Электронная библиотека » Николай Шахмагонов » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 20 февраля 2018, 15:41


Автор книги: Николай Шахмагонов


Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Вот и ответ на еще один вопрос, несомненно, волнующий почитателей Тютчева. Почему поэт, которого мы знаем как истинного патриота, как человека «до боли сердечной» любящего России, посвятившего ей немало сильнейших в том числе и пророческих стихотворений, был женат в первый и второй раз на немках? И каким образом ему удалось сохранить «на чужбине» эту «до боли сердечной» любовь ко всему русскому, к России?

Много лет спустя он писал: «Судьбе угодно было вооружиться последней рукой Толстого (А.И. Остерман-Толстой потерял руку в битве при Кульме), чтоб переселить меня на чужбину».

Почему граф вооружился, по словам Тютчева, «последней рукой»? Герой Отечественной войны 1812 года Александр Иванович Остерман-Толстой потерял руку в сражении под городом Кульмом в Богемии 29–30 августа, в котором русско-прусско-австрийские войска разгромили французский корпус генерала Вандама. В первый день этого сражения русская гвардия под командованием генерала графа Остермана-Толстого оказалась на направлении главного удара французов. Мужество войск и умелое командование графа не позволили врагу добиться успеха. Все атаки были отбиты, и на второй день французы, попав в окружение, предпочли сдачу в плен гибели на поле боя.

Александр Иванович Остерман-Толстой оказал значительное влияние на молодого Тютчева – у него будущий поэт и патриот учился великой науке любви к России.

Отношение же ко всему русскому и России самого графа широко известно. Однажды он сказал офицеру-иноземцу, пробившемуся на службу в Русской армии ради «службы и чинов»:

«– Для вас Россия – мундир ваш. Вы его надели и снимите, когда угодно.

Для меня Россия – кожа моя!»

Во время Отечественной войны 1812 года он командовал 4-м пехотным корпусом в 1-й Западной армии Барклая-де-Толли, отличился под Островно и особенно при Бородино, где лично руководил схватками с врагом за знаменитую батарею Раевского. Несмотря на сильную контузию, уже через четыре дня вернулся в строй.

Генерал от инфантерии Михаил Богданович Барклай-де-Толли написал о нем в рапорте: «…Примером своим ободрял подчиненные ему войска так, что ни жестокий перекрестный огонь неприятельской артиллерии, ни нападения неприятельской конницы не могли их поколебать, и удержали место свое до окончания сражения».

В бою под Островно, когда положение корпуса казалось критическим, граф проявил необыкновенное мужество, выдержку, хладнокровие. Федор Глинка в своих Записках отметил: «Яростно гремела неприятельская артиллерия и вырывала целые ряды храбрых полков русских. Трудно было перевозить наши пушки, заряды расстрелялись, они смолкли. Спрашивают графа: “Что делать?” “Ничего, – отвечает он, – стоять и умирать!”».

Поэт нарисовал такой портрет графа: «Это был мужчина сухощавый, с темными, несколько кудреватыми волосами, с орлиным носом, с темно-голубыми глазами, в которых мелькала задумчивость, чаще рассеянность. Осанка и приемы обличали в нем человека высшей аристократии, но в одежде был он небрежен, лошадь имел простую. Он носил в сражении очки, в руке держал нагайку; бурка или шинель свешивалась с плеча его. Отвага не раз увлекала его за пределы всякого благоразумия. Часто, видя отстающего солдата, он замахивался нагайкою, солдат на него оглядывался, и что ж?.. Оказывалось, что он понукал вперед французского стрелка!.. Обманутый зрением, привычною рассеянностию, а еще более врожденною запальчивостию, он миновал своих и заезжал в линию стрелков французских, хозяйничая у неприятеля, как дома».

Когда в бою под Кульмом ему ядром оторвало левую руку, граф сказал сочувствующим: «Быть раненому за Отечество весьма приятно, а что касается левой руки, то у меня остается правая, которая мне нужна для крестного знамения, знака веры в Бога, на коего полагаю всю мою надежду».

