Текст книги "Из жизни полковника Дубровина"

– Сбивают темп наступления! – заметил генерал. – Консервативное представление о ходе современной войны. Приказ я не намерен выполнять! Потеряв внезапность и темп, мы можем наткнуться на неожиданные препятствия…

Командир корпуса не выполнил приказа командующего группой. В мои обязанности не входило информировать барона о таких деталях, полагаю, что он и без меня получал такого рода информацию из первоисточников. Действия командира корпуса можно было признать авантюристическими, если бы эта война шла обычным порядком… Но где же французские танки? Они не появились, не обнаружили себя и кавалерийские части.

12 мая в 5 часов утра танки опять пришли в движение. Штаб корпуса двинулся в рядах наступающих колонн.

Наступление велось на городок Буйон с задачей именно в этот день начать переправу через реку Семуа. К восьми часам утра силами всего лишь пехотного полка Буйон был захвачен, и в него вошел штаб корпуса. Штаб еще не успел по-настоящему расположиться, как генерал устремился к переправам через Семуа. Мост был взорван, но танки вброд преодолели реку и захватили предмостное укрепление. Генерал переправился на другой берег реки и двинулся в передовых колоннах на Седан. А в это время саперные части в спешном порядке наводили мост через Семуа.

Штаб корпуса расположился в роскошном отеле «Панорама». Из окон прекрасный вид на долину реки Семуа, тишина, спокойствие, выстрелы и канонада отодвинулись далеко к Седану.

В отель в открытой легковой машине приехал генерал.

Ну хорошо, генерал все знал, знал, что рурскими магнатами приняты меры, чтобы французская армия была парализована, но солдаты этого не знали. Я вглядывался в лица солдат. Солдаты упивались победой, они верили, что с боя вырывают победу, они готовы были шагать по всей Европе, по всему миру, не предполагая, что не везде окажется столь благополучным их марш.

Генерал уселся за рабочий стол, на котором офицеры расстелили тактические карты.

На картах с предельной точностью были отмечены все укрепления на бельгийской и французской границах. Указывалось точное местонахождение каждой огневой точки, пулеметного гнезда, амбразуры с орудиями. Никакая аэрофотосъемка, никакая обычная военная разведка не могли доставить такого рода данные. Похоже было, что этого рода информацию немецкое командование получало прямо из французского Генерального штаба.

Неудивительно, что все наступательные операции развертывались как на учебном плацу. Командиры подразделений знали, сколько и откуда бьет пулеметов, был известен сектор их обстрела, можно было подавить огневые точки несколькими артиллерийскими выстрелами.

На моих глазах медленно раскручивалась, как кинолента, картина подлого предательства, но я все еще не верил, что Франция падет, преданная своими правителями и некоторыми своими генералами.

В отеле «Панорама», в десятке километров от линии фронта, штаб устроился, как на туристической прогулке.

На втором этаже в огромных апартаментах оборудовали кабинеты, в нише развесили охотничьи трофеи, оленьи рога, кабанью голову, охотничье оружие, ковры.

Третий день шло наступление, разведка утверждала, что ни французское, ни английское командование даже и не пытаются двинуть свои резервы навстречу лавине танков. Наметив точку удара, немецкое командование на этом направлении создало огромное превосходство в силах: по танкам в семь раз, в авиации в двадцать раз, а на участках прорыва – в двадцать, в двадцать пять раз.

Генералу докладывали, что никакой перемены в соотношении сил не отмечено. Генерал рисовал синим карандашом стрелы на картах, ставя задачи дивизиям. И вдруг на улице, неподалеку от отеля, несколько взрывов.

– Воздух!

Генерал развел руками и с иронией произнес:

– Извините, господа! Война!

Взорвалось еще несколько бомб. Голова дикого кабана от сотрясения сорвалась со стены и упала на стол с картами, пролетев дугой над генералом, вылетело огромное панорамное окно, осколки стекла усыпали мягкий ковер на полу.

