Текст книги "Екатерина Великая"

Из сказанного вытекает важный вывод – под народом, о благе которого она пеклась, императрица подразумевала не все население страны, а лишь небольшую ее прослойку – дворянство и отчасти купечество. Дворянство достигло при Екатерине II вершин благоденствия и материального благополучия. Отсюда вытекает, что понятие общего блага при Екатерине было ограничено благом дворянства и отчасти купечества; второй вывод состоит в том, что понятие общего блага было фикцией как при Петре Великом, так и при Екатерине II.

Надо признать исключительную способность императрицы общаться с подчиненными, овладение ею искусством управлять людьми. Здесь она достигла поразительных успехов и виртуозности, которым могли позавидовать многие коронованные особы. Это достоинство присуще лишь немногим государственным деятелям.

Екатерина, как упоминалось выше, считала Петра Великого монархом, достойным подражания. Но обращает на себя внимание, сколь по-разному строились отношения с соратниками и вельможами у Петра и Екатерины.

Принц де Линь, сопоставляя Екатерину и Людовика XIV, отметил, что король внушал страх, в то время как Екатерина – расположение. Эту оценку можно использовать и при сравнении Петра Великого с Екатериной И. Главным средством воздействия на подчиненных у Петра была угроза сурового наказания за невыполнение поручения. Показательно письмо Петра к Б. П. Шереметеву, написанное 5 декабря 1700 года после поражения русских под Нарвой. Короткое послание состоит из трех сюжетов. В первом из них царь утешает: нельзя терять голову в связи с постигшим под Нарвой несчастьем; затем царь ставит перед полководцем конкретную задачу – «иттить в даль для лутчего вреда неприятелю». Третья часть указа написана с учетом особенностей натуры Шереметева – его основательности и расчетливости при подготовке любой военной акции, сопровождавшейся медлительностью, всегда раздражавшей нетерпеливого царя. Указ заканчивался угрозой: «О чем паки прошу: не чини отговорки ничем, и та положена меж беглецами, которых товарищ майор Л. на смерть осужден»[341]341
  Письма и бумаги Петра Великого. Т. 1. СПб., 1887. С. 410, 416.


[Закрыть].

И хотя Екатерина почитала Петра Великого своим кумиром и стремилась ему во всем подражать, свои отношения с подчиненными и соратниками она строила на иных принципах – ничего подобного ни в указах, ни в эпистолярном наследии императрицы обнаружить не удалось. Екатерина в подобных случаях выступала тонким психологом, умело пользовавшимся для поощрения усердия соратников и подчиненных такими свойствами человеческой натуры, как честолюбие, патриотизм, чувство долга, преданность трону и т. д. Эту способность познать психологию управляемого ею народа отметил Генрих Гарлей, относившийся к Екатерине отнюдь не благосклонно. В 1768 году он доносил в Лондон: «Надо признать, что русская императрица понимает вернейший способ управлять гораздо лучше своими подданными, чем можно было ожидать от иностранной принцессы. Она так близко знакома с их духом и характером и так хорошо употребляет эти сведения, что для большей части народа счастие его кажется зависящим от продолжительности ее царствования»[342]342
  РИО. Т. 12. СПб., 1873. С. 334.


[Закрыть]. И действительно, императрица умела подстегивать усердие управляемых лестью, похвалой, своевременной наградой и др.

Еще одно правило в отношениях с подчиненными Екатерина сформулировала в письме к Бьельке в 1792 году: «Держусь правила, что злым надо делать как можно менее зла; зачем следовать примеру злых? Зачем в отношении их становиться жестоким? Это значит нарушать обязанности к самому себе и к обществу»[343]343
  Трибовский А. М. Указ. соч. С. 15.


[Закрыть].

Способность императрицы познать психологию и ловко ею пользоваться можно проиллюстрировать многочисленными примерами, зарегистрированными современниками. Общим в этих примерах является принцип, которым она руководствовалась: хвалить громко, во всеуслышание, а ругать тихо. У императрицы как-то спросили: «Разве ваше величество всеми этими людьми довольны?» – «Не совсем, – отвечала она, – но я хвалю громко, а браню потихоньку».

