Текст книги "Разбойник Чуркин. Том 2. В Сибири"

Глава 75

С отъездом Степаниды обитатели деревни Реши начали подыматься с постелей; кое-где засветились в избах огоньки; вдалеке послышался колокольный звон на сельской церкви, призывающий православных к утрени праздника Рождества Христова; поднялся и кузнец с своим сыном. Жених пошёл запрягать лошадь, чтобы ехать с отцом своим в село, к утрени, отстоять обедню, за которой батюшка должен был объявить своим прихожанам о предстоящем бракосочетании сына кузнеца с дочерью. старосты. Вот они выехали из деревни, и лошади их лёгкой рысцой потащилась за другими по дороге в село. Староста, в свою очередь, также проснулся, разбудил свою старуху и начал одеваться, торопясь в церковь.

– А где же Степанида? – спросил он у своей жены.

– Спит ещё; я сейчас её разбужу.

– Да поскорей, а то сборы ваши нас задержат.

– У ней всё готово, пока запрягёшь лошадь, – дочка и оденетея.

– Толкуй там! Сама проспала… Небось, уж отзвонили, – пробормотал старик и вышел на двор запрягать лошадь.

Старуха отправилась в светлицу будить дочку, отворила дверь и окликнула:

– Степанида, а, Степанида!

Ответа не было.

– Вставай, пора к заутрени одеваться!

Опять молчание.

«Ишь, как спит крепко», – подумала она и подошла к кровати, ощупала её руками и вскрикнула:

– Да где же она?

Не понимая, что это значит, в испуге вышла старушка в сенцы, начала звать Степаниду, но напрасно; выбежала на двор, подняла крик: – «Степанида! Степанида! где ты?»

– Чего ты там орёшь? – спросил у ней староста.

– Степаниду нигде не найду, – ломая руки, взвыла старостиха.

– Там где-нибудь куда ей деваться-то?

– Всё оглядела, нигде нет.

Староста встревожился, отошёл от лошади и вместе с женой начал горевать об исчезнувшей, неизвестно куда, дочке. Он побежал в дом кузнеца узнать, не у них ли Степанида, и не уехала ли она с женихом к заутрене, но, получив отрицательный ответ, возвратился восвояси и поднял по деревне тревогу. В избу к нему сошлись родные и начали рассуждать, куда бы это могла деваться девушка. Одни из них предполагали, что она одна ушла в село пешком, а другие думали, что она с кем-нибудь туда уехала, не желая беспокоить своих родителей. Осмотрели светлицу и увидали, что она ушла, одевшись в новое платье и в тёплую шубейку. Старуха плакала навзрыд и приговаривала, сама не зная, что; староста уговаривал её и сердился на её слезы.

– Ну, чего ты хнычешь, найдётся. Ведь она не иголка – не затеряется, – говорил он.

Старуха не слушала его и продолжала плакать безутешно. Один из родственников их взялся съездить до села и узнать, не в церкви ли исчезнувшая девушка, поехал и возвратился с неприятным ответом.

– Нет её там, – сказал он, бросая свою шапку на лавку.

Все бывшие в избе ещё более опечалились после этой вести и не знали, чему приписать исчезновение Степаниды.

Начало рассветать; кто-то из вошедших в избу принёс оставленный Степанидой на завалинке узелок с платьем и передал его старосте.

– Где ты его нашёл? – спросил тот, развёртывая платок.

– У твоего дома, на завалинке, – был ответ.

Начали разглядывать находку; позвали старуху, мать беглянки, которая, рассмотрев узелок, признала в нем все находящееся принадлежащим её дочери; но кем был оставлен на завалинке тот узелок – для всех оставалось тайною.

Весть о пропаже Степаниды дошла и до Чуркина, который призвал к себе Осипа и сказал ему:

– Слышал ты новость-то?

– Какую, атаман? – спросил тот.

– Старостина дочка сегодня сгорела.

– Как так сгорела? Кажись, и пожара не было, – уставив свои волчьи глаза на него, вопросил каторжник.

– Сбежала, вот что.

