Текст книги "Юл Бриннер. Не только «Семёрка». Маленькие рассказы о большом успехе"

14. Алеша Дмитриевич

Это был настоящий подарок судьбы. Звали этого человека Алёша Дмитриевич. Он был настоящим русским цыганом и, как выяснилось, «земляком» Юлия – жил во Владивостоке, затем по скорбному эмигрантскому пути перебрался с семьёй в Харбин, оттуда проехал по всему Востоку, в Грецию, Марокко, Испанию. А сейчас вот остановился в Париже. Алёша и его семья были очень известным в эмигрантской среде цыганским ансамблем. Сам Алёша танцевал и играл на гитаре (тогда он ещё не пел).

– А ты что-нибудь умеешь? – спросил Дмитриевич у застеснявшегося Юлия.

Тот пожал плечами:

– Не знаю.

Алёша протянул ему гитару. Выступление только что закончилось. Ресторан закрывался. Зал опустел.

Это была русская семиструнная гитара. Юлий перебрал струны, издавшие стройный жалобный звук. Задумался. Потом запел.

У него был чистый мальчишечий голос, который только начал ломаться. Потом это будет замечательный (хотя и не очень сильный) баритон, признаки которого, как молодые усики, уже пробивались.

Алёша заслушался. Юлий пел «Степь да степь кругом». Возле Юлия собралась вся семья Дмитриевичей.

– Что скажете? – спросил Алёша, оглядываясь на старших братьев.

– А что тут говорить? – ответил один из них. – Танцевать умеешь?

Юлий оборвал песню. Посмотрел на Алёшу. Покраснел. Потом кивнул.

– Тогда завтра утром на репетицию, – сказал Алёша Дмитриевич.

И жизнь Бринера резко изменилась.

15. Первый концерт

В тот вечер он оставил кухню ресторана «Эрмитаж», чтобы никогда не вернуться к грязным тарелкам. Более того, когда Алёша узнал, что Бринеру негде, по сути, жить, он забрал его с собой. И первая репетиция началась для Юлия, действительно, утром – в десять часов, едва семейство Дмитриевичей проснулось и позавтракало. С ними за одним столом сидел и Юлий – Алёша и слышать не хотел, чтобы его новый подопечный стеснялся, увиливал от общего стола и, вообще, считал этот завтрак каким-то там одолжением.

– Артист не может быть голодным, – сказал он.

И это был один из первых уроков жизни и ремесла, полученных Бринером. Он попал в настоящее артистическое братство. И до конца дней благодарил судьбу за этот роскошный подарок.

Юлий оказался способным учеником. Спустя неделю, 15 июня 1935 года, в том же ресторане «Эрмитаж» он впервые поднялся на сцену в составе цыганского ансамбля Алёши Дмитриевича. Юлий пел, играл на гитаре, танцевал. Он был абсолютно неотличим от настоящих цыган. Завивающиеся темные волосы, слегка подведённые (артистический грим) глаза и, главное, голос, манера исполнения.

Вместе с Дмитриевичем Бринер в то лето выступал в самых разных ресторанах и кабачках. У него, наконец, появились деньги. Он уже мог заплатить за ужин сам, мог одеть себя и снять номер в гостинице. А еще он очень быстро рос. И скоро в свои пятнадцать выглядел, как восемнадцатилетний молодой человек. Никто из зрителей не сказал бы, что перед ним выступает, по сути, совсем еще ребенок.

16. Цирковая арена

А потом содружество цыган и Юлия распалось. Это произошло без особого драматизма. Просто у Дмитриевича были свои планы, а у Бринера свои. Они расстались друзьями, чтобы на протяжении жизни встречаться и выступать еще много раз…

Поздней весной 1936 года Юлий оказался в Нормандии. Он устроился спасателем на пляж Гавра и провёл здесь целое лето. Денег ему платили немного, но зато он не тратился на жильё – спал прямо в спасательной будке. А провизия в это время была очень дешевой. Юлий заметно «отъелся» и окреп. Он, вообще, был крепок от природы. Мускулистый, широкий в кости, сильный и при этом очень гибкий.

А еще он был очень красив. Бабушка-бурятка подарила ему чуть раскосые глаза и характерный овал лица, который мы, зрители его фильмов, так любим. И не только мы – на юного Бринера стали обращать внимание девушки…

Одна из его подружек и привела Юлия в цирк, приехавший в Гавр с гастролями. Бринер сходил на одно представление, на второе (благо платить за вход ему не требовалось). И… попросился в труппу.

