Текст книги "Анна Иоанновна"

Глава X
Свара среди духовенства

В деятельности Русской православной церкви в царствование Анны Иоанновны, с одной стороны, прослеживается политика Петра Великого, а с другой – отчетливо видны черты, свойственные бироновщине. Это особенно заметно на судьбе земельных владений духовенства и на схватке с противниками церковной реформы Петра I.

Земельные богатства церкви, преимущественно монастырей, издавна являлись предметом вожделений светской власти. Но в XVII веке государство не решилось на крутые меры и ограничилось запрещением монастырям принимать вклады на помин души, а также вклады от постригшихся в монахи светских землевладельцев. Наблюдалось стремление светской власти ограничить независимость церкви. Еще в 1650 году для управления монастырями, епархиями и населением принадлежавших им вотчин, а также сбора налогов был учрежден Монастырский приказ. До его образования церковные и монастырские власти разбирали и судили мелкие преступления и тяжбы, оставляя правительственным учреждениям суд по тяжким уголовным делам (разбои, убийства). Церковные и монастырские власти не только определяли меру наказания, но и осуществляли его, подвергая виновных штрафу, истязаниям и тюремному заключению. Существование Монастырского приказа ограничивало власть духовенства над зависимым от него населением, и духовенство настойчиво домогалось его упразднения. Не случайно патриарх Никон называл Уложение 1649 года, определившее церковную реформу, «проклятой книгой». В конечном счете духовенство добилось ликвидации в 1677 году Монастырского приказа, однако Петр Великий в 1701 году восстановил Монастырский приказ, но с иной компетенцией, еще более ущемлявшей права духовенства. Теперь суд и расправа по всем без исключения преступлениям осуществлялись государственным общим судом на том основании, что не дело церкви держать должников в тюрьмах, надевать на них кандалы, подвергать экзекуциям и т. д. Но главное отличие нового Монастырского приказа состояло в предоставлении ему права властно вторгаться в хозяйственную жизнь монастырей и строго ее регламентировать.

Прежде всего были определены штаты монастырей с указанием числа монашествующих и разрешением на пострижение только на вакантные места, возникшие после смерти монаха или монахини. В 1715 году монастыри могли принимать на «упалые места» только увечных солдат. Была определена также сумма расходов на монашествующих, равная 10 рублям и 10 четвертям хлеба в год. Позже означенную норму уменьшили вдвое, что резко изменило состав монашествующих, значительно уменьшив в них удельный вес дворян.

Еще более важным следствием учреждения Монастырского приказа было разделение принадлежавших монастырям вотчин на две категории: так называемые определенные, доходы с которых использовались для нужд монастырской братии, и «заопределенные», доходы с которых поступали в государственную казну. Только по 1711 год государство получило от Монастырского приказа один миллион рублей.

Общеизвестно неприязненное отношение царя к монашествующим. В указе от 30 декабря 1701 года Петр I ставил в пример монахов древности, которые «сами себе трудолюбивыми своими руками пищу промышляли и общежительно живяше и многих от своих рук питали». Нынешние же монахи, рассуждал царь, «сами чужие труды поедоша, и начальные монахи во многие роскоши впадоша». В указе от 31 января 1724 года Петр I называл монахов тунеядцами, которые ведут праздную жизнь («корень всему злу праздность»), заботятся только о себе, в то время как до пострижения они были «троеданниками», то есть должны были обеспечивать своим трудом себя, платить подать государству и выполнять повинность в пользу помещика.

