Текст книги "Отложите свой брандспойт и утрите свои бакенбарды"

Кацнельсон завел нас в операторскую. «Ну, смотрите», – махнул он рукой, всем своим видом показывая, что все, что находится в этом помещении, ему не нравится, и не нравится не чем-то определенным, не тем, что здесь что-то не работает или работает, но не очень хорошо, мы плохо сделали свою работу или не доделали, а могли бы сделать лучше… Зачем вообще что-либо делать и менять? Ведь жизнь так уныла и несправедлива, мир несовершенен и безрадостен – разве можно это исправить автоматизацией процесса приготовления комбикормовых смесей?

Операторы – девочки в белых халатах – по своей женской сути поначалу все новое, другое, восприняли с недовольством: это же надо переучиваться, разбираться, вникать, некоторые из них компьютер вообще видели первый раз.

Следует оговориться, что слово «девочки» относится к ним достаточно условно: все женщины на комбинате. кроме, разве что, главного бухгалтера и завлабораторией, звались «девочками», включая семидесятилетнюю уборщицу Маргариту Семеновну.

Стадий восприятия операторами автоматизации их рабочих мест обычно четыре:

1. Сомнение. Понятно, что ничего хорошего из этого не получится, да и зачем что-то менять, если и так все пусть не очень хорошо, но работает? Неужели руководству больше деньги девать некуда? Лучше бы они на эти деньги… Список безграничен.

2. Неприятие. В период пусконаладки всегда вылазят какие-нибудь косяки и недочеты, которые невозможно ни предвидеть, ни предугадать. Обязательно кто-нибудь из операторов заявит начальству:

– Вот! Что я вам говорила? Как вообще на ЭТОМ можно работать?

3. Смирение. А что ж делать? Работа у операторов непыльная, зарплаты относительно высокие, так что приходится, хочешь не хочешь, приноравливаться к новому. В совсем «клинических» случаях мой программист открывал «девочкам» на рабочем столе виндовскую «косынку», чтобы, передвигая карты с места на место, они учились работать с мышью.

4. Удовлетворение. Когда все косяки отловлены и устранены, программа отлажена и работает как часы, приходит, наконец, осознание, что современные технологии – это все-таки не хер собачий, это хорошо! Задал себе рецептуру, поставил количество замесов, щелкнув пару раз мышкой, – сиди теперь, грызи семечки, наблюдай на экране монитора, как программа всем управляет!

В настоящий момент третья стадия медленно, но верно переходила в четвертую. Подаренные за неделю до сегодняшнего визита банка кофе и новый электрочайник позволяли еще больше укрепиться в уверенности благожелательного отношения «девочек» к нашей делегации.

– Ну что, женщины, как работается? – поинтересовался Адамович.

В ответ молчание.

– Что так невесело? – удивился Петр Сергеевич.

– А чего тут веселиться, – заявила Анжела, моложавая блондинка лет 40–45, обычно самая бойкая из операторов.

Я невольно напрягся: опять что-то вылезло! Перед поездкой же специально программиста высылал, чтобы весь день просидел с ними, все отсмотрел, отловил любые программные недоделки, чтобы, не дай Бог, ни одного, ни малейшего глюка перед нашим приездом не вылезло.

– Программа работает плохо, накосячили ребятки? – указывая на меня, с нехорошей усмешкой спросил Капуста.

– Да работает оно все нормально… Личной жизни нет никакой, – печально вздохнула Анжела, не отворачивая головы от монитора.

– Анжела Борисовна, я вас попрошу! – побагровел Кацнельсон.

– А что – прошу, что – прошу? Мужиков нормальных на заводе нету: либо алкашня, вроде дяди Миши, либо… всякие… переобрезанные!

– Анжела Борисовна! – затрясся от злости Кацнельсон.

