Текст книги "Орлы Екатерины в любви и сражениях"

«Пусть вытечет вся немецкая кровь и останется русская»

Когда был утверждён новый Устав Сухопутного шляхетского кадетского корпуса и составлен генеральный план Московского воспитательного дома, остро встал вопрос об учителях и воспитателях. Императрица стремилась отсечь всякую возможность проникновения в эти учебные заведения иноземцев. Она стремилась поручить это важнейшее для государства дело природным русским, но где было взять столько учителей?

По словам Бартенева, вот что однажды сказала Екатерина во время назначенного ей врачами кровопускания:

«Пусть из меня вытечет вся немецкая кровь и останется одна русская».

Это ли не намёк на то, что отцом её был русский и пусть незаконнорожденный, но сын русского князя, род которого восходил к Рюриковичам.

Императрица писала о природных русских:

«Русский народ – есть особенный народ в целом свете. Он отличается избирательным умом, великою силою. Я знаю это по двадцатилетнему опыту. Бог дал русским особые свойства… Верю, взойдёт звезда Востока, откуда должен воссиять свет, ибо там (в России) больше, чем где-нибудь хранится под пеплом духа, мощи и силы».

Иван Иванович Бецкой тоже заботился о поиске преподавательских кадров:

«Если найдутся подобные учителя, – писала он, – то об успехах сомневаться не можно; буде же, по несчастию, таких людей не достанем, тщетны будут все предписания и все старания о произведении благонравия и успехов».

С.М. Соловьёв отметил: «Школы (создаваемые императрицей. – Н.Ш.) носили характер не профессиональный, а общеобразовательный характер. Но они были резко сословны; благородное сословие дворянское совершенно обособлялось от мещанского, а крепостная масса и совсем отстранялась от школы. Если дворянам старались привить “светские добродетели” и развивать в них “благородство”, то мещан, прежде всего, хотели приучить к труду и укрепить в них добронравие. Организуя первые школы, Екатерина выступала энергичной защитницей женского образования; до той поры образование девушки всецело оставалось в пределах семьи. Существовали кое-где частные пансионы, но настоящих школ не было. Известно, как неохотно отдавали на первых порах дворянских детей в Смольный институт и какие энергичные меры при этом применялись».

Для выбора лучшего способа исполнения своих грандиозных замыслов императрица образовала комиссию из пяти высших сановников, представившую уже в 1766 году «генеральный план гимназий, или государственных училищ».

Среди членов комиссии был граф Теплов, который уже имел опыт управления Академией наук. Он управлял ею в период, когда императрицей Елизаветой Петровной президентом Академии был назначен восемнадцатилетний Кирилл Разумовский, младший брат знаменитого Алексея Разумовского. Комиссия предложила устроить четыре различных типа школ:

1) училища для учёных людей;

2) военные школы, к коим относились кадетские корпуса;

3) гражданские;

4) купеческие.

Кроме того, комиссия постановила:

«Во всех городах и местечках российских для общего всему находящемуся там юношеству обучения учредить одну или, смотря по пространству месте, и больше публичных школ для простого народа».

Вполне естественно, комиссия предлагала то, что сама императрица на мысли имела, поскольку она сделала ей своеобразный наказ. Одной из главных была задача сделать образование обязательным. Императрица даже полагала необходимым штрафовать тех родителей, которые будут уклоняться от обучения детей, поскольку «школа является отнюдь не привилегией благородного дворянства, но в ней нуждаются широкие массы».

Но успех пришёл не сразу. Страна ещё не была готова к выполнению столь грандиозных замыслов. Лишь во вторую половину своего царствования, когда уже позади были и Русско-турецкая война 1768—1774 годов, и восстание Пугачёва, когда Россия добилась грандиозных успехов на юге, удалось решать вопросы образования и воспитания более действенно.

7 сентября 1782 года императрица учредила «Комиссию об устройстве училищ», которой был составлен «План к установлению народных училищ в Российской Империи». Было признано необходимым создать малые «двухклассные», средние «трёхклассные» и «главные» школы, которые позднее преобразовали в два типа – малые двухклассные и главные.

По-прежнему была острая нехватка учителей, поскольку лишь в одном главном Петербургском училище была создана учительская семинария, которая не могла обеспечить потребности всех школ в учителях.

