Текст книги "Прощай, Германия!"

– Не в машине же, – прошептала Анжелика и пообещала: – Какой нетерпеливый кавалер! Скоро доедем до озера, потерпи чуток…

– Конечно, я никуда не спешу, – сказал Эдик, проведя ладонью по ее бедру.

Громобоеву все больше и больше нравилась свадьба, он был благодарен Сашке за приглашение в дружки, а невесте за выбор красивой и смелой подружки.

– Кстати, я – совсем-совсем свободна, – вновь прошептала Анжела на ухо Эдику.

– Кстати, я тоже, – подмигнул ей Эдуард, слегка уже захмелевший от выпитого шампанского, а также от близости разгоряченного красивого женского тела.

– Думаю, молодым пора подышать свежим воздухом и выпить еще по бокалу, – сказал дядька фотографу и подмигнул свидетелям, сидевшим на заднем сиденье.

Машины свернули с дороги на живописную поляну у самого берега озера с чистейшей водой, водители и пассажиры выбрались из них, поставили шампанское и стаканы на капоте машины, стрельнули пробками, а фотограф принялся за работу. Было тепло, бабье лето стояло в самом разгаре.

– Эх, искупаться бы сейчас! – воскликнул Громобоев. – Какая манящая вода.

– Она холодная, только кажется, что тепло. К тому же есть занятие поинтереснее бултыхания в озере! У нас ведь свадьба! – улыбнулась Анжелика. – Не забывай о приметах!

– Ах да! – шлепнул себя ладонью по лбу Эдик и поставил фужер.

– Молодожены, фотографируйтесь, а мы отойдем чуть в сторону, в кустики, выпитое шампанское дает себя знать. Пусть Эдик меня покараулит, – громко проворковала свидетельница.

Они отбежали к густым зарослям ивняка и молодых березок. Анжелка льнула к нему без малейшей тени стеснения. Громобоев не заставил Анжелу долго ждать ответных мужских действий…

Когда они вернулись к машине, залитой шампанским, Сашка посмотрел на раскрасневшуюся свидетельницу, на взъерошенного Эдика и неодобрительно покачал головой:

– Громобоев, ты свинья! Сегодня чья свадьба? Моя или твоя? Прешь поперед батьки в пекло! До вечера никак не потерпеть?

– А зачем? Народная мудрость: дают – бери, бьют – беги! Вдруг к вечеру будут бить? Деревенская свадьба без драки, сам знаешь, – редкость!

Свадьбу гуляли в поселковом кафе, вернее, в столовой птицефабрики. Зал был переполнен гостями, на праздник собралось примерно сто человек. Сельское торжество протекало именно так, как и ожидал Громобоев: бесконечные поздравления, здравицы, вопли «Горько!», песни, пляски, игры и для остроты ощущений небольшая драка. Трое каких-то дальних родственников, которых никто не пожелал признавать своими (а может, просто подвыпившие забулдыги-проходимцы), начали бузить, перевернули свой столик, кто-то ударил в лицо Сашкиного троюродного брата.

Афанасьев скинул пиджак и кинулся в гущу событий, размахивая пудовыми кулаками, а Эдик, как и положено свидетелю, – следом. Давно Громобоев не работал с таким удовольствием руками и ногами. Дебоширов быстро, но усердно отмутузили и вышвырнули за двери.

А потом случилось похищение невесты. Само собой, увлекшийся свидетельницей Эдик прошляпил столь ответственный момент, за эту провинность ему пришлось выкупать Татьяну за четвертной и выпить водку из ее туфли по очереди с мужем. Выпивку подавала аппетитная кареглазая молодуха, которая шепнула свидетелю, что ей после такой веселой свадьбы было бы скучно спать одной.

«Ого, вот это номер! Явно наклевывается неплохой второй вариант!» – ухмыльнулся Громобоев. Н-да! Не ожидал он, что в деревне за него будет еще и конкуренция. Так и до потасовки между девицами может дойти…

После бурной ночи с Анжеликой Громобоев, надписав адрес, как его найти, если вдруг понадобится (не давать же телефон военного коммутатора), заскочил к Сашке за своими орденами и, не прощаясь с разбитной подружкой, отправился домой.