Отношения Кацнельсона и Анжелы – история давняя, всем известная и с удовольствием обсуждаемая. Сложные коллизии эти продолжались уже лет десять: Кацнельсон на каком-то этапе обещал уйти от жены, не ушел, они поругались, потом опять сошлись, потом она с кем-то другим закрутила, вроде хотела даже уволиться и уехать, но то ли не сложилось, то ли Кацнельсон не пустил в последний момент, отвоевал – романтично, как в фильме «Зимняя вишня»… Затем оно, как часто бывает, стерпелось, вновь слюбилось, сложилось, устаканилось, перетекло во что-то постоянное, вялотекущее, обыденное, всем уже оттого малоинтересное. Однако теперь положение жертвы наделяло Анжелу практически неограниченными привилегиями. К ее чести, пользовалось она этим редко, лишь из бабьей вредности, обусловленной живостью характера, из желания позлить, раззадорить излишки меланхоличной спесивости возлюбленного.

– Я слышала, что у евреев оно, того… Обрезают там у них лишнее… Но не до такой же степени!

Обе другие девочки, не стесняясь, захихикали.

– Анжела Борисовна, прекратите паясничать! – зашелся пятнами Канцельсон.

Та вся в компьютере, деловито тыкает куда-то мышкой, всем своим видом как будто говоря: «А я че? А я – ниче!» Другие девочки также напряженно уставились в монитор, лишь лица пунцового цвета от неудержимо рвущихся наружу хохотунчиков.

Про Кацнельсона я слышал, что вниманием его была удостоена чуть ли не вся женская часть коллектива комбината. Даже косившая на левый глаз начальник планового отдела Марина Степановна, с одной ногой короче другой, не была обойдена его любвеобильностью. Возможно, это его постоянное пребывание в депрессивном состоянии: все плохо, а будет еще хуже – способствовало такому невероятному успеху у женщин. Известно, что женщины любят заботиться и утешать. Аура всепоглощающей обреченности, безысходности, которой он окутывал очередную жертву, была из разряда «Такому проще дать, чем объяснить, почему ты не можешь дать». По-видимому, эта же беспросветная истошность характера позволяла ему с легкостью выходить из любых отношений: раз все равно все плохо и по-другому не будет – имеет ли значение, будем мы вместе или нет?

Комаровский сразу ринулся к большому шкафу управления, провел по верху рукой, нащупав там ключ, открыл дверцу, стал разглядывать содержимое. Не знаю, что он там хотел увидеть, возможно, просто хотел всем показать, что вот я, дескать, знаю, куда электрики обычно кладут ключ, а вы нет! Капуста зашел за спины девочек, стараясь не дышать в их сторону, наблюдал за происходящим на мониторе, периодически задавая вопросы. Вроде весьма толковые. Адамович сел на табуретку, прислонился к стенке, тяжело задышал, глядя на всех злющими глазами. Волович нашел себе стул в дальнем углу операторской, сел туда, взяв со стола прошлогоднюю газету «СПИД-инфо», всем своим видом как бы демонстрируя, что все это ему особо не интересно, скучно, не его уровень. Пусть подчиненные разберутся, подметят, обсудят, выделят существенное, доложат, вот тогда он встанет и веско, кратко, деловито все подытожит.

В щели приоткрытой двери показалась, осмотрелась и тут же исчезла голова электрика дяди Миши. От бдительного взгляда Кацнельсона скрыться ему не удалось.

– Михаил Сергеевич, вы куда? – бросился он за ним к двери.

Тому ничего не оставалось делать, как переместиться в операторскую полностью.

– А я тута… Эта… В элеваторную иду… Там, это самое, предохранитель, это самое… Сгорел на цепнике. Мне звонили, я вам говорил, что у меня каэмов уже нет, а вы мне сказали, чтобы я утэшки ставил, так утэшек у меня тоже нет… Но чинить же надо, а то цепник не работает! Я угэ поставил, но его выбивает постоянно… И тут вот… Я думал… К вам хотел посоветоваться. А тут столько народу, вы, наверное, заняты по самое это самое…

– Так что же ты не ко мне, а в операторскую поперся? Чаю у девочек попить? Или еще чего покрепче?

– Вы что! Я, это самое, только после работы! Я же понимаю! – возмутился он.

