еще поработать, но никто особо и не удерживал. Она работает. Потом все меняется. Артрит, сердце, почки, проблемы с памятью – унылый, разбитый старик, она бойкая, полная жизни старушка: дача, внуки, уход за ним. С каждым годом все больше и больше. Смерть. Плачущие родственники. Она пережила его почти на одиннадцать лет. Восемьдесят шесть лет – вроде и умирать пора и хочется, и надоела всем, в первую очередь самой себе, а не умирается…

И вот всего это он мог лишиться, не перепутай он с бабушкой таблетки в свое время!

В поезде сервис просто офигенный. Сначала мыли полы, заставляя всех по очереди поднимать ноги, кто не успевал, проходили шваброй по ботинкам. У проводника из напитков кофе, чай, водка и пиво. Кофе просил четыре раза. Так и не принесли. Пошел ругаться. Дали стакан, при мне небрежно сполоснули его кипятком из бойлера, дали банку с кофе и сахар. «На, сыпь сам, сколько тебе нужно!» Тридцать рублей. Дал пятьдесят. Сдачи нет и не будет. Остались тенге, но не дам, уж больно красивые у них деньги! Оставлю на память. Кругом кушают. Запахи еды, вкусные и не очень. Жрать хочу! Вагона-ресторана нет, уже спрашивал. Это при том, что поезд Астана – Санкт-Петербург, то есть ехать дохера! Прошли границу. Сначала казахскую. Казахские пограничники ищут наркотики. Попросили открыть рюкзак. Заинтересовали тюбик с пастой и дезодорант. Может, туда обычно наркоту прячут? Сначала по вагону прошла одна собака – «кавказец», затем всех заставили вещи и верхнюю одежду положить на края нижних полок, ближе к проходу, запустили вторую собаку. По породе – что-то дворняжеское. К счастью, ее ничего в нашем вагоне не заинтересовало. Российские таможенники зашли со злыми, недружелюбными лицами. Впрочем, увидав мой белорусский паспорт, потеряли ко мне всяческий интерес.

Подошла старушка с какими-то буклетами:

– Молодой человек, а верите ли вы в Бога?

– Нет, – отвечаю.

– Как так? – изумляется она. – Надо обязательно идти к Богу, одумайтесь, а то потом поздно будет!

– Вот так! Женщина, идите, пожалуйста, по своим делам куда-нибудь, куда шли! – говорю я.

Ушла, обиделась, наверное. А может, и нет, пошла кого-нибудь дальше окучивать.

Аэропорт Домодедово

В ожидании самолета на Минск вспомнилось чего-то, как подписывался первый большой контракт в строительстве на автоматизацию бетоносмесительного узла.

Наверное, полгода обхаживал руководство домостроительного комбината: от директора до начальника бетоносмесительного узла. «И предложение у вас хорошее, и цена нормальная, но… Молоды вы еще, зелены, опыта у вас, думаем, маловато… А покажите, где, кому и что вы делали?»

Показывать было тогда особо нечего, после продолжительных агитаций уговорил их съездить под Борисов, посмотреть на недавно установленную нами систему управления на комбикормовом комбинате. Кривили носом:

– Комбикормовый завод – это же не строительное предприятие, это совсем другое! Бетоносмесительный узел – это сердце всего комбината! А тут комбикорм, сельское хозяйство, свиньи… Ерундистика какая-то!

Уломал все же через некоторое время. Договорились встретиться возле завода без пятнадцати восемь утра. Заказали заводской микроавтобус. Поехать решили: главный инженер завода Капуста Сергей Иванович, крупный, высокий мужчина лет пятидесяти, самый адекватный и технически грамотный из всех, с кем мне приходилось общаться на комбинате; главный инженер самого комбината, т. е. второй после директора человек Волович Семен Викторович, суровой от своей представительности и осознания значимости наружности, с широкой челюстью перекормленного бульдога и нависшими над невыразительными глазами надбровными дугами; председатель Наблюдательного совета комбината Адамович Петр Сергеевич, крепкий, основательный мужичина лет так под семьдесят. Председатель наблюдательного совета – должность почетная, но ничего особо не значащая, что-то вроде классического начальника отдела по технике безопасности, подпись которого нужна чуть ли не на каждом документе, из-за чего все, по идее, должны его слушаться и уважать, но никто его не слушается и не уважает, и оттого он вызывает невольное раздражение своей навязчивой везденеобходимостью. Это сказывалось и на физиономии Петра Сергеевича: на лице, казалось, навечно застыло презрительное выражение: «Я вам всем когда-нибудь покажу!» Также поехал начальник БСЦ Комаровский Игорь Павлович, средних лет с классическими белорусскими усами: пышными, растущими вниз вокруг рта, с кончиками, с не менее классической деревенской хитрецой в глазах.

