Текст книги "По велению Чингисхана"

Тэмучин не забыл слова Сангуна, сказанные им, когда впервые речь зашла о возможности породниться. Но отнесся к посланию со свойственной ему верой в разумность: одумался, мол, человек! В самых чистых побуждениях Чингисхан отправился в путь, взяв с собой десяток приближенных. По пути остановились на ночлег у старого Мунулука, отца шамана Тэп-Тэнгри, где находился и Аргас, один из лучших учителей воинского искусства.

Старик радовался прибытию великого гостя до смешного: суетился в хлопотах об ужине, стараясь сделать все празднично, с торжеством, при этом постоянно запинался и что-то ронял. Тэмучин, смеясь и подтрунивая, вдруг поймал себя на странной внутренней тревоге, даже горечи. Это чувство было знакомо ему с той поры, когда он узнал о предательстве Бэктэра. Неожиданно он отозвал старика в сторонку и выложил ему свои сомнения.

– Настораживает, что не Тогрул-хан, отец Чаур-Бэки, а ее брат Сангун приглашает тебя, чтобы ударить по рукам, – стал размышлять вслух Аргас. – Настораживает, что Сангун, который сначала был против, теперь сам напрашивается в родственники.

Помолчав, почти приказным тоном Мунулук вынес решение:

– Тебе нельзя ехать.

Тэмучин, улыбнувшись, покорно склонил голову.

* * *

Заговорщики поджидали Чингисхана в ставке Нылхай-Сангуна. Они были очень довольны собой, переглядывались, тая улыбки, наслаждаясь своей прозорливостью и хитростью. Вестовые им уже доложили, что приближаются монголы числом с десяток. Готовилось пышное угощение. А после, когда Тэмучин заснет…

– Помните, – потирая руки, напутствовал Нылхай-Сангун, – с Чингисханом надо держать ухо востро! Принимаем его, угощаем, будто мы о том только и мечтаем, чтобы выдать за его паршивого отпрыска нашу несравненную Чаур-Бэки…

– Признаемся, – заметил Хучар, – что никто из нас не сможет одолеть Чингисхана в рукопашном бою…

– Ну, это мы еще посмотрим! – вспылил Сангун.

– Смотри не смотри, – поддержал Хучара Алтан, – а лучше дело решить внезапным ударом кинжала или выстрелом в спину.

Вошел караульный:

– Прибыли Бухатай и Киртэй с поручением от Чингисхана!

– А сам он?! Он что, не приехал?!

– Его нет…

Заговорщики замерли на миг.

– Неужели догадался? – прошептал в оцепенении Хучар.

– Хитрый лис! – выдохнул Сюйкэчэй.

– Если Чингисхан опередит нас, – как приговор произнес Эббигэчий, – нам придется заглянуть в черную пасть Бога тьмы Аджарая!

– Надо опередить Чингисхана и напасть на него первыми! – поднялся Нылхай-Сангун.

– Да, сделаем так! – согласился Алтан, а за ним и все остальные.

– Но сегодня мы должны честь по чести принять Бухатая и Киртэя, – добавил Хучар, – пусть они уедут с мыслью, что мы настроены жить по-родственному.

После пирушки по случаю приезда послов Чингисхана Бухатая и Киртэя Еке-Джарен, младший брат Алтана, вернулся домой навеселе и с горделивостью сообщил своей жене:

– Спета песенка Чингисхана! Его послы уехали довольные, с подарками, будут рассказывать ему, как мы рады с ним породниться, а мы завтра же, собрав все силы, отправимся вслед за ними, окружим ставку Чингисхана и возьмем его голыми руками! Интересно, чем бы наградил Чингисхан человека, предупредившего его об этом?!

– Не болтай лишнего, – прервала речи мужа Алахчин-хотун, – а то услышит кто-нибудь из рабов или челяди…

Женщина была права. Так и случилось: слова Еке-Джарена услышал конюх Бадай, принесший в сурт хозяина парное кобылье молоко. Не обошлось здесь, видимо, и без Божьего провидения, всегда сопутствовавшего Тэмучину.

Конюх Бадай, в свою очередь, поделился услышанным с другом Кишликом, тайно преклонявшимся пред именем славного Чингисхана!..

– Все так и есть! – озаренно молвил Кишлик. – Я еще подумал, неспроста мой хозяин приказал мне поймать и оседлать к рассвету двух лучших боевых коней.