Осип задрожал от злости.

– Я понимаю, куда она девалась: её приказчик с урядником увезли, нас тобою провели, сердито высказался Чуркин.

– Значит, в дураках нас оставили, но за это они дорого и поплатятся, – сквозь зубы протянул каторжник. Такую обиду прощать нельзя. Нет, каков приказчик! Простотой всё прикидывался, да ластился ко мне, а сам, вишь, какую штуку выкинул, на-ко-сь тебе, ловко подъехал.

– Урядник, должно быть, всему головой был, а ему где бы на такую штуку подняться.

– Может быть. Ты, атаман, побывал бы старосты, да послушал, что они поют теперь.

– Нужно, так сами придут.

В избу к Ирине Ефимовне вбежала хозяйка дома, бледная, перепуганная, точно как будто над ней какая-нибудь беда висела.

– Слышала, Иринушка, дочка-то Старостина пропала? – сказала она.

– Как же, слышала, вот оказия-то приключилась!

– Все сараи, мать моя, обыскали, нет, как нет, точно сквозь землю провалилась. Думали, не повесилась ли она где-нибудь; да нет, не оказалось, теперь так все руками и разводят. Вот грех-то тяжкий случился.

Ирина Ефимовна молчала, она понимала, куда исчезла Степанида, но говорить о том побаивалась. «Не равен час, думала она, муж рассердится: «Не твоё, мол, дело, в. такие дела впутываться». Желая не подать хозяйке дома виду, что она что-либо знает. Ирица Ефимовна хладнокровно расспрашивала у своей гостьи подробности о Степаниде, и та ей рассказывала, как слышала о том от своих соседей.

– А в доме-то у старосты была ты? – спросила жена разбойника.

– Как же, мать моя, заходила, старуха так без памяти и валяется, да всё причитает какие-то несвязные слова, точно она и разумом-то рехнулась.

– Сам староста что говорит?

– Ходит, повеся голову, точно чумовой какой.

– А кузнец с сыном там, что ли?

– Как же, сейчас из села вернулись, обедни не достояли, оба сидят, да глазами только хлопают; а народищу в избе и около неё страсть сколько! Вся деревня сошлась, точно на поминки какие.

– Как не сойтись! Небось такой беды ещё и не было никогда в деревне: на глазах девка пропала.

– Но куда? – Скажи, никто в разум не возьмёт: Да ещё в такой день, под заутреню.

– Ночные сторожа, небось, видели, куда она пошла?

– То-то, что нет, говорят, она и на улицу не выходила.

– Чудно как-то.

– Наум Куприяныч дома? – спросил старик-кузнец, отворив немножко дверь избы.

– У себя, он в светлице, небось, – ответила Ирина Ефимовна.

Кузнец вошел в светлицу, Чуркин принял его очень любезно и дал понять Осипу, чтобы он удалился.

– Ну, что хорошенького скажешь, друг любезный? – обратился разбойник к пришедшему.

– Да разве ты, Наум Куприяныч, не слыхал, что у нас в деревне случилось? – сказал тот.

– Слышал, что девка у старосты пропала… Так что ж? Найдётся, – куда ей деваться.

– Все оглядели, нигде её нет. Староста и мы совсем с ног сбились. Сходи, навести его.

– Пожалуй, пойдём вместе.

– Сделай милость, хоть ты его утешь, а то он заговариваться с горя начал.

– Охота ему из-за пустяков с ума-то сходить: пропала, так туда ей и дорога.

– Детище, небось, неразумное, как её не пожалеть, говорил кузнец, выходя с разбойником на улицу.

* * *

У дома старосты толпился народ, расступившийся перед Чуркиным, чтобы дать ему дорогу, встречая ею поклонами. Изба была переполнена женщинами и девушками, подругами Степаниды; при входе Чуркина вошли в избу и ребята. Староста сидел около стола, облокотившись на него руками, с опущенной головой; Чуркин подошёл к нему, ударил его по плечу рукою и сказал:

– Будет тебе, старина, горевать-то, успокойся.