Штаб перебрался в другой отель. Воевать офицерам хотелось с удобствами. Генерал посмеивался, но не возражал. Еще один французский налет изгнал штаб корпуса и из этого отеля. Нападение было незначительным, и все же пришлось офицерам штаба корпуса изменить туристскому стилю.

На 13 мая в штабе готовились задачи дивизиям на форсирование реки Маас и на переход французской границы.

Я все еще ждал сражения, ждал сопротивления французской армии. Маас – это уже вполне серьезно. На том берегу возведены долговременные и мощные укрепления, в нескольких километрах проходит линия Мажино, оттуда артиллерия могла бы вести огонь по флангам наступающих танковых колонн. Если останавливать немецкие танки, то здесь. Это спорное место и в планах немецкого командования, которые понемногу раскрывались передо мной.

Еще в отеле «Панорама» генерал подписал предварительное распоряжение. В нем меня поразили несколько строчек. Прежде всего констатирующая часть приказа. В ней утверждалось:

«Англо-французская моторизованная армия в составе 20 дивизий своим левым флангом, продвигаясь через Антверпен, подверглась сильным ударам нашей авиации и была рассеяна. Канал Альберта форсирован на всем фронте. Льеж пал».

Двадцать дивизий моторизованной армии – это то, что могло решить исход первых же дней немецкого наступления. Как же они могли быть рассеяны лишь силами авиации, кто их вел, как, каким образом они оказались без прикрытия англо-французской авиации? На эти вопросы ни один грамотный военный не мог бы ответить. Теперь я мог считать, что ни одно из заверений Рамфоринха, которое он дал нашему генералу, не было блефом. Французские партнеры рурских магнатов, связанные разными картельными соглашениями, неумолимо вели Францию к поражению, вопреки воле ее солдат и офицеров. Второе положение приказа звучало не менее удивительно:

«Группе фон Клейста при мощной поддержке почти всей немецкой боевой авиации продолжать наступление завтра 13.5.40, с утра, имея своей задачей при любых обстоятельствах форсировать реку Маас. В продолжение восьми часов авиация последовательными волнами разрушит французскую оборону на реке Маас… После этого группа Клейста в 16.00 начнет форсирование реки…»

Никто меня не мог бы убедить, что англо-французское командование не могло установить, что в район Седана перебрасывается вся немецкая авиация. Даже первые утренние налеты могли им указать на эту беспрецедентную переброску. Над Маасом должны были развернуться воздушные бои…

Верховное командование опять же проявляло нервозность, высшие генералы, помнившие провал немецкого наступления в Первую мировую войну, никак не могли примириться со стилем этой войны. Они считали войска, дивизии, танки и самолеты; расчеты Рамфоринха и Гитлера были неуловимы. Встречались и в штабе корпуса офицеры, которые с сомнением вчитывались в расписание форсирования Мааса и движения на Амьен и даже поговаривали, что если это случится, то свершится чудо.

Кое-кто понимал, что ведется игра в поддавки, но эта игра не могла быть совсем авной, укрепления, оснащенные сильнейшей артиллерией, оставались грозным препятствием, и никто во Франции в эти часы не мог отдать приказа солдатам оставить эти укрепления без боя.

И опять высшее командование вмешалось в планы корпуса. Генерал неистовствовал. Он воспользовался телефоном в штабе корпуса и соединился с Берлином, как я понял, с Рамфоринхом. Их разговор остался для меня неизвестным, но, быть может, именно в результате этого разговора командующий воздушным флотом не выполнил приказа фон Клейста, командующего группой войск.

Командование сухопутных войск потребовало провести авиационный налет до артподготовки, генерал считал, что это нельзя делать, и просил авиацию для прикрытия наступающих танков. Во всех его расчетах была уверенность, что кто-то в тылу у противника расчистит дорогу танкам.