Екатерина, например, была недовольна тем, что Румянцев, командовавший русской армией, 2 августа 1769 года форсировал Днестр, но затем из-за недостатка фуража должен был отступить. Упреки, недовольство этими действиями генерала она сумела облечь в такую деликатную форму, что Румянцев не имел оснований для обиды; напротив, лестными отзывами о его талантах императрица призывала его к новым подвигам. Отступление, писала императрица, дало повод неприятелю «возгордиться, но я надеюсь от вашего искусства, военной поворотливости, что вы недолго дозволите неприятелю пользоваться таким пустым тщеславием тогда, когда вы имеете под вашей командой армию, которая уже действительно в пять месяцев шесть раз обратила в бег беспорядочную толпу бесчисленного неприятеля». «Наступательной операцией, – обращалась она к командующему, – вы себе приобретете новую славу и приумножите чрез то мою»[344]344
  РИО. Т. 10. С. 355.


[Закрыть].

Осенью того же 1769 года императрица была недовольна медленным продвижением к Средиземному морю эскадры под командованием адмирала Г. А. Спиридова. Вместо брани и порицания за нерасторопность Екатерина обращается к чувству долга адмирала, призывает его мобилизовать все силы для выполнения задания: «Прошу вас для самого Бога, соберите силы душевные и не допустите до посрамления пред всем светом. Вся Европа на вас и на вашу экспедицию смотрит, старайтесь соответствовать вашими поступками моему определению и заслужить те отменные милости, кои вы уже от меня получили, и вспомните, что расстройка, беспорядок и медление никогда мне приятны быть не могут и для того старайтесь оные везде укротить и пресечь, чрез что приобретете продолжение той милости, которую к вам имела».

Самый разительный пример деликатного обращения с провинившимся вельможей связан с отстранением от должности главнокомандующего Москвы, героя Семилетней войны генерал-фельдмаршала П. С. Салтыкова. Во время эпидемии чумы в Москве, 14 сентября 1771 года, после того как зараза проникла в служебные помещения главнокомандующего в Кремле, Салтыков оставил столицу и укрылся в подмосковной вотчине. Столица, оставшаяся без главы администрации, оказалась во власти обезумевшей от страха толпы. 15 сентября в Москве начался бунт, а 16-го был убит архиепископ Амвросий. Лишь 17 сентября Салтыков возвратился в столицу.

Казалось бы, трусость главнокомандующего должна была вызвать его публичное осуждение, но императрица пощадила старика и ограничилась всего лишь уведомлением Салтыкова об отставке без указания на ее причину. 7 ноября 1771 года он получил указ императрицы: «Мы ныне рассудили за благо вас из Москвы уволить и там поручить команду нашему генералу князю Михаилу Волконскому, о чем мы чрез сие даем вам знать, оставаясь, впрочем, к вам благожелательны»[345]345
  РА. Кн. 3. 1886. С. 105.


[Закрыть]. Подлинное же отношение к поступку фельдмаршала «остававшаяся благожелательной» Екатерина выразила в частном письме к А. И. Бибикову, отправленном еще до отстранения Салтыкова. Как бы оправдывая грядущее суровое наказание, она доверительно сообщала Бибикову: «Слабость фельдмаршала Салтыкова превзошла понятие, ибо он не устыдился просить увольнения тогда, когда он своею персоною нужен там был, и, не ожидая дозволения, выехал – чаеть можно – забавляться со псами»[346]346
  РИО. Т. 13. С. 180.


[Закрыть].

Еще раньше, в 1764 году, императрица проявила милосердие к генерал-прокурору А. И. Глебову, оказавшемуся нечистым на руку и причастным к так называемому иркутскому делу. Екатерина ограничилась отстранением Глебова от должности без указания причин опалы. Лишь в секретной инструкции новому генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому императрица написала, что оправдательное письмо Глебова не убедило ее ни в его искренности, ни в невиновности: «Прежнее худое поведение, корыстолюбие и худая вследствие сих свойств репутация, недовольно чистосердечия и искренности против меня нынешнего генерал-прокурора, все сие принуждает меня сменить и совершенно помрачает и унижает его способность и прилежание к делам». Из всех провинившихся вельмож Глебов, которого императрица отругала «тихо», понес самое суровое наказание – ему было запрещено находиться на государственной службе.

