Текст книги "Сумасшедший в горах"

– Метеостанция, – сказал он, показывая на приближающиеся оранжевые домики.

Я еще раз проверил содержимое карманов и портфеля. Ничего такого, что могло бы дать пищу для подозрений относительно того, Смит я или не Смит, там не было. Пистолет уютно устроился под мышкой. Выполненный в виде авторучки Усни! – маленький баллончик с усыпляющим аэрозолем открыто торчал из нагрудного кармана. Красная папка была отдана Гонзалесу.

Шум двигателей вдруг изменился, они взвыли, и через несколько мгновений я почувствовал легкий толчок – мы были на метеостанции. Гонзалес распахнул створку люка, и я, не дожидаясь, пока спустят лестницу, спрыгнул вниз и увяз по колено в свежевыпавшем, поразительно белом снегу (хорошо, что догадался дома обуть горные ботинки). Дышалось легко и свободно, словно бы воздух и не был слегка разреженным. И тут я увидел метеоролога.

От симпатичного оранжевого домика по снежной целине бежал к вертолету, высоко вскидывая длинные ноги, парень в оранжево-желтой куртке.

– Ну наконец-то! – воскликнул он радостно. – Я уж тут чуть по-волчьи не выл… Да, извините! Джон Маккин, – представился он, – главный настоятель здешней обители.

– Джерри Смит, – сказал я. – Радист-альпинист.

Мы пожали друг другу руки.

– Эй, друзья, – крикнул из люка Гонзалес. – Потом познакомитесь… Погода, передают, портится, а нам еще обратно лететь. Давайте-ка быстро разгружаться.

Из люка посыпались на снег тюки и пластмассовые ящики. Метеоролог заглянул в пилотскую кабину и тут же отошел. Вид у него был несколько удивленный. Но тут он заметил, что я на него смотрю, и на лице его сразу же появилась приветливая улыбка. Разгрузка заняла всего минуты две, после чего Гонзалес помахал нам рукой и закрыл люк. Тючок с электроодеждой для меня он так и не выкинул. Двигатели снова взвыли, вертолет поднялся и быстро исчез за ближайшей вершиной.

– Как тут у вас с одеждой? – спросил я метеоролога.

– Прекрасно, – сказал он. – Имеются электрокостюмы фирмы Цезарь, регулируются на любой рост. Я потом помогу вам подобрать. А сейчас надо быстро перетащить все это на склад.

Он подхватил один из тюков, взвалил его на плечо и понес к стоящему справа от оранжевого домика низкому серому сооружению. Вероятно, это и был склад. Я тоже взял тюк и потащил туда.

– К чему такая спешка? – спросил я, догнав метеоролога.

Он усмехнулся.

– Видите ли, – сказал он. – Через полчаса здесь будут семь кругов ада. И мне не хочется начинать завтрашний день с поисков груза. За ночь его так завалит снегом, что бульдозер потребуется, а его здесь, к сожалению, нет.

– С чего вы взяли?

Он скинул тюк на снег и показал рукой на одну из окружающих нас вершин. Действительно, из-за ее снежной шапки выглядывала небольшая тучка.

– Поверьте моему богатому опыту, – сказал метеоролог. – Вот первая предвестница непогоды, и, глядя на нее, я точно скажу, что нам с вами следует поторопиться.

За десять минут мы все перетащили на склад. Тюки были нетяжелые, но все же после ходьбы по снежной целине я несколько запыхался, метеоролог же дышал спокойно и размеренно, как и вначале.

Между тем погода действительно стала портиться, солнце затянуло каким-то маревом, и налетел холодный порывистый ветер.

– Все, – сказал Маккин. – Теперь быстро в дом, в тепло, к столу.

Я взял свой портфель, и мы двинулись к оранжевому домику. Осмотр окрестностей я решил отложить до более благоприятной погоды: вокруг уже начинала крутиться поземка.

Мы вошли в тамбур домика, Маккин плотно закрыл дверь, и мы очутились в темноте. Через мгновение щелкнул выключатель, и вспыхнул ласковый зеленоватый свет. Метеоролог королевским жестом распахнул внутреннюю дверь и сказал:

– Прошу в наши апартаменты!