Ночью развернулись бои, немецкие танки овладели крепостью Седан. Седан пал, но впереди Маас и «линия Мажино». Быть может, здесь, именно здесь их ждут, чтобы остановить этот страшный разбег? Дальше уже было бы поздно.

Генерал нервничал, поминутно запрашивал через офицеров связи разведданные о передвижениях в тылу противника за «линией Мажино». В свободную минуту он вышел из помещения штаба, взглядом пригласив меня за собой.

– Мы сделали все возможное… – начал он. – Теперь все зависит от того, что там у французов… Никто, кроме меня и Гитлера, не верит, что нам завтра удастся форсировать Маас… Или мы завтра выигрываем кампанию, или мы погружаемся в затяжную воину… Вы имеете какие-либо сообщения от барона?

– Никаких!

– Это хорошо или плохо?

– Решительно ничего! – поспешил я уверить генерала, – я нисколько не собираюсь преувеличивать значение своей миссии…

– Быть может, я что-нибудь не так понял? – спросил генерал, и правая его бровь едва заметно поднялась вверх.

– Моя обязанность смотреть и видеть…

– Почти сто лет тому назад здесь, при Седане, была пленена французская армия в сто тысяч человек… Для них Седан – позор, для нас – слава!

Утром штаб корпуса переместился ближе к линии фронта. Генерал меня пригласил на командный пункт головной дивизии. Мы ехали в танках. С нами на походе были еще несколько штабных офицеров. В нескольких метрах мы попали под обстрел французской артиллерии, проехали минными полями, где работали под обстрелом саперы. Передовые отряды дивизии прорыва вплотную приблизились к французской границе.

Все утро, волна за волной, на французские позиции летели самолеты. Методично сбрасывали свой груз на линии укреплений, разворачивались и уходили за новым запасом бомб. Это был как бы воздушный парад.

Бомбардировщики заходили в атаку по двадцать—тридцать в звене и начинали пикирование, образуя многоэтажное «чертово колесо». Их эскортировали истребители; французская авиация бездействовала. Рухнула моя надежда, что истребительная авиация Франции сорвет подготовку штурма укреплений, рассеяв немецкие бомбардировщики. С высотки, на которой располагался наблюдательный пункт головной дивизии, хорошо был виден противоположный, французский, берег Мааса. Над ним тянулись дымы, смрад, а сама земля, казалось, поднялась дыбом. От непрерывных разрывов земля, песок и пыль не успевали оседать. Рамфоринх мог быть доволен: взрывчатка, которая вырабатывалась на его заводах, расходовалась без экономии. Его заводы могли в ближайшее время получить богатейшие заказы. Его заводы… Не только его заводы, но и заводы, которыми он владел совместно с английскими и французскими партнерами в Швейцарии, в Латинской Америке и даже на территории Франции. В первые часы была начисто подавлена зенитная артиллерия, и немецкие летчики работали без помех. Почти в открытую сосредоточивались немецкие танки и пехота для броска через реку. Иногда французская артиллерия открывала огонь из укреплений. Но сейчас же туда обрушивались атаки с воздуха, и артиллерия умолкала.

Левый фланг беспокоил генерала. У него имелась карта, на которой подробно были изображены все огневые средства укрепрайона. Французы здесь располагали тяжелой артиллерией, которую невозможно было подавить с воздуха. Артиллерийские позиции были опущены в бетонные колодцы и прикрыты Шетонными колпаками. Но артиллерия на линии Мажино не подавала признаков жизни. И все же он волновался. Он опасался, что она заговорит, когда танки двинутся через Маас и начнется борьба за создание предмостных укреплений. Она могла бить и по скоплениям танков и пехоты на правом берегу реки. Но она молчала…

Он метался весь день с одной позиции на другую. Настал его главный час. Или весь поход через Арденны увенчается прорывом фронта, или его доктрина войны будет опрокинута сопротивлением французов.

