Текст книги "По велению Чингисхана"

Глава двадцать первая
Притча об Илдэгисе

Рассеяться по бескрайним просторам все равно, что утонуть в бездонном море. Но конец ли зерну, брошенному в землю? Прольет на сухую землю благодатный дождь, и прорастет зерно обильным урожаем. Кто-то назовет дождь разрушительным паводком, но так ли это? О, быть оклеветанным – тяжкая доля! Припишут нам то, чего мы не говорили, присвоят то, чего мы не делали. Очернят, оклевещут и в гробы заколотят. Враг своим чешуйчатым от гнусных трудов языком очернит наши светлые деяния, опозорит наше славное имя.

Легенды о древних правителях

Однажды…

Однажды, и было это в…году от Рождества Христова, ушла сырая и холодная буря, и родился солнечный день весны. Горстка полуголых людей – рабы – всю ночь коченели от холода и, едва не заколев, стали засыпать на солнечном сугреве утра. Но и тех, кто задремал, разбудил щекочущий запах вареного мяса.

Раб, готовый к продаже, должен иметь вид среднеупитанного человека – так считал работорговец Ханай. Выставляемые на торги рабы ханая попадали в такие условия, которых многие из них отродясь не знали, а купленного за большие деньги упитанного раба хозяева берегли, как дорогую вещицу. Кем были эти рабы, когда рабами не были? Чаще всего воинами, плененными в битвах. Зная, что упавшего духом человека не поставишь на ноги самой вкусной едой, Ханай говорил несчастным:

– Забудьте прошлое! Истинной свободой обладает только раб, потому что ему не нужно думать о семье, о детях, о доходах! Поработал – и спи! Так что считайте себя заново родившимися на свет. Глупый будет упрямиться и жаждать побега: он будет пойман, наказан, а скорей всего убит в назидание другим резвым! Если же вы безропотно примете свою новую судьбу, докажете свою преданность и верность хозяину, то получите свободу, доброе имя, высокие чины и должности!

«Сомнительно… – думали о его словах рабы. – Один Создатель знает, какие муки ждут нас впереди! И не лучше ли умереть на бегу, чем быть ведомым за веревочку, как скотина, на торги!»

Но Ханай не был бы богатым, если бы не видел на три аршина в землю. Он умел из беременной тучи сделать юное облачко.

– Не гневите Бога! – проповедовал он. – Вспомните своих товарищей, чьи глаза вылущили вороны! Зачем же, по-вашему, Господь даровал вам, презренным, жизнь? Не будь его воли, вы давно бы стали пищей тех, кто имеет крылья, чтоб летать, и лапы, чтоб бегать! Господь даровал вам еще одну жизнь, и надо думать о том, как врасти в нее, а потом из нее вырасти!

– Истинно говоришь, хан! – прозвучал чистый детский голос. Все обернулись и увидели подростка, которому на вид было чуть более десяти лет. – Господин мой! Будь для меня солнцем и луной! Возношу свои мольбы до небесных ушей Бога: продай меня! Подари мне счастье жить новой жизнью!..

Речь его поразила и взрослых.

Ханай не удержался и почесал лохматый затылок:

– Как продать? Сынок, ты чей, откуда взялся? Я еще не встречал человека, который просил бы его продать!

Мальчика звали Илдэгис. Он сказал так:

– Кто мои родители, откуда родом – не скажу, хочу забыть. Но обратно не вернусь. Мое счастье – впереди!

– Откуда в тебе такая вера?

– Бог меня вразумляет, он говорит мне, что проживи я на своей родине хоть до ста лет – жизнь эта будет бесславной! Там нет благодарности и уважения к людям, которые чем-то выделяются из множества согбенных в добровольном рабстве! Я решил бежать и продаться тому, кто оценит мои стремления!

Народ недоуменно загудел – вокруг мальчика образовалась пустота.

– Сколько же тебе лет, что ты так… хм… необычно рассуждаешь?