Его взяли воздушным гимнастом. Как оказалось, он проделывал на трапеции настоящие чудеса. Опасно? Очень опасно. Почти два года судьба хранила его от неприятностей. А потом случилось несчастье. При выполнении привычного номера (без страховки, провинциальный бродячий цирк не мог позволить себе роскошь обзавестись профессиональным реквизитом) Юлий сорвался с трапеции и рухнул с восьмиметровой высоты на стопку монтажных труб. Спиной.

17. Жан Кокто

О, это было ужасно… Бринер переломал себе кучу рёбер и выбил несколько позвонков. Неделю он лежал без движения. В больнице Гавра, куда его тут же отвезли, он лежал в общей палате для бедных и не мог пошевелиться. Его навещали только девушки из цирка. Но очень скоро перестали ходить и они. Кому нужен молодой инвалид? Только самому себе…

Боли были дикие. И Бринеру стали давать в качестве обезболивающего опиум. Неизвестно, о чём думали врачи и думали ли вообще, но юный циркач моментально «подсел» на наркотик. В курс терапии входили весьма болезненные упражнения на восстановление подвижности конечностей и гибкости позвоночника. Боли Бринер утихомиривал всё большими дозами опиума, который в этой больнице, похоже, применялся как лекарство от множества болезней.

Поправившись и выйдя из больницы, Юлий снова отправился в цирк, но там, напуганные несчастьем, ему отказали. Талантливый акробат для цирка находка, несчастливый акробат – как бомба замедленного действия. Рано или поздно всё равно разобьется…

Он снова перебивался случайными заработками. Но на этот раз денег требовалось больше. Отлучённый от госпитальных доз опиума, Юлий мог купить наркотик только у матросов в порту. Он поджидал суда, прибывающие из Юго-Восточной Азии, и торговался с матросами, пытаясь сбить цену.

Однажды в порт Гавра прибыл сухогруз из Вьетнама. Бринер потерянно отирался на причале, когда к нему подошел человек с пронзительными глазами и… предложил немного опиума просто так, без денег. Похоже, он прекрасно знал, что такое ломка.

Это был Жан Кокто.

18. Новые друзья

Кто во Франции конца тридцатых годов не знал Жана Кокто? Бринер прекрасно знал. И когда робко поинтересовался – не тот ли это самый Кокто, тот засмеялся и ответил:

– Понятия не имею, чем обязан такой чести. Вы первый на французской земле, кто меня узнал…

Они быстро подружились. И когда Жан выяснил, что Бринера в Гавре ничего, в общем-то, не держит, он предложил ему отправиться в Париж.

В Париж, так в Париж. Поздней осенью 1937 года Бринер вернулся в свой любимый город. И на этот раз он увидел совсем другой Париж.

Кокто, всегда находившийся в самом центре артистической и художественной жизни, познакомил Юлия с множеством замечательных людей. Первый из них – молодой актер, а в прошлом художник Жан Маре. Поговаривали, что Маре и Кокто состояли в интимной связи. Бринер не смог бы развеять эти слухи – наблюдая отношения двух Жанов он был убеждён, что это нечто большее, чем дружба.

Потом были Марсель Марсо и набирающие славу испанские художники, живущие в это время в Париже – сюрреалист Сальвадор Дали и кубист Пабло Пикассо. Люди очень талантливые и столь же странные.

Это знакомство было чертовски интересно и… мучительно. Что он мог им предъявить? Что? Он даже не знал, чем хочет заниматься (об актерской профессии он в ту пору даже не задумывался). А курить опиум он мог и без них. Так, во всяком случае, он не испытывал угрызений совести, когда новые друзья покупали ему очередную порцию наркотика.

19. Опиум

В своём пристрастии к опиуму Юлий опускался всё ниже и ниже. Он обошел все парижские притоны, где можно было купить по дешёвке зелье. Просыпался в обществе парижских проституток, лиц которых не мог запомнить. Не гнушался попрошайничать – когда деньги заканчивались. И в самом крайнем случае шёл с поклоном к сестре.

Вере Бринер в ту пору досталось не меньше, чем Юлу – прежде всего из-за пагубного пристрастия брата. Он нежно любил сестру, но и она души в нём не чаяла. О, она бы отдала многое, чтобы прекратить эту ужасную привязанность брата к опиуму. Вера уговаривала Юлия, увещевала, пугала. Наконец, она написала матушке, чтобы та приехала и помогла Юлию избавиться от наркотической зависимости. Матушка ответила, что выезжает. Но ситуация была такова, что раньше, чем через два месяца, она в Европу не поспеет. А Бринер тем временем угасал.