Маас был форсирован в несколько минут. За танками переправлялась пехота.

Генерал пересел из танка в лодку, и подвесной мотор быстро перенес нас на французский берег.

Генерал вызвал к себе по рации командира дивизии, а пока он добирался, поднялся на взгорок и навел бинокль на переправы.

В долине горели танки, методично рвались тяжелые снаряды, оставляя непреодолимые для танков глубокие воронки, по реке плыли обрывки понтонов. Танки застыли на исходных рубежах.

Командир дивизии доложил, что форты Мажино контролируют переправу.

– До этого дня у нас в дивизии не было потерь, – пожаловался он генералу.

Форты били методично, но их залпы были редкими, и паническое настроение командира дивизии было ничем не оправдано.

Он рассказал, что была совершена попытка нанести авиационный удар по фортам, но зенитная артиллерия не подпустила к укреплениям ни одного самолета.

– Без потерь войн не бывает! – жестко ответил ему генерал. – Невыполнение приказа вы не сможете обосновать… Ставьте переправы, и к вечеру танки должны быть на той стороне.

Танки переправились только почыо.

– Это чудо, что они разрешили нам форсировать Маас, – обронил генерал.

Итак, первый день прорыва прошел успешно. Высшее командование потеплело к генералу, хотя бы во внешних проявлениях. Не думаю, что для старых генералов вдруг убедительной сделалась его доктрина дерзостных танковых прорывов с маршем по тылам противника, не поддержанных всей силой пехотных частей. Но Маас был форсирован.

С утра 14 мая начали появляться французские бомбардировщики над мостами, наведенными через Маас, над дорогами, по которым передвигались немецкие войска. Я употребил сознательно слово «появляться». Это были небольшие авиационные отряды, но они сразу же причинили немало неприятностей. Я имел возможность убедиться, что боевые качества французских самолетов нисколько не уступали немецким. Летчики сражались не менее искусно и мужественно, хотя за ними и не было ни испанского, ни польского опыта. Немецкие истребители не могли отогнать французов. Спасала положение зенитная артиллерия. Она была густо сосредоточена возле переправ и отбивала налеты.

К генералу приехал командующий группой армий генерал-полковник фон Рундштедт.

За немецкими генералами, да и офицерами тоже, приметил я давно тягу к театральности.

Генерала по рации известили, что к переправе через Маас прошла автомашина командующего. Генерал вышел встретить его на мосту. Искусственно, театрально созданная боевая обстановка. Французские самолеты все еще пытались прорваться к мосту. Но это им не удавалось, ибо сначала нужно было бы подавить зенитную артиллерию, подключив к решению этой задачи и тяжелые дальнобойные орудия фортов Мажино, а потом уже бомбить мост.

Генерал и фон Рундштедт встретились на середине моста.

Фон Рундштедт строго спросил:

– У вас всегда так?

Он имел в виду огонь зенитной артиллерии по французским самолетам.

Генерал не торопился с ответом.

Рундштедт понял его паузу.

– Впрочем, теперь это не имеет решающего значения… Опоздали! Поздравьте с победой наших мужественных солдат и офицеров! Они выполнили свой долг! Впереди Франция!

Однако впереди еще была не Франция, а всего лишь ее небольшой городок Стонн. Выходя на Стонн, немецкие войска заходили с тыла линии Мажино, отрезая от центра ее северную оконечность.

Из Стонна я вылетел на короткий срок в Берлин. Я знал, что Центр ждет от меня сообщений.

В Центр я направил подробное описание марша через Арденны и переправы через Маас, однако я полагаю, что… картину предательства французской армии наши военные специалисты могли воссоздать, не выходя из московских кабинетов.