– Такая возможность один раз в жизни выпадает! – чуть слышно проговорил Бадай. – Рядом с Тэмучином не пропадешь… Да и пропадать с таким батыром не страшно.

– Я готов умереть ради Чингисхана!

Решили действовать без сборов. Тэмучин окупит потерю их жалких пожитков. Поймали, как велел хозяин Кишлика, двух лучших коней, вскочили в стремена – и галопом навстречу судьбе!..

В четыре стороны света, подобно стрелам, пущенным тугой тетивой, понеслись джасабылы Чингисхана собирать войско монголов. Ставка самого Тэмучина срочно перебазировалась на гору Май-Удур, ожидая подкрепления. Путь Нылхай-Сангуну, который, поняв, что план его разгадан, бросился в погоню, остался преградить верный Джэлмэ Урангхай. С небольшими силами он расположился в засаде.

В эти дни Тэмучин получил от Джамухи сообщение:

– В первых рядах поставили джирикиняев, во вторых – тумэн тюбегенов, в третьих – дунгхаев, за ними пойдет мэгэн торготского войска. Управление боем поручили мне. Ты выставь клювом своих бесстрашных урутов и мангутов, чтобы сразу припугнуть джирикиняев. Весь остальной сброд без особой подготовки и без мира меж собой. Так что крепись, не падай духом, мой андай! Я не буду слишком усердствовать. Да поможет тебе Бог твой Тэнгри!

Джамуха вслед за Тогрул-ханом принял христианство, а Тэмучин мог положиться лишь на милость Бога-отца, а не Бога-сына, в которого верили его названые отец и брат, становившиеся на сей день боевыми противниками.

Идущие друг на друга в первых рядах уруты и джирикиняи были также людьми близкими: они принадлежали к единому роду, несколько поколений великих ханов которого, начиная с храброго Алан-Куо, правили всеми монголами.

– Вы с ума сошли! – прокричал могучим хриплым голосом кто-то из урутов своим собратьям перед боем. – С чужим племенем идете с мечами и пиками на своих кровных родичей!

На миг пошатнул ряды джирикиняев этот голос, зов родового единства, но грозные голоса военачальников, последовавшие эхом, вновь их сплотили: хищно нацелились пики, кровожадно засверкали мечи, песню смерти затянули стрелы… Пошла великая сеча!

Когда уруты и мангуты под руководством своих славных вождей Джиргидэя и Хулдара прорвали заслон джирикиняев, на них надвинулся тумэн тюбегенов, но и он не смог долго продержаться. Тогда настал черед олон-дунгхаев, которые скоро бежали под ударами урутов; затем торготов, возглавляемых Хоросоломун-Тайджи. Это племя было известно храбростью и воинским умением, один вид монолитных рядов торготов, закованных в сверкающие железные доспехи, наводил ужас на врагов. Но Джиргидэй разбросал, разметал их, будто пух!

Тогда нетерпеливый сын Тогрул-хана Сангун выскочил со своим отборным мэгэном и помчался навстречу урутам. В разгаре боя Джиргидэй собственноручно подсек его порыв, словно полет птицы, послав стрелу Сангуну в лицо. Стрела прошила ему обе щеки и застряла во рту, лишив Сангуна того, что было лишним для него с самого рождения: дара речи. Кэрэиты подняли своего тойона и начали отступать.

В этом бою чуть не погиб младший сын Чингисхана Угэдэй. Он был ранен стрелой, как некогда и отец, в шею. Стрелу удалось вытащить только благодаря тому, что на нем была рубашка с высоким воротом из китайской чесучи. Такие обычно надевали перед боем монгольские воины, ибо эта ткань не рвалась, а втягивалась в тело вместе с попавшей стрелой: это облегчало ее удаление. Спас Угэдэя оказавшийся поблизости Борохул.