Умела Екатерина и хвалить и награждать, причем делала это достаточно тонко и награждала за реальные успехи, иногда даже переоценивая их. Императрица при этом руководствовалась принципом: монарх, не умеющий достаточно оценивать заслуги подданных и должным образом награждать их, сам лишен достоинств и заслуг. В молодости она писала: «Кто не уважает заслуги, тот сам их не имеет; кто не старается отыскать заслугу и не открывает ее, тот недостоин и царствовать». Полезно в этом случае напомнить еще одну привлекательную черту характера императрицы – она не была злопамятной и мстительной. Пример тому ее отношения с приближенными свергнутого Петра III.

Портрет П. А. Румянцева-Задунайского.

Неизвестный художник. 1770-е.

Государственный исторический музей

П. А. Румянцева Екатерина считала сторонником Петра III и, воцарившись, заменила его П. И. Паниным, чем вызвала недовольство генерала. Румянцев обиделся и подал прошение об отставке. Императрица преодолела неприязнь и, видимо, подозревая в нем полководческий талант, ответила ему собственноручным посланием: «Я получила письмо ваше, в котором пишете и просите об отставке. Я рассудила, что необходимо мне пришло с вами изъясниться и открыть вам мысли мои, которые вижу, что вам совсем неизвестны. Вы судите меня по старинным поведениям, когда персоналитет всегда превосходил качества и заслуги всякого человека и думаете, что бывший вас фавор ныне вам в порок служить будет».

Содержание разговора между императрицей и ее подданным осталось неизвестным, но закончился он к удовольствию обеих сторон примирением – Екатерина убедила Румянцева, что зла на него не таит, и тот остался на службе, а в июле 1764 года был назначен губернатором Малороссии. Достойно упоминания, что и прочие любимцы свергнутого императора не оказались в Сибири, как это должно было случиться в предшествующие царствования. Правда, они были удалены от двора, но получили высокие должности: Д. В. Волкова Екатерина назначила губернатором в Оренбург, а А. П. Мельгунова – губернатором Новороссии, а затем наместником Ярославским и Вологодским.

Особенно щедро был обласкан Румянцев во время русско-турецкой войны, когда он командовал первой армией. Уже в начале войны императрица в рескрипте Румянцеву нашла все его распоряжения «весьма благорассудными и достойными искусного генерала»[347]347
  РИО. Т. 87. СПб., 1893. С. 296.


[Закрыть]. Награды посыпались одна за другой вслед за блестящими победами Румянцева. После получения известия о победе при Ларге Екатерина самолично написала генералу лестные слова: «Вы займете в моем веке несомненно превосходное место предводителя разумного, искусного и усердного… За долг почитаю вам отдать сию справедливость, и дабы всем известен сделался мой образ мысли об вас и мое удовольствие о успехах ваших, посылаю к вам орден св. Георгия первого класса». Румянцев был первым в России кавалером этого ордена I класса. Кроме того, он получил 5 тысяч душ крестьян. В этом рескрипте Екатерина уподобила Румянцева римлянам, которые не спрашивали, «многочислен ли неприятель, но где он?»[348]348
  ИО. Т. 10. С. 426.


[Закрыть].

Особенно высоко была оценена победа при Кагуле. Императрица пожаловала Румянцева чином фельдмаршала и заверила, что не только будет пресекать интриги против него, но и предоставляет ему «дозволение употреблять и мое собственное имя, где вы усмотрите, что сие нужно для успеха дел моих». Аналогичное право получили командовавший 2-й армией князь В. М. Долгорукий, а также А. Г. Орлов.

Победа при Кагуле принесла фельдмаршалу жезл с бриллиантом, великолепную шпагу, шляпу с лавровым венком, бриллиантовую оливковую ветвь, 100 тысяч рублей, 5 тысяч крестьян, серебряный сервиз на 40 персон и собрание картин[349]349
  РА. Кн. 3. С. 21.