– Мне уже тринадцать!

Ханай удивленно поднял брови:

– А я думал, пять! Такой заморыш! Кто ж тебя купит?

Смеялись и рабы, и охранники, оглядывая впалый живот и проступающие сквозь кожу ребра.

– Меня купит равный мне по уму! – едва не плача от обиды, отвечал Илдэгис.

– Ум?! Ум можно выбить одним хорошим ударом кулака! – Ханай показал, как это делается, ударив себя кулаком по колену.

– Что ж… – сказал мальчик. – Безумному все равно – он счастлив!

– О, несчастный! – снова удивился Ханай и обвел взглядом своих охранников, словно бы призывая удивляться вместе с собой.

– Я прошел пешком степь шириною в тридцать кес, – размазывая слезы по щекам, продолжал мальчик. – У меня хватило сил не умереть без пищи и воды, а всего лишь исхудать! Тойон мой! Прошу-умоляю: не гони меня! Если я благополучно доберусь до Иранской земли, буду молиться за тебя! А если добьюсь своего и с Божьей помощью стану благородным тойоном, то отправлю тебе целый караван богатства! Ты получишь иранские ковры и серебряные чаши из Индии, золотые монеты и самоцветные камни, жирных верблюдов и тонкорунных овец!..

Смеялись все.

Купец, довольный тем, что ему удалось развеселить рабов таким неожиданным способом, подошел к мальчику и потрепал его по голове, ероша волосы.

– Уговорил, уговорил… – сказал Ханай, вытирая о халат руку, приласкавшую мальчика. – Я беру тебя, гнилой товарец! Я постараюсь продать тебя, котел с проржавевшими боками, я добр: пусть убедятся все, имеющие глаза и уши! Эй, жалкие нохои! Вымойте этого… хе-хе! говорящего осленка в трех водах, оденьте его в блестящие одежды и накормите так, как накормили бы большого тойона: едва ли не до смерти! Продам мальчишку, если кто позарится!

Отец Илдэгиса был ничем не хуже других отцов.

Мать Илдэгиса сердечно любила сына.

А он захотел быть проданным, полагая, что единственный путь достижения славы лежит через рабство. Откуда такие мысли?

Этой зимой объявился в родительском доме его старший брат Байталай. Семь лет прошло с той поры, как Байталай пропал без вести в одном из жесточайших сражений. Оказалось, что под ним убили коня, а сам он стал пленником и попал в рабство. Местом его обитания была Иранская страна, а хозяином – великий воин Масуд-султан. В рядах воинов Масуд-султана Байталай бился на самых опасных рубежах и пролил много своей и чужой крови, чем доказал свою преданность султану.

– В обычае той страны, – рассказывал брат, – возвышать и отличать верных и преданных чужеземцев… А я служил честно, и через пять зим был удостоен чина тойон-мэгэнея, разве этого мало? Мог ли я здесь, на своей родине, взлететь так высоко, куда и мечтами залететь может лишь легкомысленный бездельник!..

– О, брат! – трепетал, как язычок пламени, Илдэгис. – Что же это за страна? И разве есть на свете справедливость?

Брат с тревогой глянул на мальца своими воспаленными безжизненными глазами: поймет ли этот умный зверек, что чем больше становилось у него богатства и мощи, чем выше он восходил в чинах, тем острее и изнурительнее становилась тоска по родине?

– Это удивительная, благодатная страна, куда стекается все самое красивое, богатое и дивное со всего света… – заговорил он. – Там у меня, бывшего раба, в услужении было множество рабов… Но тоскуя по родине, я таял, как горсть снега… и все же снег становится водой, вода – ручьем, ручей впадает в реку и течет к родной стороне… Каково же человеку? И я перестал спать, есть, радоваться, брат… Видишь, мне и камлания не помогают, и лекари-отосуты бессильны: душа моя надломилась!