Победа над кэрэитами, ведомыми вероломным Сангуном, была одержана. Но слишком дорогой ценой. Тэмучин ужаснулся, увидев, как сильно поредело его войско. Тогда он понял: как бы ни были воины хорошо обучены владеть мечами и пиками, потери будут невосполнимы. Нужна иная, непривычная тактика боя…

Глава десятая
Отбор войска

Мы…

Беда наша в немногочисленности нашей… Но еще беда в том, что даже при этом мы враждуем – воюем между собой… Увлекаемы безумными, шаманствующими и беснующимися, непонятливы к пытающимся дать разум, уродливы непризнанием вождей своих оказываемся…

Мы…

Легенды о древних правителях

Старик Усун в сурте совета был огорошен сообщением, что с уходящей на север ставкой отправятся лишь три мэгэна, составленные из разных родов – по одному сюну от каждого. По своему обыкновению, он долго переваривал сказанное Мухулаем, наконец недоуменно спросил:

– А разве вы не дадите мне моих усунов?

– Нет, – был категоричен Мухулай, – твои усуны – главная опора здесь! Здесь решится – быть живу или умереть! Поэтому здесь останется лучшее войско.

Старик приободрился и воспрял духом: ему было очень приятно, что так высоко ценят его усунов!

– В таком случае дайте мне таких мэгэнеев, которые могли бы держать в руках это разношерстное войско, – тотчас согласился старик.

– А кого ты хотел бы предложить?

– Не знаю… Ума не приложу, как командовать таким войском? Как неорганизованных, но послушных икирэсов объединить с быдаа, не признающими над собой никакого начальства?! Или упрямых адар-хадаров, которые ель будут тащить за комель, лишь бы было по-ихнему, с хвастливыми барылысами? Если только разделить всех и держать по отдельности? Так ведь еще и передерутся…

Мухулай не мог ответить на этот вопрос: он выполнял приказ хана, который не до конца понимал. Знал лишь, что Тэмучин всегда смотрит намного дальше, чем способны видеть все остальные.

– Не надо никого делить, – пришел на помощь Джэлмэ, – просто тебе в помощники нужен такой мэгэней, который бы всех держал в руках!

– Но при этом не лез в драку с племенами, попадающимися на пути. Чтоб умел ладить миром… Особенно надо остерегаться наших родственников хоро-туматов.

– Хорчу… – сказал старик, улыбнувшись.

– Хорчу! – разом повторили приближенные хана, также заулыбавшись.

Прошло много лет с той поры, когда Хорчу прибыл в подарок от Джамухи, чтобы, согласно предсказанию своего сна, получить за службу у Тэмучина тридцать жен. За это время заика стал одним из виднейших военачальников войска монголов. Смешной в быту, он отличался необычайной крутостью и суровостью на поле брани. Жены у него до сих пор не было ни единой, ибо дни и ночи он проводил в седле, самозабвенно оттачивая с каждым нукером своего мэгэна умение воевать. Его мэгэн был всегда примером жесточайшего порядка.

– Хорчу? – улыбнулся и Чингисхан, когда Джэлмэ, докладывая о переговорах с Усун-Турууном, назвал имя мэгэнея, который, по общему мнению совета, более других подходил для командования войсками, отправляющимися со ставкой. Чуть подумав, Тэмучин одобрительно кивнул: – Хорчу справится.

– Хан, позволь сказать, – не выдержал своих сомнений Мухулай. – Я боюсь, что каждый род отдаст со ставкой свой худший сюн… А в ставке будут твои дети и мать… Может, все-таки отправить с Усуном его усунов?

– Подумайте с Джэлмэ лучше вот над чем: почему один род так силен и надежен, а другой нет? Что, среди малочисленных икирэсов нет смелых и ловких, нет героев?! Есть. Нельзя все валить на сильных, нужно слабых подтянуть до сильных!

* * *

Мухулай вышел из сурта хана и остановился в удивлении, увидев людей из рода еджи. Они погоняли караван навьюченных тяжелой поклажей верблюдов. Глядя на них, Мухулай как бы впервые открыл для себя то, что хорошо знал: люди из рода еджи всегда возят с собой много всякого барахла. Даже на войну они тащат с собой все хозяйство! Их за это ругают, смеются над ними, но, с другой стороны, чуть чего, бегут к ним: в любой момент у них можно найти от иглы до лишнего котла. А вот ходжугурты, те наоборот: сколько им ни говори – то возьмите, это, все равно отправятся чуть не голяком, а потом будут голодать и мерзнуть. Правда, в отличие от хлипких и неповоротливых еджи, хорджугуты необыкновенно выносливы и легки на подъем. Прежде для Мухулая все это было само собой разумеющимся, но если действительно, как говорит хан, научиться использовать в войне разные качества родов, передавать умение одних другим?