Тут мы, наконец, в первый раз посмотрели друг другу в лицо. Глаза у него оказались большие и глубокие, интересные они оказались, в пору какой-нибудь молоденькой девушке. И показалось мне, что кроме приветливости и любопытства есть в его глазах еще что-то. А еще мне показалось, что эти глаза я уже где-то видел.

Глава третья
ЗНАКОМСТВО

На следующее утро я еле встал. Голова раскалывалась от боли. Я с испугом посмотрел на часы. К счастью, сеанс связи с метеоцентром я проспать еще не успел. Я подошел к зеркалу. Оттуда на меня взглянула мрачная опухшая физиономия с мутными глазами и всклокоченными волосами.

Хорошенькое начало работы! – подумал я. – Как это я вчера еще в пропасти не оказался?

Я попытался вспомнить, что же мы делали вчера вечером, но все происшедшее после того, как мы сели за стол, провалилось в моем сознании в какую-то бездонную черную яму.

Пришлось принять две таблетки антивинина. Через несколько минут память возвратилась, но голова болеть почему-то не перестала. Это меня несколько удивило: обычно антивинин снимает все последствия излишнего перебора.

…Помнится, Маккин сразу же показал мне весь свой дворец. Моя комната находилась в левой стороне домика, она была связана дверью с радиорубкой. В правой стороне домика находилась комната метеоролога. Обе комнаты выходили в большой холл, который Маккин называл каминной: это было что-то вроде кают-компании или комнаты для отдыха. В ней, кроме дверей в комнаты персонала и выходной двери в тамбур, было еще три двери. Одна вела в санузел, вторая на кухню, а третья, когда я толкнул ее, оказалась закрытой. Маккин объяснил мне, что она ведет в кладовку, но сейчас заставлена с другой стороны ящиками и поэтому не открывается.

– А как же вы ходите в кладовую? – спросил я его.

– Туда ведет еще одна дверь, – объяснил он. – Она находится в моей комнате. Завтра мы освободим и эту. С той стороны стоит очень тяжелый ящик.

После этой рекогносцировки позиций я направился к себе. Переодеться и разложить тот минимум личных вещей, которые я взял с собой, было делом нескольких минут. После этого я зашел в радиорубку.

Вся аппаратура там была совершенно новенькая, с иголочки, последней марки, насколько, конечно, я могу помнить каталоги. Меня удивило только то, что в принципе она могла работать и без радиста. Во всяком случае, я бы не держал здесь сразу двоих, достаточно было бы обучить любого метеоролога уходу за автоматикой.

Ознакомившись со своим рабочим местом, я пошел принять душ. Дверь на кухню была распахнута, Маккин копался там у кухонного комбайна, распространявшего весьма привлекательные запахи. У меня вдруг засосало под ложечкой, я проглотил слюну и заторопился в ванную. Минут через двадцать я был, наконец, готов к ужину.

Когда я вышел к столу, магнитофон в каминной оглушительно орал что-то из Новых ритмов Стивенса. В паузах между дробями ударных и буханьем бас-гитары было слышно, как тоскливо воет снаружи ветер. Три стены в каминной были заставлены стеллажами. На стеллажах стояли тома справочников, лежали кипы таблиц и графиков, пачки каких-то заполненных и незаполненных бланков, обширные бумажные рулоны с диаграммами и без них, на одной из полок стоял метеоглобус нового, незнакомого мне типа. Четвертую стену занимала стереорама. Шел какой-то боевик; кто-то в кого-то палил из ручного бластера, какой-то внушительный жизнерадостный детина, схватив за ноги мрачную бородатую личность, определенно пытался разбить ею витрину супермаркета. Судя по всему, с развлечениями здесь было немногим хуже, чем в Столице. Под стереорамой, в незамеченном мною ранее камине весело трещали дрова. Интересно, откуда Маккин брал их здесь. По-видимому, их привозили на вертолете… для таких вот торжественных случаев…

Посреди каминной у стола хлопотал сам Маккин. На столе имели место банки с саморазогревающимися консервами, блюдо с сандвичами, блюдо с неизвестным мне салатом, весьма, впрочем, аппетитного вида, бутылка виски, бутылка рому, дюжина банок пива. Весь этот натюрморт украшала большая ваза с фруктами.