Неприязненное отношение царя к сытой и беспечной жизни черного духовенства до сих пор не объясняет причины передачи Монастырского приказа в 1721 году в ведение Синода, ставшего вновь полновесным владельцем вотчин. Скорее всего, это была временная уступка духовенству, о чем свидетельствует указ 15 июля 1726 года, в котором Екатерина I заявила, что «покойный супруг соизволил восприять было намерение оставить церковные вотчины в ведомстве Духовной коллегии, а дела хозяйственные изъять у нее, но смерть помешала осуществлению задуманного». Под предлогом того, что внимание Синода якобы приковано к управлению вотчинами в ущерб чисто церковным заботам, было решено разделить его на два департамента по шесть присутствующих в каждом, причем первый департамент состоял исключительно из духовных иерархов, а второй – из светских чинов. Целесообразность отделения духовного ведомства от хозяйственно-административных забот была мотивирована тем, что «духовное собрание стало быть отягощено» мирскими заботами, «от чего и во управлении духовных дел учинилось помешательство»[207]207
  ПСЗ. Т. VII. № 4919.


[Закрыть]. На попечении второго департамента, вскоре переименованного в Коллегию экономии синодального правления, находилось все, что относилось к хозяйству, а также суд и расправа. Практически два департамента были изолированными друг от друга учреждениями с различными функциями. Как и раньше, вотчины делились на определенные и заопределенные, причем те и другие находились в ведомстве монастырского начальства[208]208
  Верховский П. В. Населенные недвижимые имения св. Синода, архиерейских домов и монастырей при ближайших преемниках Петра Великого. СПб., 1909. С. 29.


[Закрыть].

В конце 1739 года руководитель Коллегии экономии П. И. Мусин-Пушкин подал императрице доношение о неприглядном состоянии монастырских вотчин, находившихся в управлении монастырского начальства, рекомендуя и заопределенные передать в полное управление Коллегии экономии. 25 апреля 1740 года императрица наложила резолюцию «Учинить по сему представлению». Это был крупный шаг на пути полной секуляризации монастырских владений, но осуществить резолюцию удалось спустя почти четверть столетия. Причиной тому, как это часто бывало в истории, стал обыкновенный случай: инициатор реформы Платон Мусин-Пушкин, причастный к кружку Волынского, оказался в опале, а императрица скончалась полгода спустя после подписания резолюции. Начавшаяся было перепись населения и хозяйства вотчин прекратилась в правление Анны Леопольдовны, и при ней Синоду удалось их вернуть под свое начало. Неукоснительная надобность в секуляризации встретила упорное сопротивление набожной Елизаветы Петровны, не желавшей портить отношения с духовенством ущемлением его интересов. Полная секуляризация владений духовенства была осуществлена Екатериной II в 1764 году, хотя могла быть проведена, правда не в полной мере, еще при Анне Иоанновне.

Секуляризационный процесс касался отношений между светской и духовной властью. Но церковная реформа осложнила отношения и внутри самого духовенства. Однако если в первом случае он протекал более или менее безболезненно, то во втором сопровождался жестокостями, надломившими жизнь сотен представителей духовенства, которые в полной мере ощутили влияние бироновщины в лице вице-президента Синода Феофана Прокоповича.

Церковная реформа, главным итогом которой было упразднение патриаршества и учреждение Синода – органа, вполне подчиненного светской власти, осуществлялась Петром Великим при активнейшем участии вызванного в 1716 году из Киева в Петербург образованнейшего префекта Киевского Братского монастыря Феофана Прокоповича. Здесь он стал панегиристом Петра I, заслуженно прославляя в проповедях его деяния во всех сферах жизни страны. Он же стал главным действующим лицом при проведении церковной реформы, автором регламента Духовной коллегии (Синода) и «Правды воли монаршей» – сочинения, подтверждавшего право монарха назначать по своему усмотрению преемника.

Со времени, когда Феофан прибыл в Петербург и стал главной фигурой в проведении церковной реформы, можно выделить в его жизни три этапа. Первый из них падает на 1716–1725 годы, то есть на годы реформ. Феофан в это десятилетие пользовался полным доверием и покровительством царя, чувствовал себя в безопасности. Сторонники старомосковских порядков не осмеливались открыто нападать на Феофана, а если изредка и отваживались на такое, то он без труда отводил все угрозы.