Активный участник Бородинского сражения Александр Иванович Остерман-Толстой поддержал Кутузова на военном совете в Филях, понимая правильность решения по оставлению Москву ради спасения армии и последующего полного разгрома наполеоновской банды. Он сказал:

– Москва не составляет России. Наша цель не в одном защищении столицы, но всего Отечества, а для спасения его главный предмет есть сохранение армии.

Выросший в центре России, благодатном Черноземье, Федор Иванович Тютчев впитал всю силу неоглядных просторов Отечества и проникся любовью к родному краю, любовью, которую затем развили и приумножили добрые учителя и в первую очередь наставник – граф Александр Иванович.

Жизнь к Европе не смогла изменить его характер, но вот встретить в качестве избранницы сердца свою соотечественницу за границей было практически невозможно.

«Я помню время золотое…»

Тютчеву, когда его привез в Мюнхен граф Александр Иванович Остерман-Толстой, шел девятнадцатый год – расцвет для юноши, пора любви, пора пробуждения души и сердца.

Много лет спустя он писал родителям о первом своем заграничном увлечении:

«После России это моя самая давняя любовь. Ей было четырнадцать лет, когда я увидел ее впервые».

Эти строки посвящены Амалии Лерхенфельд (Крюденер). Она родилась в 1808 году и была моложе Тютчева на пять лет. Родословная ее по некоторым причинам особенно не афишировалась. В 1823 году Амалии Лерхенфельд было 15 лет, а Федору Тютчеву шел год 20-й. По протекции графа Остермана-Толстого он был зачислен сверхштатным чиновником в русскую дипломатическую миссию, обосновавшуюся в Мюнхене – столице Королевства Бавария.

Здесь он и увидел прекрасную Амалию. Увидел на балу, который давал ее отец граф Лерхенфельд. Среди ее поклонников был Генрих Гейне, с которым Тютчев впоследствии подружился. Гейне называл ее Венерой, и не просто Венерой, а Божественной.

В один из прекрасных вечеров во время прогулки по яблоневому саду произошло объяснение между влюбленными. Тютчев сделал предложение – Амалия согласилась. Счастье казалось так близко.

Тому событию и посвящено стихотворение, приведенное выше: «Я помню время золотое…»

Родители Амалии не приняли скромного, по их мнению, жениха, всего лишь служащего русской миссия – кто ж тогда мог предположить, что перед ними не только впоследствии успешный дипломат, но… поэт с мировым именем! Родители хотели для дочери более выгодного жениха. К тому же ее мать лучше других знала, насколько оправданы слухи о том, что Амалия – незаконнорожденная дочь прусского короля Фридриха Вильгельма III, что она – единокровная сестра императрицы России Александры Федоровны. Родителям был по душе секретарь русского посольства барон Александр Крюденер. Было известно, что он влюблен в Амалию. Пришлось юной Амалии подчиниться родительской воле.

Вот и первая, серьезная драма. Это не разрыв с Катенькой Кругликовой, с которой связывала первая любовь, это крушение надежд на будущее – по крайней мере, так могло бы быть, если бы речь шла о рядовом человеке. Но перед нами гений Русской поэзии, перед нами Тютчев!

Он снова окунался в свет еще не окончательно потерявшей добропорядочное лицо Европы.

Вот строки из письма Генриха Гейне одному из своих адресатов: «Знаете ли Вы дочерей графа Ботмера в Штутгарте, где Вы часто бывали? Одна уже не очень молодая, но бесконечно очаровательная, негласно замужняя за моим лучшим другом, молодым русским дипломатом Тютчевым, и ее очень юная красавица-сестра, вот две дамы, с которыми я нахожусь в самых лучших и приятных отношениях».

С сестрами Ботмер был знаком не только Гейне – с ними связывали еще более тесные узы Федора Тютчева.

«Эти дни были так прекрасны…»

Весной 1826 года Тютчев вернулся из России, где почти год пробыл в отпуске, и вскоре оказался в гостях в семье Ботмеров. Семья была большой – одиннадцать братьев и сестер. Старшая сестра – Элеонора – уже успела побывать замужем за русским дипломатом и овдовела 6 октября 1825 года, оставшись с четырьмя маленькими сыновьями на руках.