Заметив мое легкое недоумение, Маккин рассмеялся.

– Не удивляйтесь, – сказал он. – Сегодня праздник. Сегодня нас снова двое.

– Вас это радует? – спросил я.

– Конечно! Вы даже представить себе не можете, как тоскливо здесь одному. Ночью, особенно когда на улице метель, кажется, что нет никого на всем белом свете, кроме тебя… Поэтому у меня редко замолкает магнитофон.

– Он вздохнул. – Однако теперь все это позади. – Он снова засмеялся, и глаза его заискрились.

В этой радости и в этой улыбке, мне показалось, промелькнуло что-то фальшивое, как будто он на мгновение снял и снова надел маску.

Стоп, парень! – сказал я себе. – А как же презумпция невиновности? Я всегда удивлялся, как легко в подозреваемом, в его поведении и внешности обнаруживаются преступные черты. Не будем вешать собак на честных людей… И тем не менее, за бутылкой человек иногда говорит такое, что трезвый он никогда в жизни не скажет. Поэтому я с энтузиазмом потер руки и вожделенно посмотрел в сторону всего этого кулинарного великолепия.

Через пару минут мы уже сидели за столом. В стереораме по-прежнему стреляли друг в друга лихие ребята, кого-то окунали в бочку с водой, и сцена эта приводила лихих ребят в буйный восторг. В их лихости, на мой взгляд, было что-то от кретинизма.

– Как будем пить? – спросил Маккин. – Давайте по-русски.

– Как это – по-русски?

– А это когда чистое, и доза лошадиная… – Он засмеялся.

– Вы были в России?

– Нет, к сожалению, не был.

– Почему к сожалению?

– А там всегда умели пить, – сказал он, разливая виски по рюмкам. – Ну а я никогда не причислял себя к трезвенникам. – Он снова рассмеялся.

– По-моему, у вас несколько однобокое представление о русских, – сказал я.

– Вы правы, – сказал он. – Но это я так шутил… Ну, за приятное знакомство!

Мы выпили за приятное знакомство и, продолжая дурачиться, стали пить по-русски. После третьей мы были уже на ты. Я звал его Джоном, а он меня Джерри, и мы были давними друзьями. Нас очень радовало, что мы оба Дж…. Впрочем, я старался держаться в рамках.

Мы выпили виски, обсудили последние международные события и фигуру новой кинозвезды Аниты Крюгер, потом поговорили о публичных домах на бульваре Роз, выяснили, что бывали в одних и тех же и пришли к выводу, что самые потрясные девочки в заведении Старухи Берты. Потом мы допили виски и, перекидываясь скабрезными шуточками, посмотрели в передаче Все для мужчин сеанс стриптиза с Норой Розенталь. Потом заговорили о рыбалке, и я изо всех сил пытался выдать себя за первоклассного рыбака. По-моему, это мне удалось, во всяком случае, в части вранья. Потом мы начали бутылку рома, и я решил, что пришла пора брать быка за рога.

– Слушай, – сказал я, – что случилось тут с твоими радистами? Мне сказали, что радисты на этой станции не выживают.

Мне показалось, что он отреагировал слишком быстро, но, видимо, он был еще не слишком пьян, а может быть, я был уже слишком пьян (мне даже пришла в голову идея принять таблетку антивинина), во всяком случае, ничего, кроме этой быстрой реакции, я в его поведении не заметил.

– Один упал в пропасть, – сказал он. – Когда я ложился спать, он был у себя, а просыпаюсь – его нет. Стал искать, потом вызвал спасателей. Нашли в тот же день, вот только помочь ему было уже нечем.

– А второй? – спросил я.

– Дик-то? А его зачем-то понесло среди ночи шататься по горам… Видимо, заблудился и попал под лавину. Этого нашли только на третьи сутки, да и то с помощью собаки.

– А почему же он не взял с собой мигалку? Они же именно для таких случаев и предназначены.