Это оказалось делом нелегким, в субботу между деревнями транспорт почти не ходил: редкие попутки тормозить не желали. Эдик даже принялся махать червонцем – это действие тоже не произвело никакого эффекта.

– Чертова глухомань!…мать! – выругался Громобоев.

Капитан не спеша потопал по обочине шоссе, насвистывая веселые мотивы и прокручивая в голове самые интересные и увлекательные моменты прошедшей ночи. Пару километров Эдуард осилил пешком, а потом улыбнулась удача, его нагнал рейсовый автобус. Едва спина и зад коснулись жесткого дерматинового сиденья, силы окончательно покинули его, и он провалился в сон. На станции водитель крепко тряхнул Эдика за плечо, пытаясь разбудить.

– Вот, блин, разморило… – потряс головой Громобоев. – Извини, друг, выхожу…

Возле перрона стоял ларек, капитан купил две бутылки пива, чтобы чуть опохмелиться. Утолив жажду целительной влагой, он сел в подошедшую электричку и проспал еще два часа кряду до самого вокзала.

В воскресенье он вовремя прибыл к подъему, чем несказанно обрадовал Туманова, и тому не пришлось искать замену для дежурства по батальону.

Через неделю Анжелика не выдержала разлуки и приехала в гости навестить сбежавшего кавалера. Эдик извинялся, промямлил о необходимости прибыть вовремя на службу, но девушка не сердилась. Тут они удачно столкнулись с начштаба, неспешно прогуливаясь под окнами его дома, нежно держа друг друга под ручку. Василий вышел с мусорным ведром во двор и в первый момент остолбенел, затем невольно присвистнул, окинул оценивающим взглядом красавицу, цокнул языком и одобрительно покачал головой.

– Расслабься, завистник! – подмигнул коллеге Эдик.

Роман с Анжеликой протекал страстно, но был скоротечным. Девушка настойчиво стремилась выйти замуж и искала подходящего партнера, о чем сразу рассказала Эдику во время очередной ночной передышки. Некоторое время Громобоев был без ума от этой красивой девушки, ему нравились бешеный темперамент Анжелы, непосредственность и непритязательность. У него даже мелькнула мысль попробовать жить вместе, однако стоило однажды на нетрезвую голову сболтнуть, что, мол, надо заскочить и проведать дочь, да потом поведать о своем сложном и запутанном семейном положении, как молодая подруга практически сразу испарилась. Анжелика, не прощаясь, сбежала со скоростью последней электрички, когда он вышел в магазин за шампанским.

Громобоев недолго переживал этот быстрый разрыв с юной красоткой. В одиночку выпил шампанское, на следующий день догнался коньяком, слегка погрустил и успокоился. Зато Шершавников злорадствовал, мол, не по Сеньке шапка, уже староват стал в прошлом резвый конь, видимо, теперь уже глубоко не пашет.

А через неделю Эдуард поехал повидать дочь. Ксюшка играла с подаренной большой куклой, не сползая с коленей, просила папу не уходить. И Громобоев не ушел. Блудный муж покосился на Ольгу и сказал:

– Я бы остался, да мама не разрешит…

– Почему же не разрешит? Разрешит… – возразила бывшая, но все еще по паспорту официальная супруга.

Выпили вина, поговорили несколько часов – и в койку. На рассвете уехал на службу и долго размышлял, как быть, даже советовался с комбатом. Туманов пожал плечами, предложил попробовать возобновить семейную жизнь. И Эдуард решил взяться за ум, понял, что хватит кобелировать, пора успокоиться. Утром он купил цветы, набрал подарков родственникам и окончательно вернулся к первой супруге.

После веселой свадьбы Эдуард с Афанасьевым даже не переговорили. Афанасьев, не простившись (Сашка был в своем репертуаре), уехал в свой далекий полк, и они не виделись почти три года. Следующая встреча с боевым другом была не столь веселой и радостной. Афанасьев заскочил проездом в командировке, рассказал, что Татьяна успела родить сына, но они уже развелись, и что теперь он служит в другом далеком гарнизоне у ракетчиков. Друзья много пили, и гость болтал что-то несуразное о полях конопли и маковой соломке, которую можно привезти в Питер. Мол, в окрестностях гарнизона этим многие промышляют, но страшновато, вдруг посадят или убьют, хотя с одной партии можно купить новую машину.