12 мая генерал имел на руках весьма оптимистическое сообщение, что двадцать дивизий моторизованной армии союзников разбиты и рассеяны немецкой авиацией в районе Антверпена. Рассеяны – это не значит уничтожены. Не только высшее командование сухопутных сил, но и наш генерал не мог быть уверен, что не найдется во Франции человека, который, собрав рассеянные дивизии, не объединит их для ответного удара.

У генерала лежал в портфеле беспокоящий его документ. У пленных французов был изъят приказ французского командующего. В приказе говорилось: «Пора наконец остановить поток германских танков!» Приказ был подписан Гамеленом, который до сей поры четко выполнял соглашение с «кружком друзей» рейхсфюрера СС и французскими промышленниками. Он был как раз тем энцефалитным клещом, который вызвал паралич, но внешне действия его должны были выглядеть так, как к тому обязывал его пост. Он еще не мог капитулировать, не наступил для этого час, и люди требовали от него решительных действий. Приказ есть приказ, и военачальники должны были его выполнять. Именно 16 мая я впервые услышал имя генерала де Голля, командира французской дивизии. Де Голль собирал вокруг себя рассеянные танковые группы, он подчинял себе отступающие французские части и бросал их в бой. Должно быть, он был не одинок. Командующий танковой группой генерал фон Клейст запаниковал. Он понимал, что может произойти, если французское сопротивление примет организованный характер при неподтянутых тылах, без надежных переправ через Маас.

В ночь на 17 мая генерал готовил приказы о наступлении, а утром 17 мая ему было приказано в 7.00 явиться на посадочную площадку к генералу Клейсту.

Штабные офицеры, и я в их группе, стояли в стороне от встретившихся на посадочной площадке генералов. Мы не слышали их слов, но видели, что Клейст резко что-то ему выговаривал.

Оказывается, ночью был получен в штабе его приказ, воспрещающий дальнейшее продвижение танков до подхода пехотных частей к переправам через Маас, а генерал, как и ранее, пренебрег этим приказом. Разговор между ними был коротким. Наш генерал что-то ответил на упреки не менее резко, и они, не раскланявшись, разошлись.

Генерал, мрачный, подошел к машине и сделал мне знак, чтобы я сел с ним.

– Вам будет небезынтересно знать, – объявил он сухо. – Я сдаю командование корпусом… Моя доктрина отвергнута, и мне ничего не остается, как уйти в отставку… Если будут остановлены танки, кампания затянется и может оказаться проигранной… Еще неделя-другая затяжки – и Франция может отвергнуть тех, кто сдерживает ее народ в сопротивлении… Все преимущества пойдут насмарку! Можете это сообщить немедленно барону!

Ну нет! Этого-то я как раз и не собирался делать! Не мне служить немецкой победе над Францией. У меня даже родилась надежда, что Франция наконец-то проснулась от летаргической спячки. Этому могла содействовать только оттяжка наступления. Сами же немецкие генералы готовы были дать отсрочку для решения судьбы и нации, и всей войны, ибо, конечно, только авантюризм был союзником их продвижения.

Генерал дал телеграмму командующему группой армий о передаче командования над корпусом и испросил разрешения выехать к нему с докладом.

Но войну вели не фон Клейст и не фон Рундштедт. Через полчаса была получена ответная радиограмма. Я опять почувствовал чью-то сильную руку, властвующую и над генералом и над германским фюрером. Генералу было приказано дождаться генерал-полковника Листа, командующего полевой армией, продвигающейся за танками генерала.

Генерал встретил Листа и доложил ему в присутствии офицеров о своем конфликте с фон Клейстом. Генерал-полковник не очень-то и вслушивался в его жалобы. Он разрешил продвижение танков вперед именем командующего группой. Генерал мне потом заявил:

– Они не хотят разделить со мной ответственности. Обычную войну согласно теории военного искусства не нужно было и начинать. И они знают, знают, на чем строятся мои расчеты, но перед историей хотят остаться чистенькими… Вы успели сообщить о конфликте барону?