– Забыл, наверное…

– Вы, должно быть, перед этим вот так же посидели?

– Да, было дело… Ребята были компанейские, отказываться привычки не имели. Я, помнится, еще сказал Дику: Смотри, не свались, как Боб… Первого Бобом звали, – пояснил он. А он мне и говорит: Что я себе враг, что ли? Ну вот, а кончилось все плачевно…

Он несомненно лгал и лгал, по-моему, не очень умело, на уровне сопливого мальчишки, который съел без спроса варенье и пытается свалить все на кошку. В папке Клаппера было сказано, что первый радист действительно упал в пропасть в состоянии опьянения. Поэтому, наверное, и расследование закрыли, посчитали за несчастный случай. А вот у второго радиста алкоголя при вскрытии не обнаружили.

Я стал обдумывать, как бы мне вывести его на чистую воду, чтобы он сам себя запутал, заврался и со вздохами, нехотя признался в этом, и осталось бы ему только рассказать правду, одну правду, ничего, кроме правды, но тут я неожиданно ощутил себя сидящим под объективом микроскопа, а сквозь всю эту невозможную оптику на меня взглянул чей-то глаз, неизвестный, огромный, пронизывающий, понимающий все и всех, завораживающий, леденящий душу… Ощущение было настолько полным, что у меня засосало под ложечкой, по спине побежали мурашки и задергалось левое веко. Я не выдержал и оглянулся по сторонам. Никто ниоткуда на меня не смотрел. Маккин уставился куда-то в угол и, казалось, силился что-то вспомнить, но выводить его на чистую воду мне уже абсолютно расхотелось.

Разговор наш вновь вернулся к кино-, рок-, секс– и прочим подобным звездам. Собеседник он был отличный, и время летело быстро. Дошло дело до пива, и тут Маккина не хватило. Он с трудом встал со стула и, пошатываясь, вышел из каминной в ванную, а я остался сидеть за столом, открыл еще пива и прибавил звук в стереораме, чтобы заглушить те, что доносились из ванной.

Потом он, цепляясь за стены, вновь появился в каминной и сказал заплетающимся языком:

– П-по-моему, мне п-пора в п-постель… Сп-покойной ночи!

Он оторвался от стенки, сделал три шага, пошатнулся и упал в камин. Я остолбенел, но одежда на нем не вспыхнула. Он ворочался в камине, пытаясь встать хотя бы на четыре точки. И тут я понял: это был не настоящий камин, это было всего-навсего голографическое изображение, но до чего же натурально все было сделано.

Я помог метеорологу встать, и мы потащились в его комнату, запнувшись по пути за несуществующий порог. Когда мы добрались до его постели, он был уже полностью готов. Нет более сложного занятия, чем раздевать пьяного в стельку человека. Прошло несколько минут мучений и титанического труда, и тупое пьяное сопротивление было, наконец, преодолено. Маккин ткнулся носом в подушку и засопел, а я, вытерев со лба пот, сел на стул и огляделся.

Комната у него была такая же, как и у меня, маленькая и уютная. Стены ее были разукрашены множеством цветных фотографий, вырезанных из Плейбоя и подобных ему журналов. Со всех сторон на меня смотрели обнаженные женщины во всевозможных позах, смотрели невинно, смотрели нагло, смотрели равнодушно, смотрели призывно, смотрели, смотрели… От их взглядов у меня начала кружиться голова. Я решил обследовать вещи метеоролога. Вещи были как вещи: одежда, книги, какие-то безделушки. Впрочем, я и не надеялся найти здесь пистолет или звучник. Книги, правда, меня смутили. Я знал много ребят, у которых со стен их жилищ улыбались красотки в костюме Евы. Это были разные люди – гангстеры, наркоманы, насильники, но было у них одно общее – книг эти типы, во всяком случае, не читали. Я просмотрел названия томов. Драйзер, Шекспир, Гюго, Толстой… Было несколько солидных книжек по истории. Интересная библиотека для алкоголика и любителя порнографии…

Обо всем этом надо было бы хорошенько поразмыслить, но голова моя размышлять уже отказывалась. Еле переставляя подгибающиеся ноги, я доплелся до своей кровати, упал на нее и стал проваливаться в наползающую черноту. Кровать медленно начала переворачиваться вместе со мной. Я на поводу у нее не пошел и из нее не выпал, и тогда она стала делать оборот за оборотом, все быстрее и быстрее, и подступила тошнота, но поделать что-либо с этим было уже совершенно невозможно, потому что чернота полностью накрыла мой мозг.