[Закрыть].

В память о Кагульской победе императрица велела соорудить обелиск с текстом, ею составленным: «В память победы при реке Кагул в Молдавии июля… дня 1770 г. Предводительством графа генерала Петра Румянцева Российское воинство числом семнадцать тысяч обратило в бегство до реки Дуная турецкого везиря Галил Бея с силою до полтораста тысяч».

Последняя награда ожидала Румянцева после победного заключения Кючук-Кайнарджийского мира: к фамилии Румянцев был прибавлен титул Задунайский. Двор, находившийся в начале 1775 года в Москве, решил соорудить в честь полководца триумфальную арку, но тот проявил скромность и отказался от участия в подобной церемонии. Напомним, однако, что императрица, использовав до конца талант полководца, проявила к нему неблагодарность на склоне его жизни.

К чувству долга императрица обращалась и в отношениях с другим военачальником – Алексеем Григорьевичем Орловым. Правда, брат фаворита, слывший самым умным среди братьев, пользовался особым ее расположением. По его совету, поддержанному императрицей, намечалось осуществить дерзкий план – отправить в Средиземное море флот с секретнейшим и важнейшим поручением – поднять восстание среди славянских и христианских народов, томившихся под османским игом, прежде всего среди греков. Инструкция предписывала «более всего непроницаемую в сем деле иметь тайну, ибо секрет всем делам душа». Предполагалось, что само появление русских кораблей в Средиземном море – событие до того небывалое – способно привести в потрясение и ужас все турецкие области в Европе[350]350
  РИО. Т. 1. С. 1–13.


[Закрыть].

Волею случая Алексей Орлов, понятия не имевший о военно-морском деле, оказался командующим русским флотом в Средиземном море. Туда в разное время отправились две эскадры под командованием Г. А. Спиридова и контр-адмирала Эльфинстона, между которыми возникла ссора. Это вынудило императрицу назначить командующим флотом сухопутного генерала.

А. Г. Орлову, пользовавшемуся безграничным доверием императрицы, с самого начала были предоставлены обширные полномочия – ему разрешалось присваивать обер-офицерские чины до капитана включительно тем представителям высших слоев местного населения, которые окажут «полезные услуги России». Генерал-поручику Орлову, чтобы «чрез сие показать вам, сколь приятно в памяти у нее усерднейшая ваша к нам и отечеству служба», императрица пожаловала чин генерал-аншефа.

Разве мог Орлов остаться равнодушным к рескрипту Екатерины от 19 июля 1770 года, в котором он прочитал такие слова: «Вся Европа дивится нашему подвигу и с любопытством обращает на вас, исполнителя оного, свои взоры». Еще больше воодушевил Орлова рескрипт императрицы, получившей известие об уничтожении сотни судов, то есть практически всего турецкого флота в Чесменской бухте: «Но блистая в свете не мнимым блеском флот наш под разумным и смелым предводительством вашим нанес сей раз наичувствительнейший удар османской гордости… лаврами покрыты вы; лаврами покрыта при вас находящаяся эскадра»[351]351
  Там же. С. 40, 56, 57.


[Закрыть].

Вигилиус Эриксен. Портрет графа

А. Г. Орлова-Чесменского.

Между 1770 и 1783. Государственный Русский музей

Императрица полагала, что Турция, лишившись флота, запросит мира, и 22 марта 1771 года уполномочила А. Г. Орлова вести мирные переговоры и подписать договор, еще раз подчеркнув, что она пребывает «в полной уверенности на ваше патриотическое усердие и прозорливость». В том же 1771 году она предоставила Орлову такое же право, как Румянцеву и Долгорукому, расходовать деньги на содержание Средиземноморской экспедиции «в каких бы то суммах не было».

Надежды на скорый мир не оправдались. Османская империя, опираясь на помощь Франции, продолжала оказывать сопротивление, и императрице ничего не оставалось, как убеждать Орлова наносить урон неприятелю, уповая на его «разумное, прозорливое, усердное, ревностное поведение». В награду за два частных успеха Екатерина отправила украшенную бриллиантами шпагу [352]352
  РИО. Т. 1. С. 75, 90.