Более других помогала ей воспитывать малышей сестра Клотильда, которая была моложе на девять лет.

Поначалу Тютчев более чем с другими сдружился именно с Клотильдой. Она была красива, начитанна, интересовалась поэзией. Однажды она показала Тютчеву стихотворение «Трагедии с лирическим интермеццо», начинавшееся словами: «Ein Fichtenbaum steht einsam…»

Тема любви в поэзии волновала девушку. Но стихи тронули душу и Тютчева. Тоска влюбленных, оказавшихся в разлуке, звучала в них. На имя автора они не обратили внимания, а вот стихотворение обрело вторую жизнь, благодаря переводу, сделанному Тютчевым. Стиль был нетипичен для русской поэзии, тем не менее Тютчев справился и с этой задачей. Получилось… Лишь потом Тютчев узнал, что стихотворение принадлежит перу Генриха Гейне.

 
На севере мрачном, на дикой скале
Кедр одинокий под снегом белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
И сон его вьюга лелеет.
 
 
Про юную пальму все снится ему,
Что в дальних пределах Востока,
Под пламенным небом, на знойном холму
Стоит и цветет, одинока…
 

Не напоминает ли оно нам стихотворение Лермонтова?

 
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой, она.
 
 
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
 

Именно благодаря Клотильде Ботмер Тютчев познакомился не только со стихами Генриха Гейне, но и с ним самим. Стихотворение, переведенное им, вошло в русскую поэзию под названием «С чужой стороны». Ну и потом не раз переводилось русскими поэтами и переводчиками. Обратил на него внимание и Михаил Юрьевич Лермонтов.

Ну а что касается любовных дел, то и здесь возникли некоторые коллизии, которые, возможно, повлияли на дальнейшую судьбу поэта. Он ухаживал за Клотильдой, но ее старшая сестра Элеонора тоже, как говорят, положила глаз на поэта. Могло возникнуть соперничество, но ведь Элеонора была старше, и ей важнее было выйти замуж, чтобы устроить жизнь свою и своих детей. Судя по дальнейшим событиям, Клотильда вынуждена была дать дорогу своей сестре, отступиться от возлюбленного, хотя разница в летах между ею и Тютчевым была гораздо более перспективной. Елеонора была старше Тютчева на три года.

Венчались Федор Иванович и Элеонора лишь в 1829 году, хотя объявили себя мужем и женой значительно раньше. Переживала ли Клотильда? Конечно, переживала. Что же касается Тютчева, то он не раз посвящал ей стихи, хотя и делал это не слишком явно и заметно для окружающих.

В те годы Тютчев познакомился и подружился с Генрихом Гейне. Случилось это в 1829 году. Тогда же Гейне, которому уже перевалило за тридцать, влюбился в Клотильду. И эта его любовь дала цикл стихотворений «Новая весна».

 
Я вновь мучительно оторван
От сердца горячо любимой.
Я вновь мучительно оторван,
О, жизни бег неумолимый!
 
 
Грохочет мост, гремит карета,
Угрюмо ропщет вал незримый…
Оторван вновь от счастья, света,
От сердца горячо любимой.
 
 
А Звезды мчатся в темном небе,
Бегут, моей пугаясь муки…
Прости! Куда ни бросит жребий,
Тебе я верен и в разлуке.
 

Клотильда же, увлеченная Тютчевым, с трудом отходила от этого увлечения, и не могла ответить Генриху Гейне на его чувства. Быть может, это случилось бы, если б хватило времени. Но Гейне был стремителен и порывист, он постоянно куда-то спешил. И так и не влюбив в себя прекрасную Клотильду, уехал во Флоренцию.

На долгие годы, может быть, на всю жизнь, сохранила Клотильда свою любовь к блистательному русскому поэту. Тютчев прожил с ее старшей сестрой 12 лет, и Клотильда всегда была рядом с ними, помогала в воспитании детей.