А потом сквозь черноту опять разглядывал меня этот огромный нечеловеческий глаз, вокруг мелькали какие-то угрожающие бестелесные фигуры, приходила вдруг моя прекрасная Исидора, приходила и исчезала, а ее место вдруг занимал кто-то чужой, бесконечно ненавистный, заглядывал мне в лицо, и я тонул в бездонном океане враждебности, а над этим океаном шуршала одежда, и слышалось чье-то удовлетворенное то ли хмыканье, то ли покашливание, а потом вдруг появлялся Клаппер и начинал спрашивать меня, где это я мог слышать имя полковника Гринберга, и я пытался припомнить и почти вспоминал, но опять кто-то рядом хмыкал и шуршал, и опять появлялся страшный глаз, и вдруг я узнавал его и пытался куда-то убежать и спрятаться, и бежал, и прятался, а он все смотрел и смотрел, и прятаться от него было совершенно бесполезно, а убежать от него было абсолютно невозможно…

В общем, вспомнил я вроде бы все – таблетки антивинина всегда помогают. Ночной кошмар, конечно, не в счет, а так я держался как будто бы правильно. А вот он допустил просчеты. Хоть и невелики они, но для меня и то пища: солгал – это раз, дал мне возможность побывать у него в комнате – это два. Хотя, конечно, и то, и другое могло быть сделано преднамеренно, с определенной стратегической целью… Например, чтобы я чем-нибудь себя выдал, хотя не представляю, как это можно лишь притвориться пьяным, выпив такую дозу спиртного. Тут вон даже после антивинина голова трещит…

Я принял еще две таблетки, но головная боль не проходила, и тогда я решил искать спасения в холодном душе. Дверь в ванной оказалась закрытой, было слышно, как там шумит вода и что-то бурчит метеоролог. Через пару минут щелкнула задвижка, и он вышел оттуда с полотенцем на шее. Вид у него был несколько помятый, но гораздо меньше, чем я ожидал. Тем не менее я достал коробочку и предложил ему взять пару таблеток антивинина. Он недоверчиво посмотрел на них.

– Примите их, Джон, – сказал я. – Вам сразу станет легче.

Он молча кивнул, взял таблетки и пошел к себе.

Я плескался в ванной минут двадцать, вода приятно холодила разгоряченное тело, и я постепенно снова становился человеком.

Когда я вышел из ванной, метеоролог был на кухне. Стол в каминной был уже убран от следов вчерашнего погрома. Из кухни доносился шум работающей посудомойки. После антивинина у меня разыгрался зверский аппетит, и я быстро побежал одеваться.

Маккин, уже совсем отлично выглядевший, встретил меня приветливой улыбкой. На сковороде призывно скворчала яичница с помидорами.

– Неработающий да не ест! – сказал Маккин. – Сначала, Джерри, вам придется отправить сводку в метеоцентр. А затем милости прошу завтракать.

Пришлось подчиниться диктату старшего. А потом мы воздали должное яичнице и кофе с сандвичами.

– Вы знаете, Джон, – сказал я. – Мне хотелось бы немного полазить вокруг. Как вы к этому отнесетесь?

– Не советую, – сказал он. – Мне бы не хотелось лишиться и третьего радиста.

– Почему вы думаете, что со мной что-то случится?

– Я вовсе так не думаю, – сказал он. – Просто, если это произойдет, то тогда уж меня наверняка посадят… Как вам сегодня спалось? – неожиданно спросил он.

– Всю ночь снились какие-то кошмары, – сказал я.

– И мне тоже… Пить меньше надо! – наставительно сказал он, и мы дружно расхохотались.