[Закрыть].

Помимо наград за военные успехи, в результате которых граф Алексей Орлов стал графом Орловым-Чесменским, ему было поручено выполнить одно деликатное поручение – доставить в Петербург княжну Тараканову, что он успешно и выполнил.

Все современники единодушны в оценке способности императрицы превращаться из обаятельной и приветливой дамы в гордую, величественную императрицу, жестами, походкой, осанкой подчеркивавшей различие между нею и подданными.

Доктор Дамсдель, будучи приглашенным на обед, обратил внимание на непринужденную обстановку, царившую за столом: «Хотя мы (он и его сын. – Н. П.) не понимали языка, на котором говорили, беседа шла, по-видимому, так свободно и весело, как можно было ожидать от лиц, равных между собою, а не от подданных, удостоенных чести быть в обществе их государыни».

Можно привести множество примеров перевоплощения императрицы, но мы ограничимся двумя. Первый из них, описанный бароном Гриммом, относится к его первой встрече с Екатериной. «Ну что же, – сказала она, – вы желали переговорить со мною; что имеете вы сказать?» Официальная тональность фраз не очень смутила Гримма, и он ей ответил: «Если ваше величество сохраните этот взгляд, то я должен буду удалиться, потому что чувствую, что голова моя не будет свободна, и что, следовательно, напрасно было бы злоупотреблять минутами, которые вам угодно мне пожертвовать». Улыбка просияла на лице ее. «Садитесь, – сказала она мне, – потолкуем о наших делах»[353]353
  РИО. Т. 2. С. 302, 327.


[Закрыть].

Частенько такого рода беседы Екатерина проводила, занимаясь рукоделием, что придавало им, так сказать, домашний, непринужденный характер, располагало собеседника к откровенности, вызывать которую она была великой мастерицей.

Едва ли не самый яркий пример умения Екатерины подчинить своей воле собеседника привел Г. Р. Державин, служивший у нее секретарем. В общении с ним императрица проявляла то деспотический характер, то уважительное отношение и даже готовность извиниться за нанесенную обиду. Державину доводилось наблюдать монархиню в чрезвычайном гневе, так что «лицо пылает огнем, скулы трясутся». Она кричала на Державина, топала ногами, прогоняла из кабинета. Поэту пришлось обратиться за защитой к фавориту императрицы П. Зубову, и тот уладил дело.

В. Л. Боровиковский.

Портрет Г. Р. Державина. 1811. Всероссийский музей А. С. Пушкина

В «Записках» Державина читаем: «Часто случалось, что рассердится и выгонит от себя Державина, а он надуется, дает себе слово быть осторожным и ничего с нею не говорить; но на другой день, когда он войдет, то она тотчас приметит, что он сердит: зачнет спрашивать о жене, о домашнем его быту, не хочет ли он пить и тому подобное ласковое и милостивое, так что позабудет всю свою досаду и сделается по-прежнему чистосердечным.

В один раз случилось, что он, не выдержав, вскочил со стула и в исступлении сказал: «Боже мой, кто может устоять против этой женщины? Государыня, вы не человек, я сегодня положил на себя клятву, что после вчерашнего ничего с вами не говорить, но вы против воли моей делаете из меня, что хотите». Она засмеялась и сказала: «Неужели это правда!» Умела такое притворство и обладать собою в совершенстве, а равно и снисходить слабостям людским и защищать бессильных людей»[354]354
  Державин Г. Р. Записки. Т. 6. СПб., 1876. С. 632.


[Закрыть].

Рассказ Державина относится к 90-м годам, когда у Екатерины стали сдавать нервы и она порой теряла самообладание. В годы, когда императрица находилась в расцвете сил, подобных выходок она себе не позволяла. А. А. Башилов, будучи пажом императрицы, записал свое простодушное мнение о ней: «Всем известно, как старики и старухи безобразны, но императрицы лицо было так привлекательно, улыбка такая очаровательная, осанка такая важная, что вселяет любовь и такое уважение, какое мудрено видеть»[355]355
  Памятники новой русской истории. Т. 3. СПб., 1873. С. 5.