И всё-таки неусыпными стараниями императрицы дело сдвинулось с места. В 80-е годы были созданы главные училища во всех губерниях. Это были общеобразовательные училища, причем бессословные, в которых могли учиться даже крепостные.

В главных училищах изучались всеобщая и русская история, естествознание, основания геометрии, механики, физики и гражданской архитектуры, иностранные языки, в числе которых обязательно был латинский и ещё один, так называемый «соседственный». Преподавались и основы государственные – «Книга о должностях человека и гражданина».

Трудностей оказалось немало. Направляемые периодически в губернии комиссии выявили, к примеру, что многие учащиеся, получив самый минимум знания в первых двух классах, уходят из школы, стремясь начать службу. В одном из отчётов значилось: «Здешние обитатели, мало соревнуя предположенной цели просвещения, неохотно отдают детей своих в училища… Многие лучше хотят их заблаговременно приучать к познаниям в домашних делах и для купечества и мещанства нужностях, в которых они сами обращаются».

Но императрица была непреклонна. Шаг за шагом вводила она единую систему народного образования и воспитания, способную просветить население России и приспособить его к насущным нуждам государства.

Было усовершенствовано при ней и преподавание в Московском университете, основанном в 1755 году императрицей Елизаветой Петровной. Основателем университета, «по официальной традиции XVIII века», считался граф И.И. Шувалов.

Ставя во главу угла своей деятельности образование и воспитание народа, императрица даже в составленных для себя «Правилах управления» поставила этот важнейший род деятельности на первое место. Пояснив следующее:

«Если государственный человек ошибается, если он рассуждает плохо, или принимает ошибочные меры, целый народ испытывает пагубные следствия этого. Нужно часто себя спрашивать: справедливо ли это начинание? – полезно ли?»

И далее указывает «Пять предметов»:

«1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

2. Нужно вести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставлять его соблюдать законы.

3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям.

Каждый гражданин должен быть воспитан в сознании долга своего перед Высшим Существом, перед собой, перед обществом и нужно ему преподать некоторые искусства, без которых он почти не может обойти в повседневной жизни».

Как видим, главное в этих правилах именно просвещение и воспитание в их неразрывной связи.

Ну и, конечно, все деяния государыни, изложенные выше, не могли быть осуществленными без опоры на ту государственную структуру, которая обеспечивала мирную жизнь державы. У России слишком много было врагов, чтобы можно было бы забывать о вооружённых силах.

Не случайно в одной из старых книг есть мудрые и прозорливые размышления о роли вооружённых сил в жизни и успехах государства:

«Все большие расы были расами воинственными, и та, которая теряет твёрдые воинские доблести, напрасно будет преуспевать в торговле, финансах, в науках, искусствах и в чём бы то ни было; она потеряла всякое своё значение, потому что в жизни народа первое место должны занимать войска, а следовательно, и военная наука, которая есть искусство воевать и готовиться к войне…»

А готовность к войне была необходима. Европейские тёмные силы были напуганы возвышением России, а тут ещё Екатерининская «Уложенная» комиссия, столь напоминающая Соборы Иоанна Грозного. Запад во все времена трепетал перед Русской Соборностью, которая исключала всякую возможность даже малейшего вмешательства через своих агентов во внутренние дела России, а тем более воздействия на эти дела.

Сами воевать боялись. Для этого уже давно была приспособлена цепная собака европейской политики – Османская империя. Её и принудили к войне с Россией.

Война была объявлена осенью 1768 года. Она известна была в дореволюционной истории как «Первая турецкая война в царствование Императрицы Екатерины II». Ну а официально зовётся ныне Русско-турецкой войной 1768—1774 годов.

Вот тогда-то и сумели показать себя в победоносных схватках с врагом воспитанники Ивана Ивановича Бецкого.

Бобринский – сын Екатерины II и внук Бецкого

Пётр Маков в книге «Иван Иванович Бецкой. Опыт его биографии», завершая главу, посвящённую кадетскому корпусу, писал:

«В заключение сей главы не лишнее сказать несколько слов об одном из бывших воспитанников сухопутного Кадетского Корпуса, о графе Алексее Григорьевиче Бобринском, находившемся в исключительных отношениях к Бецкому, немало о нём заботившемуся».

