Текст книги "Прощай, Германия!"

Глава 6
Острый национальный вопрос

Глава, в которой наш герой в очередной раз убедился, что чем больше в армии дубов, тем крепче оборона, и что чем многонациональнее дружный воинский коллектив, тем он крепче дружит. Однако дружба эта идет порой не на жизнь, а на смерть…

Постепенно Громобоев втянулся в рутинную учебно-боевую жизнь танкового батальона: ежедневно проводились либо занятия в классах, либо стрельбы, либо вождение, либо работа на технике. Каждую неделю раза по два, по три роты рано утром еще в темноте выезжали на полигон и возвращались после полуночи. Эдуард обычно руководил учебным местом по гранатометанию, и хотя риск тоже есть, но это лучше, чем торчать на вышке вместо руководства с комбатом. Несколько раз солдаты в темноте стреляли по ней по ошибке из пулемета и раз бабахнули выстрелом из вкладного ствола. Хорошо, пули пролетели мимо и, к счастью, обошлось без жертв…

На вооружении танковых рот стояли старенькие Т-55 и Т-62, возрастом лет по двадцать, новее техники не было, но зато были и более древние мастодонты, времен Великой Отечественной войны – ИС-3. Эти тяжеленные махины многие годы без движения пылились в боксах, но числились боевыми единицами. В принципе, для укрепрайона вполне подходящая техника: танк как танк, поставить его в заранее отрытый капонир – и будет долго и успешно сдерживать атаки противника.

Но в очередной раз началось сокращение армии, и руководством было принято решение о списании устаревшей техники, ведь в частях и на складах скопилось более восьмидесяти тысяч танков всех модификаций. Большую часть решили пустить на переплавку, некоторые экземпляры – в музеи и на памятники. Технику Карельского укрепрайона тоже решили сократить: один танк заказали в Англию, один в Америку, один во Францию, подарки бывшим союзникам по войне.

Комбат Туманов получил задачу перегнать танки на станцию погрузки. Приказ есть приказ, а как его выполнить? Транспортеров-тягачей не дали, а по асфальту эти громадины не погонишь – проломит и свернет все дорожное покрытие! Решили гнать ночью в обход по проселкам, по полям, через ручьи и болота, благо они скованы льдом. Мороз ночью ударил нешуточный, под тридцать, а в танке так же холодно, как и за бортом. Двенадцать офицеров и прапорщиков сели за рычаги и погнали технику. Чтобы не заблудиться и не сбиться с пути, вдоль намеченной трассы поставили солдат с фонарями и разожгли сигнальные костры.

Первый же танк – едва вышел за ворота – сразу провалился в болото, до утра его вытаскивали другим танком и тягачом, но остальные бронегиганты один за другим уходили в непроглядную тьму, чтобы стать историей. Только к следующему вечеру все танкисты вернулись с погрузки. Перепачканные офицеры бурно делились впечатлениями. На сухую дело не пошло, старшина метнулся за спиртом: усталым командирам после «ледяного» марша требовалось отогреться и расслабиться.

– До чего тяжелая в управлении машина, – потирая натруженные руки, сетовал Шершавников. – Ладно, у меня лапы огромные и мой кулак величиной с голову ребенка, и то с трудом справляюсь и искренне удивляюсь, как обычные мальчишки-водители в войну ими управляли?

– Неуклюжая, тяжелая, но машина хорошая, – поддержал разговор ротный Демешек. – Кажется, вот-вот в болоте застрянет, но рычит, ревет, борется и выползает!

– Давайте выпьем за оружие Победы! – предложил Туманов. – Чтоб им хорошо стоялось обелисками в России и за рубежом!