Мы завтракали, перекидываясь ничего не значащими фразами, но у меня все время было ощущение, что что-то все-таки происходит, просто я не способен понять – что. Вчерашней пьяной близости не было, и я не мог заставить себя сделать шаг навстречу, чтобы преодолеть расстояние, вновь возникшее между нами. И все же…

– Скажите, Джон, – спросил я, – как мы здесь будем жить?

– Передача сводок – по расписанию, дежурный готовит завтрак, обед и ужин, дежурим через день, все остальное время – по своему усмотрению, – скороговоркой сказал он. – Могу снабдить вас книгами, у меня есть кое-какие.

– Тоска смертная! – сказал я.

– Да, жизнь здесь довольно однообразна, – вздохнув, сказал он. – Вы не рисуете?

– Нет, – сказал я.

– И не пишете?

– Нет.

– Тогда вам действительно будет скучно… Зато хорошо платят.

– Да, – согласился я, вспомнив о клапперовских тысячах в сотенных бумажках.

Я хотел было спросить, рисует ли и пишет ли он, но промолчал. Во мне росла уверенность, что все, что здесь говорится – ничего не стоящая чепуха, главное не сказано и до поры-до времени сказано не будет. И то, что скучать мне не придется – сказано не было, но я в этом совершенно не сомневался.

Глава четвертая
ОХОТА

Я лежал на койке и тупо смотрел в потолок. Впору было в него плевать, и я бы плюнул, если бы это хоть чем-нибудь могло помочь делу. Охота за фактами снаружи станции не дала мне ничего. Впрочем, я заранее знал, что ничего оттуда не вынесу – там давно уже все было осмотрено. Разве что для очистки совести…

Думать мне совершенно не хотелось, я решил сделать перерыв и включил приемник. Передавали речь Президента на приеме в честь прибытия в Столицу вновь аккредитованного посла Соединенных Штатов. Ничего нового для себя я не услышал. Карреда, естественно, в очередной раз обвинил соседние прокоммунистические правительства в подготовке агрессии против нашей страны – естественно, оплота свободы и демократии в нашем регионе. Он, естественно, предупредил потенциальных агрессоров о быстром и неотвратимом возмездии и, естественно, выразил надежду на то, что Штаты, естественно, не бросят в беде своего друга и союзника. Пропагандистские пассы Президента неоднократно прерывались аплодисментами и восторженными воплями фанатичных приверженок его партии, присутствующих на приеме. Вопли эти смахивали на визг собак, которых нещадно бьют палками.

Мне и так было ясно, что дело идет к войне (ничего более умного Карреде придумать не удастся), и я начал искать в эфире другие радиостанции. Почти все диапазоны были забиты угрожающим ревом глушителей. Так, наверное, ревели в доисторические времена динозавры, подбадривая себя в битве с противником. В нашем Президенте, между прочим, тоже есть что-то от динозавра. Наверное, его политическая тупость и неповоротливость. Во всяком случае, в народе многие зовут его Динозавром. Я крутнул ручку настройки дальше и вздрогнул от неожиданности, когда мрачный рев вдруг сменился чистым и ясным голосом диктора. Это был Голос Америки. Передавали сводку новостей. Искать в эфире что-либо еще было явно бесполезно, и я решил послушать, что же новенького произошло в мире за последние сутки.

Международный Институт Космических Исследований, – поведал мне бархатный голос, – успешно осуществил запуск к Юпитеру автоматической станции Зевс. Все ж таки медным каскам из Пентагона никак не удается сорвать исследовательские интернациональные программы.

В туннеле между Францией и Великобританией из-за неисправности в системе управления одного из грузовиков произошла авария, движение было приостановлено более чем на час. Тут же высказывались оценки убытков, которые понесут транспортные фирмы обеих стран из-за срыва графиков движения и которые я благополучно пропустил мимо ушей.

Группа стран Центральной Америки направила в Международный суд иск против Американской Объединенной Телекомпании, обвинив ее в нарушении Конвенции по обмену информацией. Опять эта набившая оскомину телеконтрабанда, опять будет решение суда и опять все останется по-старому.