Майков не указал, по какой причине упомянул именно об «исключительных отношениях» и особых заботах Бецкого о Бобринском. Но само упоминание говорит о том, что и ему была известна тайна рождения не только самого Алексея Бобринского, но и императрицы Екатерины, да только он не счёл нужным раскрывать её в своём фундаментальном труде.

Далее сообщил:

«Молодой человек рос в семействе Шкурина, не имея точного определённого прозвища или фамилии. Только позднее уже, именно в апреле 1775 года, было окончательно решено Императрицею Екатериною, что молодой человек будет называться Алексей Григорьевич Бобринский, по имени села Спасскаго, Бобрики тоже, Епифановскаго уезда, купленного у Ладыженского в 1763 г. для материального обеспечения новорожденного…»

Получаемые с имений доходы доставлялись к Бецкому, который заботился уже о помещении этих денег на проценты, уведомляя о том всякий раз Её Величество.

То есть императрица приобрела для него из своих личных средств имения, которые и должны были обеспечить ему нормальную жизнь.

Пётр Майков указал: «Бецкой, получая деньги, отдавал их в воспитательный дом на приращение процентами… Что же касается самого Бобринского, то из переписки Бецкого с Императрицей Екатериною II видно, что по Её приказанию ребёнок был в 1775 году взят от Шкурина и передан Бецкому, в доме которого и проживал некоторое время. Бецкой очень внимательно и сочувственно отнёсся к ребёнку, наблюдал за ним и сообщал Императрице свои замечания о характере, наклонностях и степени развития ребенка, из которых видно, что молодой Бобринский был слабого телосложения, застенчив, боязлив, робок, рассеян, нечувствителен ни к чему, но кроток, послушен и достоин любви. Хотя ему было уже 13 лет, но все его познания ограничивались только французским и немецким языками, немногим из арифметики и очень малым из географии. Он обладал большою проницательностью и очень живым понятием. Сделав описание его характера, Бецкой замечал, что у Бобринского всё худое является следствием дурного воспитания, ему данного; в нём задушили хорошие побуждения его органов, чтобы сделать машину обыденного послушания».

Это были камешки вовсе не в огород Шкурина, самоотверженно, с несомненным риском для себя, обеспечившего и безопасность родов и укрытие младенцу, а указание на вредоносность европейского воспитания, которое как раз и преследовало целью из обучаемого «сделать машину обыденного послушания». Бецкой знал то, о чём говорил…

Императрица недолго размышляла, кому лучше всего отдать на воспитание ребёнка, если нет никакой возможности воспитывать его самой. Разумеется, его деду. Так вот дедом Бобринского был Иван Иванович Бецкой.

После того как Алексей Бобринский был определён в Сухопутный шляхетный кадетский корпус, Иван Иванович продолжал следить за его учёбой и поведением.

А в кадетском корпусе, как сообщает Пётр Майков, он «находился под особенным наблюдением Рибаса, служившего в то время в этом учебном заведении…».

Рибас… Кто он? Да, это именно тот самый Хосе де Рибас, испанский дворянин, после перехода на русскую службу ставший Осипом Михайловичем Дерибасом. Он широко известен как основатель Одессы, где и поныне стоит ему памятник.

Ну а успехами на русской службе он в значительной мере обязан, прежде всего, знакомством и дружбой с Алексеем Бобринским и родством с Иваном Ивановичем Бецким, хотя и достойных личных качеств, и мужества ему и самому было не занимать.

Волонтером он попросился на службу к Алексею Григорьевичу Орлову и 26 июня (7 июля) 1770 года участвовал в сожжении турецкого флота при Чесме, добровольно вызвавшись идти в бухту на одном из четырёх брандеров. Это был чрезвычайно опасный рейд. По существу, после взрыва нашего флагмана «Святого Евстафия», сцепившегося на абордаж с флагманом турецким, потерь наши морские силы более не понесли, кроме команд брандеров. В операции же по сожжению турецкого флота в Чесменской бухте погибло десять наших моряков, правда, против более чем десяти тысяч турок, сгоревших, сражённых при взрывах и утонувших.