Староста поднял голову, поглядел на разбойника, заплакал и бросился его целовать.

– Успокойся, говорю, беда не велика: поищем дочку, может быть, где-нибудь и окажется.

– Наум Куприяныч, друг ты мой, помоги, пожалей старика в горе таком, – говорил староста.

– Где же твоя старуха-то?

– Там, в светёлке, горюет, – обнимая Чуркина, ответил староста и вышел с ним из избы.

Мать, лишившаяся своей любимой дочери, лежала на кровати, уткнувшись лицом в подушку, и плакала; около неё стояли старухи и молча глядели на неё; при появлении старосты с его гостем, они отошли в сторонку.

– И чего только она хнычет, да убивается! – сказал разбойник, глядя на безутешную женщину.

– Как не плакать, Наум Куприяныч? Небось, больно и досадно. Вырастили мы дочку, собрали её замуж, а она вот чем нам заплатила, – говорил начальник селения.

– Может, она не по своей воле сбежала, – заметил Чуркин.

– Сбежала, говоришь, вот что и горько-то, вот что и обидно.

– Ну, что ж делать? Придёт и повинится когда-нибудь.

– Жди, когда придёт, да лучше бы и не приходила, срамница этакая, опозорила нас под старость!

Вошёл сват кузнец, взглянул на валявшуюся на кровати свою сватью, покачал годовой и, подойдя к ней, сказал:

– Будет тебе ныть-то, только на всех жуду нагоняешь, вставай.

Старуха не отвечала, как бы не слыша, что с ней разговаривают.

– Не люблю я бабьих слез, – протянул Чуркин, махнул рукой и вышел в сенцы.

За ним отправились и староста с кузнецом.

– Пойдёмте ко мне, посидим маленько, – обратился к ним разбойник.

Старики согласились и пошли за ним. Осип встретил своего хозяина у ворот дома, поклонился, как бы не хотя, старикам, пропустил их мимо себя и зашагал по их следам в избу.

– Ирина Ефимовна, подай нам водочки, да чего-нибудь закусить, – сказал разбойник, усаживая гостей своих за стол.

– Что ты, Наум Куприяныч, до питья ли нам теперь, в глотку ничего не пойдёт, – промолвил староста.

– Эх, сват, сват, что ж, по твоему, теперь и хлеба нельзя есть? – заметил ему кузнец. – По рюмочке, да по другой пропустить, и ладно, горе немножко забудем.

– Тебе что, а мне-то каково, сраму-то сколько! – ударяя себя в грудь, говорил староста.

– Ради праздничка и курицы пьют, – наливая в стаканчики зелено вино, шутил Чуркин.

Старики выпили, пропустил и хозяин избы.

– Эх, Наум Куприяныч, добрый ты человек, помоги моему горю! – обратился к нему отец Степаниды.

– Не знаю, чем я могу помочь тебе? – нахмурив брови, вопросил Чуркин.

– Посоветуй, что мне делать!

– Надо дочку отыскивать, не без вести же ей пропадать.

– Научи, – где? Куда за ней ехать?

– Недалёко, вёрст за шестьдесят отсюда, в Тагильский завод.

– Зачем она туда попадёт?

– Съезди и узнаешь; неужели же и теперь не догадаешься, к чему я веду речь?

– Растолкуй ты мне, тогда я пойму.

– Я думаю, что её приказчик винного складчика к себе увёз.

– А что, сват? Наум Куприяныч верно говорит, – воскликнул кузнец, пропуская другую рюмочку.

Староста взял себя за голову, подумал немножко и согласился с мнением разбойника.

– Некуда ей больше деваться! Он, супостат этакий, её увёз, пожалуй, уж и женился.

– Что ты, сват? На Рождестве разве венчают!

– И то дело, пожалуй, и нет; едем туда!

– С кем же ты поедешь?

– Тебя с сыном возьму.

– Зачем мне таскаться? Ты лучше свою старуху захвати, как мать.

– А что они там сделают одни? – сказал Чуркин.