Повстанцы окружили Преторию, но войска Южно-Африканской Демократической Республики, проявляя мужество и героизм, успешно отбивают непрерывные атаки озверевших красных и готовятся перейти в контрнаступление… Южно-атлантические союзники обсуждают возможность применения против повстанцев ядерной артиллерии. Совсем, видно, плохи дела у расистов, коли дошло до подобных запугиваний.

После очередной экзекуции с отрубанием правой руки, – вещал бархатный голос, – поднялась новая волна выступлений противников ислама в Судане… В Нью-Йорке Международная организация оракулов предсказала в будущем году прилет инопланетян, после чего наступит очередной конец света… Всемирный похоронный трест отправил в Пояс Астероидов еще одну партию капсул с прахом скончавшихся толстосумов… В очередном розыгрыше кубка Канады, открывшемся несколько дней назад, компьютер прогнозирует финальный матч с участием команд СССР и Китая, отдавая канадцам только третье место…

После сводки новостей выступил какой-то тип из Союза защиты демократии. В подготовке нападения на нашу страну он разглядел, естественно, кровавую руку Москвы и обещал Динозавру, естественно, поддержку всего свободного мира. Топором вырубленные фразы с головой выдавали в ораторе военного чином не ниже полковника. После всего того, что рассказывала мне Исидора, я, кажется, кое в чем научился разбираться. Это я отметил с удовлетворением. В очередной раз.

Все тот же бархатный голос занялся более подробным анализом международных событий, и я выключил радиоприемник.

Пожалуй, все же международные события попробуют сегодня обойтись без меня. Возьмемся-ка мы за дела более близкие… Как ни крути, а пока что в операции Сумасшедший в горах наблюдается ярко выраженный тупик. И никакой ниточки… Осмотр мест, где нашли трупы радистов, ничего мне не дал. И не должен был дать… Это было бы слишком просто… Нет, ребята! Пусть мне, как бедным суданцам, отсекут правую руку, но что-то в этом деле не так… Ну, хорошо, предположим… Предположим, что Маккин – резидент или связной иностранной разведки… Нет, не может быть, тяжеловесно все это: метеостанция, граница с красными рядом. Нет здесь изящества… Зачем эти два трупа?.. Почему он не скрылся сразу?.. Чего ждет еще?.. Или кого?.. Возможно. И все-таки для шпионов все это как-то… неинтеллектуально, что ли? Не могло быть у них здесь этих двух трупов. Ни к чему они им… как будто специально привлечь внимание… или отвлечь от чего-нибудь другого… Нет не то!

А что, если зайти с другого конца?.. С Клаппера-Гринберга-Ромса. Что у нас там?.. В разговоре со мной этот господин существа дела касается лишь слегка, не вдаваясь в подробности. Всякие там воспоминания юности, лирические отступления… Поразительная легковесность для полковника Службы Безопасности!.. Я бы даже сказал: безответственное отношение к делу!.. А Гонзалес? Его роль и вообще сводится к тому, чтобы дать мне прочитать несколько страничек в красной папке… Страничек, весьма смахивающих на липу… А как он всячески избегал моих распросов!.. То дремал… якобы, то беготня эта к пилотам и обратно. И еще тот тючок с электроодеждой, которая мне так и не досталась… А надо-то ему было всего-навсего отлучиться. Скажем, для того, чтобы получить от Клаппера последние указания… Ну, молодцы молодцы! Спецы!.. А может быть, убийства эти и не интересуют их вовсе, может быть, все это просто дым?..

Ой, ребята, как все это смахивает на охоту с подсадной уткой!.. А в роли утки – ваш покорный слуга! Тогда весь этот балаганчик становится вполне объяснимым… Но тогда возникает еще одна проблема: судьба этой уточки меня интересует. Очень. Как своя собственная… А это уже серьезно! Потому что минус-варианты есть. Целых два…

Ну-ка, ну-ка… Скажем: утка гибнет. Что дальше?.. А ничего!.. Похоронная процессия… оркестр играет траурный марш… Геройски погиб на боевом посту в борьбе с нарушителями народного спокойствия… Навсегда останется в наших сердцах… В голос рыдают патриотически настроенные дамочки. Клаппер вытирает платочком фальшивые слезы… Это вариант номер один.