Позднее, в 1846 году, Тютчев написал дочери Анне, которой к тому времени исполнилось семнадцать лет:

«Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва припоминаешь, были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоей матерью и Клотильдой. Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы! Нам казалось, что они не кончатся никогда. Однако дни эти оказались так быстротечны, и с ними все исчезло безвозвратно».

Клотильда была очень мила. У нее было много поклонников, ее звали замуж… Даже сослуживец Тютчева, сотрудник русской миссии, делал ей предложение. Но она все на что-то надеялась. Все ждала.

Но когда ее старшая сестра ушла из жизни, Тютчев женился на Эрнестине Пфеффель.

И тогда лишь Клотильда решила выйти замуж.

«Ты – самое лучшее из всего, что известно мне в мире…»

У воспитанницы парижского пансиона Эрнестины Пфеффель было нелегкое детство. Мать рано умерла, и отец барон Христиан фон Пфеффель, баварский дипломат, женился на гувернантке, женщине жестокосердной. Прежде она была гувернанткой Эрнестины и ее брата Карла. Ну а, сделавшись мачехой, издевалась над ними настолько, что дети хотели бежать из дому. Эрнестина выполнила задуманное, но иным способом. Она рано вышла замуж, едва ей сделали предложение. Брак оказался недолгим. Муж барон Дернберг умер через три года после свадьбы.

Тютчев полюбил Эрнестину, и она ответила ему сильными чувствами, помноженными на уважение к нему как мыслителю, а со временем и на восторг от его поэтических произведений – она даже специально выучила русский язык, причем настолько, чтобы понимать и чувствовать поэзию. Разумеется, прежде всего, поэтические произведения Тютчева.

Об отношениях, которые сложились у Тютчева с Эрнестиной, свидетельствуют стихи:

 
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой их пламенно-чудесной,
Когда их приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг…
 
 
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенных ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
 
1836

17 июня 1839 года Тютчев и Эрнестина обвенчались. Приняв православную веру, она стала Федоровной. Тютчеву исполнилось тридцать пять с половиной лет, Эрнестине – двадцать девять.

Тютчев был безмерно счастлив, о чем писал родителям в конце 1839 года: «…не беспокойтесь обо мне, ибо меня охраняет преданность существа, лучшего из когда-либо созданных Богом. Я не буду говорить вам про ее любовь ко мне; даже вы, может статься, нашли бы ее чрезмерной. Но чем я не могу достаточно нахвалиться, это ее нежностью к детям и заботой о них, за что не знаю, как и благодарить ее. Утрата, понесенная ими, для них почти возмещена… Две недели спустя дети так привязались к ней, как будто у них никогда не было другой матери».

Эрнестина отдавала детям то, что сама не получила в детстве от жестокой мачехи. Дочери Тютчева Анна, Дарья, Екатерина души в ней не чаяли. Были у Тютчева и совместные с Эрнестиной дети – в 1840-м родилась дочь Мария, в 1841-м сын Дмитрий.

В 1844 году Тютчев с женой и детьми возвратился в Россию. В 1846 году у них с Эрнестиной появился еще один сын – Иван.

Семейная жизнь была под угрозой, но об этом они еще не знали. Тютчев был влюбчивым. Эрнестина переживала это, но терпела, сколь могла.

К.В. Пигарев, биограф поэта и его потомок, писал: «Он не был однолюбом. Подобно тому, как раньше любовь к первой жене жила в нем рядом со страстной влюбленностью в Эрнестину Дернберг, так теперь привязанность к ней, его второй жене, совмещалась с любовью к Денисьевой, и это вносило в его отношения к обеим женщинам мучительную раздвоенность».

А вот еще одно свидетельство, теперь уже сына поэта: «Брак этот, заключенный опять-таки же по страстной любви, не был, однако, особенно счастливым, и у молодой женщины очень скоро появились соперницы, а через одиннадцать лет после свадьбы Федор Иванович совершенно охладел к ней, отдав всего себя, всю свою душу и сердце новой привязанности…»

Эрнестина очень переживала это. Еще за рубежом она узнала о связи мужа с Гортензией Лапп. Та родила ему двух сыновей. Кстати, когда Тютчев умер, Эрнестина оставила пенсию на детей Гортензии.