Джэлмэ, также поглядев на караван рода еджи, вскочил на коня, и рука сама потянула узду в сторону стана мэгэнея Аргаса. Старик уже третий год собирал в один сюн лучшую молодежь всех тридцати монгольских родов и обучал ребят военному искусству. За эти годы двенадцать его воспитанников, будучи совсем юнцами, стали сюняями, двадцать семь – арбанаями!

В мгновение ока ученый сюн Аргаса выстроился перед почтенным тойоном: все ладные, как на подбор, подтянутые, словно влитые в своих горячих скакунов, с пылающими взорами. Любо-дорого смотреть!

– Дети! – обратился старый Аргас к ученикам. – Накануне грядущих решающих битв к вам пришел один из величайших людей, находящийся рядом с вождем нашего народа Чингисханом, славный тойон Джэлмэ.

Хрупкие, еще неокрепшие тела юношей подтянулись, в устремленных на верховного тойона взорах серьезность.

Джэлмэ, проезжая строй, пытался угадать, какому роду принадлежит тот или иной молодец? Оказалось, если быть внимательным, то и здесь разница заметна.

– Этот парень из рода еджи? – спросил для проверки Джэлмэ, заметив у одного из юнцов обилие пристегнутой к седлу утвари.

– Да, – ответил не ведающий цели приезда тойона Аргас.

– А этот из урутов?

– Из урутов. – Аргасу это казалось явным, что тут гадать?

– А как они уживаются? Ведь урут наверняка намного сильнее еджи?

– Ничуть, – опять удивился старик вопросу. – Я собирал лучших из лучших в родах: присматривал отличившихся на охоте, в праздничных играх. Если урут и был поначалу подготовленнее в военном искусстве, то теперь… не могу сказать, кто из них лучший.

– Я думаю, Аргас, не собрать ли нам так же, как ты собрал сюн, лучших воинов всех родов, и пусть слабые поучатся у сильных?

– Нет ничего обиднее для человека, чем услышать, что его род слабый, плохой, к чему-либо непригодный. У каждого есть свои преимущества. Их надо только уметь использовать. Здесь надо с каждым заниматься отдельно. А вот совместные боевые учения, где бы люди разных родов, с разными привычками и повадками могли присмотреться друг к другу, что-то друг у друга перенять, идут на пользу.

– А этот соколенок какого рода? Выправка, взгляд!

Аргас вмиг сделался пунцовым и промолчал.

– Чей это? – допытывался Джэлмэ. – Не могу определить!

– Это мой, – вымолвил, смешавшись, старик, – младший…

– Хорош!.. – хлопнул Аргаса по плечу тойон Джэлмэ, засмеявшись.

Аргас понял, что Джэлмэ собрался уезжать, остановил его.

– Очень прошу тебя, Джэлмэ, скажи слово ребятам. Они ждут. Вспомни себя юнцом. Многие из них эти мгновения пронесут всю жизнь в сердце своем, детям и внукам будут о них рассказывать, как светлое предание.

– Скажешь тоже, – засмущался теперь Джэлмэ. – Не такой уж я…

Но, глянув на окаменело вытянувшуюся по степи цепочку подростков, Джэлмэ зычно произнес:

– Нукеры! Настают времена, будет испытан на закалку каждый воин! Пришла пора богатырей! Мы за то, чтобы каждый человек в степи мог жить вольно, спокойно, не боясь разбойников и грабителей. Но для этого мы, люди длинной воли, должны одолеть вероломных врагов наших. Нукеры! Не забывайте, что вы воины Чингисхана, единственного величайшего владыки, у которого ищут защиты все обездоленные, сироты и гонимые! Будьте быстрокрылыми, зоркими, верными соколами непобедимого Чингисхана!!!

– Да будет так! – воскликнул Аргас.

– Да будет так! – громогласным эхом отозвалась сотня.

– Да помогут нам Боги! – наполненно произнес Джэлмэ.

– Да помогут нам Боги!..

* * *

Звезды на небе казались налитыми, будто зрелая ягода: вот-вот посыпятся вниз! «Может, к ветру», – подумал Джэлмэ, который, как и хан его, забыл про сон. Меняя коней, он ехал от рода к роду, встречался с воинами, особенно молодыми, испытывая подъем сил оттого, что полные решимости нукеры после его приезда еще более крепли, воспламеняясь духом! На глазах появлялись именно те, кого призовет за собой хан: люди длинной воли!..