Второй этап обнимает пятилетие (1725–1730), наступившее после смерти Петра Великого, и относится к царствованиям Екатерины I и Петра II. В эти годы противники преобразований выступали против Феофана с нападками; грозившими ему крупными неприятностями.

Третий период охватывал годы воцарения Анны в 1730 году до смерти Прокоповича в апреле 1736 года. Ему удалось стать фактическим главой церкви и развить бешеную энергию в преследовании своих противников. Он превратился в верного слугу непривлекательного режима, олицетворенного именами Анны Иоанновны, Бирона и Остермана, связал свою судьбу с мрачной деятельностью Тайной розыскных дел канцелярией и в значительной мере растерял престиж деятеля государственного масштаба, горячего ревнителя просвещения, превратившись в мелочного, свирепого и меркантильного человека, не гнушавшегося никакими средствами, чтобы топтать ногами лежачего, и сокрушавшего всех, кто когда-либо выступал против него и его детища – церковной реформы. Оказалось, что проповеднику христианской морали было чуждо милосердие, человеколюбие. Он не оставлял в покое уже поверженного противника. Отзыв о нем датского путешественника фон Гавена вступает в вопиющее противоречие с его поступками. «По знаниям у него мало или почти никого нет равных, особенно между русскими духовными»[209]209
  Чистович И. Феофан Прокопович и его время. СПб., 1868. С. 627, 628.


[Закрыть].

Отзыв Гавена подтвердил отечественный современник Феофана, публицист и мыслитель, воспитанник Петра Великого В. Н. Татищев: «Наш архиепископ Прокопович как был в науке философии новой и богословии только учен, что в Руси прежде равного ему не было, в испытании древностей великое тщание, по природе острым суждением и удивительно твердою памятью был одарен»[210]210
  Татищев В. Н. История Российская. Т. I. М.; Л., 1962. С. 315.


[Закрыть].

Первой ласточкой, свидетельствующей о том, что почва под ним стала колебаться, был донос псковского иеромонаха Савватия, поданный в начале 1725 года обер-прокурору Синода, о том, что в Псковско-Печерском монастыре валяется 70 икон с оборванными окладами и вынутыми драгоценными камнями. Изъятие окладов и камней произошло в 1724 году по повелению Маркелла Родышевского, в то время находившегося в приятельских отношениях с Феофаном. Поскольку Маркелл не мог дать подобного распоряжения без ведома архиерея, то конечная цель доноса была очевидной – это был подкоп под Прокоповича. Было ясно, что за спиной доносителя стояла сильная персона, без благословения которой Савватий не отважился бы на донос. Феофан без особого труда вычислил сильную персону – ею оказался второй вице-президент Синода, новгородский архиерей Феодосий, человек столь же сварливый, как и честолюбивый.

Невоздержанный на язык Феодосий предоставил Прокоповичу против себя обильный материал. То он сболтнул о Петре I, что его покарал Бог: «Вот де только коснулся духовных дел и имений, Бог его взял», то в ответ на действия караульного, не пропускавшего его через дворцовый мост, размахивая тростью, кричал: «Я де сам лучше светлейшего князя», то предрекал скорую гибель страны: «Скоро гнев Божий снидет на Россию» – и жестом показал, как будут отсекать головы еретикам. Высказывания Феодосия – а их было во много крат больше, чем здесь приведено, – Феофан собрал воедино и поведал о них императрице, придав им политическую окраску, дескать, ей грозила смертельная опасность, Феодосий замышлял бунт.

Донос Феофана, изложенный устно, был своего рода опробованием способа его борьбы с противниками, обвиняемыми в политических преступлениях. Нанесенный им удар был сокрушительным и неотразимым. 12 мая 1725 года с барабанным боем был оглашен составленный Феофаном приговор: Феодосий ссылался в монастырь, расположенный в устье Двины, где спустя некоторое время его лишили сана[211]211
  Чистович И. Указ. соч. С. 147–154.