Затем расторопный испанец выполнял различные поручения Алексея Григорьевича Орлова, даже во многом содействовал установлению дипломатических отношений между Неаполитанским королевством и Российской империей. В конце 1771 года был направлен Орловым в Петербург с секретными бумагами, словом, завоевал доверие графа своим нелицемерным служением.

Из Петербурга он вернулся в начале 1772 года с пакетом для Орлова, в котором было поручение императрицы Екатерины и Григория Орлова графу обеспечить возвращение в Россию их десятилетнего сына после обучения в Лейпцигском пансионе. Поскольку де Рибас уже показал свои способности выполнять задачи точно и в срок, Алексей Орлов ему и поручил это важное дело.

Де Рибас привёз ребёнка в Ливорно, где постоянно находился при нём, и лишь в начале 1774 года отправился с ним в Петербург. За время пребывания в Италии, за долгую дорогу в Россию сын императрицы и Григория Орлова – тогда он ещё не звался Бобринским – привязался к грамотному храброму испанцу.

Ну а де Рибас, воспользовавшись удачным случаем ну и опираясь на самые добрые рекомендации графа Орлова-Чесменского, подал прошение и в марте 1774 года был принят уже на действительную российскую военную службу в чине капитана под русским именем Осип Михайлович Дерибас.

Не случайно он оказался и среди сотрудников кадетского корпуса. Видимо, было учтено то, что у него сложились самые добрые и искренние отношения с сыном императрицы и Орлова, теперь уже наименованным Алексеем Григорьевичем Бобринским.

Дерибас своевременно определил и то, что его покровитель Алексей Орлов уже не будет иметь того огромного влияния при дворе, как в пору возвышения брата. Что делать? И тут он совершил ещё один удачный шаг в жизни. 27 мая 1776 года женился на внебрачной дочери Ивана Ивановича Бецкого Анастасии Ивановне Соколовой, камер-фрейлине императрицы. Это сразу приблизило его ко двору. Даже при бракосочетании присутствовали императрица Екатерина, Григорий Александрович Потёмкин и наследник престола великий князь Павел.

Ну что ж, родство с Иваном Ивановичем Бецким, президентом Императорской Академии художеств и попечителем всех учебных заведений Российской империи в том числе, а по вполне понятным причинам, даже в первую очередь, кадетского корпуса, тоже немало способствовало карьерному росту.

Внебрачная дочь… Выгодна ли такая партия? Наверное, не всегда. Но тут случай особый. Быть может, Алексей Орлов ввёл его в курс дела, который вполне мог если и не твёрдо знать, то, во всяком случае, догадываться об особом положении Бецкого при дворе императрицы Екатерины.

А вскоре он стал свидетелем того, как императрица примчалась принимать роды у его жены Анастасии…

Родилась дочь, которую назвали Екатериной. Крестила её сама императрица, ведь она приходилась ей родной тёткой…

Интересно, что вторую дочь, которую тоже крестила императрица, назвали Софьей, явно не случайно, ведь Екатерина Алексеевна в бытность свою принцессой была Софией-Фредерикой…

Ну а Алексей Бобринский продолжал учёбу в корпусе, и Бецкой не переставал сам следить за его воспитанием и обучением, причём сообщал о нём императрице, по словам Петра Майкова, «все малейшие подробности и на все касающееся Бобринского испрашивал её разрешения и согласия».

Был постоянным наставником Алексея и Дерибас.

«Известный Бернулльи, посетивший в 1777 году Петербург, видел в лагере кадет в палатке Рибаса, Бобринского, молодого красивого взрослого человека (wohlgewachsen) лет 14—15, который хотя воспитывается как кадет, но находится под особым надзором Рибаса, производит видное впечатление и даёт надежду, что со временем приобретет известность».

И здесь всё далеко не случайно, ведь Рибас был женат на незаконнорожденной дочке Бецкого, которая таким образом приходилась по отцу родной сестрой императрице.

Правда, как сообщил Пётр Майков, Алексей Бобринский стал постепенно разочаровываться в своём наставнике, наверное, не без влияния товарищей своих по корпусу, замечавших непоследовательность и некоторое лицемерие в поступках Дерибаса. Майков приводит факты из дневника Бобринского, в котором отмечено, что Дерибас учит кадет поведению достойному, наставляет их быть честными, скромными, трудолюбивыми, а сам далеко примером в этом не является. Тут вспоминается фраза, брошенная Суворовым об одном из своих подчинённых: «Хитёр… Его даже сам Дерибас не обманет».