Тютчев дорожил свободой… Он отправил Эрнестину с младшими детьми в Овстуг, где они жили почти безвылазно. Разве что иногда отправлялись в Германию к родственникам. Тютчев навещал их часто, но приезжал буквально на несколько дней. Эрнестине же писал удивительные письма, причем они были нежными и ласковыми даже тогда, когда его озарял новый роман.

«С твоим исчезновением моя жизнь лишается всякой последовательности, всякой связности… Нет на свете существа умнее тебя. Сейчас я слишком хорошо это сознаю… Ты… самое лучшее из всего, что известно мне в мире…»

Или вот 21 августа 1851 года: «Ах, насколько ты лучше меня, насколько выше! Сколько выдержанности, сколько серьезности в твоей любви – и каким мелким, каким жалким я чувствую себя сравнительно с тобою…»

Тютчев писал жене эти удивительные письма, хотя уже год любил Елену Денисьеву!

Современники отмечали разительное отличие Эрнестины Пфеффель от Елены Денисьевой. Говорили даже, что они такие же разные, как, скажем, Европа и Россия… Быть может, потому и любил их Тютчев, каждую по-особому.

Он сам признавался, что в Эрнестине его привлекали «выдержанность» и «серьезность».

Ну а Елена Денисьева была совершенно иной. Муж сестры Елены Александр Иванович Георгиевский вспоминал «об ее страстном и увлекающемся характере и нередко ужасных его проявлениях, которые, однако же, не приводили его в ужас, а напротив, ему очень нравились как доказательство ее безграничной, хотя и безумной, к нему любви…».

Тютчев признал, что он несет в себе, как бы в самой крови, «это ужасное свойство, не имеющее названия, нарушающее всякое равновесие в жизни, эту жажду любви…».

Во время первой разлуки с Эрнестиной – два года спустя после свадьбы – Тютчев писал: «Мне решительно необходимо твое присутствие для того, чтобы я мог переносить самого себя. Когда я перестаю быть существом, столь любимым, я превращаюсь в существо весьма жалкое».

Понимая, что в какой-то мере эксплуатирует чувства к нему, он не раз каялся, в «злоупотреблении человеческими привязанностями…».

И в то же время поэт искренне считал:

«Я не знаю никого, кто был бы менее, чем я, достоин любви. Поэтому, когда я становился объектом чьей-нибудь любви, это всегда меня изумляло…»

Старшая дочь поэта Анна написала в своем дневнике о любви отца:

«Он ежедневно нуждается в обществе, ощущает потребность видеть людей, которые для него – ничто, а к детям своим его не тянет. И он это не только говорит, он это чувствует. А ведь он всюду ищет правдивости в чувствах! Ведь такая холодность не есть правдивость, она противоестественна. Есть только один человек, в котором папа нуждается: это его жена; всего остального он мог бы лишиться, не испытывая никакой пустоты».

А вот что писала о предмете его любви сестра поэта Дарья Ивановна Сушкова: «Невестка очень приятная женщина, наружности привлекательной, – лицо выразительное, особенно когда касается некоторых струн, любит Федора чрезвычайно, кажется, пылко, умна и мила, но никак не похожа на первую. – А мне грустно стало по ней, как я их вместе увидела, сердце человеческое странно устроено – страдает, любит и забывает… Помню первую страсть Федора, столь взаимную; глядя на них, должно бы полагать, что век будут любить друг друга – здесь и там, а вышло иначе…»

 
Не говори! Меня он, как и прежде, любит,
Мной, как и прежде, дорожит…
О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,
Хоть, вижу, нож в его руке дрожит.
 
 
То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу… им, им одним живу я —
Но эта жизнь!.. о, как горька она!
 
 
Он мерит воздух мне так бережно и скудно,
Не мерят так и лютому врагу…
Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
Могу дышать, но жить уж не могу!
 