[Закрыть].

Победа Прокоповича оставила у современников неприятный осадок, ибо выходило, что победитель в награду за донос получил после ссылки Феодосия новгородскую кафедру, более богатую, чем кафедра псковская. Правда, победа оказалась неполной и не обеспечила Феофану господства в Синоде, ибо стараниями Меншикова на вакантное место в этом учреждении были назначены его явные противники: ростовский епископ Георгий Дашков, осуждавший церковную реформу Петра I и враждебно относившийся к человеку, претворявшему ее в жизнь. Другой новый член Синода – коломенский митрополит Игнатий Смола – тоже не принадлежал к сторонникам Феофана. Два новых члена Синода вместе с Феофилактом Лопатинским, назначенным вместо Феодосия вице-президентом Синода, составили серьезную оппозицию Феофану.

Очередная свара в Синоде не заставила себя долго ждать: противники Феофана в 1726 году сочли необходимым продолжить расследование доноса Савватия. В столицу вызвали Маркелла Родышевского, с которым произошла странная метаморфоза: из приятеля Прокоповича он превратился в его фанатичного недруга, переметнувшегося в лагерь Георгия Дашкова.

Отметим, что обвинения Маркелла носили декларативный, бездоказательный характер, в них отсутствовали ссылки, где и когда Феофан высказывал богопротивные мысли, не назвал доносчик ни одной фамилии свидетелей.

Феофану и на этот раз удалось отклонить обвинения как политического, так и церковного содержания. Он вновь праздновал победу – Маркелл был объявлен лжецом и клеветником, указом Екатерины I его велено было содержать в крепости.

Быть может, у приверженцев старомосковского уклада жизни – черного духовенства, придерживавшегося сурового аскетизма, были некоторые основания обвинять Феофана Прокоповича, не чуравшегося житейских удовольствий, в нарушении обетов. Об этом сообщал А. К. Нартов, описавший неожиданный ночной визит к двум церковным иерархам: местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому и Феофану Прокоповичу; внезапно появившись в доме Яворского, Петр I застал его за сочинением труда «Камень веры». Вместо горячительных напитков на столе работавшего в уединении Стефана стояли сосуды с простой водой и брусничной настойкой. Визит Петра I в ночные часы к Феофану вызвал у его гостей переполох, но архиерей вышел из положения остроумным приветствием гостей, так что царь тоже принял участие в веселом застолье, после которого якобы сказал: «У Стефана, яко у монаха, а у Феофана, яко у архиерея, весело и проводить время не скучно»[212]212
  Майков Л. П. Рассказы Нартова о Петре Великом. СПб., 1891. С. 73, 74.


[Закрыть].

Зная хорошо Маркелла – человека, «по природе своей трусливого», Прокопович не без основания полагал, что Маркелл «сам собою по ярости и злобе, без всякой надежды и упования никогда б на такое страшное дело не отважился», что он выступил с обличениями только благодаря существованию «неких прилежных наустителей, которые плута сего к тому привели». Таким «наустителем» Феофан считал Георгия Дашкова[213]213
  Чистович И. Указ. соч. С. 222.


[Закрыть].

Как видим, доносы, подобно волнам, накатывались на Феофана один за другим, и если бы Петру II довелось царствовать еще год-два, то новгородскому архиерею несдобровать и девятый вал непременно увлек бы его в морскую пучину. Но фортуна оказалась благосклонной к Феофану, он устоял; ему удалось сохранить и кафедру, и должность вице-президента Синода до наступления счастливых для него времен, связанных с воцарением Анны Иоанновны.