Далее Пётр Майков сообщил ещё о том, с какой заботливостью относился Бецкой к своему внуку. Факт удивительный:

«Нельзя не обратить внимания, между прочим, на то, что Бецкой во время этого пребывания Бобринского в корпусе как бы делает укор Императрице, что она забывает молодого человека…»

И ещё:

«По окончании обучения в корпусе Бецкой привез к Императрице 23 февраля 1782 молодого Бобринского, по словам принца Прусского, говорившего, что Бецкой имеет искреннюю к нему дружбу, на которую никогда не считал его способным».

Итак, принц прусский «никогда не считал» способным Бецкого на дружбу? А тут вдруг такое исключение?! И снова не удивительно. Ведь то, что принц назвал дружбой, в общем-то, вполне обычная любовь к внуку. Не так уж редки случаи, когда отцы и сыновья или дедушки и внуки становятся друзьями. Дружбу в подобных случаях можно назвать наивысшей формой отношений в семье.

Но и после выпуска Бецкой не выпускал внука из поля зрения. Когда Бобринский вместе с другими выпускниками, согласно правилам тех лет, отправлен был в 1782 году в путешествие, «Бецкой составил им план путешествия, по которому предварительно им предстояло совершить большую поездку по России, посетить Москву, Нижний Новгород, Волгу, Урал, Екатеринбург, Астрахань, южную часть России и затем уже ехать чрез Киев и Варшаву за границу в Вену и, посетив Италию, Швейцарию, Францию, проехать в Англию и затем чрез Голландию, Бельгию, Германию возвратиться в Отечество. Вместе с этим Бецкой написал письма равным начальникам губерний, по которым путешественникам надлежало проезжать, письма тождественного содержания… инструкцию не раз уже напечатанную и свидетельствующую, несомненно, о просвещённом взгляде Бецкого на способ путешествовать с пользою».

И вот ещё вывод Петра Майкова. Переписка с сопровождающими кадет Бушуевым и Озерецким, по его словам, «показывает не только крайнюю внимательность и отеческую заботливость Бецкого к молодому господину», но и раскрывает также отчасти и характер Бобринского. Так, например, Бецкой пишет Бобринскому:

«Я радуюсь, что любопытству вашему и ваших спутников доставил удовольствие позволением продолжать ещё ваше путешествие по местам России… Читанные мною в вашем письме замечания касательно до проезжаемых мест, показывая мне, что вы усердствуете доставить себе полезные сведения, принесли мне немалое удовольствие…»

Всё шло поначалу благополучно. Но Бобринский, подобно другим своим товарищам, участникам путешествия, стал поигрывать в карты и погуливать с женщинами. В карты играли не просто так. Понадобились деньги, чтобы оплачивать карточные долги. Всем ведь известно, что в выигрыше, как правило, остаются только шулеры, а обычные картёжники всегда в проигрыше и долгах. Но и того мало. Женщины тоже стоили недёшево.

Императрица Екатерина, приобретая для своего внебрачного сына имения и определяя для него некоторые другие официальные доходы, рассчитывала на затраты, вполне достаточные, соответствующие среднему достатку.

Но для Алексея Бобринского, как показывает в книге Пётр Майков, средств таковых оказалось мало, а доходы Бобринского «находились в полном заведывании Бецкого».

Майков писал: «Бецкой переводил их в ежегодном, точно определённом Государыней Императрицею размере Бобринскому чрез посредство придворного банкира Сутерланда, причём было установлено, что Бобринский будет получать в начале каждой трети года по десяти тысяч рублей.

Излишние траты Бобринскаго поставили Бецкого в затруднительное положение. Бобринский, с одной стороны, просил о высылке денег не в установленном порядке и не в срок. Бушуев же (воспитатель, сопровождавший в путешествии. – Н.Ш.) писал Бецкому о разгульной жизни Бобринского и его расточительности и о том, что, не будучи способен предводительствовать сим молодым человеком, он служит, быть может, причиною его не исправления».