Байталай рассказал, что на седьмой год своего служения султану он сбежал. Тогда в горах восстало одно из малых племен, задавленное поборами и бесправием. Байталай с войском подавил восстание, но во время дележа добычи он почувствовал неодолимое отвращение к происходящему. С высоты горного плато он увидел восходящее в родной стороне солнце, и зов дома зазвучал в нем с неодолимой силой. Он бежал, бросив свое войско. В суматохе и алчбе никто не заметил его исчезновения. Для человека, чьи карманы набиты золотыми динарами, открыты все пути и, пересаживаясь с усталого коня на свежего, он гнал дни и ночи напролет, пока круг не замкнулся: вблизи того самого места, где он впервые попал в плен, его снова схватили, но уже разбойники. Они обчистили Байталая и оставили ему только жизнь, считая, что она ничего не стоит, являясь жизнью нищего. Палящий зной и холодные ночи, сбитые до крови подошвы ног и струпья на коже, покрывшие следы разбойничьих кнутов, – все это наводило на мысли вернуться к купцу ханаю и отдать себя в его руки с тем, чтобы через месяц-другой снова оказаться в султанской земле и занять прежнее положение при дворе. Никто не заподозрил бы высокопоставленного тойона в бегстве от собственного успеха. Случалось ведь, что люди пропадали на войне, а потом вновь объявлялись на рабьих торгах.

Но все же усталые ноги несли Байталая домой.

И вот, еле живой, он добрался сюда и ни о чем не жалеет, хотя уже месяц не встает со скорбного ложа, и месяц не отходит от него младший брат Илдэгис, которого он помнит еще шестилетним мальчиком, что провожал его на войну. Хоть и болен Байталай, но в силах понять, что любопытство подростка не досужее, что в отсутствие родителей Илдэгис вьет паутину своих расспросов неспроста.

Сказал, подумав, Байталай:

– Тоойуом, малыш, запомни: будь ты хоть султаном на чужбине, счастливым ты будешь только у себя на родине, даже если ты там – последний нищий… Это я испытал на себе…

На это Илдэгис ответил:

– Человек – не крыса, которая не отходит от своей норы, не птица, которая все равно возвращается к своему гнезду. Его родина там, где оценен его талант, где верят в его предназначение!

– Глупец ты, верблюжонок! – тяжело вздохнул старший брат, закрыл глаза, и слезинка стыдливо скользнула по его смуглой щеке. – Ты видел ее, эту слезинку?.. – спросил он. – Это не слезинка, это последняя капля моих сил… Все из меня выжато. Меня превозносили до небес, я был силен и удачлив… Моими руками и моим умением, рвением таких, как я, честолюбцев, султан сокрушал своих врагов! Но ни одна похвала не проникла в мое сердце, а душа моя омертвела! Нет! Счастлив я мог быть, лишь служа своей стране, верблюжонок…

Вскоре Байталай умер, а Илдэгис бежал из дома.

* * *

– Идут…

– Купцы показались…

Ясным днем охранники стали подниматься на возвышенность и, оживленно переговариваясь, вглядываться в место слияния реки Итиил с южным морем.

Засуетились и торговцы, спеша отсеять ремесленников от скотоводов, молодых женщин от старух, годных лишь для работы по хозяйству. Ханай же, из года в год отбирающий для продажи дорогостоящих воинов, не суетился. Он загодя присмотрел товар и теперь выстроил двести двадцать шесть рабов на городской площади и еще раз обошел их ряды.

– Вот этого, с кислым лицом – вон из строя!

– О, Ханай! – пытались возразить помощники. – Он силен и вынослив: что ж лицо? Воюют ведь не лицом!

– Печаль – это зараза! – жестко усмехаясь, говорил Ханай. – Он этой печалью перезаразит половину войска! Отведите-ка его на каменоломню – пусть там развеселится, а взамен подыщите там веселого и готового к продаже!