Императрица имела глубокие основания покровительствовать Феофану. Главная причина состояла во враждебном отношении широких слоев духовенства, и прежде всего его элиты, к воцарению Анны Иоанновны. Известно, что для духовенства самой приемлемой кандидатурой была царица Евдокия, со вступлением которой на престол они связывали восстановление патриаршества и отмену посягательств светской власти на их имущество. Подозрительность Анны Иоанновны к духовенству разжигал и Феофан, внушая ей мысль о готовности духовенства поднять народ на бунт. Определенное влияние на позицию императрицы оказывало и немецкое окружение, протестантское по религиозному убеждению, к которым Феофан был ближе, чем его противники. Не случайно Феофан находился в приятельских отношениях с Бироном и Остерманом. Все это, вместе взятое, превращало Прокоповича в полновластного хозяина Синода и развязывало руки для беспощадной борьбы с верховниками, едва его не погубившими.

Среди многочисленных противников Феофана следует выделить ростовского архиерея Георгия Дашкова, коломенского – Игнатия Смолу, тверского – Феофилакта Лопатинского и др. Но первый удар Прокопович нанес не своему главному противнику Георгию Дашкову, а личности второстепенной – воронежскому епископу Льву Юрлову. Выбор жертвы не был случайным: Феофану было хорошо известно, что Лев находился с Георгием в дружеских отношениях, что он разделял его взгляды на церковную реформу и на него, Феофана.

И Феофан решил посредством Льва Юрлова привлечь к ответственности Георгия Дашкова. Суть вины Юрлова состояла в том, что он, получив от воронежского вице-губернатора известие о восшествии на престол Анны Иоанновны, вместо благодарственного молебна в честь этого события на следующий день отслужил молебен, во время которого сначала помянул «о благовернейшей великой государыне нашей царице и великой княгине Евдокии Федоровне и о державе их», а затем о благоверных государынях, цесаревнах и царевнах, не упоминая даже имени Анны Иоанновны.

Сначала дело Юрлова благодаря заступничеству его единомышленников в Синоде Георгия Дашкова и Игнатия Смолы удалось замять, но Прокопович воспользовался проволочкой покровителей, чтобы вывести их вместе с Феофилактом Лопатинским из состава Синода. Об укреплении позиции Прокоповича в правительственных сферах явствует его вызывающе дерзкий ответ Сенату, предложившему на совместной конференции с Синодом определить меру наказания Льву Юрлову. Феофан написал Сенату, что нужда в конференции отпала, ибо Синод уже определил быть «ему (Юрлову. – Н. П.) лишену всего священного и монашеского чина и предану на суд гражданский». Императрица утвердила меру наказания: епископ воронежский Лев стал именоваться расстригой Лаврентием и отправлен в ссылку в Крестный монастырь, где его велено содержать «за караулом в келье неисходно, никого к нему не допускать, чернил и бумаги для письма не давать, присылаемые ему письма отбирать, читать и давать губернатору для рапортования Сенату и в церковь допускать за караулом».

Следствию не удалось добыть от Льва Юрлова показаний, компрометирующих Георгия Дашкова, но Феофан сумел убедить императрицу, что воронежский епископ без ведома Георгия не осмелился бы не отслужить благодарственного молебна. Подозрение Феофан превратил в истину, и по именному указу Георгий Дашков был лишен сана и простым монахом определен в ссылку в Харьковский, а затем в отдаленный Каменновологодский монастырь[214]214
  Титлинов Б. В. Правительство имп. Анны Иоанновны в его отношениях к делам православной церкви. Вильна, 1905. С. 102, 103.


[Закрыть].

Феофану осталось расправиться еще с коломенским митрополитом Игнатием Смолой. Ему тоже инкриминировалось надуманное обвинение в том, что он во время чтения в Синоде объяснительной записки Льва Юрлова высказал мнение, что воронежский вице-губернатор, находясь в неприязненных отношениях с епископом, шлют друг на друга доносы, что следствие не подтвердило. Тем не менее указом Синода Игнатий был лишен сана и сослан в Свияжский Богородицкий монастырь.