[Закрыть].

К важным достоинствам государственного деятеля относится умение угадывать таланты, окружать себя способными соратниками, единомышленниками, готовыми на все испытания ради выполнения благородных целей, поставленных повелителем. Сопоставляя в этом плане Петра I и Екатерину II, должно отдать предпочтение первому – круг сподвижников Петра был более многочисленным, и среди них было больше талантливых людей, нежели в окружении Екатерины.

Назовем далеко не всех «птенцов гнезда Петрова»: Меншиков, Головин, Головкин, Ягужинский, Я. Ф. Долгорукий, М. М. Голицын, Репнин, Брюс, Шафиров, Курбатов, П. А. Толстой, Нестеров и др. У Екатерины по-настоящему талантливых соратников было меньше: Панин, Безбородко, Дашкова, А. Г. Орлов, Суворов, Сивере, Потемкин.

Ни у Петра Великого, ни у Екатерины И не должно было возникать опасений, что соратники могут превзойти их своими талантами. Более того, в письме к Н. И. Панину в 1770 году Екатерина писала: «Я умных людей люблю». В 1782 году, как бы оправдываясь, заявляла Гримму: «О, как жестоко ошибаются, изображая, будто чье-либо достоинство страшит меня. Напротив, я бы желала, чтоб вокруг меня были только герои, и я всячески старалась внушить героизм всем, в ком замечала к тому малейшую способность»[356]356
  РИО. Т. 10. С. 416; РА. Кн. 3. 1878. С. 81.


[Закрыть].

Менее значительные успехи Екатерины в этом плане объясняются двумя обстоятельствами. Во-первых, у Петра был шире круг лиц, из которых он выбирал соратников – он пренебрегал при подборе «команды» национальными и социальными критериями. Сын конюха, сын органиста, сиделец у купца, холоп боярина находились в одной упряжке с представителями древнего боярского рода, а также с иноземцами: немцами, датчанами, шотландцами. Круг лиц, из которых комплектовалась «команда» Екатерины, был значительно уже – не только вельможи, но и клерки рекрутировались только из рядов дворянства. Этот любопытный факт, между прочим, находит подтверждение и в различиях между обликами императора и императрицы, запечатленными в так называемых анекдотах о Петре и Екатерине, а также в семейных преданиях той поры. Не лишне заметить, что в понятие «анекдот» в XVIII веке вкладывали иное содержание, нежели сейчас. Тогда под анекдотом подразумевался краткий рассказ о подлинном событии. Иногда этот рассказ вполне достоверен, даже в деталях; иногда автор, записавший его, вносил отсебятину, драматизировал события и искажал их до неузнаваемости.

Фольклорный материал о Петре Великом и Екатерине Великой нуждается в изучении. Здесь мы ограничимся лишь констатацией принципиальных различий в содержании анекдотов о крупнейших деятелях XVIII столетия. Эта разница состоит в том, что анекдоты запечатлели в царе-реформаторе образ человека, наделенного демократическими чертами, не чуравшегося общения с простыми людьми и умевшего использовать их таланты, в то время как Екатерина довольствовалась лишь общением с вельможами и дворянами. Разве можно себе представить Екатерину за занятием, доступным женским рукам, но равноценным тем, которыми увлекался Петр? Или Екатерину, участвующую в собраниях, подобных всепьянейшему собору? Или разъезжающую в двуколке по улицам столицы, или с усердием занимающуюся тушением пожара, или стоявшую на запятках в карете? Нельзя также представить, чтобы при Екатерине губернатором столичной губернии и президентом военной коллегии стал человек, подобно Меншикову занимавшийся в детстве торговлей пирожками, а на пост вице-канцлера был возведен бывший сиделец при богатом купце, подобно крещеному еврею Шафирову. При Екатерине уже сформировалась правящая элита, и только из нее императрица выбирала себе соратников и вельмож.