Дядя Миша был пьян перманентно. В принципе, на комбикормовом заводе пили все. Руководство, само, впрочем, отнюдь не безгрешное в этом вопросе, вынужденно закрывало глаза. Периодически с пьянством боролись, но больше для вида, по указиловке сверху, осознавая бесполезность сего: город маленький, квалифицированных кадров набрать и так негде, так что если начать выгонять за пьянку, кто останется работать? Лично был свидетелем. Токарь, утром придя на работу, выпивал из горла 0,7 крепленого бырла; пока его окончательно не накрывало, свернув в жгут полы надетого рабочего халата, вплотную подойдя к тискам, взяв для вида в руки напильник, зажимал материал в струбцинах – чтобы не упасть, создавая три устойчивые точки опоры: две ноги и зажатый халат. Так до вечера и кемарил с напильником. Издалека кажется: стоит себе человек, работает, обрабатывает нужную деталь напильником. Перед окончанием рабочего дня кто-либо из сочувствующих коллег подходил, поворотом ручки разжимал струбцины, освобождая товарища. Последний либо валился на пол, либо тихонько-тихонько, держась за слесарный стол, добирался до ближайшего стула, с очумелым лицом высиживал там положенное время, трезвел до более-менее адекватного состояния, уходил домой.

Дядя Миша пил много, весьма много, но при этом умудрялся вполне достойно исполнять свои обязанности. Впрочем, уволить его не могли в принципе. Комбинат был построен в середине 70-х. В 90-х на пару лет его останавливали, законсервировав, многое за это время сломалось либо растащилось бывшими работниками. Позже его заново восстановили до работоспособного состояния; документация, электросхемы, чертежи – почти все потерялось, да и те, которые не потерялись, были к настоящему времени неактуальны из-за многочисленных ремонтов, переделок и переналадок. Что, где, какие провода к чему ведут, а какие вообще лишние и никуда не ведут, знал, пожалуй, один дядя Миша, работавший электриком на комбинате со дня его основания. Из-за этого поначалу самым главным, непримиримым противником наших работ по автоматизации был именно дядя Миша. Оно и понятно: кто-то лезет в его хозяйство, ставит оборудование, в котором он не разбирается, которое он не сможет затем чинить, и если оно сломается, то звать придется не его, а нас. Впрочем, презентованные ему две бутылки водки – дядя Миша был эстет и пил исключительно водку либо технический спирт, «плодово-выгодное» бырло не признавал ни в какую – примирили его с неизбежностью научно-технического прогресса.

Из угла, где сидел Волович, раздалось громкое хлюпанье, все обернулись. Сначала я решил, что Семену Викторовичу плохо. Судя по испуганным глазам остальных – не я один, но затем понял, что эти ужасающие звуки являлись следствием необычайного веселья главного инженера. Задыхаясь от нахлынувшего смеха, дергаясь всем телом и похлопывая себя по ляжкам от переизбытка чувств, сквозь слезы он сообщил:

– Анекдот в газете, ну просто оборжаться! Гей возвращается домой, заходит на кухню, а там его приятель жопу в холодильник засунул. «Противный, чего это ты?» – «На улице такая жара, я думал: ты придешь домой, а вдруг тебе чего-нибудь холодненького захочется…» – прочитал он, заходясь от хохота. – Придумают же такое… Жопу в холодильник! Ха-ха-ха!..

Громче всех засмеялись Комаровский и, к своему большому стыду, я. Во-первых, сказывалась усталость, хотелось поскорее домой, в душ и спать, спать, спать; во-вторых, после такого количества выпавших на меня испытаний уж очень все-таки хотелось подписать контракт с ДСК.

Волович смерил нас обоих снисходительно-ободрительным взглядом, широко зевнул, демонстрируя гнилые коренные зубы.

Адамович понял, что пора: подвинул к себе спинкой стоящий рядом стул, оперся на нее двумя руками, как на трибуну, лицо приняло каменно-трезвое выражение. Прокашлялся, дав возможность присутствующим осознать важность момента и обратить свои взоры на него. Заговорил в наступившей тишине:

– Пожалуй, для меня все ясно. Как я думаю, и для всех нас, дээсковцев… Ребята работают, в принципе, неплохо, несмотря на молодость и… – запнулся он, так и не найдя, на что, кроме молодости, мы работаем несмотря, а подсказать никто не сообразил. – Все аккуратно, хорошо работает, выполнено на должном профессиональном уровне. Но… – шекспировская пауза. – Но ДСК – это есть ДСК. Тут совсем другая ответственность. Бетонный узел – это, можно так выразиться, сердце всего комбината, а бетон – это его кровь! – чрезвычайно обрадовался Адамович, что у него так ловко получилась такая замечательная аллегория. – Модернизацию, как мы говорили, надо проводить в очень сжатые сроки, без остановки производства. Комбинат оставаться без бетона не должен ни в коем случае! Бетоносмесительные секции у нас две, будем реконструировать их по очереди, сначала остановим первую секцию, заменим там все, что надо поменять, проведем автоматизацию, запустим ее и, только убедившись, что все работает, как надо, что стало лучше, мы добились тех показателей, которых хотели, будем реконструировать и вторую секцию. И все равно расслабляться нельзя! Комбинат на одной секции долго не проработает. Сроки должны быть максимально сжатыми! Все должно быть по плану. Мы, в свою очередь, будем оказывать всяческое содействие, главное, чтобы ребята, если, конечно, мы на них остановимся, – оговорился он, – не подвели…

Поднялся со своего места Волович, сложил газетку, вернул ее на стол.

– Я согласен с Петром Сергеевичем, – начал он. – То, что ребята постарались и хорошо сработали, это «де факт». Но все-таки, как правильно заметил Петр Николаевич, домостроительный комбинат – это домостроительный комбинат! А задавали ли вы сами себе вопрос, – обратился он ко мне, – готовы ли мы к такой серьезной работе, хватит ли у нас опыта? Ведь если мы подпишем с вами контракт, назад дороги нет. И если вы, как говорится, облажаетесь – вас ждут очень серьезные проблемы. Это «де факт». Приготовление бетонных растворов – весьма сложный и ответственный процесс, если что не так – вся дальнейшая технология производства ЖБИ насмарку, это вам не какой-то комбикорм. Это «де факт»!

– Ага! – из угла раздался язвительный голос Анжелы. – В позапрошлом году Матвеевна на 200 граммов метионина пересыпала, на ферме под тыщу свиней передохло! Это вам ерунда?

– Замечание, конечно, верное, но не совсем, – не поворачивая головы в сторону говорившей, заявил Волович. – Надо учесть, что это все же просто свиньи, а мы дома строим, в которых потом люди живут, – усмехнулся он.

– А свиней, их, типа, для инопланетян разводят! Эти же самые люди их и кушают, и если в комбикорме что не так, такая и свинина получится, потравится народ к черту! – не унималась Анжела.

Волович не удостоил ответом ее высказывание, то ли не найдя должных аргументов, то ли решив, что вступать в споры с операторшей не его начальственный уровень.

– Но модернизацию на нашем производстве проводить нужно, – продолжил после некоторой паузы он, – ставить современную автоматическую систему измерения, переводить дозаторы на… это самое, на тензометрию… Это очевидно. На дворе XXI век, а мы все еще работаем по старинке. Это «де факт», и никто из присутствующих, думаю, не сможет мне возразить.

Никто и не пытался.

На обратном пути я предложил остановиться перекусить. Большое хорошее кафе находилось на стыке староборисовской дороги и новой М1, километрах в тридцати от комбината. Поразмыслив, Волович согласился. С явной подколкой спросил меня:

– А кто будет за обед платить?

– Заключите контракт – заплачу, – набрался наглости я.

Либо от того, что с утра ничего, кроме апельсинов, не ел, либо от алкогольного отходняка у меня разболелась голова, хотелось съесть чего-то горячего и завалиться в мягкую постель, закрыться с головой одеялом и чтобы сутки, а лучше неделю, никого не видеть и не слышать.

Остановились возле кафе, вышли из автобуса. На улице тепло, хорошо, свежий воздух. Снаружи под навесом широкий деревянный стол, решили не заходить в само здание кафе, а расположиться прямо здесь. Высокая официантка в красном переднике принесла меню. Волович, изучив его, покачал головой.

– Не знаю, не знаю, как ты осилишь? – сказал он мне.

Я посмотрел: на самом деле цены весьма демократичные.