Глава одиннадцатая
Долгая весна

Жизнь, устроенную в этом изменчивом срединном мире

Тридцатью пятью племенами-родами,

Воспели словами Олонхо почтенные старцы,

Великие Олонхосуты

С пожелтевшими от веков

Седыми волосами…

П. Ойунский. «Нюргун Боотур Стремительный»

Для Ожулун и ее людей в том году случилась долгая весна. Как только степь зазеленела проталинами, ставка двинулась в сторону горную, в край далекий, проходя в день по два-три кеса, делая большие остановки, чтобы скот и лошади могли попастись и нагулять сил. Лишь спустя два месяца в холмистом предгорье весна стала опережать людей: трава здесь была высокой, благодатной, на залитых солнцем откосах алели тюльпаны.

Караван уходил все выше в горы. На одной из вершин Ожулун заметила, как старый Усун-Туруун, остановившись, смотрит назад. Глаза этого громадного человека, казалось, сочились тоской и безмерной любовью. Обернувшись, Ожулун и сама едва смогла перевести дыхание: там, внизу, сливаясь с небом, необъятным зеленым ковром лежала родная земля, вскормившая их, мать Великая степь.

Там остались сыновья, братья, мужья, народ монгольский, вступивший в жесточайшую схватку за право жить по своему разумению. Вождь монголов, сын батыра Джэсэгэя, прославленный Тэмучин, сделал неожиданный, смелый, единственно верный ход – повел своих ратников в логово врага! Там решается судьба монголов…

Рядом с Ожулун остановился никогда не унывающий Хорчу и, также повернув голову назад, тяжело вздохнул. Нетрудно было понять по его лицу, что сердце мэгэнея там, с собратьями, он даже невольно сжал рукоять меча.

Движение ставки прекратилось, люди вглядывались в степные дали, словно надеялись увидеть своих родных, разгадать судьбу…

– Бабушка, бабушка!.. – послышался радостный вскрик малень-кого Угэдэя. – Посмотри, какой олень, какие красивые у него ро-га! – показывал он ввысь, в другую сторону, туда, куда и лежал путь.

Когда небесное дневное светило стало прятаться за сияющие наконечники горных вершин, путники остановились на ночлег. Люди из передового мэгэна уже разбили сурты и развели костры. Слабое дуновение ветра разносило по склону запашистые пары варящегося в котлах мяса: видимо, охота была удачной.

Ожулун спустилась с коня и, едва передвигая онемевшие после долгой дороги в седле ноги, отошла в сторонку, присела на огромный валун, поросший ржавым мхом. Белые зубья горного хребта, будто гребень, широко растрепали солнечные золотые кудели, так напоминающие Ожулун пряди милого Джэсэгэя, который ждет ее где-то там, в Верхнем мире, в сонме Богов. Ему сейчас, наверное, все ведомо о прославленном сыне своем?

«Бедный наш мальчик, – как это обычно с ней бывало, Ожулун начала мысленно обращаться к мужу, – с девяти лет, когда остался сиротой, по сей день, ровно тридцать три года, не знает он покоя, ни зимой, ни летом, ни днем, ни ночью, был пленен, ранен, десятки раз заглядывал в лицо смерти – все эти годы в степи шла охота за твоим первенцем, ласковым и тихим Тэмучином! И вот опять наш златокудрый мальчик ведет монголов против бесчисленных тумэнов алчущего гибели нашего врага! Но почему всесильные Боги неба бездонного, видящие всю Землю от конца до края, не вмешаются, не помогут несчастным, во тьме мечущимся людям, не выправят русло жизни?!»

– Бабушка! – нарушил ее мысли звонкий голос.

Вприпрыжку, не зная устали, бежал маленький Угэдэй. Ожулун, улыбнувшись ему, одновременно вздохнула, подумав о том, каково сейчас его старшим братьям, Джучи и Чагатаю, которых Тэмучин взял с собой.

– Возьми, покушай, – внук заботливо протянул печень и сердце оленя, завернутые в тонкий слой брюшного сала. – Это мясо оленя, которого убил Тулуй.

Следом подходил еще один внук, самый младший. Он изо всех сил сдерживался, стараясь не выказать охотничьей гордости.