Кроме Воловича, все собрались без опозданий, тот задержался минут на двадцать – явно не потому, что был чем-то занят, а потому, что начальству так положено. Я прикинул про себя: выйдем из города в полдевятого – без двадцати, до Борисова 90 км – час езды. На осмотр и пиздеж максимум два часа, и обратно на дорогу еще час. То есть к обеду вернемся в Минск. Запланировал себе всяких дел на после обеда… Как же я заблуждался!

Первую свою роковую ошибку я совершил, когда после вопроса Воловича, заданного как бы никому, собственно, как бы просто так: «Что ж мы, на сухую и поедем?», я предложил сбегать в магазин, чтобы «не на сухую». Именно роковой ошибка стала, когда они из вежливости предложили разделить затраты – я за свои покупаю спиртное, они за свои закуску, и я на это согласился. Остановились возле магазина. Я направился в винно-водочный отдел, Комаровский в продуктовый. Прикинул: пять взрослых мужиков – пять бутылок. Впрочем, всегда, сколько бы ни взял, все равно обычно не хватает. Прихватил еще одну бутылку. Вроде нормально, даже с запасом. Сажусь в автобус. Заходит Комаровский и приносит… два килограмма апельсинов. И все.

Загрузились, поехали. Адамович где-то между боковыми сиденьями нашел стопку пыльных, грязных пластиковых стаканчиков. Как самый старший, он на разливе. Думал, сполоснет стакан. Не сполоснул. По-видимому, водки пожалел, а другого все равно ничего нет, не сок же из апельсинов выдавливать! Налил практически полный стакан (мы еще даже из города не выехали), протянул мне. Я отнекивался: «Можно меньше, я столько не могу за раз выпить». Как рявкнул на меня: «Ты что, не строитель?» «Строитель, строитель!» – пугливо согласился я. Обреченно посмотрел на налитое. Сверху плавали какие-то крошки. Сначала хотел пальцем выловить, потом подумал: «Черт с ними, продезинфицируются!» Начал чистить себе апельсинку. Адамович так ловко и быстро разлил всем, что успел очистить только половину. «Ну… За дорогу!» – решил не баловать нас содержательными тостами Петр Сергеевич. Выпил залпом, крякнул, занюхал апельсиновой коркой. Водитель ехал медленно, явно никуда не торопясь. Позже я понял логику: командировка выписана на целый день, на работу, следовательно, возвращаться не надо. Домой ехать тоже нет смысла – ты же, типа, как бы на работе… Поэтому куда спешить? За полтора часа, что ехали до Борисова, уговорили все шесть бутылок. Что, впрочем, было неудивительно с учетом наливаемых доз. Под конец пришлось даже немножко притормозить, сократив частоту и количество наливаемого из опасений, что водка могла закончиться быстрее, чем дорога. Я был пьян совершенно. Капуста дремал на заднем сиденье, Комаровский жадно выговаривался Воловичу с явным удовольствием от того, что может так запросто, на равных беседовать с таким большим для себя начальником. Тот кивал, скучая. Адамович весь раскраснелся, рассказывал мне истории из своей молодости, я их слушал, кивая время от времени головой с ошалевшими глазами, потому что ни слова не понимал из того, что он говорит. Про себя с ужасом думал: как я в таком виде покажусь на комбикормовом заводе? Это же надо зайти к охранникам, взять заказанные на себя и дээсковцев пропуска, пройти как-то через проходную, вызвонить главного энергетика, чтобы он провел нас в операторскую цеха… Как я буду способен сделать столько сложных осмысленных действий, если я пьян до усрачки, с трудом понимаю, что мне уже на протяжении доброго получаса талдычит Адамович; я даже встать боялся, потому что еще не понятно, держат меня ноги или нет… Да и вообще – очень хотелось в туалет! Попросить остановиться как-то стыдно: нехорошо, что автобус с такими Важными Человеками будет останавливаться ради одного меня и ждать, пока я пописаю! Хотя они выпили не меньше, а может, и больше, чем я. Особенно Волович. Сидел, смотрел в окно осоловелыми глазами. Неужели он писать не хотел, выжрал же больше всех! Может, у них, у таких больших начальников, оно как-то все там по-другому устроено? Не представляю его справляющим малую нужду. Только если большую. Она же – Большая! Может, у них оно все саморастворяется в начальственной конституции? Пожрать бы чего. Чего угодно. Чего я больше не люблю? Апельсины или хочу пописать? Я даже не думал, что я настолько не люблю апельсины! Нет большей гадости, чем апельсины! От одного запаха выворачивает!