– Приедут, отыщут этого самого приказчика и отберут у него свою дочку.

– Как бы не так, сейчас, подставляй полу; нет, брат, её теперь нелегко выручить.

– Так как же быть-то?

– Миром надо ехать, да становому обо всем требуется заявить, по моему так следует.

– Что ж и миром поедем, теперь праздники, соберу сходку, предложу мужичкам и поедут.

Осип стоял, прислонясь к перегородке, слушал про исходившей разговор, и мысленно бранил своего атамана за то, что он разъяснил старосте, где находится его дочка, вывернувшаяся у него из-под кистеня.

Старики покончили на том, чтобы завтра же собраться всем миром и ехать в Реши с просьбою к становому приставу выручить от приказчика Степаниду, простились пока с Чуркиным и побрели от него восвояси.

Из каморки вышла Ирина Ефимовна и разговорилась с мужем о Степаниде, позавидовала её счастью и предложила Чуркину как-нибудь побывать у приказчика в гостях.

– Что ж ты?! С законным браком хочешь их поздравить? – спросил её тот.

– Да, Вася, хотелось бы.

– А вот, когда позовут, тогда и поедем, – скрывая злобу, ответил ей разбойник и пошёл с Осипом в светлицу.

– Напрасно ты, атаман, сказал старосте, где дочка находится; мы сами бы её разыскали, – сурово заметил каторжник.

– Так, братец, нужно: по их следам, нам будет сподручней действовать, пояснил разбойник.

– Не поздно ли тогда будет?

– К чему же ты это говоришь?

– А к тому, – увезут её они, да и запрячут под замок, тогда её и не достанешь, а там мы с ней расквитались бы по своему.

– Не беспокойся, цела будет, от наших рук не уйдёт.

– Нет, каков, приказчик-то! Как он дельце обделал! – тряхнув головой, продолжал каторжник.

– За эту ловкость и сам поплатится.

– Да и следовало бы их вместе с урядником порешить, нечего с ними церемониться, ты к ним очень уж не кстати милостив.

– Я знаю, что делаю: мне хотелось с приказчика ещё деньжонок заручить. Пожалел он их, теперь пусть не раскаивается.

– Что же ты намерен делать?

– Ехать на завод, да объясниться с ними.

– По моему, и объясняться нечего, раз, – и готово.

– Там видно будет.

– Когда ехать-то?

– Вслед за мужиками. Остановимся на постоялом дворе. и выждем, что будет.

– Делай, как знаешь.

* * *

Вечером у дома старосты собралась сходка; мужички знали, зачем их вызвали, и галдели между собою о том, ехать ли им всем миром на завод или нет; одни стояли за поездку, а другие отнекивались: «зачем-де мы поедем в чужом пиру похмелье расхлебывать», говорили старики. На улицу вышел староста, мужички приподняли перед ним шапки, упёрлись костылями в снег и ждали, что он им скажет.

– Православные, вы слышали о моем горе; помогите мне в нем!

– Отчего же не помочь? Мы с радостью, – заголосили миряне.

– Дочку у меня увезли в Тагильский завод. Так вот, не откажитесь поехать туда со мною и выручить её. Я вас за то попотчую, – ведёрочку винца поставлю.

– Мы согласны, согласны! – кричали одни.

– А мы нет, не согласны, – горланили другие.

Улица огласилась этими возгласами; окружавшие сходку парни, бабы и девки были зрителями деревенского веча и ждали, чем оно решится.

Староста продолжал уговаривать мужичков; большинство было на его стороне и порешили ехать на завод. Избрав из своей среды своей шесть стариков, староста отвесил им поклон и повёл мирян к избе десятского, чтобы у него угостить православных водочкою. Тут пьющие отделились от непьющих, и последние потребовали угостить их чаем с баранками:, желание их было исполнено. Сходка вошла в избу десятского, староста взял с собою трёх парней и направился с ними в кабак Чуркина, чтобы взять ведёрко вина.

– Чем кончили? спросил разбойник у старосты.

– Мир порешил ехать на завод, так вот надо бы его водочкой попотчивать – отпусти ведёрочко.