Эх, как же тяжко и нервно служить в части, которую навещают ежедневно многочисленные проверяющие. Ну а кого еще проверять, конечно же тех, кто находится в непосредственной близости от высокого начальства! Пожелал генерал или полковник показать свою работу, садился этот руководитель в служебную машину и отправлялся в войска. А какие войска рядом? Правильно, пулеметный полк, размещенный в пригородном укрепрайоне. Час туда, час обратно и несколько часов удовольствий и развлечений. Отлюбил офицеров полка, отодрал в хвост и в гриву и уехал с чувством выполненного долга.

Страна постоянно бурлила, и что ни день, то либо происшествие, либо катастрофа, либо межнациональный конфликт. Трясло Узбекистан, Киргизию, Грузию, Молдавию, Армению и Азербайджан, бунтовали республики Балтии. Солдаты получали письма из дома, обсуждали новости с земляками, косились на командиров. Батальон был сложным по национальному составу, как, впрочем, и вся армия. Офицеры были, как правило, русские, украинцы и белорусы, а солдаты, наоборот, в основном азиаты, кавказцы, хотя было и немного славян.

В батальоне главными нарушителями воинской дисциплины были азербайджанцы. Один из них, Мамедов, только вернулся из дисциплинарного батальона по амнистии, прослужив (просидев) лишний год. В дисбат он загремел за то, что втроем с земляками избили молодого русского сержанта, проломив ему голову. Двое угодили в тюрьму, а самый молодой по сроку службы Мамедов попал на три года в дисциплинарный батальон. Уж чем он там так хорошо зарекомендовал себя, что попал под амнистию, трудно сказать. Этот недомерок служить не хотел – сам не служил и другим не давал, всех земляков к неповиновению подстрекал. Мамедов, Гасанов, Ниязов, еще один Мамедов, каждый день одно и то же: работать не желают, пререкаются. Из нарядов они не вылезали, и время от времени сажали этих Мамедовых да Гасанова на гауптвахту.

Как-то раз слышит Громобоев, что в кубрике взвода обеспечения раздаются хрипы и визги, забежал и увидал такую картину: фуражка комбата валяется на полу, а сам Туманов держит Мамедова за горло, подняв над собой и прижав ко второму ярусу кровати. Солдатик пытается отбиваться, сучит в воздухе ножками, хрипит, брызгает слюной и вот-вот отключится. Что делать? Спасать или дать додушить? Решил спасать – зачем комбату из-за этого подонка в тюрьму садиться. Выхватил из рук Туманова мерзавца, разжал пальцы, а тот лежит на полу, хрипит и угрожает:

– Не прощу! Зарежу! Убью…

Еле-еле удержал Туманова, чтоб тот снова его не пришиб. Вызвали дознавателя, составили протокол, лист беседы, а Мамедов лишь посмеивается:

– Да не было ничего. Наговаривают. Ну, повздорили мы слегка, не поняли друг друга. Я всегда все выполняю, придираются ко мне.

Сидит улыбается, отвечает на все вопросы дисциплинированно: так точно, никак нет, есть, слушаюсь!

Дознаватель разводит руками:

– Греха с ним не оберемся, если дело в суд передадим – обоюдная драка.

– Но ведь мы обязаны по уставу добиваться выполнения приказа любым способом! – кипятился комбат.

– Понимаете, он, находясь в дисциплинарном батальоне, хорошо изучил Уголовный кодекс, да еще и адвоката-земляка на судебный процесс пригласят. Ничего хорошего из этой затеи не выйдет. Работайте, воспитывайте! Собирайте материал: рапорты, заявления, объяснительные, показания пострадавших. Или дождитесь более крупного ЧП.

– Вот спасибо, успокоил, – разозлился комбат. – Ждать, когда он кого-то убьет?

– Ну зачем же – сразу убьет! Побьет солдата, в самоволку уйдет, украдет чего…

Надо было что-то делать, и Громобоев решил написать письма домой всем этим мерзавцам: родителям, в школу, в милицию, в военкомат. Ответов не получил, однако вскоре Мамедов подошел и с обидой в голосе заявил:

– За что вы меня так опозорили? Мама ругается, папа ругается! Я этого не прощу.