Эдик пытался пить с ним наравне, но попробуй быть на равных с таким громилой. Сашку мог перепить только верблюд! Потом Громобоев долго ругался и отговаривал приятеля от аморальной и криминальной затеи, а утром они с больной головой довольно прохладно расстались на автобусной остановке.

А последняя встреча закадычных друзей спустя несколько лет была забавной, скорее даже трагикомичной. Однажды вечером, когда Эдик был на службе, к нему в квартиру ворвался Афанасьев. Да явился не один, а с новой женой, правда, жили они пока без официальной регистрации брака. Афоня был полон страсти и энергии. Настоящий вулкан!

Растерянная Ольга приняла гостей и стала с нетерпением дожидаться супруга. Эдик с порога попал в медвежьи объятия приятеля. Сразу прошли на кухню, за столом, судя по лицу, сидела женщина с «биографией» и явно бурной молодостью за плечами. Выпитое, выкуренное и прочие, прочие излишества отложились неизгладимой печатью на красивой в прошлом мордашке, на которую в данный момент был наложен толстый слой грима. Полные крупные губы, наведенные ярко-красной помадой, почти не выпускали изо рта сигарету, и выпивала она наравне с мужчинами.

– Жанна, – устало произнесла новая Сашкина подруга и больше за весь вечер почти ничего не сказала, а вместо нее без умолку трепался возлюбленный.

Афанасьев под разговор выгрузил содержимое продуктового баула (порадовал друга, ведь в городе и гарнизоне было безденежно и оттого довольно голодно), завалил стол солеными и маринованными грибами, соленой и вяленой рыбой, икрой, салом, копченым мясом и прочими дарами Сибири и Дальнего Востока.

– Ты такой водки не видел! – похвалился Сашка голландским напитком и водрузил в центр стола литровую бутылку, названную в честь австрийского императора и с его портретом на этикетке. – Сейчас оценишь продукт…

– У нас с этим добром нынче проблем нет, не то что раньше, при Советах! Надо только добежать до ларька, – отмахнулся Эдик. – С тобой ведь литром не обойдешься…

– Ну как тебе Жанна? – спросил Саня, когда друзья пошли в ларек за водкой и сигаретами. – Скажи, что хороша!

– Ну, хороша…

– А без ну?

– Не мне с ней спать. Признайся честно, сколько ей лет?

– Тридцать шесть… тридцать семь или тридцать восемь… Ее дочке исполнилось семнадцать, потом надо будет уточнить, да все как-то неудобно…

– Потом будет поздно, – усмехнулся Громобоев. – А тебе сколько стукнуло?

– Двадцать девять… и что с того?

Эдик покрутил пальцем у виска и вздохнул:

– Мне ничего, а вот тебе… Тебе бы лучше ее дочку посватать, чем саму Жанну! Маманя знает о ней? В курсе?

– Приблизительно… Отвезешь нас утром в поселок?

– У меня есть выбор? Конечно отвезу, недавно купил жигуленка. Если машинешка заведется. Аккумулятор – дрянь…

Вернулись, немного поговорили – и спать. Голландский напиток в тот вечер не попробовали, обошлись ларечным «Распутиным».

Жигуленок не подвел, завелся, и они рванули с утра пораньше, чтобы Громобоев мог успеть вернуться в часть до построения. Жанна мирно посапывала, полулежа на заднем сиденье, а Афоня вновь много болтал, с гордостью рассказывал, как побил предыдущего мужа-комбрига, как увел пассию из дома, о новой дочке, с которой они уже подружились, о службе, об охоте и рыбалке. Эдуард торопился и под болтовню проскочил знак с ограничением скорости, с поста им наперерез побежал, помахивая жезлом, толстозадый милиционер. Громобоев начал притормаживать, но Афанасьев опустил стекло и громко заорал:

– Серега, ослеп? Это я – Афоня! Уйди с дороги, не мешайся!