– Изволь, хоть два, а деньги?

– Деньги получи, – вынимая из-за пазухи кожаный кошель, ответил старик и отсчитал сколько следовало за вино.

– Когда же поедете?

– Завтра думаем.

– Гляди, не опоздай, – отмеривая водку, протянул Чуркин.

Подошли носильщики, взяли железные вёдра с вином и понесли их на мирское угощение.

Глава 76

Посредине избы десятского стоял большой деревянный стол, на который были поставлены железные вёдра с водкой; тут же лежал небольшой деревянный ковш, приспособленный для наливания вина на мирских попойках, и стоял порционный стакан. Староста, наполнив его влагой, поднёс к губам, прикушал немного и поставил его недопитым обратно на стол.

– Нет, ты уж допивай, зла нам не оставляй! – заголосили старики.

– Братцы, не могу, – от горя в глотку ничего нейдёт, – говорил начальник селения.

– Один-то можно пропустить, пройдёт! – галдели старики.

Староста выпил, передал стакан своему свату-кузнецу, а от него он пошёл по рукам в круговую. В избе стоял какой-то гул, все говорили, а о чем и про что – разобрать было невозможно. Через полчаса вино было выпито; мирянам этого показалось мало, и они начали придумывать, нельзя ли, мол, ещё к чему-нибудь придраться и раздобыть хотя бы полведерочком? Метили, было, на старосту, но тот упёрся и сказал:

– Нет, меня-то, православные, ослобоните: я что мог, – купил, а больше не взыщите.

Тогда они пристали к кузнецу: «купи, мол, полведёрка, ты ведь мирской человек, – кузницу на нашей земле содержишь, доход имеешь».

Купил кузнец полведёрка, мужички ещё более воодушевились хмельным зельем; опять мало им его показалось, – нужно было ради праздничка напиться как следует, и вот они принялись изыскивать к тому способы; кумекали, насчёт поправки дороги миром, но не вышло. Тогда кто-то из них и скажи:

– Православные, надо бы Наума Куприяныча с праздничком-то поздравить; мы его и забыли.

– Нужно, нужно! – закричали крестьяне и всей сходкой повалили к разбойнику.

Староста с кузнецом отделились было от них, но старики не отпустили их и повели с собою.

– Вася, к нам сходка идёт, – увидав толпу в окно, сказала мужу Ирина Ефимовна.

– Зачем это их лукавый несёт? – проворчал тот.

– Праздник; должно быть, с поздравлением прут, – заметил каторжник и вышел из избы.

Миряне, подойдя к воротам, остановились, выбрали из среды своей депутацию и во главе со старостой и кузнецом отправили её в избу. Чуркин принял их с нахмуренными бровями и спросил:

– Что скажете, православные?

– Мир с праздничком тебя поздравляет, Наум Куприяныч, не обессудь, что вспомнили о тебе.

– Спасибо, что не забыли. Благодарствую.

– Нужно бы и того… – почёсывая свои затылки, сказали старики.

– Чего такое?

– Сам знаешь, по обычаю, и угощеньице получить.

– Сколько же?

– Вестимо дело, ведёрочко, да крендельков фунтиков пять.

– Не много ли будет, православные? Не из чего? Торгую плохо, в убыток.

– Ну, как-нибудь обрастёшь, на нашу долю Бог пошлёт, ведёрочко-то соблаговоли.

– Нечего с вами делать, сейчас отпущу, – прошипел разбойник и попросил старосту с кузнецом остаться в избе.

Старики вышли из избы; Чуркин послал Осипа отпустить им без денег ведро водки и выдать пять фунтов баранок, что тот и исполнил. Водка была унесена в мирскую избу, куда приглашали и Осипа, но тот отказался от этой чести, отговариваясь тем, что ему некогда, делами занят и при торговле состоит.

Чуркин, как добрый знакомец, усадил старосту с кузнецом за стол, что бы выказать мужикам своё к ним уважение, но они от угощения отказались, говоря, что и так много им довольны, а попросили его побывать у них в гостях и обсудить сообща о том, каким образом выручить им Степаниду.