Это еще посвящено Эрнестине. Но вот уже новое стихотворение, как предпосылка новой страсти, новой любви:

 
Я очи знал, – о, эти очи!
Как я любил их – знает Бог!
От их волшебной, страстной ночи
Я душу оторвать не мог.
 
 
В непостижимом этом взоре,
Жизнь обнажающем до дна,
Такое слышалося горе,
Такая страсти глубина!
 
 
Дышал он грустный, углубленный
В тени ресниц ее густой,
Как наслажденье, утомленный,
И, как страданья, роковой.
 
 
И в эти чудные мгновенья
Ни разу мне не довелось
С ним повстречаться без волненья
И любоваться им без слез.
 

Это стихотворение посвящено Елене Денисьевой. А потом были и многие другие: «О как убийственно мы любим…», «Не говори: меня он, как и прежде, любит…», «Чему молилась ты с любовью…», «Я очи знал, – о, эти очи!..». Целый цикл стихотворений, нареченный критиками и биографами «Денисьевским».

Так кто же она, Елена Денисьева?

Новый роман начинался постепенно. Жизнь с Эрнестиной Федоровной давно уже вошла в спокойное русло, причем покой этой жизни не очень-то нарушали частые увлечения Тютчева другими женщинами, которые довольно скоро проходили.

Александр Георгиевский, муж сводной сестры Елены Денисьевой, Марии Александровны, писал:

«Поклонение женской красоте и прелестям женской натуры было всегдашнею слабостью Федора Ивановича с самой ранней его молодости, – поклонение, которое соединялось с очень серьезным, но, обыкновенно, недолговечным и даже очень скоро проходящим увлечением той или другою особою».

Быть может, так и текла жизнь, становясь все более спокойною год от года, быть может, и увлечения бы постепенно сходили на нет с возрастом. Кто знает? Да только вот не мог поэт жить спокойной, рутинной жизнью. И Случай снова все перевернул вверх дном.

В один из выходных дней 1861 года Федор Иванович и Эрнестина Федоровна Тютчевы приехали в Смольный институт навестить старших дочерей поэта от первого брака, Анну и Екатерину. Там они и встретили их сокурсницу Елену Денисьеву, девушку необыкновенной красоты и еще более необыкновенного воспитания. Ее отличали прекрасные манеры, стройная осанка. Ее нельзя было не заметить. И Тютчев конечно же обратил на нее внимание, хотя ему было 47 лет, а ей всего лишь 25… Двадцать два года разница. Быть может, потому Эрнестина Федоровна и не слишком обеспокоена была тем, что ее супругу приглянулась однокурсница дочерей.

Уже стало известно, что она из обедневшей дворянской семьи, правда, обедневшие дворянские семьи отличались чаще всего добрыми старыми традициями и такими семейными укладами, до которых далеко было семьям богатым, но получившим свои титулы недавно, порою, неведомо каким путем.

Отец Елены Александр Дмитриевич Денисьев участвовал во многих военных кампаниях, отличился в сражениях при Прейсиш-Эйлау, Фридланде, во многих боях Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русской армии, сражался в Битве народов под Лейпцигом, был награжден орденами Св. Анны 3-й степени, Св. Владимира 4-й степени с бантом и золотой саблей с надписью «За храбрость» орденом Св. Георгия 4-й степени и серебряными медалями в память войны 1812-го, «За взятие Парижа» и в память Русско-турецкой войны 1828–1829 годов.

Мать не успела оказать серьезного влияния на воспитание Елены. Она рано умерла. Отец женился второй раз, но дочь не нашла общего языка с мачехой, да и с ним отношения испортились. Видя невозможность наладить отношения, отец отправил дочь в Санкт-Петербург к своей сестре, которая в то время являлась старшей инспектрисой Смольного института. Она была чрезвычайно авторитетна, а потому без труда определила племянницу в институт и опекала ее.

Елену Дмитриевну ожидало блестящее будущее – она могла стать фрейлиной, составить со временем хорошую партию. Женихов было хоть отбавляй.