Милиционер растерялся и замер на месте, но признал земляка и машину задерживать не стал. Вскоре они благополучно домчали до Сашкиного родного дома. На подъезде к поселку молодые занервничали и в конце пути почти беспрестанно курили.

– Твоя маман меня прогонит и на порог не пустит, – переживала Жанна, – наверняка скажет – разлучница приехала.

– У меня замечательная мама, не бойся, – успокаивал ее и себя Афоня.

Сашкина мама их не прогнала, обняла сына и его новую женщину, явно смирившись с выбором сына. Или сделала вид. Обратно Эдик уехал один. А как-то под вечер, примерно через десять дней, счастливые Сашка и Жанна заскочили за оставленными вещами.

– Утром закинешь нас на вокзал? Отпуск уже кончился.

– О чем разговор… конечно…

– Пить будешь? – Афанасьев водрузил на стол свою обычную литровую дозу. – Сам я пас, если честно, нет сил…

Громобоев тоже отказался, ведь с утра предстояло сесть за руль. В семь утра он подогнал авто к подъезду, посигналил и с ветерком доставил приятеля и его сожительницу прямо к поезду.

– Жди через год! – пообещал Афоня. – Приедем, погостим пару дней, а то все на бегу да в суете и не поговорить по душам…

– Ловлю на слове, – усмехнулся Эдик, – только за это время опять жену не смени…

Когда вечером после окончания рабочего дня Эдик поставил машину в гараж и пришел домой, то решил наконец-то попробовать разрекламированную голландскую водку. Но его ждал сюрприз.

– А пить нечего, – развела жена руками.

– Как это нечего! – рассердился Громобоев. – Когда я утром в гараж поехал – литр на столе стоял!

– Мало ли что в шесть утра у вас, мужиков, когда-то стояло… Гости с подъема едва глаза продрали, закурили по сигаретке, жахнули по стакану и снова закурили. В общем, закусили все той же курятиной! Потом допили оставшееся питье, тут и ты подъехал… Я чуть дара речи не лишилась! Ладно, твой Афанасьев, он здоровый мужик, но она-то женщина. Уверена, бурная жизнь твоему приятелю обеспечена…

– Да-а-а… – только и нашелся что сказать Эдик.

Больше Громобоев живым Афанасьева не видел, а только в гробу, на похоронах (новая жена высосала все здоровье, сама пила и загубила парня алкоголем, и даже похороны прошли без нее). В последний путь Афоню провожали всей родной деревней, там, на похоронах, Эдуард свиделся с его бывшей женой Татьяной и познакомился с подросшим Сашкиным сыном. Всплакнули вместе, погоревали, повспоминали. А ведь Афанасьеву в тот год исполнилось всего лишь тридцать три, но у него уже болели желудок и печень, отказала поджелудочная (да и врачи в госпитале поставили неверный диагноз – воспаление легких). Сгубила проклятая водка! Эх, какой замечательный парень скончался в расцвете сил…

Глава 12
Талон на TV

Глава, в которой повествуется, что «блудный сын», вернувшись в старую семью, к прежней жене, погружается в быт, его с радостью прощают и принимают, и как он бьется за приобретение дефицитных товаров.

Как уже было сказано ранее, некоторое время покутив и покуролесив, Эдик вернулся к прежней жене, и его простили и приняли. Возвращение далось трудно морально и психологически. Первые недели прошли с упреками и рыданиями. Особенно в постели некоторое время было неуютно, успели отвыкнуть друг от друга. Эдуард в первый раз зажмурился, сжал зубы и заставил себя исполнить супружеский долг, но затем притерлись, и дело пошло полегче.

Итак, Громобоеву дали второй шанс из-за совместного ребенка, дочь подрастала, и ей нужен был отец. В конце концов решили все прошлое перечеркнуть и забыть. Шаг за шагом, день за днем совместная жизнь налаживалась, и радостей было больше, чем печали…

Дело было в середине осени, семья сидела на кухне в тесной квартирке родственников: старой-новой тещи и старого-нового тестя. Мужчины неспешно пили пиво, рассуждая на разные темы, в основном о политике, женщины слушали и ворчали, требуя внимания.