– Вечерком побываю, – сказал Чуркин.

– Ты уж ко мне пожалуй, Наум Куприяныч, – кланяясь, сказал кузнец.

– Нет, спасибо, я уж к старосте зайду.

– Все единственно: ко мне, так ко мне; значит, вечерком буду ждать.

– Непременно, – заключил Чуркин, провожая гостей из избы.

Спустя некоторое время на улице послышался шум, а затем крики. Это дрались мужики, поссорившиеся из-за чего-то в избе десятского, на выпивке. Ссора эта вскоре прекратилась, и улица огласилась песнями деревенских подростков, усевшихся на завалинке, недалёко от дома старосты.

В сумерках Чуркин вышел из дому и направился к избе деревенского начальника, где его уже дожидался и кузнец. Чтобы принять гостя, старостиха приготовила самовар и поставила на стол бутылочку домашней наливки, рассчитывая чем-нибудь задобрить содержателя постоялого двора, как человека смышлёного, который сможет помочь её горю относительно сбежавшей дочери.

– Голубчик, Наум Куприяныч, милости просим, давно я тебя не видала, – говорила старостиха, встречая разбойника.

– Так, знать, всё не приходилось, – отвечал тот и уселся около стола.

– Беда-то какая у нас случилась, слышал, небось? Дочка-то моя, Степанидушка, пропала.

– Плохо ты её караулила, покрепче бы держала, цела бы была.

– Кто ж это знал? Знать, нужно было такому греху случиться, – утирая слёзы, ныла старуха.

– Слезами тут, сватьюшка, не поможешь; поплакала и будет, надо теперь поговорить с Наумом Куприянычем, как с делом справиться, – заметил кузнец.

– Ах, родимый ты мой, я, небось, мать ей буду; жалко, вот и плачу, – ответила старостиха и вышла из избы в светёлку, где ей хотелось дать волю слезам и тем облегчить надорванное горем сердце.

– Так и быть, ехать вам туда нужно будет, – проговорил разбойник, приглаживая руками свои волосы на голове.

– Будь друг, съезди ты с нами в Тагильский завод, помоги, – сам я не знаю, как и к кому там обратиться, да и приказчик – знакомый тебе человек, может, он тебя и послушает, отдаст нам дочку, взмолился старик.

– Да я-то тут при чём? У тебя дочку увезли, а мне выручать её навязываешь, Благодарю покорно, – ответил Чуркин.

– Ты для нас свой человек, отчего же и не помочь, если можешь, – сказал кузнец.

– К чему мне в чужое дело вмешиваться? Так пугнут меня, что и дверей не найдёшь. Вот ты со сватом прежде попробуй; если удачи не будет, тогда, пожалуй, я согласен похлопотать.

– Я не поеду, да и к чему? Другие старики поедут.

– Тебе это дело ближе, – девка за твоего сына была про сватана, вот и выручай её, – грубо сказал разбойник.

– За сына, а не за меня, я-то что тут? Сбоку припёка! Мы и другую невесту найдём, ими хоть пруд у нас пруди.

– Слышишь, староста, что он говорит?

– Зря мелет, видишь, человек выпивши, если он и поедет, то какой от него толк будет? Я тебя прошу, Наум Куприяныч, не откажись со мной поехать.

– Я сказал тебе: поезжай, что выйдет, скажи, а потом видно будет.

– Ну, ладно, и за это спасибо.

– Благодари, сват, да угости нас наливочкой, протянул кузнец.

– А чайку, сват, не желаешь?

– Спасибо, какой чай, когда наливка на столе?

Староста налил по стаканчику, и они выпили.

– Экая наливка-то и закуски не просит! Ну-ка, накати по другой, – поглаживая бороду, ораторствовал кузнечных дел мастер.

Выпили и по другой, и по третьей, опорожнили бутылочку и разошлись.