Что мог предпринять Иван Иванович Бецкой? Надеясь, что удастся как-то воздействовать на юношу, он посоветовал Бушуеву «за лучшее средство оставить молодого человека следовать его развращенной вольности, не показывая ни малейшего вида беспокойства. Бобринскому же советовал остепениться, не тратить денег и т.д., но это нисколько не тронуло сего последнего, а… же ожесточило…».

Майков отметил, что Бецкой принял решение не высылать Бобринскому денег по его письмам. Видимо, была надежда тем самым удержать от усиливавшегося и ускорявшегося мотовства. Рассчитывал, что «отсутствие денег побудит его остепениться по невозможности тратить их безрассудно».

Императрице Иван Иванович вынужден был сообщить, что «Бобринский тратил более, чем ему отпускалось». Но тот сам пожаловался государыне, что нуждается в деньгах.

Вполне можно понять императрицу. Она, как и всякая мать, лишённая возможности дать ребёнку должное семейное тепло, как вынужденная лишить его материнской ласки и любви, поначалу приняла сторону сына. Бецкому написала:

«Я никогда не намеревалась лишать Бобринского того, что ему дала, поэтому прикажите безотлагательно выплачивать ему ежегодно без всякой придирки проценты с капитала, положенного по моему приказанию в воспитательный дом. Всё не согласное с этим будет несправедливостью. Прощайте, молю Бога о вашем здоровье».

Ну и, конечно, Бобринский, чувствуя поддержку, стал бомбить деда письмами с прежними просьбами о высылке денег. Трудно сказать, знал ли он, что Бецкой – его дед? Скорее нет, чем да. Но ребёнок, даже в возрасте уже не детском остающийся ребёнком и для родителей, и для дедушек с бабушками, всегда чувствует, где можно поднажать, надавить, выжать слезу, чтобы получить желаемое.

Правда, Иван Иванович Бецкой был по характеру твёрд и жёсток. Да и императрица могла терпеть до времени. И у неё был предел терпению.

Чем же оканчиваются страсти к карточной игре, всем известно. Судя по дальнейшим сведениям, настала пора, когда уж карты сделали обычное своё дело, сделали так, что, наверное, и не до женщин стало Бобринскому. Не до жиру – быть бы живу.

Пётр Майков писал далее:

«Сообщим здесь для полноты сведений, что Бобринский, по словам Комаровского, был одно время в Лондоне в обществе маркиза Вертильяка и других подобных ему игроков».

Граф Евграф Федотович Комаровский, в ту пору молодой дипломат, а впоследствии генерал от инфантерии, генерал-адъютант и автор мемуаров о событиях периода 1786—1833 годов, писал о Бобринском, с которым встретился ещё в Париже до отъезда того в Лондон:

«…сей последний вёл жизнь развратную, проигрывал целые ночи в карты и наделал множество долгов. Он находился под присмотром нашего посланника и барона Гримма.

Граф Бобринский, у которого я иногда бывал, – не иначе, как когда он сам заходил за мной, и я не в состоянии был от него отговориться, – не мог понять, что я по 18-му году не находил удовольствия в его обществе, и называл меня зато “le tres sage m-r Komarovsky” (благонравнейший г. Комаровский)».

А потом был Лондон, куда, по всей видимости, Бобринский просто-напросто бежал вместе с известным в Европе карточным игроком Вертильяком.

Пётр Бартенев в своём повествовании «Осмнадцатый век. Исторический сборник» писал:

«Я нашёл в Лондоне из Русских: …Бобринского, приехавшего незадолго предо мною из Парижа. В его обществе находился маркиз Вертильяк, подобный ему игрок. Вертильяк уехал тайным образом из Парижа, дабы избегнуть заключения…»

Но и в Лондоне Бобринскому уже было оставаться опасно. Пётр Майков писал:

«Внезапно он уехал из Лондона. Он просил Екатерину II позволить ему принять участие в войне со Швециею и поехал в Россию, но на дороге был схвачен и отвезен в Ревель, где и прожил без дела остальные годы царствования Екатерины II, несмотря на свои письменные просьбы о дозволении ему служить».

Видно, положение, в котором оказался Борбринский, было слишком серьёзно, если императрица вынуждена была поступить с ним сурово. Бецкой же считал, что все беды происходили именно от зачатков воспитания, заложенных в немецком пансионе. Ему-то было лучше знать, как и чему учили в Европе. Просто сам он оказался в несколько более выгодном положении. Он начала начал воспитания и образования прошёл под строгим оком отца – русского князя Ивана Трубецкого.