– Из супов только борщ, думаю, все будут, а второе пусть каждый сам себе выберет. Сколько брать? – спросил я главного инженера.

– Чего брать?

– Этого… Водки.

– Водки? Так дорого здесь, тут же наценка, лучше давай где-нибудь возле магазина остановимся, там возьмем!

С ужасом представив перспективу опять употреблять в автобусе из грязных пластиковых стаканчиков, закусывая остатками апельсинов, я быстренько заказал бутылку 0,7. Содержимого хватило только под суп, чему поспособствовал Адамович, убедительно проинформировав нас, что закусывать водку следует горячим супом, тогда она лучше усваивается в организме, о чем, как он заявил, прочитал где-то в медицинском журнале или услышал в телепередаче про здоровье на первом канале. Разочаровывать тем, что, скорее всего, запомнилось ему это из фильма «Собачье сердце», я не стал, тем более, что еще большой вопрос, чье мнение авторитетнее – профессора Преображенского или умалишенного ведущего? Как на столе появилась вторая 0,7, кто и когда ее заказал, я не усмотрел, что, впрочем, уже и неважно.

Примерно каждый третий тост Волович вставал со своего места, насупив брови, прорыкивал:

– Ка-ааа… нтралируемая!

Обводил грозным взором подчиненных – все ли выпили до дна?

Шашлык был чрезвычайно вкусным! Может, правда, это был и не шашлык вовсе, но это было горячим и мясом. Проголодался не один я, горячее под спиртное съелось моментально, третью 0,7 закусывали остатками овощной нарезки и хлеба. Заказать еще что-нибудь под очередную бутылку мне запретили – дорого, и так большое спасибо, что накормил! Да и зачем: оставалось же целых пять редисок, пучок лука-порея и пара ломтиков черного хлеба – что еще надо! Я стал вспоминать все выпитое за сегодня, чтобы, разделив это на число собутыльников, решить для себя: употреблял ли я когда-либо до этого в своей жизни такое невероятное количество спиртного? Думаю, нет. Впрочем, подсчитать не получилось, сбился со счета.

Дальше в памяти все отложилось неровными промежутками. В автобусе ко мне подсел Комаровский. Рассказал историю о том, что он два года мучился страшными головными болями, обошел всех врачей, которых только можно, специально ездил даже в Москву на консультацию к знаменитому профессору – ничего не помогало. Сделали МРТ головы, кто-то из местных светил предположил, что у него неправильно выросли зубы и корень одного из них пережимает вену или нерв, он уже толком не помнит. Стали удалять один за другим зубы, в общей сложности вырвали одиннадцать зубов. Как ни странно, помогло, боли сразу прекратилась, только нормально говорить без зубов было сложно, так шепелявил, что никто не понимал. Вставили новые, теперь все нормально: и зубы есть, и голова не болит!

У Адамовича в борисовском направлении, оказывается, дача. Решили зачем-то поехать туда, свернули с трассы. Ехали, как мне казалось, очень долго, по дороге, по-видимому, заезжали в магазин, потому что на даче пили водку, закусывая толсто нарезанными ломтями докторской колбасы. Хлеба не было.

– На участке, – сообщил Адамович, – растет лук. Меня отправили его нарвать, я что-то нарвал, принес, сказали, что это что угодно, но точно не лук. Собрался целый консилиум: обсудить, что именно я нарвал в огороде? Комаровский заявил, что точно знает, что это. Судя по внешнему виду и специфическому запаху, это определенно руккола. Адамович яростно возражал, что никакой рукколы он у себя на огороде не сажал, сажать не будет и вообще не знает, что это такое! Это обыкновенный укроп либо черемша. Впрочем, точно он не уверен, потому что сажала жена, а сам он в этой всей огородной ботанике не очень. Если бы я указал точное место, где это нарвал, может, тогда он сможет определить, что это могло быть. Вышли на улицу. Если честно, я абсолютно не помнил, откуда я вырвал данную зеленую поросль. Оставалось надеяться, что, оказавшись в огороде, как-нибудь сориентируюсь.

– Вот где-то здесь, – пространно махнул рукой я в сторону грядок. Адамович заявил, что совершенно не представляет, что тут могло быть посажено, жене же звонить не будет, потому что та уверена, что он на работе.