Я ответил:

– Барон не нуждается в столь детальной информации… Я полагаю, что он в курсе всех споров и распоряжений по армии.

Я был уверен, что не отступил от истины. Рамфоринх и весь «кружок друзей» следили за событиями из своих берлинских резиденций.

Между тем разразился первый серьезный бой. Французские танки остановили немецкую колонну танков у окраины небольшого французского городка в Ольнонском лесу. Разведка сообщила, что навстречу немецким танкам выдвинулась танковая дивизия генерала де Голля. Немецкие танки тут же в панике попятились, открыв уязвимый фланг корпуса и всей танковой группы Клейста. Вот тут пригодилась бы пехота и ее полевая артиллерия. Французский танк Б оказался неуязвимым для 37– и 20-мм немецких танковых пушек. В то же время снаряд из пушки французского танка насквозь прошивал немецкую броню.

Генерал сам встал к противотанковой пушке.

Артиллеристом он оказался отменным. Его снаряды один за другим разбивались о броню грозных французских машин и не причиняли никакого вреда. Он ушел с позиции под защиту зенитных батарей, которые в одной хотя бы точке остановили продвижение французских танков. Прямо по рации открытым текстом он запросил разведку штаба группы армий, не ведет ли на него наступления вся дивизия целиком. Оттуда его успокоили, сообщив, что де Голлю дан приказ высшими французскими военными властями прекратить наступление, что действует всего лишь танковая рота, а дивизия оттягивается в резервную армию под Парижем, которая должна не наступать, а обороняться.

Атака не была отбита: французские танки отошли сами. Я написал Рамфоринху:

«Господин барон!

Я был свидетелем боевого столкновения с французскими танками, когда они взялись за дело всерьез. В несколько минут они затупили острие немецкого наступления и отбросили немецкие танки назад».

Через два дня немецкие танковые колонны устремились к Ла-Маншу по чистому полю, не имея впереди заслона из французских танковых дивизий.

Фронт союзников разорван. Основные силы отрезаны от центра, моторизованные части отрезаны от баз снабжения, рвалась связь между штабами. Генерал шел на Дюнкерк, где сосредоточился английский экспедиционный корпус для переправы через Ла-Манш.

Сорок французских и английских дивизий, отсеченных от столицы, пробиваясь на юг, могли бы еще сорвать немцам победу. Но дивизии сдавались в плен, а англичане устремились в Дюнкерк, сами влезая в мешок, из которого не было никаких шансов вырваться…

20 мая одна из дивизий нашего генерала вышла на побережье.

Всякая отсрочка приводила генерала в неистовство. И я не знал, когда в нем берет верх солдат, а когда политик. В первые дни он был больше политиком, теперь он рвался к завершению операции, забыв, что все наступление ему было искусственно облегчено и что на последнем этапе могли вступать в силу неизвестные положения сговора.

22 мая он готовился двинуть танки на Дюнкерк, где сосредоточился английский экспедиционный корпус.

Но рано утром, 22 мая, он получил приказ взять другое направление, а одна из его дивизий была выведена в резерв. Французы контратаковали. И я опять был свидетелем, как они малыми силами легко теснят немцев.

Тогда в штабе корпуса никто еще не знал судьбы, уготованной экспедиционному английскому корпусу в Дюнкерке. Генерал считал, что фон Клейст, и никто другой, виновен в проволочках и не дает ему инициативы. Дюнкерк был в огненном кольце, танковый удар – и все было бы кончено. Но приказа об ударе на Дюнкерк не поступало. Танки приблизились к городу, они достигли реки Аа, все было готово для штурма. Штурм предполагалось начать 24 мая. И вдруг приказ верховного командования: «Дюнкерк предоставить авиации. Если овладение Кале натолкнется на трудности, то и этот город тоже предоставить авиации. Удерживать побережье Ла-Манша. Перерыв в операциях использовать для ремонта машин». Категорически воспрещалось переправляться через реку Аа и вести какие-либо боевые действия на Дюнкерк. Этим приказом было остановлено все левое крыло наступающей немецкой армии.