Вариант номер два: утка вопреки всем козням врагов героически уцелела. Честь ей и хвала! Впору Серебряный Крест на грудь вешать… Только сожрут эту утку. Сами охотнички сожрут и с большим аппетитом. За ненадобностью… или за то, что много знает… Далее все по первому варианту: процессия, оркестр и прочее подобное… Вот так вот!

М-да-а, хороши пути-дорожки… Ну а что было бы, если бы я отказался?.. А ничего!.. В вертолете, скорее всего, пуля от Гонзалеса, труп за борт, и концы в воду!.. Нет, не так… Если бы я вздумал отказаться, я бы сделал это еще в кабинете Клаппера, а там… А там все просто: досье на стол, а в нем Исидора. И компьютеры Службы Безопасности в два счета доказывают мне, что я связан с врагами нации. И извольте, дорогой бывший соратник по борьбе, друг молодости, так сказать, вот вам выбор: либо согласие, либо лагерь… либо штрафбат, либо смерть… Да, вот тебе и операция Сумасшедший в горах! Если и есть в этих горах сумасшедший, так это ваш покорный слуга… Ай да Клаппер! Ай да полковник Гринберг! И ай да я!.. Потому что согласился, потому что руки у меня развязаны, потому что теперь лишь от меня зависит, быть ли мне ревностным агентом Службы Безопасности или только играть эту чудную роль… Вот так вот!

А впрочем, все это пока – одни домыслы, и, как божий день, ясно, что мне нужны факты, любые факты, хоть самые мизерные, чтобы я смог окончательно определить свое отношение к этому делу. И раз таких фактов нет снаружи, надо искать их внутри! В этом милом домике.

Я стал вспоминать расположение помещений.

Где же я был?.. Был в каминной, был в санузле, был на кухне, в радиорубке был, у себя в комнате и в комнате Маккина. А не был я только в кладовой. И кладовая эта имеет немного-немало как два входа: один из каминной, закрытый (как сказал метеоролог, заваленный какими-то ящиками), а другой – из его комнаты. Стало быть, надо обязательно попасть в кладовую, и чем скорее, тем лучше!.. Ну что же, мысль хорошая, очень правильная мысль… Вот только как это осуществить на практике, не дожидаясь согласия Маккина. Боюсь, что ждать его придется слишком долго… И нейтрализовать метеоролога до поры до времени нельзя…

В дверь постучали, и вошел Маккин. Он был наряжен в теплый оранжевый комбинезон с капюшоном и такого же цвета сапоги и рукавицы.

– Я на площадку, – сказал он, – сниму цифры. Через полчаса метеосводка.

– Скажите, Джон, – остановил я его. – Почему наша станция не автомат?.. Ведь в принципе же мы здесь не нужны. Ночью-то сводки передаются автоматически… Для чего мы здесь находимся?

Это был удар в лоб, и я, затаив дыхание, ждал ответного.

– Не знаю, – сказал метеоролог. – Я ее не строил. Да и какая мне разница, если за это платят деньги… А потом, вы знаете, Джерри, мне здесь нравится. – Он пристально посмотрел на меня и вышел.

Ч-черт, никакой реакции! Может быть, мы просто ломимся тараном в открытую дверь?

Я вскочил с койки. Пока он снимает там свои показания, у меня есть в запасе минут пятнадцать. Я сунул в карман пистолет и вышел в каминную. Дверь в комнату Маккина была заперта, но ключ приглашающе торчал из скважины. Я подошел к двери и взялся было за ручку, но тут что-то вдруг меня остановило. Я внимательно осмотрел паз: слишком уж открыто приглашают, до примитивизма… Ну вот, так и есть! Вот он – тоненький волосок, приклеенный между дверью и дверной коробкой. Стоит хотя бы слегка приоткрыть дверь, и он оборвется.

Неужели все-таки шпионы?.. Иногда примитив действует наиболее безотказно… Так, ребята! Это любезное приглашение мы, пожалуй, оставим без внимания. Подождем-ка мы ночи. Это будет умнее. Спящий в ночи не знает забот… Или как там еще у Стивенса?