Он совсем перестал за собой следить. Мучился ужасными головными болями. Не мог ни есть, ни пить, ни спать. Доза, еще доза – короткое сладостное забытье. И на следующий день все повторялось…

В отчаянии Вера отправилась к Жану Кокто. Тот лишь руками развёл. Он сам был опытным курильщиком опиума, но даже не предполагал, что у Жюля возникнет столь стойкая привязанность. Сам Кокто считал, что может избавиться от этой привычки в любой момент – самое распространённое заблуждение наркомана.

20. На грани

Вере удалось уговорить брата посетить врача-нарколога. Диагноз был похож на приговор – тяжелая форма зависимости. Молодой организм сильно разрушен. При таком развитии событий жить месье Бринеру от силы год, хотя, скорее, всего лишь… полгода.

И Юлий испугался. Сильно испугался. Жизнь утекала, словно песок сквозь пальцы. А он еще ничего не сделал, ничего не испытал. И жить-то только начал… каково умирать в восемнадцать лет?

Под Рождество 1937 года Вера собрала деньги, посадила брата на поезд, уходящий из Парижа в Лозанну. И отправила его к тётушке Вере, своей тёзке. Там Юлия ждала тётушка, двоюродная сестра Ирэн и… матушка Маруся.

В Швейцарию он прибыл совершенно разбитым. Слава богу, на границе его не подвергли досмотру – с собой Бринер вёз солидный запас опиума. Вместо того, чтобы отыскать на вокзале встречающую его тётушку и мать, Юлий убежал с перрона, закрылся в вокзальном туалете и вышел оттуда уже в «приподнятом настроении». Увидев его, матушка Маруся всплеснула руками и заплакала.

В тот же вечер в дом тётушки Веры явился вызванный ею доктор. Он осмотрел находящегося в полной прострации Юлия и сказал:

– Ну что же, будем вас, сударь, лечить.

– Это возможно? – спросил Юлий, бессмысленно улыбаясь.

– Всё в этой жизни возможно, – философски ответил старик.

Это был очень хороший доктор. Русский, из эмигрантов.

21. В Швейцарии

Лечение заняло почти год. Год Юлий и матушка Маруся жили в Лозанне в доме у тётушки Веры (сестры отца Юлия). Год за непутевым братцем ухаживала двоюродная сестра Ирэн. Год Юлий находился между болезнью и здоровьем. Это неустойчивое состояние обошлось ему достаточно дорого – он постоянно срывался, мучился от бесконечных ломок, принимал огромное количество лекарств, едва ни разорив тётушку, которая взяла на себя все расходы.

Но, в конечном счёте, все зависит от самого человека. Хочешь избавиться от наркотиков – избавишься обязательно. А Бринер не просто хотел – он мечтал начать жизнь полноценного, здорового человека.

Первая драма в жизни молодого Юлия Бринера закончилась его победой. Победой тяжелой, многотрудной, но всё же окончательной и бесповоротной. Он больше никогда в жизни не прикасался к наркотикам, ни к «лёгким», ни к «тяжелым». Более того, эта история с наркотиками заставила Юла (в его взрослой жизни, когда он стал актёром Бриннером) осторожно обращаться с алкоголем. Зная, что попасть в зависимость от спиртного ничуть ни сложней, чем от наркотиков, он старался не злоупотреблять напитками (хотя, выпить любил).

Единственное пристрастие, которое ему долго не удавалось преодолеть, курение табака. Начав курить лет в пятнадцать, Юл курил до пятидесяти. Курил очень много – до шестидесяти сигарет в день. Это его в конце концов и погубило – спустя пятнадцать лет после того, как он выкурил последнюю сигарету… Судьба…

22. Парижский театр

Бринер вернулся в Париж осенью 1938 года. Вернулся не один, с матушкой. Он решил, что хватит с него разгульной и бесконтрольной жизни. И что рядом с мамой ему будет спокойней и комфортней. Эту женщину – свою мать – Юлий любил без памяти. Самый дорогой человек в его жизни. Самая дорогая женщина.

В его судьбе было четыре брака. И все неудачные. Если первый брак с Вирджинией Гилмор продлился шесть лет и имел хоть какой-то смысл (Вирджиния родила Юлу единственного сына), то три последующих брака были случайными и совершенно пустыми, бессмысленными. Похоже, он всю жизнь искал женщину, которая была бы похожа на его матушку. И не нашел…

В Париже Юлий через своих друзей нашел работу – он устроился в русский театр рабочим сцены. С одной стороны, это было сугубо случайное решение. Была работа, на которой можно было заработать денег. С другой – Юлия очень интересовал театр. Он еще и не думал связывать своё будущее с актерской профессией, но присматривался, наблюдал, оценивал.