Так он отбраковал тринадцать человек, и многие из них бросались к его ногам, моля оставить их в строю. Однако он остался глух к мольбам несчастных. Он дорожил своим купеческим именем и знал, что султан дорожит его товаром, а это– залог благоденствия и уверенности в завтрашнем дне.

После полудня к крутому берегу пристали корабли иноземных торговцев. Когда купцы спускались на берег, солнце, начинавшее алеть, так играло в их ярких нарядах, что многим слепило глаза. Илдэгис широко открытыми глазами разглядывал ткани, намотанные вокруг голов гостей, широкие шаровары и гнутые кверху носки парчовой обуви, бусы и ожерелья на шеях мужчин.

Ханай подвел к своим рабам маленького меднолицего человека, который все время отдувался, словно пытаясь согнать с губ невидимую пушинку. Он воротил лицо от ханая, который, согнувшись в поясе, все норовил забежать вперед и заглянуть ему в лицо. Меднолицый обошел ряды рабов и оглядел почти каждого маленькими и умными глазами. Лишь после этого заговорил на непонятном Илдэгису языке, то нагибая голову кого-то из рабов и указывая на шрам, то указывая на отметины боев в виде шрамов на плечах и бедрах. Всех, кто имел подобные знаки, он выводил из строя.

Пользуясь своим малолетством, Илдэгис неотступно следовал за торговцем, приглядывался к каждому движению, но говора взрослых не понимал. А говорили торговцы о том, какого рабы роду-племени, сколько из них ханглы, которых русские называют печенегами и от которых пошли якутские хангаласы.

– Надеюсь, все они кипчаки? – спрашивал маленький.

– Да-да! Все, господин! – отвечал Ханай. – Я помню про твой заказ! И почти половина из них – ханглы…

Услышав это, двое отбракованных из-за шрамов на голове воскликнули:

– И мы! И мы тоже – ханглы!

«Я тоже родом из великих ханглы», – подумал Илдэгис и легонько дернул Ханая за рукав, но тот досадливо отмахнулся.

Торговец завершил осмотр рабов тем, что заставил забракованных пробежаться с большими камнями в руках, наблюдая за их дыханием, а уж потом ударили с Ханаем по рукам. И тогда Ханай, довольный свершившимся делом, ухватил Илдэгиса за тощую шею своей пухлой ладонью и вывел того пред очи иноземца.

– Вот подарок тебе, почтенный торговец! – сказал он.

Меднолицый удивленно поднял брови и сделал губы скобой книзу. Илдэгис выпрямил спину и снизу вверх глянул на ханая, ища у того поддержки. Ханай продолжал:

– Не смотри, почтенный, что он тщедушен, как побег дерева под каменным валуном. Бог дал ему светлую голову: вырастет побег, станет деревом, и в тени его ты всегда найдешь добрый совет, покой и отдохновение!

– Да он же помрет в дороге! – уверенно сказал меднолицый.

– Нет, господин! – пискнул Илдэгис. – Нет! Горная речка быстрее равнинной, камень обойдет, под землю спрячется, но прибьется к большой реке! Не лишай меня счастья…

Торговец присел на корточки перед Илдэгисом и удивленно покачал головой:

– Какого же это счастья? Быть рабом?! – Он снова стал надувать щеки.

– Я родом из великих ханглы: купи меня – не пожалеешь! Малый пес вернее большого шакала!..

– Хэх! – улыбнулся меднолицый. – Ты неглупый ханглы. Я тебя покупаю, и теперь ты волен идти куда хочешь! – и торговец поднялся перед Илдэгисом во весь свой небольшой рост, давая понять, что разговор окончен. Однако Илдэгис пал на колени и ловко обхватил руками ноги меднолицего чужеземца.

– Нет, нет, мой тойон! Если ты пожалел меня, так пожалей и мое искреннее желание: хочу уехать с тобой на далекую Иранскую землю!