Сравнивая анекдоты о Петре и Екатерине, должно отметить, что те и другие являются панегириками императору и императрице. Эта общность не исключает существенных различий. Во-первых, анекдотов о Екатерине во много раз меньше, чем о ее предшественнике. Во-вторых, они в большей мере заимствованы из официальных источников, записок современников и их переписки. Таковы, например, известные и из анекдотов слова императрицы о своем «маленьком хозяйстве», под которым она подразумевала хозяйство империи, о том, что она любит «хвалить громко, а бранить тихо», что у нее были хорошие учителя – «несчастье с уединением», об уплате жалованья Дидро и т. д. Часть анекдотов – результат регистрации рассказов, – таких, например, как рассказ о подарке императрицы статс-даме Перекусихиной перстня со своим изображением в мужском костюме: «Вот и тебе жених; я уверена, что ты, Марья Саввишна, никогда не изменишь ему и останешься верною до гроба, такою, какою до сих пор была ты».

Но главное отличие состоит в том, что героями анекдотов о Екатерине являются, помимо самой императрицы, вельможи и придворные служители от самого высокого ранга до низшего, а также рядовые дворяне и дворянки. По отношению к ним Екатерина выступает заботливой, рассудительной, милосердной, внимательной к их нуждам, щедрой, великодушной и т. д. Она прощает кражу продуктов из дворцовых запасов и яблок для царского стола, не решается будить спящего камердинера, заявляя: «Я буду сама убираться» и т. д. Короче, анекдоты представляют Екатерину дворянской монархиней, ограничившей свое попечение нуждами и чаяниями благородного сословия.

Второе обстоятельство, в большей или меньшей мере препятствовавшее выдвижению талантов, заключалось в фаворитизме, достигшем пышного расцвета именно при Екатерине.

Мы не располагаем убедительными фактами, свидетельствующими о том, что кто-либо из фаворитов преграждал путь к власти кому-либо из соратников Екатерины. К слову сказать, фаворитизм вообще не оставляет подобного рода улик. Но сама по себе необходимость служить двум господам – одновременно угождать и императрице, и ее фавориту – не каждому была по душе. Вспомним только что приведенный пример – знавший себе цену Державин вынужден был обращаться с просьбой о защите от нападок императрицы к «дуралеюшке» П. Зубову, ограниченность которого была известна всем современникам. В следующей главе мы увидим, как императрица безуспешно пыталась выпестовать государственных деятелей из фаворитов – удача ей сопутствовала лишь единственный раз, когда ее ученик Потемкин стал поистине государственным мужем.

Императрица явно преувеличивала число дельных людей из своего окружения, когда в 1793 году писала Гримму: «Я никогда не искала и всегда находила под рукой людей, которые служили мне, и по большей части служили хорошо. Сверх того, по временам, я люблю свежие головы, которые очень полезны рядом с головами, более умудренными; все зависит именно от умения направить людей»[357]357
  РИО. Т. 2. С. 340.


[Закрыть].

О недостатке способных людей в окружении императрицы свидетельствует факт, приведенный выше, – она так и не смогла найти дельного полководца для войны со Швецией; сменивший В. П. Мусина-Пушкина граф И. П. Салтыков тоже был человеком «глупым и упрямым». Не менее показательна судьба генерал-прокурора А. А. Вяземского. После почти двадцатилетнего отправления должности он в 1783 году подал прошение об отставке «во избежание могущих произойти упущений». Императрица отклонила просьбу, начертав резолюцию: она взяла князя из генерал-квартирмейстеров, чтобы приготовить его к своей неограниченной доверенности; «тогда я свету показала, что я умею людей приуготовить, научить, подкрепить, покровительствовать и защитить во всех случаях как частных, так и общих». Это, однако, не помешало «ученику» за тридцатилетнюю службу прослыть человеком глупым и недалеким; «все называли его дураком», как писала сама Екатерина.

То, что императрица испытывала острую нужду в дельных соратниках, явствует и из ее послания к Потемкину, с которым она была, разумеется, откровеннее, чем с другими корреспондентами. 19 октября 1783 года она делилась с ним: «Не знаю, за кого взяться: армейских требовать не сметь; по губерниям – или молоды, или трогать не сметь же. Заглянула в придворных… право, тут выбрать немного»[358]358
  Ек. II и П. С. 187.


[Закрыть].