Театральная жизнь быстро его захватила. А ему нужно, нужно было чем-то отвлечься, чтобы удержаться и снова не скатиться в пучину наркотического дурмана. Новые знакомые новые заботы, таинственная, полная условностей театральная жизнь… Матушка радовалась за сына. Тот приходил с работы усталый и возбужденно рассказывал ей об актерах, о нравах, царящих в театре, о премьерах и заполненном волнующемся зале. Жизнь, которой Бринер до поры совершенно не знал.

23. Снова в Харбине

Шел 1940 год. В воздухе Парижа носился зловещий запах приближающейся войны. Вера, закончившая свои парижские дела, попрощалась с матушкой и братом. Её ждал Нью-Йорк, карьера оперной певицы, затем преподавателя музыки. А Юлий с матушкой Марией решили вернуться в Харбин. Оставаться в предвоенной Франции им казалось опасным. К тому же Юлий был молодым человеком самого что ни на есть призывного возраста. Матушка не хотела, чтобы ее сын угодил в горнило новой мировой бойни.

В мае 1940 года Бринеры поднялись на борт корабля, уплывающего в Китай. И отправились в дальний путь к берегам Поднебесной, чтобы затем пересечь половину континента по железной дороге и вернуться в Харбин.

Что и кто ждали их в Китае? Брошенная квартира, которую хозяева обещали держать за матушкой Марусей. Отец, которого Юлий в последний раз видел много лет назад, еще в России. Друзья? Да не было у него в Харбине друзей. И что там делать, чем заниматься, Юлий совершенно не знал.

Пока они жили на те небольшие деньги, которые Юлий заработал в парижском русском театре. Потом помог отец. Борис Юльевич чувствовал вину перед сыном и оставленной им бывшей женой. Сам он успел подняться, стал уважаемым и хорошо оплачиваемым специалистом в области минералогии. К тому же его братья смогли вывезти из Советской России кое какие активы семейного капитала. Часть этих денег досталась Борису Бринеру. Ими-то он с сыном и поделился.

24. Встреча с отцом

Они встретились в том же Харбине в 1940 году – в узком кругу, матушка Маруся, Юлий, Борис Юльевич и его супруга Екатерина Корнакова.

Отец заметно нервничал. Тревожилась и его супруга, полагая, что встреча может закончится не очень хорошо. Но матушка Маруся была абсолютно спокойна и доброжелательна. И встреча эта напоминала, скорее, встречу давно не видевшихся родственников, чем бывших супругов, один из которых совершил поступок на грани предательства, оставив жену с детьми в стране, из которой сам бежал.

Спокоен был и Юлий. Никаких упрёков, никакой вражды. Напротив, его лицо светилось радостью. Он искренне радовался этой встрече, поскольку давно тосковал по отцу.

Большим открытием для Бориса Юльевича стало то, что Юлий курит. Отец все ещё считал его маленьким мальчиком, несамостоятельным ребёнком. И постоянно себя одергивал, бросая взгляд на красивое, волевое лицо сына. Настоящий мужчина…

После кофе вышли на террасу. Здесь было спокойно и тихо. Где-то в стороне шумело огромный город. А здесь, в укромных харбинских переулках, только шелест тополей и негромкий птичий говор китайцев.

– Расскажите мне… о театре, – попросил Юлий.

Екатерина Корнакова подняла голову. Она была ослепительно красива в этом предзакатном свете. Настоящая королева. Юлий внезапно поймал себя на мысли, что любуется этой женщиной. И понимает отца, без ума влюбившегося в эту величественную красоту.

25. Вся жизнь – театр

Это был первый и далеко не единственный разговор Юлия с Корнаковой. Талантливая актриса и чуткий человек, она сразу угадала в юном Бринере артистический талант. Её, соскучившуюся по большой сцене (а МХАТ способен «отравить» любое сердце), трогал горячий интерес этого мальчика к актерской профессии. А Юлий достаточно насмотрелся актерской жизни – вблизи, таская декорации по сцене русского театра в Париже. Он пристально присматривался к этим загадочным, необыкновенным людям. И даже не мог ответить на вопрос – что же его так к ним влечёт.