По словам Майкова, лишь с приходом Павла Первого положение Бобринского облегчилось:

«Император Павел в шестой день по кончине Екатерины II пожаловал Бобринскому, по словам Болотова в “Памятнике протекших времён”, имение и огромный дом графа Орлова…»

К тому времени Иван Иванович Бецкой ушёл в мир иной. Он прожил долгую жизнь. Родился 3 февраля 1704 года в Стокгольме и умер 31 августа 1795 года в Санкт-Петербурге на девяносто втором году жизни.

Иван Иванович Бецкой во всех энциклопедических и биографических изданиях общепризнан видным деятелем русского Просвещения. С первых дней царствования и вплоть до 1779 года являлся личным секретарём императрицы Екатерины II, был назначен президентом Императорской Академии искусств в 1763 году и исполнял эту ответственную должность вплоть до кончины. Он являлся инициатором создания Смольного института и Воспитательного дома. Немало сделал в области строительства, возглавляя комиссию по «каменному строению в Санкт-Петербурге и Москве». Когда в 1763 году древняя Тверь пострадала от сильного пожара, именно Ивану Ивановичу Бецкому было поручено восстановление города, именно он занимался планировкой строений.

На его надгробном памятнике в Александро-Невской лавре помещены медальоны с изображением медали «За любовь к Отечеству» и надпись:

«ЧТО ЗАСЛУЖИЛЪ ВЪ СВОИХЪ ПОЛЕЗНЫХЪ ДНЯХЪ

ДА БУДЕТ ПАМЯТНИКЪ И ВЪ ПОЗДНИХЪ ТО ВЕКАХЪ

QUOD AEVO PROMERUIT, AETERNE OBTINUIT».

Латинская фраза является строкой из Горация и переводится дословно так: «То, что заслужил при жизни, стало вечным».

Гавриил Романович Державин отозвался стихотворением «На кончину благотворителя», предварив свои поэтические строки эпиграфом из «Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова»:

«Прежде неже умреши ты, добро твори другу… и освяти душу твою, яко несть во аде взыскати сладости». Сирах. гл. 14, ст. 13, 16, 17.

 
1. И ты, наш Нестор долголетный!
Нить прервал нежных чувств своих;
Сто лет прошли – и не приметны;
Погасло солнце дней твоих!
Глава сребрится сединами
И грудь хотя горит звездами,
Но протекла Невы струя:
Пресеклась, Бецкой, жизнь твоя.
 
 
2. Пресеклась жизнь, но справедлива
Хвала твоя не умерла!
Тех гроб, тех персть красноречива,
О коих говорят дела.
Воззрим ли зданий на громады,
На храмы Муз, на храм Паллады,
На брег, на дом Петров, на сад:
И камни о тебе гласят!
 
 
3. Но коль живые монументы,
Краснейши памятников сих,
Которых сгладить элементы
Не могут дланью сил своих,
Я вижу! Вижу в человеках,
В различных состояньях, летах,
Ты сколько обязал сердец!
Коликих счастья был творец!
 
 
4. Там зодчий зиждет храм молитвы,
Каменосечец – царский зрак,
Геройски живописец битвы
Одушевляет на стенах;
Там жёны, девы благонравны
Одежды в дар шьют домотканны
Мужьям и женихам своим,
И верностью гордятся к ним.
 
 
5. А там, из праха извлечённый,
Чужую грудь младенец пьёт;
Убогий, нуждами стеснённый,
Открытую казну берёт:
Согбенны старцы и вдовицы,
Питаясь от твоей десницы,
Отцом своим тебя зовут,
И слёзы о тебе все льют.
(…)
 

И завершил длинное посвящение строфой:

 
13. Почий покойно, персть почтенна!
Мирская слава только дым;
Небесна истина священна
Над гробом вопиет твоим:
«О смертные! добро творите
И души ваши освятите,
Доколе не прешли сей свет;
Без добрых дел блаженства нет».
 

1795

Это лучшая эпитафия делам Ивана Ивановича Бецкого и заслуженная оценка свершений его во имя России.