Казалось, противники повержены, лишены высоких санов, влачат жалкое существование рядовыми монахами. Главный виновник их опалы должен был удовлетвориться – угроза церковным новшествам, инициатором которых был Прокопович, отпала. Но Феофана эта победа не удовлетворила.

Особое место в расправе Феофана с противниками занимает Феофилакт Лопатинский. В отличие от прочих архиереев этот ученый был способен противопоставить доводам Прокоповича свои собственные. Главным содержанием предшествующих процессов было отношение церковных иерархов к реформе Петра Великого и воцарению Анны Иоанновны. В процессе Лопатинского на первый план выдвинулись разногласия богословского содержания. Феофан Прокопович – сторонник протестанства, Стефану Яворскому, взгляды которого разделял Феофилакт Лопатинский, был ближе католицизм.

Стефан Яворский еще в 1715 году написал против протестантов сочинение с выразительным названием «Камень веры», направленное прежде всего против Прокоповича. Петр I запретил его публиковать, а Верховный совет в 1728 году разрешил его издание. Заботу об издании «Камня веры» возложил на себя тверской епископ Феофилакт Лопатинский. Опубликование сочинения вызвало оживленную полемику на Западе: протестанты в лице ученого богослова Буддея отвергали сочинение Яворского, в то время как католик доминиканец Рибейра полностью одобрял его. Историки церкви подозревают, что автором сочинения, приписываемого профессору Иенского университета, был не Буддей, а сам Феофан Прокопович. Основанием для подобного утверждения является сходство стиля этого труда с манерой письма Прокоповича, а также великолепная осведомленность автора о том, как сочинялся «Камень веры» и о судьбе сочинения, о чем мог знать только человек, вращавшийся в правительственных кругах Петербурга. «Нельзя не удивляться, – сокрушался мнимый Буддей, – как смиренный Феофилакт, архиепископ Тверской и Кашинский, одобрил эту книгу своей цензурой». Рецензент обещал читателям написать обстоятельное опровержение «Камня веры». Оно действительно появилось за подписью того же Буддея, кстати, скончавшегося через месяц после его напечатания. Сочинение тоже приписывают Феофану. Феофилакт не стал молчать. «Бедный Стефан-митрополит, и по смерти его побивают камнями», – отозвался о нем Феофилакт и написал «Возражение на критику Буддея».

Прокопович принял все меры, чтобы воспрепятствовать опубликованию «Возражения», однако его противники изобрели способ преодоления запрета – в России было переведено сочинение доминиканца Рибейры, апологета «Камня веры». Ответная мера Прокоповича еще раз подтверждает его неразборчивость в выборе средств борьбы с противниками – он использовал все свое красноречие и эрудицию, чтобы убедить двор в существовании против него заговора и стремлении возмутить народ против иноземцев. Более того, Прокопович придал спору внешнеполитическое значение. Книга Рибейры, по его мнению, была направлена «к поношению и укоризне Российской империи», ибо она «иностранных в России мужей ругательно порицает человечками и людишками», в то время как из числа этих «человечков и людишек многое число честные особы и при дворе и в воинском и гражданском чинах рангами высокими почтено служат».

Встав на защиту немецкой камарильи, Феофан получил от нее обширные полномочия для расправы с противниками – Феофилакту Лопатинскому довелось познакомиться с шефом Тайной розыскных дел канцелярией А. И. Ушаковым.

Параллельно с процессом, связанным с «Камнем веры», происходило разбирательство дела о подметном письме, обнаруженном в 1732 году. Феофану было от чего разгневаться и проявить полицейскую изворотливость в поисках автора пасквиля. Письмо не сохранилось, но о его крамольном содержании можно судить по выдержкам, приводимым Прокоповичем. Пасквиль призывал Россию к плачу: «О, многобедная Россия, платися, рыдай горько». Далее следует перечень бед, коснувшихся как народа, так и церкви. «Притворяет плут словеса прелестные, – отзывался о пасквиле Феофан, – которых разных чинов служители будто ласкательно тешат и веселят государыню, сказуя, что все в государстве счастьем ее величества исправно и легко». Между тем крестьяне живут в нищете: «Не знают праздника, ни дня воскресного, ниже прибегнут к церкви Божией».