В тот раз они проговорили всю ночь. На следующий вечер Юлий пришел снова. Потом ещё раз и ещё, удивляя отца. И Корнакова рассказывала, рассказывала, наблюдая, как загораются глаза Юлия. Она понимала, что в эти минуты зарождается будущее юноши. Она уже не сомневалась, что он обязательно попробует себя в профессии актера. Насколько будет настойчив – неизвестно. Но попробовать себя на сцене всё равно что навсегда «заболеть» этим сладким недугом…

Она рассказывала о Станиславском и его системе. О Михаиле Чехове, которого противопоставляла Станиславскому и считала лучшим театральным педагогом на свете.

Они настолько увлекались этими разговорами, что Екатерина начинала играть, вспоминая свои мхатовские спектакли. И предлагала сыграть Юлию – вот так, без подготовки, интуитивно. И он играл. И поражал ее своим ярким талантом и безошибочной интуицией.

В конце концов он ушел от Корнаковой с рекомендательным письмом в кармане, адресованным Михаилу Чехову. Осталось лишь отыскать Чехова, который в это время был то ли в Париже, то ли в Нью-Йорке.

26. Матушка больна

В Европе уже вовсю бушевала мировая война. А здесь, в Китае, всё было тихо и спокойно. Спокойно было и в Соединённых Штатах – до трагедии Перл-Харбора оставалось несколько месяцев…

Летом 1941 года в семье Бринеров случилась трагедия. Захворала матушка Маруся. Она слабела на глазах. Появилась какая-то непонятная сыпь. Мария Бринер потеряла аппетит и волю к жизни. Она угасала.

Диагноз был ужасный – лейкемия или рак крови. Лекарств от этой болезни в ту пору не было (эффективных нет до сих пор). Но всё же в Штатах эту страшную болезнь пытались как-то лечить.

Решение созрело моментально. Юлий вытащит матушку Марусю. Спасёт, удержит на этом свете – чего бы это ему ни стоило. И Юлий объявил матери, что они немедленно едут в США. Сделать это было не так-то уж и сложно – Маруся и Юлий восстановили швейцарское гражданство. А с таким паспортом получить в Харбине американскую визу было делом времени.

Ранней осенью 1941 года Юлий и Мария Бринеры попрощались со знакомыми, с Борисом Юльевичем и Екатериной Корнаковой. Прощались, как им казалось, лишь на время, но, как оказалось, навсегда. Окончательную разлуку предчувствовал лишь один человек – матушка Юлия. Она ехала в Соединённые Штаты умирать. Но всё равно, ехала, не желая лишать надежды… нет, не себя – сына.

А потом был приезд в Сан-Франциско, утомительные таможенные формальности, в результате которых Юлий получил натурализованное имя Юл (к которому, к слову, быстро привык). И путь через весь континент в Коннектикут, где решили поселиться Бринеры – поближе к Вере, сестре Юла, и к клинике, где взялись лечить Марию Бринер.

27. В Америке

Обстоятельства знакомства Юла Бринера и Михаила Чехова не вполне ясны. По одной из версий (принадлежащей сыну актера – Року Бриннеру), Юл познакомился с Чеховым еще в Париже – во время дружбы с Жаном Кокто. И они вместе бежали в Америку, спасаясь о войны – через Англию, где оба прожили несколько недель. По другой версии, Юл отыскал Чехова уже в Америке. Но последняя версия выглядит более достоверной, поскольку первая выбивается из хронологии событий (несколько условной, поскольку сам Юл рассказывал об этом периоде жизни по-разному – иногда так, а иногда и этак). На самом деле Чехов перебрался в США ещё в 1939 году, раньше, чем в Америку приехали Юл и его матушка…

Кем только ни пришлось работать Юлу, чтобы оплатить лечение матери. Он работал шофёром грузовика, но быстро потерял эту работу. Устроился вышибалой в дешевый ресторан, но и здесь удержался ненадолго. Потом вспомнил о своём парижском опыте выступления в цыганском ансамбле. Нашёл ресторанчик, согласившийся пустить молодого певца и гитариста на свою сцену. И Юл снова «стал цыганом»…

А потом он всё же нашёл Чехова. Собственно, и в Коннектикут Юл рвался именно из-за того, что здесь осел Михаил Александрович. В эти годы Юл очень много читал. И, конечно же, знал, что значит для русской культуры Антон Павлович. Родство Михаила с великим писателем (а Михаил Александровичем приходился Антону Павловичу племянником, он был сыном старшего брата писателя Александра Павловича) поднимало этого человека в глазах совсем ещё молодого Юла на недосягаемую высоту. Потому и на первую встречу Юл пришёл в подавленном состоянии.