После ругательных писем в военкомат, в сельсовет, в школу к Эмину Гасанову приехал отец, маленький, сухонький, с глубокими морщинами на лице, такой суетливый старичок с палочкой. Оказалось, этот разгильдяй-боец последний ребенок в семье, папе давно за шестьдесят, нормальный труженик, сорок лет провел за баранкой грузовика. Папаша прямо в канцелярии принялся дубасить тростью нерадивого сыночка.

После писем на родину и посещения старика Гасанова азербайджанцы на время чуть притихли, но тут, как назло, у них дома начались погромы со стрельбой и резней. В полку пошли регулярные стычки между армянами и азербайджанцами. Тот год выдался конфликтным: то в Узбекистане вспыхнуло между местными и турками-месхетинцами, то в Молдавии начали бузить гагаузы, то начались волнения в Грузии и попытки отделиться от нее Абхазии, затем потребовали независимость Прибалтийские республики. Малые конфликты постепенно перешли в крупные столкновения, а вскоре на Кавказе и вовсе началась настоящая война за Карабах.

В тот хмурый осенний день Эдик сидел в канцелярии и третий час гонял партию за партией в нарды с комбатом Тумановым. Офицеры неспешно рассуждали о предстоящих организационно-штатных мероприятиях и травили байки.

Руки бойцов уже устали бросать кости, но они все играли и играли, ни один не желал сдаваться. В канцелярии было основательно накурено, ведь курили все, кроме Громобоева, поэтому, матерясь, Эдуард время от времени вскакивал от доски, распахивал обе форточки, но переживающий о своем здоровье Шершавников через минуту их затворял, ворчливо выговаривая замполиту о вреде сквозняков.

– Марс! – радостно воскликнул комбат, убирая кости. – Слабак! Я тебя второй раз замарсил сегодня! Иди за пивом!

Сидевший у окна начальник штаба криво ухмыльнулся и глазами выразительно показал Громобоеву на выход, намекая на ускоренную пробежку в ларек. Василий, как всегда, невозмутимо ковырялся в бумажках, не выпуская из зубов очередную папиросу. Канцелярия провоняла этим мерзким «Беломорканалом», наверное, навсегда, и проветривать ее было бесполезно. Шершавников перебирал листочки и рассуждал вслух:

– Главное в развертывании – не потерять оружие и не допустить гибели людей. Не важно, как мы будем водить и стрелять, как проведем учения, все пойдет насмарку, если кого-то танк задавит или какая-нибудь сволочь стибрит пулемет!

– Да кто ж его сопрет? Кому нужен ПКТ? – задумчиво проговорил комбат. – Это не автомат и не пистолет, его на черном рынке не продать. Мы ведь не в Закарпатье, где каждый крестьянин поливает машинным маслом огород, чтобы пулеметы в земле не ржавели.

– Ну, всякое бывает, и даже уже бывало. Например, из вредности или из подлости! – ухмыльнулся начштаба. – Вас обоих здесь еще не было, когда несколько лет назад произошла одна неприятная история с хищением оружия. Мы с Жекой сами только в полк прибыли из училища и были очевидцами. Той зимой пропал пулемет из закрытого хранилища, году примерно в восемьдесят втором. Вот это было ЧП! Очень громкая история, прогремели на весь округ.

Комбат нахмурил брови и кивнул в знак согласия.

– Помню, я только-только академию окончил и в нашей дивизии тоже трепались об этой краже. Крупный был скандал, прогремели не только на округ – на все вооруженные силы!

Эдик отложил кубики и приготовился слушать очередную байку Шершавникова.