В пасквиль аноним вложил письмо, якобы адресованное папой Римским Бенедиктом Феофану Прокоповичу. Папа Римский радуется по поводу того, что Феофан пользуется любовью и полным доверием императрицы и делает все, чтобы сокрушить православие. У истоков неправославия стоял царский любимец Лефорт. Далее следуют выпады против Петра I. Завершается письмо призывом к действиям.

Феофан лихорадочно и долго высчитывал автора пасквиля и письма. И пришел к выводу, что автор подметного письма принадлежал к окружению Феофилакта Лопатинского, а сам он вдохновлял его появление. Заподозренных арестовали, пытали, но следствию ничего выяснить так и не удалось. Тем не менее следствие продолжалось и после смерти Феофана 8 сентября 1736 года – заведенная им карательная машина не остановилась, заглатывая все новые и новые жертвы. Феофилакт Лопатинский содержался под домашним арестом, а в 1737 году его перевели в крепость, в следующем году Кабинет министров на основании экстракта Тайной розыскных дел канцелярии вынес определение, обвинявшее Феофилакта «в злоумышленных, непристойных рассуждениях и нареканиях, в чем сам винился в распросах». Приговор соответствовал духу времени: Феофилакта лишили архиерейства и, как сказано в приговоре, «всего священства и монашеского чина». Его бы надлежало казнить, но «милосердная» императрица повелела содержать его под крепким караулом до смерти в замке Германа Выборгской крепости. Это была последняя жертва Феофана[215]215
  Чистович И. Указ. соч. С. 409, 410; Титлинов Б. В. Указ. соч. С. 137–155.


[Закрыть].

Как видим, оценка деятельности Феофана в годы правления Анны Иоанновны не может быть однозначной: с одной стороны, он стоял на страже преобразований, вместе с которыми защищал свою судьбу, а с другой – использовал заслуживающие порицания методы борьбы со своими противниками. Тесное сотрудничество Феофана с Тайной розыскных дел канцелярией напоминает времена инквизиции. К тому же он верой и правдой служил немецкому окружению императрицы.

Сложнее и противоречивее было отношение правительства к рядовому духовенству: с одной стороны, неприязнь императрицы к духовным иерархам не могла не отражаться на рядовых служителях церковного амвона, а с другой – это же окружение отдавало отчет в том, что невежественные пастыри не могли внушить прихожанам необходимых добродетелей.

Мысль о необходимости создать школы для обучения детей священников была четко изложена еще в Духовном регламенте: «Когда нет света учения, нельзя быть доброму церкве поведению…»[216]216
  ПСЗ. XVI. № 5718.


[Закрыть]. Однако эти мысли не обрели воплощения, остались на бумаге из-за нехватки денежных средств, а главным образом из-за отсутствия подготовленных учителей. Поэтому наследники Петра I получили столь же необразованное духовенство, какое существовало и при царе-преобразователе. Хотя Анна Иоанновна в манифесте при восшествии на престол и обещала, чтобы «в училищах доброе смотрение и порядок был», но многие годы это обещание оставалось на бумаге все по тем же причинам: епархии не располагали необходимыми средствами, а общество не в состоянии было выделить из своей среды учителей, способных сеять «разумное, вечное». По этой причине открытые школы тут же закрывались, а сохранившиеся в большинстве своем влачили жалкое существование: из-за недостатка учителей обучение велось по сокращенной программе, из учебного плана изымались важные дисциплины.