Генерал ринулся к рации. Связался со штабом группы армий. Ему ответили, что эгот приказ отдал фюрер, что никакому обсуждению он не подлежит.

Все же отдельные части переправились через Аа. Но тут же последовали новые приказы сверху. Войска были остановлены на окраинах города. С наблюдательного пункта корпуса было видно, что на Дюнкерк идут волна за волной пикирующие бомбардировщики, что город горит, видны были сотни судов всех типов, на которые грузились английские солдаты. Это тоже была игра в поддавки, но теперь те силы, которые открыли путь немецким танкам во Францию, предоставили возможность эвакуироваться английским солдатам.

Я мог только удивляться, что побуждало генерала искать объяснения… Разгромив Францию, Гитлер давал возможность Англии выйти из войны; уничтожив английский корпус, он терял всякие шансы на мирные переговоры с Англией.

В Центр сообщил, что английских солдат из Дюнкерка выпустили. Начинался новый тур игры Гитлера с Англией, прикидка – нет ли возможности привлечь ее как союзницу в поход на Восток.

Рамфоринх и несколько его коллег появились ночью на командном пункте корпуса. Утром они наблюдали за эвакуацией англичан. Рамфоринх забрал меня с собой. Моя миссия была окончена.

– Вы сдержаны в оценках, – заметил он мне. – Победа полная, победа, которой Германия никогда не могла добиться над Францией… Теперь у нас в руках весь оружейный арсенал Европы…

6

Влияние «кружка друзей» на английских коллег ослабло, в их среде начались свои несогласия, и перед Гитлером возникла дилемма – воевать на два фронта или остановиться на полпути.

Этакие мысли частенько стали посещать и фон Рамфоринха, а мысли Гитлера были зеркалом мыслей Рамфоринхов, Круппов и других.

И даже те, кто открыл дорогу немецким танкам во Франции, Рамфоринх и его коллеги, даже они разделились во мнениях. Они были твердо убеждены, что их личное благополучие не зависит от исхода войны. Поход в Россию для них имел смысл даже с простейшей грабительской целью. Вывезти сырье, используя временные успехи, а потом хоть трава не расти. Они все равно в выгоде. Иные уверовали, что может быть и победа, однако, не опасаясь для себя лично и поражения.

– Я не проиграю войны! – повторял Рамфоринх. – Это для меня исключено. Большевизм не пустят на запад его же нынешние союзники.

Мне всегда было интересно с ним спорить.

– Но миллионы немцев погибнут ни за что?

– Народ?

– Да, народ! – ответил я твердо.

Слово «народ» всегда разжигало Рамфоринха.

– Что такое народ?! – восклицал он в ярости. – Почему народ – это те, кто пашет землю, доят коров, крутят руль у машины или забивает гвозди? Почему это народ, а я не народ? Их много, а нас мало? Это несерьезное измерение! Этот народ был народом, когда охотились на мамонтов. А история показала, что людская масса – это строительный материал, как камень, как кирпич, руда и все остальное…

– Человеконенавистничество не привилегия двадцатого века… Оно придумано значительно ранее!

– А! Человеконенавистничество! – отмахнулся барон. – Это слабенький аргумент. Вы же не можете отрицать, что быть Рамфоринхом – это тоже талант! Талант, который родит таланты и извлекает их из безликой массы! Если бы мы не покупали картин, то не было бы художников, если бы мы не предъявляли к ним требований, искусство не имело бы своих шедевров! Все Возрождение – это высокий вкус купца и магната, а потом уже виртуозное мастерство Леонардо, Рафаэля и Микеланджело! Имелся бы покупатель со вкусом – и сегодня найдутся Рафаэли… На чьи они существовали деньги, для кого писали, чьи исполняли заказы? Безликой массы? Кто двинул танки нашего генерала и открыл им дорогу? Вы нелестно отозвались о немецком солдате, но вы не можете отрицать, что кампания во Франции выиграна с блеском! Не солдатом выиграна! Не народом! Нам наскучили революции, бесконечная демагогия в защиту безликой массы, бесконечные ее претензии. И мы организуем по-своему мир. В этом мире безликая масса будет выполнять механическую работу.