– Натерпелись мы тогда! Моментально понаехали следователи, особисты, милиция, кагэбэшники. Шутка ли – украли пулемет! А вдруг кто-то решил обстрелять Смольный? А ну как оружие попадет в руки злоумышленника, который надумает расстрелять демонстрацию на Дворцовой площади? Дело ведь было в первых числах ноября. В ночь похищения снега навалило по пояс, и все следы были скрыты. Солдаты и офицеры лопатами перекидали сугробы, щупами проверили каждый метр, перерыли вдоль и поперек парк боевых машин. Ничего не нашли! Вызвали саперов с миноискателями, и возле каждого сапера ходил товарищ в штатском. Привезли разыскных собак, но и они след не взяли. В полку никто не спит, солдаты с ног валятся: построения, беседы, допросы, поиски. Неделю искали, искали, а потом однажды утром нашли пулемет валяющимся на снегу прямо под окнами казармы, кто-то его подбросил, опасаясь разоблачения. Уж не знаю всех тонкостей дела, может, кто-то сдал злоумышленника, «контрики» ведь мастера своего сыскного дела, но похитителя нашли. Оказался этот «террорист» солдатом танковой роты пулеметного батальона: плюгавый чмошник, обычный раздолбай. Конечно, никакой не торговец оружием, не террорист и не бандит, захотел отомстить командиру роты за то, что тот побрил ему голову наголо и посадил на гауптвахту. Бойцу, вернее, сержанту оставалось служить всего ничего, полгода. Жека, ты не помнишь, как его вычислили?

– Нет, мне было не до того, я в те дни приходил в себя после романа с француженкой. Переживал и опасался, чтоб меня не приплели к этому делу.

– Ну, не суть, не важно, не сбивай меня с мысли своими романтическими похождениями. То ли сержант отпечатки пальцев оставил, то ли по клейму на обмундировании, в которое пулемет завернут, вычислили. Но в итоге попался! И тут начинается самое занятное во всей этой истории. Суд присудил солдату пять лет колонии, но «диверсант» не согласился с решением и подал апелляцию, мол, я пулемет красть не хотел, а просто спрятал его, чтобы командира роты сняли с должности. Пересуд! Сержанту дали семь лет – ведь вскрылись отягчающие обстоятельства, – теперь судья нашел в действиях бойца злой умысел. Да еще вдобавок упекли не в обычную колонию, а на строгий режим. Так что мотай на ус, замполит, главное нам – не потерять оружие! И еще важнее – людей сберечь! Призовут самых горьких пьяниц, не нужных в автохозяйствах и на производстве, а нам с ними потом месяц мучиться. Того и гляди сопрут чего из подлости или вредности!

Эдик хотел было сказать, мол, сами с усами и без тебя знаем, но в этот момент дневальный громко завопил «смирно!» и офицеров из канцелярии как корова языком слизнула. Если при живом комбате дневальный так истошно орет, это означает – в батальон явился начальник не ниже командира полка.

Громобоев прошмыгнул в Ленинскую комнату, зампотех помчался через черный ход в автопарк, а комбат надел китель и фуражку, сделал выражение лица суровым и пошел встречать командование. В рекреации прохаживался даже не комполка, а целый генерал (правда, на взгляд Эдика, генерал был какой-то маленький, игрушечный, как ненастоящий), но все равно любой генерал всегда генерал! Маленький полководец вместе со свитой из трех старших офицеров стоял у доски документации и читал расписания занятий рот. Комбат, чеканя шаг, подошел к проверяющим и доложил. Генерал выслушал и вяло ответил:

– Подполковник, подайте команду «вольно». Я заместитель начальника штаба округа генерал Ослонян.

Командование назначило его куратором части, и в дальнейшем Ослонян регулярно посещал расположение.

Генерал протянул руку и поздоровался с комбатом.

– Вольно! – гаркнул Туманов во всю свою луженую глотку (а голоса, что у него, что у Шершавникова, действительно были громкие, настоящие командирские). – Здравия желаю, товарищ генерал!

Генерал привстал на цыпочки и попытался что-то разглядеть в плохо разборчивой писанине.