– Глупец! Что может быть дороже свободы на этом свете? Богатство? Отнюдь нет! Чем богаче становишься, тем больше ощущаешь себя рабом своего богатства! Знания? О, не-э-эт! Нет. Чем больше узнаешь, тем огромней становится то, чего никогда не узнаешь… Скажи: что же может быть дороже свободы?

И тогда Илдэгис слово в слово повторил слова своего старого дяди по отцу. Он сказал:

– Свобода – не для человека! Она – для никому не нужной твари. Слава – вот причина стремления к богатству и знаниям. Слава – это не только поклонение земных людей, это воля Богов. Человек, добившийся славы, – это выразитель и вершитель Божественного замысла!

Замолчали и рабы, и свободные люди. Замолчали на мгновение прибрежные волны.

– Не-э-эт! – воскликнул вдруг Ханай. – Я не отдам его, этого златоуста!

– Он куплен! – возразил меднолицый торговец и положил руку на голову Илдэгиса. – Пусть поживет и поймет, как далек он сегодня от истины… Запомните слова Хасана!

* * *

Корабль Хасана шел прямо на юг.

За двадцать дней путешествия Илдэгис впервые узнал, что такое шторм и усадка на мель, но корабль уцелел и мальчик остался жив. Наконец-то показались впереди по курсу земли Арраанские, находящиеся на другом берегу моря Абескуун. Владел ими султан Ирана. Здесь нашел свое место самый большой невольничий рынок. Товаром были воины и ремесленники, черные рабы для тяжелых работ и мастера редких рукоделий, писари и ученые.

Когда подошла колонна могучих рослых рабов, купцы обступили ее, спеша перебить друг у друга покупку и норовя приобрести для перепродажи по десять – двадцать человек. Однако Хасан не спешил, лицо его оставалось невозмутимым среди всеобщего галдежа и звона монет, среди разноязыкого гвалта и возникавших тут же склок. У Хасана уже был уговор с правителем Арраана Алпамиром о продаже всех двухсот рабов. И к концу дня, когда покупатели разошлись несолоно хлебавши, явился сам Алпамир в окружении угодливой свиты и десятерых охранников-нубийцев. Он оглядел ряды отборных и протянул руку Хасану:

– Я доверяю тебе!

– Нет для меня ничего дороже твоего доверия! – горячо ответил Хасан, медное лицо его просветлело, он довольно запыхтел.

Алпамир поднял руку. Сверкнули дорогие перстни на его сухих пальцах, и блеск самоцветов, как чары, поверг всех в оцепенение.

– Кипчаки! – заговорил Алпамир по-кипчакски. – Сородичи мои, выросшие на бескрайних степных просторах, обожженные солнцем и ветрами, выносливые и отважные! По воле Бога прибыли вы в эту благословенную страну, и прошу вас отныне не считать себя рабами! Отныне вы – воины великого султана!..

– …а-а-а-а-а! – раздалось в ответ как мощное эхо: это кричали бывшие рабы в приливе высокой благодарности и восторга жизни. Алпамир выждал отлива и снова поднял руку – мгновенно настала тишина: люди уже повиновались ему и не принадлежали себе, хотя и были объявлены вольными.

– Имя кипчаков – славное имя! – прокричал Алпамир. – Так не уроним же этой славы, доставшейся нам от предков!

– А-а-а-а-а! – кричали воины, а Илдэгис уже дергал пестрый рукав халата своего хозяина, и тот понял желание мальчишки. Он подошел к Алпамиру и шепнул ему на ухо:

– У меня есть и подарок для тебя… – и поманил пальцем Илдэгиса. – Умен, как старик, вынослив, как верблюд, самоотвержен, как перепелка в гнезде!

Алпамир лениво и презрительно глянул на Илдэгиса: в чем душа держится? Недовольно поморщился, но Хасан заговорил снова:

– Малую звезду на небе трудно разглядеть, Алпамир… Но поверь моему острому глазу!

