Текст книги "Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды"

С этими словами он выхватил спрятанный в носке кинжал и тринадцать раз проткнул им грудь Дона Винченце!

– Вот твои деньги, Красавчик! – произнес Капуста, отсчитывая проигранные в «храпа» тридцать два доллара и четыре цента. – Как я и обещал.

– Да? Ну, спасибо, а я уже про них и забыл! Да, ладно, оставь их себе! У меня сегодня праздник: кто-то убил Сэма Мендоса и украл все мои виски и текилу. Я разорен. Теперь, наконец, я могу стать честным человеком, о чем я мечтал всю свою жизнь. Пойду работать разносчиком пиццы. HAPPY END.

Стоп. А что если Капуста была девушкой? Тогда, по идее, проиграться в карты должен был Король. Могла, конечно, и Капуста: например, на раздевание. Но, во-первых, тогда бы все получили удовольствие, и дальнейшего развития сюжета с его криминальной составляющей просто бы не было, во-вторых, не надо забывать, что на ней надето сто свитеров без застежек. Попробуй их все отыграй! Значит, проигрался Король. Дальше тезисно – надоели они мне оба! Приползает на коленях:

– Прости, любимая, но я проиграл все наши деньги!

Она:

– Кому?

– Красавчику Санни.

Она идет к Красавчику (они раньше встречались) в пальто, накинутом на голое тело.

– Что мне сделать, чтобы ты простил карточный долг моего Короля? – распахивает пальто.

– Я тебя больше не люблю, поэтому секса мне не надо, – говорит Красавчик, – но вот если бы ты убила моего врага – Дона Игнасио…

Она:

– Окей!

Идет в бар, где бывает Дон Игнасио, садится у стойки, нога на ногу, курит сигарету. Он ее замечает, после двух бокалов мартини приглашает в гости. Там безумный секс, после которого она перерезает ему горло пилочкой для ногтей. Возвращается к Красавчику Санни:

– Я выполнила, что ты хотел.

– Да? – удивился он. – Быстро ты как-то… Ну, да ладно. Молодец ты, конечно! Половину долга я твоему Королю прощаю!

– Как половину? Мы так не договаривались! – возмутилась Капуста.

– Если ты помнишь, мы вообще никак не договаривались, – пожал плечами Красавчик Санни. – Я просто попросил тебя убить Дона Игнасио… Ты согласилась. Но вот на этот раз… На этот раз точно: убиваешь Склизкого Билли – и мы с твоим Королем в расчете!

– Ладно, – нахмурилась Капуста, – но это в последний раз!

– В последний, последний, – заверил ее Красавчик Санни.

Она опять в бар, ногу на ногу, сидит, курит. Приходит Склизкий Билли, видит ее, угощает мартини. Дальше все по-писаному: домой, безумный секс, утро, пилочка для ногтей, перерезанное горло. Возвращается к Красавчику Санни.

– Я сделала, что ты просил, мы в расчете?

– Конечно, конечно, я свое слово держу, но… если бы ты еще прикончила Лимонадного Джо. Я заплачу!

– Нет, ни за что! Я не такая – я жду трамвая! – гордо заявила Капуста.

Вышла на улицу. Холодно, слякотно. Домой не хочется, там Король вторую неделю в депрессии – где найти денег? Жалкая обстановка, старенькая мебель, черно-белый телевизор – все, что она зарабатывала, он проигрывал в карты. «А, была не была!» – махнула рукой она. Вернулась обратно:

– Я согласна, – заявила она Красавчику Санни. И так как-то втянулась она… А чего не втянуться? Мечта любой женщины: знакомство в баре, безумный секс – с точным осознанием того, что партнер после этого НИКОГДА не будет ни с кем кроме нее, НИКОГДА ей не изменит и умирать будет, скорее всего, с ее именем на устах. Самка богомола. И все у нее сложилось в дальнейшем хорошо: высокооплачиваемая приятная работа, отношения без обязательств. У Короля, наоборот, все как-то не заладилось. Проигрался в пух и прах. Запил. Бросил. Весь как-то съежился, скукожился от горя, даже ростом меньше стал казаться. Отрастил баки. Стал Принцем. Начал петь. Записал «Purple rain». Прославился. Кучу бабла заработал. Потом опять что-то разладилось, пропал куда-то из хит-парадов. И хрен с ним!

Аэропорт Внуково. В ожидании самолета на Череповец

…Полусонное состояние, полусны. Это когда часть мозга здесь, в аэропорту, слушает объявления о рейсах, часть блуждает в образах и воспоминаниях… О, мою посадку объявили!