– Это чье расписание занятий? Кто его составлял?

– Расписание второй роты, товарищ генерал. Командир роты капитан Демешек.

– А почему так безобразно и коряво составлено? Кто эти каракули сумеет прочитать? Вот подойдет, к примеру, солдат, захочет посмотреть, какие у него занятия, а тут сам черт ничего не разберет.

– Товарищ генерал, кроме офицеров кто его будет читать? У нас в ротах сплошь узбеки, туркмены, армяне и азербайджанцы. Они толком и говорить-то не умеют по-русски, – брякнул вышедший из туалета молодой лейтенант, командир взвода.

Генерал вытаращил глаза на комбата в изумлении, густо покраснел и с возмущением произнес:

– Но ведь я ваше расписание читаю. Что за пренебрежение к национальным кадрам?

Комбат сообразил, что взводный брякнул глупость, ведь генерал был нерусским и обиделся на эту последнюю реплику лейтенанта.

– Виноват, товарищ генерал. Раскильдиев, а ну марш отсюда в парк на технику.

– Э-э-э, нет, постой, лейтенант. Ты кто?

– Киргиз…

– Да я не национальность твою спрашиваю, а должность…

– Я – командир взвода. Лейтенант Раскильдиев. Временно исполняю обязанности командира второй роты. Ротный в отпуске…

– Разгильдяй! Ты не временно, а случайно исполняющий обязанности! Доложи мне, лейтенант, кто писал это расписание?

– Писарь роты, – ответил, улыбаясь во все свои тридцать два зуба, простодушный Раскильдиев. – Писарь русский, он язык знает лучше меня, я часто ошибки допускаю.

Генерал топнул яростно ногой и воскликнул:

– Когда я был лейтенантом, я тоже писал с ошибками. Бывало, что и многие слова неправильно писал, порой даже кто-то мог и посмеяться, но я лично делал свою работу! И всем начальникам говорил, что сам пишу. Я кто, по-твоему?

– Генерал! – буркнул Раскильдиев, оглядев с ног до головы начальника, от папахи до начищенных блестящих сапог.

– Я спрашиваю, дорогой мой, ты как думаешь, кто я по национальности?

Раскильдиев посмотрел внимательно в лицо генерала еще раз и сделал предположение:

– Нерусский?

Генерал даже подпрыгнул от возмущения.

– Нет такой национальности – нерусский! Я армянин! Разве по моей фамилии непонятно, кто я?

– Аслонян или Ослонян? – вновь тихо произнес лейтенант и решил, видимо, пошутить, да вышло неудачно. – Э-э-э… Ваша фамилия от осла или слона происходит?

– У-у-у! – взвыл генерал и затопал ногами. – Конечно, от слона! Сам ты от осла! Обезьяна – сын осла! Ты издеваешься надо мной?

Сам того не желая, лейтенант нечаянно обидел генерала, затронул больную тему с фамилией. Но и Раскильдиев обиделся на обезьяну и густо покраснел. А генерал Ослонян тем временем подпрыгнул на месте, выхватил приклеенный к доске большущий лист расписания и яростно разорвал.

– Уведи его от греха подальше, – зашипел комбат Громобоеву.

Теперь уже Эдик схватил здоровяка Раскильдиева за воротник шинели, обхватил за талию и увлек вглубь казармы.

– Раскильдиев, ты что, сбрендил? Зачем болтаешь всякую чушь генералу про национальности? Смотри, как генерал разволновался! Сейчас этого Ослоняна удар хватит. Теперь он на комбата орет и рвет одно за другим расписания занятий рот и взводов на мелкие кусочки. Ох, берегись нынче гнева комбата, лучше помалкивай и рта не раскрывай, когда Туманов будет ругаться…

Малорослый генерал накричался, дал волю гневу, порвал расписания, а заодно и боевые листки, и вместе со свитой выскочил из казармы. Пока проверяющие один за другим, перемигиваясь и ухмыляясь, покидали расположение, Туманов стоял по стойке смирно, приложив руку к козырьку, но едва последний офицер вышел за дверь, подполковник резкими и энергичными шагами устремился к Раскильдиеву. Командир батальона подскочил к широкоплечему крепышу-лейтенанту, схватил руками его за плечи и так сжал, что лейтенантские погоны свернулись трубочками и нитки, которыми они были пришиты к шинели, затрещали.