Громобоев не любил засиживаться у них в гостях. Он вовсе не был настроен против них, ничего такого, но сам прискорбный факт наличия живущих рядом нескольких родственников и особенно родственниц (был еще семейный довесок в виде злющей старой девы – старшей сестры Екатерины) отнюдь не радовал, а скорее удручал. Жили бы подальше, в глуши, в другом регионе, примерно за Уралом, глядишь, и свой домашний очаг был бы теплее и прочнее.

Кормить две семьи Эдику было тяжело, но невольно приходилось, так как жена тихонечко, но активно помогала своим чем могла. У всех родственников персональные тараканы в голове: теща, как по расписанию посещающая по средам и пятницам театры и кинотеатры со старинными фильмами, злая свояченица с неустроенной личной жизнью, не просыхающий ни на день тесть. Вроде никто не в тягость, каждый сам по себе и в квартире сидят по своим норам. Это только со стороны забавно наблюдать за ними, но не жить рядом.

Евгений Павлович молчун, самодостаточен как аутист, «человек в себе». Кроткая теща Анна Филипповна, та вообще жила и передвигалась беззвучно, словно тень, будто блокада города еще не завершилась. Только сестра жены, перезрелая девица, говорила о своих проблемах, ну так не замечай ее. Вроде и не мешают, но все равно…

К примеру, в присутствии тещи капитан Громобоев частенько ощущал себя почти лимитчиком (хоть особо и не бубнила в быту, но жутко кичилась своим классово чуждым происхождением, ее бабушка была незаконнорожденной, ребенком, прижитым кухаркой от царского генерала), поэтому и не желал Эдик долго находиться под одной с ней крышей. Приехали, отметились визитом вежливости, поговорили на общие темы и укатили восвояси.

Ни перед уходом на войну, ни сейчас, после возвращения, Эдик так и не ужился с женской половиной семейства, не нашел с ними точек соприкосновения, ему частенько казалось, что в глазах коренной петербурженки в четвертом поколении словно бы стоял по отношению к нему немой укор – понаехали тут…

С толстяком-тестем общаться было проще – обычный работяга: токарь, слесарь, сварщик, жестянщик – мужик на все руки мастер. Хотя довольно крепко пьющий, но не скандальный и безвредный. Обычно Евгений Павлович пребывал в одном из трех состояний: либо с похмелья, либо мучился в ожидании выпивки, либо уже сидел за рюмкой. Проблема одна – требовалось регулярно поддерживать компанию, но так как Палыч мелкую посуду не признавал – приходилось пить только из стаканов. Тесть и зять друг другу жить не мешали, а для родства душ совместно пили в основном только пиво, потому что употребляемые Палычем дозы водки для Эдуарда были бы смертельными. Объемы горячительных напитков, поглощаемые пролетарским организмом, не поддавались никакому разумному объяснению, и по всем медицинским показателям тесть давно должен был сыграть в ящик.

Эдик поражался его феноменальной живучести. После распития двух бутылок водки или разведенного спирта, уже глубоко за полночь, Палыч обрушивался еле живой на топчан, потом до утра стонал, булькал горлом, храпел, синел лицом и почти умирал, хоть реанимацию вызывай и заказывай панихиду. Но нет, не брала его к себе костлявая! Встанет задолго до рассвета, шумно шаркая тапочками и держась за стену, доберется до холодильника, хлобыстнет до дна трехлитровую банку молока несколькими жадными глотками и затем, тяжко и жалобно охая, дисциплинированно шагает на завод. Холодное молоко было любимым опохмеля-тором Палыча, даже рассол не признавал. Тесть напоминал Громобоеву паровоз: такой же большой, шумно пыхтящий и столь же малоэффективный.

Теща в питье была полная противоположность мужу: от первой рюмки сразу косела, много смеялась, от второй валилась с тощих ног, так как ее хрупкий организм чудом выжившего в блокаду ребенка почти не переносил спиртного. И сколько Эдуард ни пытался ее откормить, хотя бы до пятидесяти килограммов, ничего из этого не выходило, эта балерина на пенсии ни на грамм не поправлялась. Такая вот была парочка, словно из рассказа Чехова «Толстый и тонкий», лишь с одной поправкой – толстый и тонкая. Их семейная пара, естественно, была несчастна, и теща этого никогда не скрывала.