Череповец. Гостиница «Металлург»

Весь российский транзит происходит через Москву. Собрался лететь в Череповец. Билеты туда-обратно Минск – Москва стоят сто долларов, Москва– Череповец – пятьсот пятьдесят евро. Это при том, что расстояние между городами – 526 километров. Позавчера пришел спам на почту – одно из туристических агентств проводит рекламную акцию на отдых на Канарских островах по сниженным ценам. Подсчитал, получилось, что слетать туда и обратно в Череповец с ночевкой в гостинице стоит дороже, чем двухнедельный отдых на Канарах.

Полетел все же в Череповец. Пересадка в Домодедово. В аэропорту все безумно дорого. Оно и понятно: прошел регистрацию, очутился в зале ожидания, куда себя деть? Ходи по магазинам, кафе. За обед, состоящий из борща, второго – две тефтели и пюре, стакана компота, я заплатил 2 700 российских рублей. Девяносто долларов. За эти деньги в Минске можно посидеть в хорошем ресторане. Другая беда: все сейчас с ноутбуками, айпадами, смартфонами. Розеток для их подзарядки нет. У розетки, спрятанной за кофейным аппаратом, куда уборщики включают свои полотерочные машины, очередь из страждущих оживить свои гаджеты пассажиров. Сделай ты кафе, установи на каждом столике по паре розеток: клиент пьет кофе, ноут подзаряжается. Отбоя бы не было!

Из соображения справедливости следует отметить, что самый неуклюжий (по-другому это не назовешь) аэропорт – Минск-2. В киосках перед входом патриотического содержания газеты, сувениры из дерева и соломы, магнитики на холодильник с видом Национальной библиотеки. В зале ожидания сиденья пластиковые, как на футбольных стадионах. В единственном кафе зала ожидания принимают только белорусские рубли. Карточки не принимают. Ни обменников, ни банкоматов нет. Так что, уважаемые гости столицы, прошли контроль – сидите, ждите вылета, облизывайтесь на белорусов, заедающих растворимый кофе черствыми бутербродами с красной икрой.

…Череповец. Что мы о нем знаем? Завод «Северсталь». Чем занимаются? Наверное, сталь льют. Куда-то из чего-то и зачем-то. Команда хоккейная «Северсталь». Недавно наших натянули. Шутка из интернета: «Жители Череповца после смерти попадают не в ад, а обратно в Череповец». Вологодская область. Вологодское масло, оканье, «дом, где резной палисад…» Надо будет спросить: правда, что единственный дом с резным палисадом в Вологде – это венерическая больница? Скорее всего, выдумка – лишь бы песню опошлить.

Самолет небольшой, когда поднимались, через лобовое стекло видели пилота – лысый, рассматривал пассажиров, ржал чего-то. Может, пьяный? Нет, взлетели вроде нормально. Или опыт не пропьешь? Летим низко над Москвой, ниже облаков. Здания, дороги, мосты – как игрушечные. Опять засыпается. Засыпается… Хоть бы покормили, суки! Не будут. Спросил у стюардессы. Рядом тетка противная, локтем пихается. Полусон, полудрема, полусны, то ли спишь, то ли нет. Какая-то хрень в голову лезет. Вроде умная, важная, а тряхнул головой, вышел из дремы – и все забылось. А что не забылось, так такой бред… Беременный мальчик, носорог в запорожце, грустный кролик, смерч из зеленой гуаши… Слово-то какое: гуашь. Что-то австралийское. Летим, летим… Почему люди не летают, как птицы? Дура! Если бы птицы летали, как я, они бы уже загнулись!

…Жил-был грустный кролик с большими усами, ушами и лапами. Милый и пушистый. Жил себе, поживал, горя не знал. Грыз морковку, жевал капусту. А потом его убили, освежевали, мясо потушили с картошкой и луком, шкуру на воротник. С другой стороны, не такая она и грустная, эта история. Рагу получилось очень вкусным, воротник – красивым. Не так много людей приносят столько пользы после своей смерти. Впрочем, это и не была грустная история, это была история про грустного кролика.

Смоленск. Макдональдс на Колхозной площади

Поезд из Москвы приехал в 5.30. В Смоленске нужно попасть в банк. Банк открывается в 9.00. Так что надо сидеть и ждать. На вокзале кафе с высокими столиками, за которым можно только стоять. В зале ожидания жарко, муторно, пахнет немытыми человеческими телами и жареными чебуреками. В городе круглосуточно работает только Макдональдс. Зашел, сел. Утреннее меню. Заказал себе омлет и кофе.

«Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля, просыпается с рассветом вся Советская земля!» Даже пальцами по клавиатуре лениво. Как можно так невкусно готовить омлет? Может, у них какие-нибудь специальные невкусные яйца? Рональда Макдональда? Тупейшая шутка! Окна завешены мигающими… не помню, как они называются, мозг замерз… на Новый год их вешают на елку вместе с игрушками, чтобы проще было делать вид, что тебе весело. Мигают – это так бесит! Глаза от них болят. «И тогда станут легче грехи, и светлей голубые ошибки…» Это у меня Вертинский в наушниках. «Я гадкая хмурая птица, мой хозяин жестокий шарманщик… Я гляжу в несчастливые лица… Мне мучительно хочется спать…» Прям про меня! Там сначала про духи же было, песня даже называется La Nuit de Noel – злые духи, при чем здесь шарманщик с попугаем? Ладно, мой мозг сейчас все равно не способен воспринимать, тем более анализировать какую-либо информацию. Теперь U-2. Они такие одинаково пафосно-грустящие. На самом деле. Вселенская грусть: что-то где-то там плохо, в странах третьего мира, неправильно живут, воюют, голодают, права женщин нарушают. А могли бы, могли… Взяться за руки и сказать: «Хватит! Хватит голодать, воевать, права женщин нарушать! Давайте жить дружно…» Не верю! Не верю челу, переживающему о том, что где-нибудь в Сомали дети голодают. Не верю! Мне насрать на голодающих сомалийских детей! У меня на своих времени не хватает. К сожалению. Или к счастью? Безусловно, к их счастью. Чему я их могу научить? Тем более девочку Феклу? Назвал Феклой – по-моему, и так жизнь достаточно испоганил! Я сижу в Смоленске на Колхозной площади в Макдональдсе. Шесть утра. Вчера я еще был… А где я вчера был? Дебильное название… Херсон? Не, туда тоже надо ехать, но не Херсон. Не могу вспомнить, не прикалываюсь! Ладно, посмотрю билеты. Череповец, точно! Город суровых сталеваров! Наверное. Я ни одного не видел. А теперь «Битлз». «She leaving home». Вот они ж как-то умели: грустно, но не тоскливо. И никакого пафоса. Даже там, где, вроде, до фига должно его быть, типа «Let it be» или «Power to the people». Как будто сидишь вечером у камина с бокалом дорого виски. Тебе грустно и хорошо. Хорошо от того, что грустно, грусть хорошая, не о голодающих сомалийских детях, а просто от того, что жизнь хороша, но она проходит, и, возможно, в твоей жизни не будет уже таких одиноких посиделок у теплого камина с дорогим виски; будет, обязательно будет, что-нибудь другое, обязательно лучшее, но другое, а этот временной срез твоей жизни навсегда канет в Лету и не повторится. Опять Вертинский (у меня shuffle стоит), «Китайская акварель». Наверное, его самая красивая, нежная песня. «…С поджатыми ножками, молча, без мысли, без слов, внимательно слушая легкие, легкие…» Чего-то там. Не расслышал. «Наутилус», «Взгляд с экрана». Мотаем. Земфира. Мотаем. «Аквариум», «Рыбаки обсуждают закат солнца». А чего его обсуждать, его смотреть надо! Мотаем. Эми Вайнхаус. Тоже не хочу. Опять «Наутилус», «Тутанхамон». Ладно, пусть поет, надоело мотать. Не, не хочу. «Кино»? Последнее, что хочу сейчас слушать! Комп разряжается! Заканчиваем писать, а то вырубится и не сохранится ничего. Для потомков. Вот спросит меня внук лет так через тридцать:

– Дедушка, что ты делал в Смоленске на Колхозной площади в Макдональдсе с семи утра до девяти двадцати?

А я ему:

– На, читай!

Я же старался! Я старался? Нет, не очень-то я и старался. Зато не уснул – уже хорошо.

Из пяти ламп, составляющих люстру, светила только одна тусклым, с желтоватым оттенком светом, оставляя блеклые тени от предметов интерьера. Обстановка в комнате бедная, почти спартанская. Желтый потертый линолеум с неаккуратным, идущим через всю комнату швом был грязным, особенно рядом с одним из кресел, весь в крошках и каких-то липких фиолетовых пятнах. Кресел два: одно стояло около стены, напротив шкафа, другое, нацеленное на телевизор, находилось посредине комнаты. Кресла старые, с продавленными сиденьями. Стенной шкаф маловат – три секции, из которых он состоял, прикрывали лишь часть стены, обои сверху отклеились на стыках, свисали лоскутами. В центральной секции за стеклом расставлена глиняная посуда: кувшин, сахарница и несколько кофейных чашек с блюдцами. Посуды мало, на всю полку ее явно не хватало. На нижней полке внавалку разбросаны аудиокассеты и CD.