– Не троньте погоны, товарищ подполковник! – попытался вырваться лейтенант из его медвежьих объятий и судорожно задергался. – Я плохой офицер! У меня ничего не получается, я лучше уволюсь из армии. Но не смейте трогать мои погоны!

Туманов опомнился и выпустил из своих цепких пальцев плечи Раскильдиева, отошел на шаг назад и громко произнес:

– Смирно, лейтенант!

Командир взвода замер и вытянулся в струнку.

– Объявляю тебе выговор!

– За что?

– За… за… за… Сам знаешь, за что! За неопрятный внешний вид! Иди и почисть свои сапоги.

Раскильдиев растерянно опустил взгляд на обувь и увидел, что действительно сапоги были грязноватыми, видимо, по пути из автопарка он ступил в лужу и забрызгал их.

– Есть выговор! – улыбнулся лейтенант. – Разрешите идти?

– Иди, пиши расписание. Лично проверю! Бери в руки наставления и переписывай слово в слово. Не торопись, до утра у тебя вагон времени.

Чтобы завершить рассказ об Ослоняне, придется забежать немного вперед. У генерала состоялась весьма примечательная беседа с резервистами, прибывшими в лагеря. Их быстро переодевали, кормили и вывозили работать на капониры и доты, на технику, от греха подальше, пока мужики не успевали напиться или, что было точнее, не успели опохмелиться. С одним таким индивидуумом Эдик попытался провести воспитательную работу, мол, какого черта ты так напился?!

Помятая, опухшая, небритая «личность» отшутилась анекдотом. «Вчера пил, с утра было тяжко, и думал, что умру. Но сегодня опохмелялся – лучше бы я действительно вчера умер…»

Ну что с таким кадром сделаешь, сплошной кабацкий фольклор. Внезапно на пункте приема появился генерал Ослонян.

– Строиться! – громко скомандовал полковник из его свиты. – Всем встать! Живее, живее! Смирно!

Новички, поругиваясь, с матерками, попытались построиться в одну шеренгу.

– Подравняться! Что за строй? – продолжал выражать недовольство полковник.

Ослонян вышел вперед и махнул рукой:

– Вольно, не шумите, полковник Яблоненко. Видите, перепугали людей, что они про нас потом расскажут дома? Скажут, мол, военные только орут, кричат и командуют? Я хочу просто поговорить с солдатами. Кто тут отвечает за воспитательную работу?

– Я! Капитан Громобоев.

– Вот и славно, заведи людей куда-нибудь и посади.

Эдуард выполнил распоряжение генерала, и тот принялся беседовать с собравшимися:

– Товарищи солдаты! Все вы знаете, какая сложная обстановка в стране. Перестройка, гласность, демократизация, ускорение, понимаешь ли, реформы в экономике. Но есть силы, которым не нравятся позитивные изменения, понимаете ли! Вот, например, Карабах! Устроили там, понимаешь ли, барабах!

– Вот сказанул: Карабах – барабах! Какой забавный генерал, – хохотнул кто-то из последних рядов.

Генерал Ослонян невозмутимо продолжал:

– Я хочу довести до вас истинную обстановку, как все на самом деле, понимаете ли! Азербайджанские экстремисты, понимаешь, затеяли резню в Сумгаите, в Баку, резали армян! Женщин, детей! Насиловали! Сердце разрывается от боли! Это надо было прекратить, и армянские мужчины освободили Карабах! От азербайджанских экстремистов!