Как Анна Филипповна умудрялась прокормить этого «бегемота» на свою убогую зарплату без халтур и постороннего навара, Эдик понять не мог, свои-то кровные заработанные

Палыч в основном пропивал. Громобоев помогал по мере возможности, но самим приходилось выкраивать и экономить. Двухлетняя военная командировка в Афган семье достатка не прибавила, потому как Эдуард все накопления спустил на стороне. Лишь когда был в отпуске, то привез жене джинсовую юбку, кожаный плащ и косметику, а себе дубленку и японский магнитофон. Но когда это было…

Итак, в семейную жизнь ближайшей родни Эдик не встревал, тестя воспитывать не пытался, гостить старался реже, чтоб не травить организм кислым пивом и плохой водкой, но иногда в городе бывать все же приходилось, так как новая квартира была почти пустой, с минимумом мебели.

«Но ничего, куплю телевизор, холодильник, стиральную машинку, новую мебель, и наши посещения столичной квартиры родственников сократим до минимума», – с надеждой размышлял Громобоев. А пока они были вынуждены каждую субботу и воскресенье наносить визиты вежливости родне.

Последние иллюзии о жизнеспособности социалистической экономики, о верном курсе страны, которые насаждались Эдуарду в школе и в училище, уничтожал повальный дефицит. С каждым месяцем жить становилось хуже. Наступила эра дефицита всего! День за днем исчезали последние крупицы симпатии к покрытым плесенью и вбитым в башку марксистско-ленинским идеалам. Истерические протесты догматов-демагогов в ответ на разумные предложения молодежи по реформированию экономики Громобоева возмущали. Марксисты-теоретики новые идеи с ходу отметали и лишь болтали: «За что же отцы и деды кровь проливали! Не отдадим завоевания!» Этот треп капитана уже не вдохновлял.

Так вот, в тот затянувшийся вечер вновь ставшие родственниками мужчины сумели скушать полтора литра водки (огненную воду в основном употребил полуторацентнеровый Палыч), и Эдуарду пришлось поддержать эти ритуальные посиделки с риском для здоровья, хотя ему хотелось смотреть футбол. Когда пиво и водка закончились, тесть убежал в павильон за добавкой, а в это время назло семейству Громобоев шумно болел за вражеский для Питера футбольный клуб: орал, переживая за пропущенные его любимой командой мячи, нервно вскакивал, матерился и бурно радовался успехам своих. Но тесть не задержался, знакомые ханурики пропустили без очереди, поэтому вернулся довольно быстро и с полным бидоном разливухи. Пришлось прервать фанатские страсти и плестись на кухню, ведь следовало продолжать налаживать родство душ. Однако же, если вернулся в примаки – терпи…

«Это не человек! Это какой-то верблюд! – порою в сердцах восклицал Эдуард, обращаясь к жене. – Скажи, ну куда в твоего папашу столько помещается огненной жидкости?»

Купленная в «стекляшке» водка тоже закончилась, легально уже не приобрести, поздно (в магазинах продают до девятнадцати часов), и Палыч пару раз намекнул Анне Филипповне, что неплохо бы добавить, достать поллитровку из заначки, но теща делала вид, что не слышит.

Параллельно разговору мужчин шумовым фоном работала радиоточка, стоящая на окне. Болтовня диктора совсем не мешала собутыльникам, наоборот, время от времени появлялись новые темы для разговора. Радиоприемник они слушали вполуха, но вдруг, уловив что-то интересное, принимались обсуждать тему.

Новости были какие-то нерадостные, неоптимистичные: про очередные вспышки национальной розни в удаленных районах огромной советской империи, о ликвидации последствий землетрясения, о катастрофе на железной дороге… Оба сопереживали, сочувствовали, но события эти проходили стороной и их особо не касались.