Похоже, не только государство, но и общественное мнение того времени было озабочено повышением нравственного и образовательного уровня приходского духовенства. В. Н. Татищев в завещании сыну писал: «Старайся иметь попа ученого, который бы своим еженедельным поучением и предикою к совершенно добродетели крестьян твоих довести мог, а особливо где ты жить будешь, имей с ним частое свидание; награди его безбедным пропитанием деньгами, а не пашнею, для того чтоб от него навозом не пахло»[217]217
  Соловьев С. М. Указ. соч. Кн. X. С. 534.


[Закрыть]. Примерно такого же мнения придерживался и кабинет-министр А. П. Волынский, причем просвещение духовенства он считал важнейшей обязанностью государства. В «Генеральном рассуждении о поправлении внутренних государственных дел» он полагал, что духовенство надлежит избавить от унизительных поборов с прихожан и занятия хлебопашеством и взамен этих источников дохода «учредить по приходам сбор на содержание причта»[218]218
  ЧОИДР. М., 1858. Кн. 2. С. 155.


[Закрыть].

Между тем уровень просвещенности и нравственности духовенства в первые годы царствования Анны Иоанновны находился на крайне низком уровне, о чем свидетельствует именной указ 6 ноября 1733 года, отметивший, что как белое духовенство, так и монашествующие «имеют житие невоздержанное и употребляют ссоры и драки и безмерно упиваются и тем зазорным и весьма непотребным житием наводят на чин священный и монашеский немалые и весьма тяжкие подозрения». Указ отмечал распространенное среди духовенства явление – поддавшись влиянию времени, они строчат друг на друга доносы, часто без оснований произносят «слово и дело», за что им грозило суровое наказание: лишение сана и определение в солдаты или ссылка в Сибирь.

Пастыри церкви практически были лишены возможности совершенствоваться, ибо их уклад жизни мало чем отличался от крестьянского: подобно прихожанам, они возделывали пашню, заготавливали сено, ухаживали за скотом.

И все же во второй половине 1730-х годов наблюдались значительные сдвиги в распространении просвещения среди духовенства. По данным Синода на 1739 год, в епархиальных школах и семинариях обучалось 5208 учащихся, что, несомненно, следует признать значительным успехом. Вместе с тем в годы царствования Анны Иоанновны осуществлялись меры, свидетельствовавшие о неуважении к духовному чину, в глазах правительства являвшемуся не только средоточием безнравственности, но и крамолы. Белое духовенство лишилось важных привилегий, которыми пользовалось ранее. К ним относятся так называемые разборы – смотры духовенства, в результате которых все сыновья, не наследовавшие места своих родителей, определялись в солдатскую службу. В предшествующие годы в солдаты определяли только неграмотных сыновей священнослужителей. В результате разборов ряды священнослужителей, по сведениям Синода на 1739 год, были настолько опустошены, что в церквах недоставало свыше девяти тысяч священников, дьяконов и пономарей. Убыль возникала в результате смерти либо действующих членов притча, либо их преемников. Ущемлены были и городские священники, которых обязали нести полицейские повинности: выполнять на заставах караульную службу, участвовать в тушении пожаров и др.

Итак, мы рассмотрели три аспекта жизни духовенства: судьбу их имущества, в которой прослеживается тенденция к его секуляризации, судьбу церковных иерархов, преследуемых Прокоповичем методами, свойственными бироновщине, и судьбу рядового духовенства, менее всего пострадавшего от немецкого засилья.

Использование Прокоповичем услуг Тайной канцелярии для расправы со своими противниками с точки зрения современных представлений о нравственности заслуживает осуждения. Но историк обязан руководствоваться этическими нормами не нашего, а того времени. Петр Великий, например, не считал для себя аморальным присутствовать на пытках собственного сына или собственноручно рубить головы стрельцам. В данном случае просматривается не только жестокость царя, но и его темперамент – подобных поступков не совершал его кроткий отец Алексей Михайлович.