– Тулуй попал ему прямо в сердце! – продолжал восхвалять младшего брата Угэдэй.

– Олень бежал вверх из оврага, а я спрятался в засаде, стою, затаился, а потом как выстрелю!.. И знаешь, он вот так, через голову кувыркнулся! – не выдержав, выпалил Тулуй, на едином дыхании и в азарте показал, как кувыркнулся олень.

– Хорошие вы мои, бабушку прибежали порадовать, – Ожулун поцеловала внуков в пропахшие дымом макушки. – Сами кушайте такую вкуснятину!

– Мы еще нажарим! – закричали наперебой мальчики.

– Угостите бабушку Хайахсын, – подтолкнула их Ожулун к старой китаянке, которая, как всегда на постое, несмотря на усталость, собирала целительные травы и коренья, а за ней вьюном ходили девочки.

Хайахсын давно уже стала для Ожулун не прислугой, а добрым другом, верным советчиком, родным человеком. Благодаря ей дети даже в ту пору, когда жили впроголодь, не знали болезней, росли сильными и крепкими. Любила она всех детей, как своих, но особенно выделяла Тэмучина, учила младших уважать его, старшего, прививала ему с малых лет манеры владыки. А уж когда залечивала своими настоями раны Тэмучина, то, видя подобострастную заботу ее, Ожулун иногда начинало казаться, будто это не она, а Хайахсын родила такого батыра!..

– Иди сюда, Хайахсын, – окликнула Ожулун подругу, – посиди со мной.

Хайахсын приблизилась, поставила корзину, полную трав, присела… но не рядом, а ниже, на небольшой камень. Во всем она так: обязательно выявит превосходство своей хотун! Когда-то Ожулун считала это мелочью, но со временем стала осознавать тайную силу такого поведения.

– Если бы не твоя постоянная наука, – заговорила Ожулун, – тяжкая ноша жизни давно пригнула бы нас, поставила вровень с простыми людьми, которые более всего заботятся о куске мяса для себя, и тогда бы от нашего народа уже не осталось и следа.

– Ожулун, – улыбнулась Хайахсын, – не следовало бы тебе произносить вслух сокровенные мысли…

Старая китаянка, каждым движением выражающая рабское служение, на самом-то деле была удивительно свободным человеком.

– Ты для меня как моя тень, ты мои мысли знаешь лучше меня самой… – Ожулун посмотрела Хайахсын в глаза и, как ни пыталась следовать ее совету и не выказывать на людях своих чувств, вдруг обняла подругу и разрыдалась. – Почему не убывает вражда?! Почему война преследует моих сироток, как только они поднялись на ноги?! Доколе терпеть?!

– Поплачь, поплачь, слеза тяжелее камня, носить ее в себе надсадно, – погладила Хайахсын волосы своей седеющей госпожи, едва сама сдерживая слезы. – Поплачь, облегчи душу, а потом надо думать о судьбе твоих маленьких внуков…

Ожулун хоть и плакала, но еще раз подивилась внутренней силе Хайахсын: ей, у которой и внуков-то нет, чтобы зацепиться спасительной думой за будущее, тяжелее вдесятеро! То ли эта мысль помогла, то ли со слезами выплеснулась горечь, сделалось спокойней на душе.

Ожулун поднялась, вытерла лицо, вздохнула глубоко и улыбнулась.

– Хотун Ожулун, – приблизился, протягивая в пиале молочное архи, Хорчу, – выпей с устатку.

– Посмотри, сколько здесь женщин, Хорчу, – подхватила его бодрый тон Ожулун, – хватит тебе ждать твоих тридцати, давай тебе сосватаем хотя бы одну!

– Нет, нет, только тридцать! После победы, но все сразу! – привычно отшутился Хорчу.

Ожулун приблизилась к костру. Угостила из пиалы Духа огня, прося его благословения.

– Сегодня мой маленький внук подстрелил оленя! Это доброе предзнаменование! Пусть нам также во всем сопутствует удача!