Алпамир кивнул головой согласно, и судьба Илдэгиса решилась…

…И он стал впоследствии правителем этой страны.

Дети его и внуки разрослись в большой и могущественный род.

Они долго еще правили великой и благодатной страной Иран.

Они правили до нашего прихода туда.

Но кровь сильного и благородного человека не исчезает бесследно, и вот настали времена, когда благородство, ум и талант стали цениться еще более. И снова на черном ночном небе проступают яркие звезды, потом – созвездия, где острому глазу видна и самая малая звезда.

Перевод с якутского В. Карпова и Н. Шипилова

Книга вторая

«Когда под небесами следуют пути, будь на виду, а нет пути – скрывайся. Стыдись быть бедным и незнатным, когда в стране есть путь; стыдись быть знатным и богатым, когда в ней нет пути».

Конфуций. VI век до н. э.

Глава первая
Легенда о Бодончоре

О, несчастье!

Оно является опорой счастья.

О, счастье!

В нем притаилось несчастье.

Лао-цзы. VI век до н. э.

Печально, что каждый новый пришелец постигает этот мир заново и никакой чужой взрослый опыт ему не в урок – можно лишь внушить правила и обычаи. Этот человек, изначально кажущийся себе бессмертным, бесконечным, явно и тайно станет повторять все страдания и все ошибки живших до него, а потом мучительно желать передать свои знания близким, но – увы! Они пойдут по извечному кругу: будут приоткрывать крышку запретного сосуда и отпускать беду на волю, чтобы затем всю оставшуюся жизнь вычерпывать, собирать ее обратно в сосуд, открытый по ошибке, неосторожности или глупости, стирать, соскребать ее последствия, иногда ныть, опускать руки от бессилия, сетуя на бессмысленность жизни. Но все равно люди земные будут повторять и повторять этот напрасный труд.

Каждый осужден на самомнение и пустое любопытство, как и его прародители… И так из поколения в поколение, из века в век…

* * *

Так и сыновья легендарной Алан-Куо забыли предсмертную мольбу матушки жить в согласии.

Первое время после трудной, дарованной всевышним Господом Тэнгри победы над поучительно разрозненными тюнгкэликэми без господ и слуг, без начальников и подчиненных, воодушевились и обманулись, посчитав, что им уже не нужно разводить скот и мирно трудиться в поте лица, а следует лишь прибирать к рукам мелкие племена с их нажитым, которых не устраивали установившиеся взаимоотношения в мелких родах, не сулящие никакого будущего и перемен, которые жаждали большего и ради этого готовы были жертвовать всем. Но оттого, что влились в чужое лоно, мелкое сознание не переставало быть мелким, раздоры и взаимные разногласия же все росли. И вот все пятеро разбежались, позабыв слова Алан-Куо и свои обеты. Стали мыкаться по степи в поисках слабых жертв, но силы их в рассеянии были, как выяснилось, невелики. И Бодончор, единственный, кто пытался уберечь братьев от благоглупостей, понял, что эти попытки безнадежны, и приблизил к себе бесстрашных вольных бродяг – людей длинной воли. Им нечего было терять, они были закалены холодом и голодом, долгими воздержаниями от любовных утех – выносливость их не знала себе равных. Бодончор сколотил их в войско, а приближенных матушки Алан-Куо, покинутых братьями, разыскал и поставил своими советниками. Желая жизни лучшей, спокойной под солнцем, а не в сурочьей норе, он беседовал с ними о ближних и дальних землях, племенах, об уставе их жизни. Он научился пользоваться умом умных и силой сильных, а для этого тоже нужна сила ума.

Когда по степи загуляли молодые слухи о добросердечии и уме Бодончора, к нему притянуло людей, чьи достоинства не могли найти применения в племенном быту. Резвого коня можно загнать с пользой для дела, а можно и задушить его сердце подкожным салом, всю жизнь содержа в загоне. Степные люди шли к Бодончору под всякими предлогами и осознание этого доставляло ему самородную золотую радость. Он всем находил дело, ибо обладал великим умением Правителя правильно оценивать талант и достоинство каждого и определять его место в государстве.