Рамфоринх подошел к глобусу и нежно погладил его. Глобус медленно вращался.

Он подозвал меня.

– Заманчивая картина! Год назад ни по населению, ни по промышленному потенциалу Германия не превосходила Россию… Только год – и как все изменилось! Выплавка стали превосходит вдвое выплавку стали в России, угля вдвое, есть и нефть… Союзники надежны, они покорены!

– Стало быть, Россия! – подтолкнул я барона.

– Альтернатива… Я вам о ней говорил…

Берлинское радио и немецкие газеты широко оповестили мир о приезде в Берлин наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова, о его встречах с Гитлером. Текст коммюнике невнятен. Общие фразы. Не случайно, должно быть, Рамфоринх заслал меня на эти дни в горную резиденцию, быть может, опасался какой-либо моей неосторожности и повышенной бдительности гестапо. Молотов уехал, барон появился в горной резиденции и поспешил рассказать мне о предложении Гитлера в беседе с Молотовым поделить наследство Британской империи. Германия и Италия получали Европу и Африку, Япония – Юго-Восточную Азию, Советскому Союзу любезно предоставлялась Индия, вплоть до Индийского океана.

– Здесь и ответ! – заключил он. – Если Москва примет предложения, мы не пустим Гитлера в Россию…

Это уже было совсем прозрачно. Рамфоринх и сам заметил нарочитость своего хода. Он усмехнулся и поправился:

– Впрочем, это моя позиция… Густав Крупп фон Болен за поход в Россию…

К тому времени в Швейцарии вышла книга бывшего соратника Гитлера, близкого ему человека, эмигрировавшего из Германии, некоего Раушнинга. Я изучил книгу и показал Рамфоринху особо примечательные страницы. Раушнинг сообщал о разговоре, состоявшемся в 1934 году. Гитлер говорил: «Вероятно, мне не избежать соглашения с Россией. Я придержу его, как последний козырь. Возможно, это будет решающая игра моей жизни… Но она никогда не удержит меня от того, чтобы столь решительно изменить курс и напасть на Россию, после того как я достигну своих целей на Западе».

Рамфоринх пробежал глазами текст, полистал книгу и отбросил ее.

– Политики болтливы…

– Гитлер верен целям, которые выбалтывает…

– Службе Гиммлера не составило бы труда убрать Раушнинга, если бы его откровения были опасны…

Разговор наш затянулся. Он пригласил меня прогуляться по парку.

Аллеи парка прорублены в камне, на террасах декоративный кустарник, горные сосны, цветы. Под ногами гравий.

– Я был дающей стороной в нашем диалоге… – начал он. – Вы мне ничего не могли дать…

– Ваша откровенность была добровольной…

– Да! Я видел смысл в том, чтобы довести до Москвы некоторые свои мысли… Теперь у меня вопрос! Что Россия может противопоставить вооруженным силам Германии?

Меня предупреждали из Центра, что мои отношения с Рамфоринхом могут дойти и до этой грани. Но он сам правильно оценил мои возможности.

– Вы на этот вопрос не можете ответить… Захочет ли ответить Москва, ни вы, ни я не знаем. Перед противником не принято раскрывать свои силы, но и прятать их опасно.

Из донесения в Центр:

«Рамфоринх обратился с просьбой дать заключение по выводам военного атташе в Москве генерала Кестринга. Вот выдержки из его выводов, в том виде, в каком мне это показал Рамфоринх.