Подъехали к комбикормовому заводу. Вышли из автобуса. На свежем воздухе сразу почувствовал себя лучше. Даже протрезвел. Как будто и не пил совсем. Посмотрел на своих попутчиков – вроде тоже ничего: лица посвежели, стали осмысленнее. Один только Волович – в глазах сквозила растерянность, как будто он забыл, куда и зачем его привезли и что от него здесь будут хотеть. Обошел вокруг микроавтобуса, деловито постучал носком ботинка по переднему колесу. Покачал головой, явно остался не удовлетворенный увиденным. Наконец догадался поднять голову, посмотреть на здание, к которому мы подъехали. Прочитав вывеску «Лошицкий комбикормовый комбинат», расплылся в улыбке – либо найдя что-то смешное для себя в названии предприятия, либо, что более вероятно, неясность цели приезда его тяготила, и теперь, вспомнив, чего он, собственно, сюда приперся, сразу как-то повеселел. А почему бы и нет: делать что-то тут ему совершенно не требовалось, погода хорошая: солнышко, ветерок, свежий воздух, лес и все такое, опять же поили на халяву, компания вроде тоже ничего!

Пропуска оформили быстро, без задержек. Встречал нас по предварительной договоренности главный энергетик комбината Святослав Григорьевич Кацнельсон – внешне и по угрюмости характера один в один кальмар Сквидвард из мультфильма про Губку Боба. Длинный, худой, форма головы в виде черепа: широкая верхняя часть, впавшие скулы, непропорционально узкий подбородок. Глубоко посаженные глаза, тяжелые морщинистые веки всегда полуопущены, так что, когда с ним разговариваешь, непонятно, смотрит он на тебя или пребывает весь в раздумьях об унылом несовершенстве бытия. Классический ипохондрик, противник любых модернизаций, переделок как таковых. Именно из-за него нам на комбинате договор не подписывали два месяца! После общения с ним я думал: нет более сложных, мутных, неопределенных в своих желаниях заказчиков, чем работники сельского хозяйства. Пока не начал работать со строителями…

На проходной перед «вертушкой» мои спутники посерьезнели, сделали напряженные лица из разряда: «Кто пьяный? Я не пьяный!». Комаровский по дороге затеял беседу с Кацнельсоном об особенностях откорма хряков, о которых он все знал и в которых разбирался, а Кацнельсон, по его мнению, нет. Оказывается, у родителей жены Комаровского в деревне откармливается поросенок, чтобы под Новый год у них с супругой было свежее мясо, а он каждый месяц дает денег на его кормежку.

Комбицех, куда мы направлялись, представлял собой типовой проект советских времен – двенадцатиэтажное здание, на каждом этаже которого происходил определенный технологический цикл. Нам надо было попасть в комнату операторов дозаторного отделения, куда выводилось все управление процессом приготовления комбикормовой смеси. Она находилась на седьмом этаже. Лифт один, маленький, рассчитан максимум на трех человек. Кацнельсон предложил подниматься пешком, видно, для него это было привычно. Особого энтузиазма в глазах строителей его предложение не вызвало, но иного выхода, похоже, не было, так как очевидно, что лишь один Волович с его начальственной статью занял бы в лифте все пространство, а подниматься несколькими партиями долго. Взялись резво, с шуточками, прибауточками, плотным строем легко преодолели три этажа. Первым сдался Адамович – в пролете между третьим и четвертым остановился, достал платок, отер от обильного пота лоб и шею. «Сергеич, давай, немного осталось!» – подбодрил Волович, обходя его. «Да ну его нах!» – ругнулся тот в ответ. Резвее всех шагали Комаровский с Кацнельсоном. Взяв нужный темп, они плечом к плечу преодолевали лестничные марши, Комаровский увлеченно рассказывал про своего поросенка. От того, как хищно блестели его глаза, животное становилось необычайно жалко, понимая, что жить тому осталось не более полугода. Знания свои о том, как надо правильно содержать поросенка и чем его кормить, он явно почерпнул из некой умной специализированной брошюры или из интернета. «Супоросность… обрат… подсосная свиноматка…» – долетали до нас слова. С видимым наслаждением Комаровский щеголял перед Кацнельсоном своим знанием дела. То, что при комбикормовом предприятии имелся свинокомплекс на двенадцать тысяч свиней, в качестве аргумента большей осведомленности в этом вопросе Кацнельсона не прокатывало.

В пролете между пятым и шестым этажом сдался Волович. Астматически задышал, со свистом выдыхая воздух, присел на подоконник. У отдохнувшего за это время Адамовича как будто открылось второе дыхание, и проходя мимо Воловича, он притормозил, в намерении пошутить над сдавшимся товарищем, но, увидав в его глазах нечеловеческую муку, не стал этого делать. Без остановок и передышек до седьмого этажа добрался только Капуста. Шел он медленно, с упорной меланхоличностью переставляя по ступенькам ноги. Дойдя до цели, остановился передохнуть и дождаться остальных, в несчастных глазах читалось: «Что ж вы со мной делаете, гады!»