А ведь в детстве его считали чуть ли не юродивым среди сыновей Алан-Куо, рожденных от света, что утром уходил в дымовое отверстие сурта, исчезал, словно желтый пес. Вот теперь он звал умных или умничающих братьев объединиться, звал в который уже раз, однако они просили у своего младшего одного войска, войска, войска…

Степь – это степь. Над колыбелью бесчисленных племен и народов бесконечно играют в догонялки то засуха, ввергающая всех насельников в крайний голод, то ледяные ветры и джут, убивающие скот, что тоже означает голод. Такая вот игра-хабылык[1]1
  Хабылык – якутская национальная игра. – Прим. автора.


[Закрыть], ведущая к погибели. Краткое весеннее буйноцветье – лишь припарка на незаживающей язве вечного страха перед голодом. Владения же Бодончора и его подданных эта кара словно бы обходила – они жили по-другому, нежели привыкли степняки, и делали общие запасы. Братья упорствовали на своем и ни в какую не шли на объединение, хотя и влачили жалкое существование. Бодончор тайно откочевал подальше от братьев, всюду неотступно следовавших за ним, не желая, однако, поступиться каждый своим первенством. Уже на них, ослабленных, сильные племена точили ножи, как некогда они сами на тюнгкэликов. Их уже теснили с пастбищ и угрожали местью. Как хищники набрасываются на ослабевшего, отбившегося от стада, так и чужие племена, сговорившись, напали на Бодончоровых братьев и разделили между собой их скот и людей.

В горячке Бодончор тут же хотел броситься на помощь братьям, но мудрые советники отговорили:

– Братья живы, а имущества у них небогато – все пустили по ветру. Так пусть же подумают на пустой желудок о твоих словах. Пустые кишки – лучший лекарь от дури. Нужно откочевать еще дальше! А когда воинственные племена успокоятся и ослабят охрану – мы их и проучим!

Так и вышло.

Через полгода об удалившемся Бодончоре забыли в степи, и ко времени наступившей жарыни воины стали избегать кольчуг и щитов, под которыми жестоко чесалось тело. Тогда Бодончор, двигаясь под покровом прохладных ночей, возник перед ними, словно кол из-под земли или молния, ударившая с ясного неба. Казалось даже, что врагам его лень обороняться – так они были подавлены и растеряны. Четыре рода под крылом Бодончора были отменными воинами и в том бою проверили свою силу.

Тогда старшие упали в ноги младшему, прося не давать их больше в обиду, а имущество – в трату.

– Будь нашим солнцем и луной, не отдавай на съедение степным разбойникам!

– Так вы же сами хотели уйти в разбойники! – делал вид, что удивляется, Бодончор. – Я освободил вас, и нечего теперь путаться у вас под ногами. Лучше поезжайте восвояси! Лучше убирайтесь восвояси! Вольному воля. Вот она перед вами, хоть на все четыре стороны! Опасно, боязно? Зато каждый сам себе владыка.

– Разве ты хочешь, чтобы мы были слугами в захудалых племенах? Разве тебе не дорого твое доброе имя?

– А что у меня за имя такое? Ведь я – худой Бодончор, некогда лишенный наследства своими же родными братьями ввиду недоумия!

– Забудь об этом, – устыдились братья. – Стань нашим ханом. Мы уговорим вождей всех племен нашего рода принести тебе клятву на верность, а слово твое станет для нас законом!

Путь был избран еще до рождения Бодончора. Путь, предначертанный всевышним Тэнгри.

Только ни он сам, ни братья его до поры не знали об этом. Знала Алан-Куо и следила за дорогой младшего сына из небесного своего сурта.

Никто не знал и о том, что близилась великая засуха десятого века. Где-то зрели великие перемены… Трагедия одних, триумф других…