Как вдруг, словно невзначай, по радио объявили о начале записи на цветные телевизоры и прочие товары ветеранам. Эдик не успел уловить, где и когда будет распродажа дефицита. Своего цветного телика у Громобоева на данный момент не было, после возвращения в бывшую семью вовремя приобрести не сумели, а теперь любые бытовые товары были по записи.

– Эй, а ну повтори, что ты сказал! – велел Эдуард радиоприемнику, но диктор не послушался и монотонно бубнил о погоде и спорте.

– Надо прослушать через час, – посоветовал тесть.

– Нет, ну не сволочи ли? – вспылил капитан. – И где мне эту очередь искать? Как в нее попасть?

– Эй, ты, гнида говорящая, – поддержал тесть недовольного зятя, – повтори информацию!

Но приемник уже изливал классическую музыку.

– Гнать надо этого диктора в шею с радио! Понабрали козлов, блеют вранье! – рявкнул Палыч. – Ты посмотри, деньги ему платят хорошие, а работать не хочет! И наверняка гомик!

Тесть залпом выпил стопку водки и продолжил:

– Нет, ты мне скажи, зять, куда товары в стране деваются? Где эти закрома Родины? Делаем, добываем, выращиваем, а все исчезает в какой-то прорве!

– Сам удивляюсь, да и не по адресу вопрос, я ведь не по этой части, я танкист, сторожу безопасность границ!

– Но ты ведь человек политический! При высокой военной должности!

– Евгений Палыч, я тебя умоляю, какая у меня высокая должность!

– По сравнению с моей рабочей – очень даже значимая! Хоть немного, да ближе к партийному начальству!

– Знал бы, где в закромах лежит, – давно бы взял и принес! – отрезал Эдик.

Молодому читателю трудно понять (да и тем, кто тогда жил, сейчас уже сложно представить и вспомнить), как можно обходиться в здравом уме без мобильной связи, без компьютера и Интернета? Как существовали люди? Ага, именно существовали. Нельзя сообщить вовремя важную информацию, трудно в городе без уговора встретиться. Люди разговаривали по обычному телефону и писали письма на обычной бумаге! Каменный век какой-то! Хотя в этом времени и было романтическое: забытый ныне любовный эпистолярный жанр или томления влюбленного в неизвестности в назначенном для свидания месте (придет – не придет)…

На службе Громобоев поделился новостью о продаже дефицита с другом, капитаном, Захаром Сергеевым. Оказалось, тот тоже слышал, что ветеранов решили побаловать бытовой техникой, и даже разузнал адрес.

– Записывай адрес: магазин на Средней Охте, тот, что на набережной. Будет работать один на весь город, говорят, завтра формируются списки на покупку телевизоров и прочей бытовой техники. Решили одарить нас благами цивилизации, надо только справки собрать.

– Какие справки? – удивился Эдик.

– Из части о прохождении службы в Афгане, потом из собеса подтверждение льгот, о прописке…

– Я не знал…

– Чудак, а я уже приготовил документы, с утречка поеду. Жена хочет купить новый двухкамерный холодильник, – пояснил приятель. – За мои тяготы и лишения двух лет в Джелалабаде хотят откупиться «малой кровью». Ну да ладно, с нашего любимого государства, как с паршивой овцы, хоть шерсти клок…

– Ну а моими родственниками уже целый список составлен! – ухмыльнулся Громобоев. – Мне на две семьи нужен целый набор! Возьму все то, что дадут!

– Какой ты стал примерный семьянин, – ухмыльнулся Захар. – Видимо, от пары уколов в психбольнице твое сознание круто изменили! Так на посторонних баб ты и вовсе глядеть перестанешь!

Громобоев криво ухмыльнулся. После его кулачной любовно-романтической эпопеи с последующей доставкой в психушку военного госпиталя полковые приятели нет-нет да подтрунивали над подвигами и приключениями Эдуарда.

– Это ты зря! Не до такой же степени! Если бы меня там продержали несколько месяцев и провели полный курс – то да! Пожалуй, даже ты тогда меня б уже не привлекал! – пошутил капитан.

– Но-но, полегче! Ты меня вообще не привлекаешь! Набрался, понимаешь ли, новых веяний массовой культуры…

– А ты не злорадствуй и не подначивай, не то я поспособствую твоему исправлению! Кое-какие связи у меня теперь в мозгоправных кругах имеются!

Захар громко заржал и хлопнул Эдика по плечу:

– Буду иметь в виду! Ладно, до завтра. Место встречи изменить нельзя: утром у входа в «Невские берега»…

Сергеев направился к себе в казарму, а Громобоев поспешил собирать справки.

Ближайшую ночь пришлось вновь провести у родственников, слишком долгой была дорога от гарнизона до Охты. А от тещи, наоборот, – рукой подать. В городе хорошо ночевать для свершения разных дел, и, наоборот, если ночуешь у родственников, то, чтоб не опоздать на службу, приходилось вставать чуть свет, в пять утра. Спешка и нервотрепка! Громобоев накануне предупредил комбата о своей задержке, но пообещал явиться к обеду, часов в двенадцать.

С трудом поднявшись с диванчика, примерно без десяти пять, чуть приоткрыв левый глаз, Эдик пошел умываться. Затем влез в брюки, надел рубашку, китель, плащ-пальто, нахлобучил поглубже фуражку и, не позавтракав, растолкал жену. Та что-то пробурчала спросонья и отвернулась.

– Да просыпайся, соня! Ольга, ты так всю жизнь проспишь!

– Что случилось? – пробурчала сонная и плохо соображающая супруга.

– Забыла? Телевизоры раздают ветеранам! Я помчался в магазин, дверь за мной закрой! – велел капитан и ринулся на трамвайную остановку.

Утро выдалось промозглым и сырым. Моросил мелкий дождик, пришлось поверх пальто надеть плащ-накидку. Думал оказаться в первых рядах в такую рань, поэтому помчался со всех ног, прыгая через лужи.

«Успеть бы, пока народ не набежал, когда позже соберется толпа – не протолкнешься…» – размышлял Эдик.

Уже на остановке вблизи торгового центра сделалось тревожно – со всех сторон по направлению к заветному магазину спешили пожилые ветераны и ветераны помоложе. Это шли его побратимы, вояки последней малоизвестной войны. Громобоев прибавил шагу, приказав совести молчать, и обогнал нескольких старичков и инвалидов, не хотелось долго стоять в очереди.

Надежды оказаться в первых рядах были напрасны; едва выйдя на набережную, Эдуард обомлел: далеко на подходах к магазину растянулась толпа, стоящая в нестройной очереди в колонну по три – пять человек. Окинув народ взглядом, оценил количество желающих приобрести дефицит примерно в три-четыре тысячи.

«Интересно, когда же они успели? Ведь метро только открылось, а мосты ночью были разведены», – подумал капитан и спросил в хвосте очереди крайнего:

– Запись уже началась?

В ответ – тишина, никто не отозвался.

– Что молчим? Кто крайний?

– Да мы все тут крайние! – буркнул седовласый дедок. – Набежало вас, сопляков, видимо-невидимо. До чего бессовестный народ! Телевизоры продают ветеранам, а вы зачем приперлись? Тоже, наверно, заместо своего хитрожопого деда пришел?

– Я сам за себя, – буркнул Эдик. – Я тоже ветеран.

Седой дед с сомнением покосился:

– Ветеран чего? Просмотра кинофильмов? Или вино-водочного фронта? Житья нет от вас, прохиндеев! За водкой – толпа, за сахаром – толпа, за мылом и стиральным порошком тоже давка! Дожили!

– А я зачем в танке горел, – пробубнил помятого вида пожилой мужик, – чтоб под дождем мокнуть в очередях?

– Не мокни, топай домой! – буркнул все тот же седой ветеран с офицерской выправкой.

– Я бы пошел, коли телик мне на дом доставят.

– Ишь, барин… а говоришь, бывший танкист…

– Я с сорок четвертого танкист, механик-водитель! А ты кто?

– А я летчик! Штурмовая авиация. С сорок третьего, Второй Украинский.

– Ну а я – Второй Белорусский. Почему сразу барин? Разве мы не заслужили уважение? Могли бы на дом талоны прислать. Неужели трудно составить списки в Совете ветеранов? Обзвонить по квартирам и пригласить за покупкой ко Дню Победы.