На другой день утром староста поднялся ещё спозаранок и пошёл по деревне – будить намеченных стариков в поездку на Тагильский завод. Собрались они к нему в избу, поданы были две парные подводы, и миряне, опохмелившись, поехали на зорьке в путь дорогу выручать Степаниду.

* * *

В доме молодого складчика на другой день праздника собрались гости, в числе которых находились приходский священник и местный доктор. Угощение им было приготовлено на славу, стол гнулся от закусок и разных напитков; все были веселы, пили, ели, шутили, ну, словом, беседа была вполне дружеская; бывший урядник распоряжался по хозяйству, батюшка с доктором подшучивали над ним, а тот ухмылялся, пропуская остроты их между ушей-, сам хозяин частенько поднимался из-за стола и уходил в другие комнаты. Гости не обращали на это особенного внимания и занимались разговорами между собою.

– Расскажи-ка, Егор Назарыч, как вы со становым-то, вместо кукушки, ястреба убили? – шутил доктор.

– А вы и кукушки-то в жизнь свою не видали, – ответил урядник, закуривая папироску.

– Может быть, – протянул доктор и закашлялся.

– А мы всё видели и знаем.

– Полно, так ли?

– Верно говорю.

– Ну, и книги вам в руки.

Батюшка сидел между тем, да потягивал рябиновочку: «толкуйте вы, мол, там, – думал он, – время уж не раннее, скоро ко дворам отправляться, – надо на сон грядущий маленько и подзаправиться».

– Да где же Тихон Петрович? – спохватился кто-то из собеседников.

– Сейчас он придёт, отлучился на минуточку, – сказал Егор Назарыч и отправился за хозяином.

Явился и молодой складчик и начал угощать своих гостей.

– Вели-ка приготовить ужин, – сказал он, обращаясь к бывшему уряднику.

– Стол готов, в зале накрыт, – ответил он.

– Не угодно ли, дорогие гости, хлеба-соли откушать? Пожалуйте, уж не прогневайтесь, чем богаты, тем и рады.

– Что вы, Тихон Петрович, мы и без того сыты, – проговорил доктор.

– Надо бы и честь знать, добрые люди так говорят, – поддакнул батюшка, утираясь платочком и направляясь, в залу.

Гости уселись за столом; с ними поместился и сам хозяин, не забывая наполнять рюмочки то тому, то другому из своих гостей.

– Сами-то что же не выкушаете? – говорили ему.

– Рюмочку разве легонького чего-нибудь могу.

– Вот хереску бокальчик, напиток как есть средственный, – наливая из бутылки в рюмку влаги, сказал мужчина пожилых лет, содержатель трактира.

Тихон Петрович взял рюмку, чокнулся со всеми и выпил; его примеру последовали и другие.

– Батюшка, надо бы нам женить молодого-то хозяина, – после непродолжительной паузы, проговорил доктор.

– Была бы охота, за невестой дело не станет, – ответила духовная особа.

– На что лучше невесты, как дочка нашего станового пристава, – начал было предлагать какой-то лавочник с жиденькой бородкой.

– Ну, уж невеста! точно коза какая, жиденькая, да тоненькая, как жёрдочка необтёсанная, – высказался доктор.

– Какую же ему нужно? По-вашему, небось, в обхват, чтобы и обнять нельзя было, – заметил кто-то.

– Нет, а так, чтобы серёдка на половинку выходила, – пояснил эскулап.

– У всякого свой вкус, – сказал батюшка.

– Это и выходит: кому нравится попадья, а кому – попова дочка, – сострил доктор.

Сидевшие за столом захохотали.

Долго ещё пробалагурили гости за столом и, наконец, поблагодарив за хлеб-соль гостеприимного хозяина, начали расходиться по домам; собрался было и батюшка, но Тихон Петрович шепнул ему:

– Вы повремените, до вас у меня дело есть, – сказал Тихон Петрович.

– Говори, сын мой, я выслушаю, – сказал тот.

– Дело секретное, наедине вам передам.

– Ну, ладно, подожду, – отвечал батюшка и уселся на стул.