* * *

Ожулун сидела одна у затухающего костра. Подернулись пеплом тлеющие угольки, и враз наступила темнота: здесь, в горах, светлый день сменялся черной ночью так внезапно, что казалось, будто кто-то подкрался за спиной и накинул на голову мешок! Но так же скоро и совсем низко по небу рассыпались большие яркие звезды, а прямо из-за ближайшей вершины выплывала и лила свой, зовущий ввысь к Богам, свет громадная луна. И только горные глыбы нависали мрачно, словно живые, заколдованные, таинственные великаны…

«О, Боги, Всевышние Боги, – тихо прошептали губы Ожулун, – не оставьте сынов и внуков моих…»

Здесь, вблизи неба, как на ладони становилась видной вековечная степная жизнь монголов. Маленькое, бьющееся за жизнь племя, теснимое со всех сторон врагами. С запада – найманами и сарацинами, с юга – китайцами, с востока – джирдженами. Лишь с севера остается маленькое пространство, куда и держит путь ставка. Но и на этом пути поджидает опасность – хоро и туматы…

Ожулун вдруг обнаружила, что все ее тело мелко дрожит от холода: как свет и тьма, в горах так же резко дневное тепло сменялось ночной пронизывающей стужей. Она встала, пошла… И вновь остановилась, вздрогнув от далекого, едва уловимого ухом, протяжного, вынимающего своей тоской душу изнутри, воя. «Волчица», – поняла Ожулун. И ей захотелось вдруг подхватить далекий зов, подвыть в ответ, ибо и сама она ощущала себя загнанной, уводящей от чужой своры своих детенышей матерью-волчицей…

* * *

Утром Ожулун вызвала к себе старшую невестку Борте и тойона Усун-Турууна. Хрупкая и смуглая от природы Борте, кажется, еще больше почернела и похудела, как некогда сохла Ожулун, потеряв Джэсэгэя. На людях Борте держалась с достоинством, но рядом со свекровью, у которой привыкла искать защиты, весь ее облик делался жалостливым, глаза сами собой наполнялись слезами. Сейчас она смотрела на Ожулун с единственной надеждой услышать вести с войны.

Богатырь Усун-Туруун тоже спал с лица, пощипывал седеющую бороду, будто она ему стала мешать.

– Далеко ли еще до Байхала? – спросила она его.

– Пять дней пути.

– Почти пришли, – произнесла она, словно разочарованная. – Ты ведь неплохо знаешь эти места?

– Да, я в молодости увлекался охотой на соболя, вдоль и поперек исходил лес и горы, окружающие Отец-Байхал.

– С какой стороны Байхала места менее проходимые?

– С восточной…

– Нужно разбить людей и скот на мелкие группы, рассредоточить их, чтобы запутать следы, а мы пойдем по восточной стороне Байхала, расположимся в горах, в самом укромном месте.

– А как же наши потом нас найдут?! – в испуге воскликнула Борте. – Как мы выберемся обратно из этих мест?!

– Не заботься о том, голубушка, – ласково проговорила Ожулун, – доведется возвращаться – словно на крыльях долетим до родной стороны. И наши нас не потеряют – остаться бы нам всем в живых…

– Ты думаешь… – в оцепенении вымолвила Борте, – мы их можем больше не увидеть никогда? Они же победят!

– Победят одних, придут другие, сильнее и могущественнее прежних…

– Разве найманы не самые многочисленные и сильные?!

– Для нас они многочисленны и сильны. Одолеем их, станем врагами более могущественных народов, которым не может понравиться, что у птенцов в орлином гнезде выросли когти и крылья.

– Выходит, что мы уже не вернемся на родину?!

– Вернуться – вернемся, но пока нужно заботиться о том, как будем хорониться в этой стороне, – сказала Ожулун тоном, прекращающим пустой разговор. – А доводилось ли тебе углубляться еще севернее? – обратилась она вновь к Усун-Турууну.

– Нет, но я часто встречал охотников-эвенков, которые приходили сюда с северных земель. Они рассказывали, что в их землях течет такая широкая река, что едва виден другой берег. Зимы очень долгие и холодные, снег выпадает толщиной в человеческий рост, поэтому трудно разводить и кормить скот. Видимо, северные места непригодны для жизни.

– Не суди о том, чего не видел своими глазами, – задумалась Ожулун. – Если все, что имеет крылья, улетает по весне на север, чтобы вывести там потомство, значит, та земля таит свой великий секрет.

Борте чуть не вскрикнула, испугавшись, что хотун Ожулун намеревается увести ставку в те самые заснеженные северные земли, пусть и удивительные, в летнее время переполненные щебечущими птенцами, но такие далекие!