Из вышеизложенного следует, что интуиция на выбор талантливых сподвижников у императрицы была ниже, чем у Петра Великого. Тем не менее многие из избранников действовали умело и энергично. По словам мемуариста, Екатерина заявляла: «Графу Орлову должна я частию блеска моего царствования, ибо он присоветовал послать флот в Архипелаг. Князю Потемкину обязана я приобретением Тавриды и рассеянием татарских орд, столь беспокоивших пределы империи. Все, что можно сказать, состоит в том, что я была наставницей сих господ. Фельдмаршалу Румянцеву должна я победами; вот что только я ему сказала: “господин фельдмаршал! дело доходит до драки – лучше побить, чем самому быть побитым”; Михельсону я обязана поимкою Пугачева, который едва было не забрался в Москву, а может быть и далее»[359]359
  Грибовский А. М. Указ. соч. С. 17, 18.


[Закрыть].

Императрица обладала еще одним несомненным достоинством, свойственным неординарным государственным деятелям, – умению слушать и прислушиваться к словам собеседника. Абсолютная власть, как правило, соседствует с деспотизмом, позволяет проявлять произвол, требовать немедленного исполнения прихотей, даже самых нелепых. Самодурство было чуждо Екатерине не только потому, что она великолепно знала на опыте своего супруга трагические последствия его проявления, но и потому, что само по себе было чуждо ее натуре. Екатерина знала также, что не во всех сферах она была компетентна. Ее, например, обделил Бог музыкальным слухом, и музыка в ее представлении была всего-навсего шумом, ее раздражавшим. Не могла она, даже под угрозой эшафота, сочинить четверостишие, хотя ее обучали этому искусству опытные наставники. Но неумение сочинять вирши и наслаждаться музыкой – далеко не первостепенной важности недостаток монарха.

Когда читаешь ее рескрипты военачальникам, в которых она дает им совершенно конкретные рекомендации, создается впечатление, что императрица пользовалась услугами лиц, осведомленных в военном деле. Равным образом создается впечатление, что она пользовалась рекомендациями сведущих администраторов, градостроителей. Окончательное решение – за императрицей, но она внимала советам. В данном случае ей надлежит отдать предпочтение перед Петром 1 и не потому, что царь не хотел или не умел прислушиваться к советам, а вследствие того, что в условиях коренной ломки традиций не успели вырасти люди, порвавшие с прошлым и способные глядеть в будущее.

По свойствам характера Екатерина была типичным прагматиком, не совершавшим ни в государственных делах, ни в обыденной жизни опрометчивых, необдуманных решений или поступков. Удержаться от этого было непросто, в особенности при абсолютистском режиме, когда придворная жизнь была начинена интригами, подсиживанием, происками льстецов, готовых убрать с пути своих соперников. Мемуарист М. Гарновский в 1788 году засвидетельствовал: «Всякой лезет с чем хочет, всякой называет себя спасителем отечества и старается уменьшить силу влияния людей несравненно превосходнее и полезнее себя»[360]360
  РА. № 1. 1876. С. 30.


[Закрыть].

«Она умела слушать», – записал мемуарист Грибовский. По свидетельству Гримма, «она всегда верно схватывала мысли своего собеседника, так что неточное или смелое выражение никогда не вводило ее в затруднение, а тем менее не рисковало показаться ей неуважительным»[361]361
  Трибовский А. М. Указ. соч. С. 35; РИО. Т. 2. С. 331.


[Закрыть]. Любопытную быль или молву опубликовала «Русская старина» об адмирале Чичагове, которого императрица пригласила рассказать об одержанных им победах над шведским флотом в 1789 и 1790 годах. Тот, не будучи светским человеком, во время рассказа сначала смущался, а потом вошел в такой азарт, что стал кричать, размахивать руками, горячиться и употреблять нецензурные слова. Затем, опомнившись, стал на коленях просить прощения. – «Ничего, Василий Яковлевич, продолжайте, я ваших морских терминов не разумею». Чичагов был щедро награжден, получив в два приема 1388 и 2417 душ, а также орден Георгия I степени[362]362
  РС. Кн. 8. 1874. С. 775.


[Закрыть].