Полки крайних секций заставлены книгами. Книги разнообразны: наряду с детективами Фридриха Незнанского и Александры Марининой попадались черные с золотым тиснением обложки книг серии «Лауреаты Нобелевской премии»: Андре Жид, Синклер Льюис, Анатоль Франс, исландский писатель Халлдоур Лакснесс. В отличие от плотно закрытой полки с посудой в этой стекла раздвинуты – заметно, что книги читаемы.

Из техники в комнате находился телевизор – уже не новый «Горизонт», наверное, один из первых, выпускаемых с дистанционным управлением.

На стенах с дешевенькими, в мелкий беленький цветок обоями висел большой календарь на 2005 год с фотографией Троицкого предместья.

Вдоль стены, противоположной окну, находилась кровать с незастеленной постелью. На ней в углу сидел мужчина. Он был уже немолод, наверное, чуть за сорок. Русые, с редкой проседью волосы коротко острижены, лицо худощавое с выступающими скулами. Черты лица тонкие, его можно было даже назвать красивым, если бы не глаза – глубоко посаженные, впрочем, и это его не портило, портил взгляд: потухший и бессмысленный, какой бывает только у чрезвычайно уставших морально и физически людей.

На кровати он сидел, опершись спиной о стенку, ноги сложив по-турецки. Взгляд застывший, направленный в пустоту комнаты.

– Опять не засну, – зло пробормотал он, вставая с кровати. В фигуре, почти болезненно худой, отчего он казался выше, чем есть на самом деле, с сутулыми, узкими плечами, читалась такая же безнадежная усталость, что и во взгляде.

Взял со стула халат. Надел его, плотно запахнув и завязав пояс. Глазами поискал тапки: нашел только один, второй, по всей видимости, находился под кроватью. Стал на четвереньки, правой рукой начал рыскать там. Тапок был, по-видимому, у самой стены, и чтобы достать его, ему пришлось чуть ли не по пояс залезть под кровать. Двигался он медленно, неторопливо. Нащупал тапок. Вылезая обратно, сделал резкое движение, отчего затылком ударился о деревянный остов кровати. Судя по звуку, ударился сильно, больно. Однако ни словом, ни мимикой этого не выдал. Только потер кончиками пальцев ушибленное место.

Поднялся с пола, надел тапок. Пошел в ванную. Включил воду, долго регулировал температуру. Сделал воду едва-едва теплой и, зачерпывая помногу двумя ладонями, умыл лицо, шею. Взял полотенце, но не стал вытирать мокрые лицо и шею, а просто немного их промокнул. Струи воды потекли под халат по спине и животу.

Возвратился в комнату, двинулся сначала в сторону телевизора, но на полпути, видно, передумал, подошел к книжной полке, постоял, долго выбирая книгу. Выбрал детектив «Кровная месть» Незнанского, открыл наугад, прочитал несколько строк и поставил обратно. Взял сборник рассказов Аркадия Аверченко в синем переплете. Уселся с книгой в кресло. Открыл не с начала, а где-то с середины. Было заметно, что этот сборник читает не в первый раз, знает хорошо и для чтения подбирает какой-то отдельный, ранее понравившийся отрывок.

Неожиданно тишину комнаты разорвал телефонный звонок. Он аж вздрогнул, посмотрел на часы – начало пятого. Телефон звонил громко, противной трелью. Он подошел, взял трубку.

– Алло, – его голос оказался низким, глухим.

– Вова, это я! – радостным женским голосом закричали в трубку. – Это я, выйди встреть меня!

– Куда вы звоните? – спросил он.

– Ой, а куда я попала?

– Кто вам нужен? – повторил он.

– Извините, Владимира можно? – испуганно спросила собеседница.

– Вы не туда попали, – раздраженно заявил он.

– Ой, извините, пожалуйста!

– Ничего.

Он положил трубку на телефон. Возвратился обратно в кресло, попытался снова начать читать. Очень скоро ему это надоело, он захлопнул книгу, не делая при этом никаких закладок, бросил ее на пол. Пару минут сидел в кресле, не меняя позы, тупо уставившись в противоположную стену. Потом поднялся, подошел к телевизору, взял пульт, вернулся, сел в кресло.

Время позднее, по первому каналу кроме «снега» уже ничего не шло, начал переключать программы: кроме круглосуточного Евроспорта, все каналы, которые принимал его телевизор, уже прекратили свое вещание. Там шел теннис. Играл Джокович с неизвестным ему теннисистом с трудно запоминающейся фамилией. Джокович выигрывал по сетам 2:1.

Его хватило минут на пять, не более – со злостью выключил телевизор, бросив пульт на пол, туда же, куда и книгу. Встал, выключил свет в комнате, лег на кровать.

Сон явно не шел, долго-долго ворочался туда-сюда, пытался лежать то на спине, то на боку, в конце концов лег на живот, обняв обеими руками подушку и уткнувшись в нее головой.

Не помогло. Поднялся, тяжело и часто дыша, включил свет, снова надел халат.

В комнате душно, жарко, все окна и форточки закрыты.

Вышел на балкон. Там на подоконнике лежали пачка сигарет и зажигалка. Взял сигарету, закурил.

Ночь была хороша. Жил он на предпоследнем, одиннадцатом этаже. Его дом – единственный такой высокий в районе, только чернеющая вдали труба местной котельной смело могла посоперничать с ним. Окружающие со всех сторон карликовые четырех– и пятиэтажные «хрущевки», заблудившиеся в кронах мощных деревьев, с редкими яркими квадратиками-окнами таких же, как он, лунатиков, казались лесными избушками из самых добрых детских сказок. Вдали, ближе к центру города, света намного больше: ярко подсвеченные верхушки зданий, рекламные щиты, улицы, проспекты, равномерно утыканные по обе стороны фонарями, по ним на большой скорости проносились, светя фарами, редкие автомобили. Сверху надвигались звезды. Для городского неба их непривычно много. Луна, как на картинке, – желтая, яркая, идеально круглая.

Курил он медленно, глубоко и жадно затягиваясь, долго задерживая в себе дым. Курение, казалось, постепенно успокаивало его, снимало злость и раздражение, вызванные бессонницей. Взгляд перестал быть таким бессмысленным, в нем стала появляться некая одухотворенность, как бывает, когда думаешь о чем-то отвлеченно-хорошем.

Докурил сигарету, бросил, не затушив. Окурок падал до самой земли ярким светлячком. Глубоко вздохнул, развел в сторону согнутые в локтях руки и сильно-сильно, как только что проснувшийся человек, потянулся.

Вернулся в комнату. Снял халат, аккуратно сложил его и повесил на спинку кресла. Пошел в ванную, залез под душ. Постоял какое-то время под струями горячей воды, практически не шевелясь. Выключил воду, хорошенько вытерся полотенцем. После душа начал бриться. Тщательно-тщательно намылил лицо пеной, выбрил по очереди левую и правую щеки, затем шею и подбородок. Смыл с лица остатки пены и отер туалетной водой. Внимательно осмотрел себя в зеркало, результатом, кажется, остался доволен, даже улыбнулся своему отражению – наверное, первый раз за все это время.

Вышел из ванной, что-то тихо насвистывая. Открыл в коридоре шкаф с одеждой, долго и внимательно изучал содержимое. Остановился на спортивном костюме и белой майке. Мастерку застегнул до самого горла. Надел тапки, снова вышел на балкон, подошел к перилам, они высокие – ему почти по самую грудь.

Зашел обратно в комнату, двинулся на кухню. Взял там табуретку, осмотрел ее. Забраковал: она была плохая, ножки ходили в разные стороны. Взял другую, нажал на нее всем телом, поводил в разные стороны – эта табуретка явно лучше, крепче.

Ухватив ее за ножку, возвратился на балкон. Поставил рядом с перилами. Залез на табуретку. Медленно, неуверенно поставил сначала одну ногу, потом другую, тщательно примеряясь и выбирая для них место, придерживаясь при этом обеими руками за перила. Наконец, залез, отпустил перила, развел руки в стороны, удерживая равновесие. Выпрямился. Поставил правую ногу на перила балкона, перенес на нее центр тяжести, глубоко вдохнул, выдохнул и сделал шаг вперед.

Вот это ладненько, вот это хорошо получилось! Никакой тебе сострадательной литературы, никакой тебе «Шинели», повести о якобы имеющемся большом мире маленького человека. Хочется, правда, вопрос задать: «Ну и что?»

Мало того, что про свитер или носки ничего не было, так главное: «Ну и что?» Раньше был любимый анекдот. Приходит мужик к директору цирка, протягивает руку открытой ладонью. «Смотрите, ученая блоха! Может все: показывает фокусы, жонглирует булавами, делает стойку на руках, предсказывает будущее…» Директор цирка смотрит внимательно через очки на ладонь, большим пальцем вдавливает в ладонь мужика, несколько раз проворачивая, вдумчиво произносит: «Ну и что?»