Вернулись в дом, Волович взял в руки принесенную мною зелень.

– Это «куриная слепота», – безапелляционно произнес он после внимательного осмотра, ощупывания и обнюхивания. – У меня теща в деревне несколько стебельков таких съела, забрали по скорой, обе почки удалили.

– Похоронили? – сочувственно спросил Комаровский.

– Кого? – изумился Волович.

– Тещу.

– Зачем же? Живет, сволочь, коз разводит.

«А почки ее, наверное, ты, гад, продал!» – про себя подумал я.

За забором все время громко лаяла соседская собака – огромная овчарка, сидящая на цепи. Предположив, что ей одиноко и скучно, поди, целый день одной на цепи сидеть, я решил перелезть к ней через забор, погладить, а заодно покормить докторской колбасой. К счастью, выполнить задуманное в нынешней кондиции мне не удалось, умудрился только порвать штанину, пытаясь перекинуть ногу через перекладины забора. Соседская собака, глядя на мои инсинуации, начала просто заходиться истеричным лаем.

– Да ну тебя! Раз ты такая злая, вот и ходи, как дура, голодная и непоглаженная! – махнул рукой я.

На дачный участок забрел петух. С Комаровским мы заспорили: есть у петуха мужской половой орган или нет? Я говорил, что нет, раз его не видно. Комаровский убеждал в обратном: «Как это нет? Как тогда они размножаются, не почкованием же! Просто он в спокойном состоянии маленький и его не видно из-за перьев». Чтобы доказать свою правоту, предложил изловить петуха. Загнав бедную птицу в угол, мы стали медленно заходить на него с разных сторон. Но петух и не думал убегать, нутром почуяв, что мы хотим покуситься на самое важное и дорогое ему, расправив крылья, смело атаковал нас. Увернувшись от Комаровского, ринулся на меня, пребольно клюнув в коленную чашечку. «Айяй-яй!» – заверещал я, опрокинувшись от неожиданности на траву. Боль была адская. Комаровский бросился за ним вдогонку. Ему снова удалось зажать петуха в угол между домом и забором. Расстегнул ветровку, в руке откуда-то появился большой столовый нож, свирепо выдвинул вперед нижнюю челюсть и неторопливо стал надвигаться на петуха. Со стороны казалось, что он готовится сразиться не с несчастной птицей, а, по крайней мере, со всей окружной братвой. Сделав несколько обманных движений влево-вправо, какие совершает опытный боксер, уворачиваясь от встречного хука противника, резко прыгнул на петуха, вытянув перед собой руки. Промахнулся. Петух, отчаянно кукарекая, в шоке забегал кругами по двору.

Сдавшись, мы решили вернуться в дом к своим товарищам, продолжить возлияния. Сильно ныла больная коленка. Стоило нам только подняться на крыльцо, петух остановился в своем круговом движении. Почувствовав, что вышел из сражения победителем, приосанился, с гордым видом вальяжно затопал по грядкам. Сквозь дыру в заборе на участок пробралось несколько кур, петух тут же набросился на ближайшую, примяв ее сверху своим телом. Та закудахтала от удовлетворения.

– Вот видишь, как он ее! Значит, есть у него член, как бы он ее топтал без члена? – завопил радостный Комаровский.

Дальше долгий провал в памяти. Потом дээсковцы рассказывали, что, видимо, окончательно «уставши», я поднялся на второй этаж дома, прилег там на диван и уснул. Допив, они собрались домой, сели в машину и поехали, совершенно про меня забыв. Мое отсутствие обнаружилось только под самым Минском. К чести строителей, хоть и обругав меня в душе нехорошими словами, они приняли коллегиальное решение вернуться на дачу. Растолкали, разбудили, посадили в автобус. Ничего этого я абсолютно не помню. Смутно только припоминаю, как мы подъезжали к Минску: пели грустные народные песни. Автобус высадил нас у комбината. Мне вызвали такси. С каждым из спутников я обнялся на прощание, с Воловичем даже расцеловался в щеку три раза. Через некоторое время контракт с ДСК был подписан.