– Нужно снарядить несколько наших сюнов, – словно подслушав ее догадку, продолжила Ожулун, – чтобы они двинулись по этой северной реке и разведали, что это за страна. Отправить мужчин нужно вместе с женами, скотом и всем их скарбом.

– Все наши мэгэны состоят из воинов разных родов, – заметил Усун-Туруун.

– Это хорошо. Так каждый, кто прибудет туда, найдет своих.

– О, Боги, какие несчастные мы!.. – взмолилась, не сдерживая слез, Борте.

– Что делать, – заговорила с ней Ожулун, как с малым ребенком, – нужно заранее пробить пути-дороги, по которым, случись беда, мы сможем увести детей наших, наше потомство туда, где никому в голову не придет искать нас.

Борте опустила голову, изо всех сил стараясь быть достойной своей величественной свекрови.

– Матушка моя, – призналась она, – мне не угнаться за твоими мыслями, которые охватывают такие пространства и опережают время!

– В северные земли мы уйдем только в крайнем случае, – по-матерински продолжала успокаивать Ожулун невестку, – а до того, пока есть выбор, мы будем жить в этих окрестностях. Создадим две-три ставки, выделим людям скот, все необходимое… Туда, где будет наша основная ставка, Усун-Туруун приведет нас не прямым путем, а петляя, запутывая следы…

– О, матушка, доколе все это нам терпеть! – опять не выдержала Борте.

– У тебя еще есть время, чтобы успеть пожить, как балованная женщина, в одном месте. Да будут благосклонны к нам Боги!

* * *

На переломе дня поднялись на гребень горы – Женское Седло. Впереди были поросшие густым лесом, похожие на теснящихся к матке лохматых барашков, убывающие по высоте горы. Вдали, словно сгустившееся небо, виднелась синяя полоска Байхала. Дух перехватывало!

К Ожулун приблизился Усун-Туруун. Рослый жеребец под ним забил копытами и густо заржал. Старик потрепал своего коня по гриве и вздохнул.

– Подыскал тойона, который поведет людей на Север?

– Да, моя хотун. Сюняй Нохой, родом из урангхаев. – Усун указал на крепкого парня, почти юношу, восседающего на ладном, широкогрудом коне.

– А не слишком ли молод?

– Да, но он вынослив, с долгим дыханием, а главное, прежде имел связи с тонг-бисами, обитающими на северном пути, немного понимает их язык.

– Позови его.

Усун-Туруун сделал жест, сюняй Нохой готовно приблизился, ловко спрыгнул с коня, встал перед хотун Ожулун на колено.

– Кто твои родители? – спросила она.

– Отца зовут Баргы, он младший брат старика Джаргыстая, отца Джэлмэ-тойона. Мать родом из ханглы, она третья жена моего отца, сына твоего дяди по матери.

Ожулун всмотрелась в широкое лицо Нохоя, раскосые глаза, отметила его могучую стать…

– Как же я сразу не признала в тебе кровную родню! – проговорила она одобрительно. – Ты женат?

– Нет.

– Хорошо. Выберешь себе первую жену из тонг-бисов.

– Ты сказала, я услышал, моя великая хотун!

Ожулун рассмеялась готовности и понятливости парня: ведь она еще не сказала ему, как он на этот раз должен будет повстречать тонг-бисов!..

– Нохой, сынок, от имени Чингисхана я возлагаю на тебя трудную задачу…

– Я готов умереть, моя великая хотун, выполняя твое задание!

– Умирать как раз не надо. Стоит умереть тойону – войско обезглавлено. А тебе придется продвинуться со своими сюнами, с семьями воинов и всем их скарбом, на сто кес севернее этих мест, тогда как все остальные должны найти пристанище через пять кес. Там, на севере, ты устроишь тайную ставку Чингисхана. По пути ни в коем случае не ввязывайся во вражду с местными племенами, а наоборот, старайся сблизиться с ними и породниться. Так ты увеличишь число людей своих. Запомни: тот, кто придет с золотым ярлыком и скажет: «Прибыл по указу Чингисхана», – будет из посланных нами. Указ, который он передаст тебе, ты должен будешь выполнить незамедлительно. Тот же, кто придет с золотым знаком в виде солнца, станет тойоном ставки. Я все сказала!