Автор воспоминаний о Тютчеве, Александр Иванович Георгиевский, писал о Денисьевой, что «…природа одарила ее большим умом и остроумием, большой впечатлительностью и живостью, глубиною чувства и энергией характера, и, когда она попала в блестящее общество, она и сама преобразилась в блестящую молодую особу, которая при своей большой любезности и приветливости, при своей природной веселости и очень счастливой наружности всегда собирала около себя множество блестящих поклонников».

Но все перевернула встреча с Тютчевым.

Дочери Федора Ивановича стали приглашать Елену к себе в гости на чай. Хозяин дома неизменно участвовал в этих чаепитиях. Часто устраивались чтения вслух по вечерам, в которых Елена участвовала с большим удовольствием. Она конечно же, прекрасно знала творчество Федора Ивановича и была его поклонницей. Иногда ее брали с собой в театры, на балы, ведь родителей у нее не было, и Тютчев с удовольствием опекал юную красавицу. Причем никто поначалу не мог заметить ничего подозрительного. Просмотрела начало романа и Эрнестина Федоровна. А ведь знала о любвеобильности мужа. Но, может, поверила, что он питает к сокурснице своих дочерей чисто отцовские чувства? Ведь разница в двадцать два года ощутима. Хотя, конечно, в России того времени и с большей разницей вступали в браки, но там, по крайней мере, присутствовал какой-то расчет. А тут? Какой расчет мог быть у юной воспитанницы Смольного института? Она не могла не понимать, что брак со знаменитым поэтом и дипломатом невозможен. И так уж у Тютчева был второй брак, а детей – детей пруд пруди.

В 1846 году, в начале года, Тютчев был назначен на должность чиновника особых поручений VI класса при государственном канцлере. Должность была не слишком обременительной, и он вел светский образ жизни в собственное удовольствие. Сосед Тютчева Плетнев Петр Александрович, профессор русской словесности Петербургского университета, критик и поэт, писал известному мемуаристу Якову Гроту: «У меня под боком Вяземский и Тютчев. Но различие образа жизни не дает мне средств извлечь что-нибудь из их общества: я встаю – они спят; я ложусь – они едут кататься».

У Тютчева было достаточно свободного времени. А жена была занята детьми, и просто не ожидала ничего страшного от нового увлечения супруга. Напротив, она полагала, что это увлечение избавит от действительно опасных для нее светских львиц, некоторые из которых сами искали знакомства со знаменитым поэтом. Она так и писала Петру Андреевичу Вяземскому, уже известному в то время поэту и литературному критику:

«…то состояние ожидания, в котором он пребывает, действует на него весьма возбуждающе. Пытаясь обмануть свою потребность в перемене мест, он две недели разъезжал между Петербургом и Павловском. Он нанял себе комнату возле вокзала и несколько раз оставался там ночевать, но мне кажется, что с этим развлечением уже покончено и теперь мы перейдем к чему-нибудь новому. Я слышу разговоры о поездке на Ладожское озеро, которая продлится 4 дня, потом он, вероятно, отправится ненадолго в Москву, чтобы повидаться с матерью, а там наступит осень, и все встанет на свои места».

Эрнестина Федоровна при всей своей прозорливости не догадалась, с какой целью нанята комната и что это будет за поездка на Ладожское озеро.

Официально она действительно выглядела совершенно безобидной. Тютчев хотел показать старшей дочери Анне неподражаемую северную природу, неповторимые пейзажи Ладоги. Ну и конечно было решено посетить Валаамский монастырь. Но дело в том, что в поездку ту была приглашена подруга Анны Елена Денисьева.