Генерал говорил с болью и гневом, горячился, и из-за этого его речь сбивалась, и слова звучали с сильным и забавным акцентом для слуха русского человека.

– А не наоборот ли было дело? – спросил какой-то весельчак.

– Нет! Я получаю информацию из первых рук, прямо из Армении! – решительно воскликнул генерал.

– А если бы сейчас на вашем месте был генерал-азербайджанец, он бы совсем другое говорил. Наверняка!

– Сынок, поверь мне, я правду говорю! Чистую правду!

Слушатели посмеивались, перемигивались, они были настроены развлечься и подшучивать над генералом. Ослонян злился и от этого все хуже говорил по-русски.

– Нельзя быть такими черствыми и бездушными, когда кровь льется рекой! Когда наши земляки страдают и гибнут…

– Не наши, а ваши, – поправил здесь же генерала кто-то из зала.

И снова прозвучала шутка о происхождении фамилии генерала, и явно с подачи мстительного и злопамятного Раскильдиева, сидевшего со своим взводом:

– Товарищ генерал, а вот у вас армянская фамилия, для русского уха забавная, она от слона происходит или от осла…

– У русских тоже много разных фамилий… – начал было генерал.

Тут в разговор вмешался комбат и резко оборвал партизана:

– Товарищ солдат, как ваша фамилия?

– Попов, а что?

На лице комбата нарисовалась восторженная улыбка.

– Надо же, как удачно… А фамилия корни ведет от попы или от попа?

– От попа…

– А я думаю, именно от попы!

Генерал не стал больше продолжать разговор и решил завершить беседу:

– Гибнут советские люди! Мы же все советские люди!

Видя, что начальник сейчас может наговорить лишнего, полковник из его свиты подбежал и что-то прошептал на ухо генералу.

– Ладно! Продолжим в другой раз! Идите заниматься делами!

Солдаты нехотя расходились и искренне огорчились окончанию представления.

И тут Громобоев заметил, с какой нескрываемой лютой ненавистью на генерала смотрят Мамедов и Гасанов.

– Ну что, волчата, так злобно зыркаете? – накинулся на них Эдуард. – Этот генерал правду говорит ведь! Только и можете с безоружными женщинами и детьми расправляться. А в настоящем деле вы трусы и после первых выстрелов драпанете. Вот вы мне все о независимом Азербайджане говорите, о своей азербайджанской армии. Да вы ведь не солдаты и все вы не бойцы! Дисциплины в вашем войске не будет, долбанут вас хорошенько, и побежите без оглядки до самого Баку! Только и умеете, что урюк выращивать…

– Это мы еще посмотрим, кто кого… – с угрозой в голосе пообещал Гасанов. – Всех порежу!

А хитрец и провокатор Мамедов шикнул на товарища и с ухмылкой ответил:

– Мы мирные люди, и нам нечего делить. Это все вы, русские, нас провоцируете и стравливаете! Я не собираюсь воевать, я торговать буду, виноград буду вам, русским, возить. А вы его будете покупать, дорого покупать… Я буду хозяином тут у вас, в России! Богатым хозяином! А дурачки пусть с автоматами по горам бегают…

О внеплановой политинформации генерала Ослоняна кто-то доложил руководству, и разразился скандал. Эдик случайно оказался свидетелем, как заместитель командующего генерал Кузьмичев распекал того на самых повышенных тонах:

– Я вам запрещаю общаться с солдатами и разжигать национальную рознь! Слышите, товарищ генерал? Запрещаю, строго-настрого!

– Да я просто хотел пояснить… – попытался возразить Ослонян.

– Объяснять будете в Ереване или в Степанакерте, когда вас туда переведут! А здесь – не надо!

Вскоре маленького генерала командование действительно по-тихому перевело на Кавказ, служить на родине. Офицеры полка искренне о нем сожалели, особенно Раскильдиев – очень уж забавное у них вышло с этим начальником общение…