Доктор, немножко подрумянившись напитками, никак не хотел выходить и продолжал балагурить с бывшим урядником, которому он надоел своими неуместными остротами так, что Егор Назарыч сказал ему:

– Пора вам, доктор, и на покой, вторые ведь петухи поют.

– Пусть их поют, когда охота припала, а ты вот сигарочной меня бы угостил, – смерть как покурить хочется.

– К сожалению, не имею; папиросочки не угодно ли?

– У меня и свои найдутся, а сигарочкой угости.

– Ей-Богу же, нет.

– У Тихона Петровича спроси.

– Да и он их не курит.

– Купить пошлите.

– Шутите вы, доктор, который теперь час! Разве в это время в лавках торгуют.

– Это для меня все равно, я гость, – что требую, должны подать.

– Вот и не подадим, потому что не имеем.

Эскулап начал горячиться, в конце концов выругался и, схватив фуражку, накинул на себя шубу и поспешно удалился.

– Ушёл? – спросил у Егора Назарыча Тихон Петрович.

– Убрался, – ответил тот.

– Ну, и слава Богу, надоел.

– Выпивши, вот и куражится.

Тихон Петрович подошёл к батюшке, который уже начал дремать, и сказал ему:

– Вы уж простите меня за то, что я задержал вас.

– Ничего, буду и дома, попадья только взгрустнётся. В чем дело-то?

– Отца и матери у меня нет, поделиться своим счастьем мне не с кем, так не откажите вы мне в сочувствии.

– Я никогда от того и не отказывался, – ответил священник.

– В таком случае я хочу вам открыться, что моя невеста, о которой вам говорил, здесь находится.

– Где же она?

– В моем доме.

– Покажи её мне, что за девка!

– Не знаю, как вам она взглянется, а для меня девушка эта дороже всего на свете; я сейчас её представлю вам, – и с этими словами жених побежал в особую комнатку за Степанидой.

– Поглядим, что за золото такое, – проворчал священник и стал ходить по комнате.

Тихон Петрович не заставить себя долго ждать; он взял свою невесту за руку и вывел её в залу, где дожидался их батюшка.

Степанида была одета в простое шерстяное платье, в котором она ушла из дома родительского, голова её была покрыта лёгеньким кисейным платочком. Низко поклонилась она священнику и попросила у него благословения. Батюшка благословил её, пристально поглядел ей в глаза и произнёс:

– Девушка хорошая, парочка будет завидная, дай Бог час.

Тихон Петрович на слова батюшки ответил поклоном и сказал:

– Значит, в выборе себе подруги я, батюшка, не ошибся?

– Ничуть, – я полагал совсем другое; думал: «деревенская», а вот вижу другое: твоя невеста купеческой дочкой выглядывает. После святок я вас и обвенчаю.

– Не откажите, вот и свидетельство о дозволении ей вступить в брак, – вынимая из кармана бумагу, сказал жених и передал её священнику.

– Да, оно законное, – рассмотрев свидетельство, проговорил священник и начал раскланиваться.

– Батюшка, вы навещайте нас почаще, да никому до времени ничего о моей невесте не раз сказывайте, – сказал Тихон Петрович.

– К чему же мне говорить? Что я сплетник, что ли, какой?

– Я так, к слову, вам говорю.

Священник благословил жениха и невесту и вышел, в сопровождении их, в сени.

Было уже около четырёх часов утра, когда отец духовный вышел на улицу и поплёлся к своему дому. Лёгонькая метелица заносила дорогу снегом. Отойдя немного от дома Тихона Петровича, ему попались на дороге две подводы с крестьянами, окликнувшими его:

– Эй, любезный, где тут постоялый двор?

Батюшка молчал; подводы приблизились к нему; сидевшие увидали, с кем они говорят, поклонились священнику и снова спросили у него о постоялом дворе.

– Возьмите поправей и ступайте прямо, так и упрётесь в него, – отвечала духовная особа и пошла своей дорогой.

– Ну, братцы, толку не будет: поп на встречу попался, – сказал один из мужичков.

А мужички-то эти были крестьяне из деревни Реши.