Дочь Тютчева Анна впоследствии живописала эту поездку: «Наше маленькое путешествие удалось очень хорошо, хотя и не обошлось без целого ряда треволнений… и если бы мы все трое – папа, Лелинька и я – не обладали бы счастливыми характерами, то часто пребывали бы в дурном настроении… Мы отправились в путешествие в пятницу (4 августа) и попали впросак, не зная, что на следующий день (5 августа) в Шлиссельбурге был праздник чудотворной иконы: мы оказались среди толпы торговцев, верующих, монахов и нищих в лохмотьях, совершавших паломничество. Это была первая неприятность; мы ведь рассчитывали насладиться покоем на пароходе. Через полчаса колоссальная туча разверзлась над нами. Дождь продолжался до самой полуночи, то есть до нашего прибытия в Шлиссельбург. Там было совершенно немыслимо подыскать ночлег из-за массы народа, и если бы не любезность капитана, разрешившего нам остаться на ночь в каюте парохода, то нам пришлось бы ночевать на улице под дождем. Елена и я болтали и смеялись всю ночь…»

И далее: «На следующий день пароход, на котором мы должны были продолжать наше путешествие, не отправился в путь по случаю праздника. Нам пришлось остаться до воскресного вечера в Шлиссельбурге, где мы остановились на постоялом дворе, в заведении, вероятно, самом грязном из всех гостиных дворов России. Мы посетили Шлиссельбургскую крепость. <…> Наше ночное плавание по Ладожскому озеру было чудесно… В понедельник утром (7 августа) мы прибыли на Коневец; я гуляла с папá в лесу при восходе солнца, затем мы побывали на Конь-камне и в Ильинске. Это огромная глыба скалы, находящаяся в пропасти, где язычники когда-то приносили свои жертвы. Теперь там строят часовню. В пять часов утра я была на ранней обедне в монастыре. Потом мы тронулись снова в путь и вечером были на Валааме… Монахи нас приняли с большим гостеприимством. Нам предоставили две кельи, весьма опрятные. Мы, как схимники, поели ухи и, поскольку чувствовали себя смертельно усталыми, легли спать. <…> На следующий день, во вторник (8 августа), прослушали обедню и гуляли по острову, очень живописному. Мы познакомились с настоятелем монастыря, очень праведным человеком… Он подарил нам четки и снабдил папá просвирами, для передачи их великой княгине Марии. Мы, Лелинька и я, ходили смотреть на юродивого. <…> Вечером того же дня возвратились на Коневец и простояли на якоре у монастыря всю ночь. Это была еще одна чудесная ночь… Я заснула, а когда проснулась, была очень удивлена тем, что почувствовала приступ морской болезни. Оказывается, тем временем поднялся сильный ветер. Нам пришлось перенести довольно неприятную бортовую качку, которая продолжалась в течение восьми часов, т. е. до Шлиссельбурга, где нам посчастливилось застать пароход, который и доставил нас в тот же вечер (в среду 9 августа) в Петербург».

Оставил и Тютчев поэтическое описание той поездки:

 
Под дыханьем непогоды,
Вздувшись, потемнели воды
И подернулись свинцом —
И сквозь глянец их суровый
Вечер пасмурно-багровый
Светит радужным лучом.
Сыплет искры золотые,
Сеет розы огневые
И уносит их поток.
Над волной темно-лазурной
Вечер пламенный и бурный
Обрывает свой венок…
 

Дочь Тютчева не подозревала, что ее отца и ее подругу Лелю – Елену Денисьеву – уже связывают горячие, пламенные чувства, которые возникли внезапно и охватили их со всею силою. Но когда же все началось? В поездке? Оказывается, еще раньше. Упоминание Эрнестины Федоровны о нанятой Тютчевым квартире проливает свет на то, что в поездку Федор Иванович и Леля отправились уже после их первой близости. Тютчев долго хранил тайну, и лишь много лет спустя открыл ее в стихотворении, озаглавленном: «15 июля 1865 г.»:

 
Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло
С того блаженно-рокового дня,
Как душу всю свою она вдохнула,
Как всю себя перелила в меня.
 
 
И вот уж год, без жалоб, без упреку,
Утратив все, приветствую судьбу…
Быть до конца так страшно одиноку,
Как буду одинок в своем гробу.
 

Именно в те годы снова полились лучезарным водопадом необыкновенные стихи: «Неохотно и несмело…», «Итак, опять увиделся я с вами…», «Когда в кругу убийственных забот…», «Русской женщине», «Как ни дышит полдень знойный…».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации