Текст книги "Орлы Екатерины в любви и сражениях"

«Необходимо Мне пришло с Вами изъясниться…»

Многие биографы отмечали, что безоблачное семейное счастье Петра Александровича и его супруги продолжалось шесть лет. А потом всё как будто бы разладилось. В чём же дело?

Давайте посмотрим, какие события происходили в этот период?

Напомним… «В 1748 году Екатерина Михайловна вышла замуж за Петра Александровича Румянцева, но в согласии супруги жили не более шести лет…»

В 1751, 1753, 1755 годах родились три сына. Мы о них уже упоминали. Румянцев был в семье, а вернее, семья была с ним – там, где он проходил службу. Вообще, жена всегда стремилась быть с ним рядом. Легко променяла столицу на жизнь вдали от цивилизации.

Итак, 6 лет… Эти шесть лет, если верить биографам, заканчиваются в 1754 году, ну и как бы вдогонку им – на седьмом году совместной жизни появляется третий и последний сын Румянцевых.

Но что же произошло в 1755 году, когда, по мнению биографов, Румянцев вновь пустился в загулы. А вот тут уже ошибка. Часто некоторые авторы, нападая на героев прошлого, видят только их биографии и не видят того, что происходило вокруг.

Началась Семилетняя война… Россия объявила войну Пруссии 1 сентября 1756 года. Но вполне понятно, что к моменту объявления войны Русская армия была отмобилизована и выдвинута к границам.

К началу войны Пётр Александрович Румянцев, несмотря на свою молодость, а ему шёл 32 год, стал генерал-майором, командовал бригадой в составе четырёх пехотных полков.

В 1757 году русские войска под командованием С.Ф. Апраксина выдвинулись в Курляндию.

19 августа 1757 года произошло сражение при Гросс-Егерсдорфе, которое могло закончиться плачевно для Русской армии из-за бездарности и нераспорядительности Апраксина, а скорее всего, прямого его предательства. Так вот сражение могло закончиться большой неудачей, если бы не Пётр Александрович Румянцев.

Его бригада была поставлена в резерв, и про неё забыли то ли по халатности, то ли по злому умыслу.

Пехотные полки Гренадерский, Троицкий, Воронежский были расположены на правом фланге Русской армии за лесом, и прусское командование не видело их и не подозревало об их существовании.

Густой лес окаймлял Егерсдорфское поле, на котором происходило ожесточённое сражение. Долгое время ни одна, ни другая стороны не могли взять верх. Но вот у пруссаков наметился успех – правый фланг Русской армии начал отход.

Левый фланг пруссаков миновал линию, на которой находилась бригада Румянцева. Апраксину достаточно было отдать приказ ударить во фланг и тыл, и победа была бы решена. Но такого приказа не поступало.

Румянцев постоянно вёл разведку. Ему докладывали о происходящем. Он недоумевал. Но курьеры, направляемые к главнокомандующему, либо не доходили до него, либо удерживались по непонятной причине в главной квартире.

Что же оставалось делать? Ждать, пока армия Апраксина будет разбита? Ведь прорыв на фланге чреват глубоким охватом русских боевых порядков и даже окружением главных сил. А ведь так удобен момент! И пруссаки не подозревают о столь мощной группировке у себя в тылу.

И Румянцев принял решение. Он отдал приказ, и четыре свежих полнокровных полка прошли через лес, чтобы наказать дерзкого противника.

Андрей Тимофеевич Болотов так описал блистательные действия Румянцева:

«Сии свежие полки не стали долго медлить, но давши залп, с криком “ура” бросились прямо на штыки против неприятелей, и сие решило нашу судьбу и произвело желаемую перемену».

Пруссаки были разбиты, и прусский король Фридрих едва не попал в плен. Поражение потрясло прусскую армию, и она отползла в тыл зализывать раны.

Отошли за Неман и русские войска. Подвиг Румянцева был отмечен чином генерал-поручика и назначением командиром дивизией.

Честь открыть кампанию 1758 году была предоставлена генералам Петру Семёновичу Салтыкову и Петру Александровичу Румянцеву. Имея под ружьём около 30 тысяч войск, дивизии Салтыкова и Румянцева стремительным броском заняли Кёнигсберг и очистили от пруссаков всю Восточную Пруссию.

Во время летней кампании Румянцеву пришлось прикрывать действия русских войск в Пруссии. Румянцев широко использовал конницу, которой было у него около 4 тысяч сабель, и так организовал её боевые операции, что его командование было признано образцовым.

Когда после битвы при Цорндорфе новый главнокомандующий Фермор, назначенный вместо Апраксина, начал отход в Померанию, Румянцеву поручили силами 20 спешенных драгунских и конно-гренадерских эскадронов задержать 20-тысячный прусский корпус у Пасс Круга.

Схватка была жестокой. Противник многократно превосходил числом эскадроны Румянцева. Но благодаря таланту Петра Александровича и мужеству его солдат, пруссаки не могли преодолеть сопротивления русских и были задержаны настолько, насколько было необходимо для вывода русских войск из-под удара.

Постепенно выковывалось мастерство полководца. Кто научил его тактике, оперативному искусству, стратегии? Ведь за 4 месяца в кадетском корпусе он в основном безобразничал и добился того, что командиры и наставники просто взвыли от него.

Отец, именно отец занимался с ним военным делом ответственно и напряжённо. И конечно же природный дар мы не можем исключить. Природный дар полководца. Не оттого ли он отметал в жизни всё, кроме военного дела?

Дмитрий Николаевич Бантыш-Каменский в книге «Биографии Российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» писал:

«В 1761 году Румянцев, предводительствуя снова отдельным двадцатичетырёхтысячным корпусом, расположил он лагерь свой под Колбергом и держал в блокаде этот город в виду прусского стана, между тем как флот наш бросал бомбы с моря. Россияне несколько раз покушались на приступ: редуты почти ежедневно переходили из рук в руки; наконец Румянцев окружил пруссаков со всех сторон, преградив подвоз продовольствия. Отряды неприятельские, посылаемые к прикрытию обозов, были разбиваемы. Тщетно фельдмаршал Бутурлин приказывал Румянцеву отступить от Колберга по причине глубокой осени и расположиться на зимних квартирах: уверенный в победе, любимец славы ослушался своего начальника, с которым был соединен узами родства: принц Евгений Виртембергский нашёлся принужденным предоставить Колберг на произвол судьбы; Румянцев с частью вверенных ему войск овладел городом Трептау и вслед за тем заставил храброго коменданта Гейдена, два раза спасавшего вверенную ему крепость, сдать Колберг 5 декабря: 2903 чел. пленных, сто сорок шесть орудий, 33 тысячи ядр и бомб, 500 тысяч пуль и двадцать знамен были трофеями того дня. Император Петр III пожаловал графа Румянцева генерал-аншефом и кавалером орденов Св. Анны и Св. Апостола Андрея Первозванного (1762). Тогда прекратилась брань с Пруссией. Обладатель России намеревался отторгнуть от Дании наследственное свое достояние, Голштинию; назначал уже Румянцева главнокомандующим армией; велел объявить в Конференции, 27 июня, о скором отъезде своем в главную квартиру, как на другой день Императрица Екатерина II вступила на престол, и Румянцев, готовившийся к новым победам, вложил в ножны меч свой, не присягал Государыне до тех пор, пока не удостоверился в кончине Императора…»

Да, действительно, в 1762 году сложилась такая ситуация, что Румянцев вполне мог уйти в отставку, и Россия не узнала бы его удивительных подвигов, его неповторимых побед.

Известно, что Пётр III, едва вступив на престол, прекратил войну против Пруссии и вернул Фридриху все завоевания Русской армии, политые кровью русских солдат. Свержение императора, которого в войсках считали предателем, все восприняли с восторгом. И всех крайне удивило, что Румянцев, которому сам чёрт не брат, отнёсся к случившемуся крайне сдержанно. Он не разделял восторгов, а относительно указа Императора идти в союзе вместе с недавними врагами на Данию счёл, что приказы не обсуждаются, а принимаются к исполнению. Тем более именно его новый император назначил главнокомандующим русскими войсками в Померании.

Пётр Фёдорович, ненавидевший всё русское, как ни странно, благоволил к Румянцеву. Присвоил ему чин генерал-аншефа и назначил в этот поход в союзе с Пруссией. Румянцев начал деятельно готовить войска к грядущим боям. А тут сообщение из Петербурга. Пётр III свергнут. На престоле – Екатерина Вторая.

Началась присяга императрице Екатерине…

И снова Румянцев заставил всех удивляться. Он отказался принимать присягу императрицы при живом императоре.

Все ждали отставки полководца и ссылки его в дальние имения. Да и сам Пётр Александрович не стал дожидаться развязки, подал прошение об отставке.

Екатерина II, которая была высокого мнения о его военном таланте, презрела собственную гордыню и написала ему:

«Господин генерал Румянцев!

Я получила письмо Ваше, в котором пишете и просите об отставке. Я рассудила, что необходимо Мне пришло с Вами изъясниться и открыть Вам мысли Мои, которые, вижу, что совсем Вам неизвестны.

Вы судите Меня по старинным поведениям, когда персоналитет всегда превосходил качества и заслуги всякого человека, и думаете, что бывший Ваш фавор ныне Вам в порок служить будет, неприятели же Ваши тем подкреплять себя имеют. Но позвольте сказать: Вы мало Меня знаете. Приезжайте сюда, есть ли здоровье Ваше Вам то позволит; Вы приняты, будете с тою отменностью, которую Ваши Отечеству заслуги и чин Ваш требуют.

Не думайте же, чтоб Я против желания Вашего хотела сим принудить Вас к службе: мысль Моя от того отдалена. Не токмо заслуженный Генерал, но и всякий российский дворянин по своей воле диспонирует о службе и отставке своей, и не то, что я убавить прерогатив оной хотела, оный паче при всяком случае подкреплю, а сие единственно пишу, дабы мы друг друга разумели, и Вы могли бы ясно видеть Моё мнение. Есть ли тогда, как Вам на смену другой был прислан, обстоятельства казались и были действительно конфузны, что может быть, и Вам поводом служили к подозрению о Моей к Вам не доверенности, то оное приписать должно случаю тех времён, кои уже миновались, и которых следу в Моих мыслях осталось.

Итак, в ожидании другого от Вас письма, в котором имеете Вы знать дать, исполните ли Вы жадное желание всей Вашей фамилии видеть Вас, или остаётесь ли Вы при силе Вашего последнего письма, в том и другом случае Я неотменено остаюсь Вам доброжелательная.

Из Москвы. 13 января 1763 г. Екатерина».

Румянцев побывал в столице, и вскоре получил новое назначение. Следующая война принесла ему необыкновенные лавры.

Любить Императорским Указом не заставить!

Война стала для Петра Александровича Румянцева основным делом. Но как же семья? О том, какая сложилась обстановка в семье, красноречиво свидетельствуют письма жены. В каждом письме боль.

Екатерина Михайловна остро переживала разлуку с мужем, упрекала его в том, что он её забывает, совсем не пишет ей.

Пётр Александрович постоянно находился при своих войсках. А жена жила одна, в Москве, и писала, писала ему письмо за письмом:

«Батюшка мой Пётр Александрыч, в неописанной горести, что писем не получаю. Вчерась приехала княгиня Белосельская, которая присылала сказывать, что тебя видела и ты, слава Богу, здоров. Казалося бы, знав такую оказию верную, можно написать, да, знать, что несчастие моё час от часу умножается и в горести уже безпримеру огорчена, а за что, то Бог знает, так забыта, не для меня сделай милость пока жива, хоть для бедных детей того удовольствия не отымай, что пиши.

Шесть лет живучи, и так быть огорчённой! Боже мой, когда бы конец мой век прекратил. Может быть, бы бедные дети в жалость пришли тебе. И рада, что я в горести попеча много утешена. Бедные дети уже пятая неделя были больны все, что я боялася, и за тем, и в деревню по сю пору не еду, что бы им да справиться после болезни и в грусти сидя, жду почту, думаю, что хоть то утешение буду иметь, что письмо получу, ан нет ни строчки и ни слуху, ни вести.

Уметь то всё это переносить, конечно, моей натуре железной! И так, батюшка мой, самим Богом тебя прошу, сделай милость сжалься в моё горестное состояние, вздумай, что моё благополучие в твоих руках, жизнь и конец мой сделать, за что же так меня огорчать, истинно нимало перед тобою не виновата, а единственно горячностью любви моей къ тебе и так, окончив, пребуду покорная, верная жена…»

Порою она даже пыталась напугать супруга тем, что отправил детей в деревню:

«Что угодно, я без вас их при себе держать не буду», мол, каково одной воспитывать, но и в деревне не то, «потому, что мне их заключить в деревню жить, каковое я им могу там дать воспитание, уже и учить их леты те приходят». Так писала она в 1762 году, хотя тогда, по существу, и ехать-то некуда было. Только что закончилась Семилетняя война, а Румянцеву ещё предстояли боевые действия против Дании, которые замыслил Пётр Третий.

Но вот в 1764 году Петр Александрович получил назначение командующим Украинской армией. Ему не было и сорока, а в подчинении – целая армия.

Главная квартира располагалась в городе Глухове. Возможно, слёзные письма всё-таки подействовали. Румянцев дал согласие на приезд семьи, и Екатерина Михайловна, собрав детей, поспешила к нему, чтобы быть рядом.

Ещё три года вместе, в семье. Но в семье ли был Пётр Александрович? Не сломлен ещё вековой враг – турки. Нужно быть готовым к их коварству. И Румянцев дни и ночи напролёт в войсках. А они разбросаны на обширной территории. Неделями не попадал он домой. А жена одна. Постоянно с детьми. Они тоже страдали, потому что практически не видели отца. Дома Румянцев бывал редко, но и дома ему постоянно не до них.

Екатерина Михайловна готова была терпеть все невзгоды, лишь бы быть рядом с любимым, хотя бы вот так, почти формально, но рядом. Но Румянцеву семья мешала. Ему мешало в жизни всё, что не касалось военного дела. Он убедил супругу ехать в Москву. Екатерина Михайловна уехала в марте 1767 года. И снова переписка, которую перепиской назвать сложно – писала в основном она. Пётр Александрович отвечал редко, очень редко. Конечно, служба на первом месте, но, наверное, если бы очень хотел, нашёл бы время ответить, хоть несколько строк.

А злые языки тут как тут – у графа любовница! Это особенно печалило Екатерину Михайловну. Значит, дело не только в постоянных делах и заботах о подчинённом воинстве, значит, дело совсем в ином – он просто не желал общения с нею.

Она упрекала его в том, что ему «жену бросить и сокрушить, это плюнуть, а матресу покинуть жаль».

Любовница, мол, не мешает службе… А как же она, законная жена, как же дети? О детях беспокойство особое. Она уже начинала думать, что дети от нелюбимой жены не любимы, и в этом, именно в этом всё дело. Она жаловалась Петру Александровичу, старалась достучаться до его сердца, заявляя, что «дети ноне от меня погибают, какая я им мать могу назваться, что от меня единственно они страждут… Все горести беспримерные претерпеваю».

И тут же, опасаясь, что стенаниями своими только усугубит дело, только ещё больше оттолкнёт мужа, просила: «…не сердись. Бога ради, я сие истинно без сердца пишу, но слезами горькими, видеть, как я несчастна в свете рождена… Вижу уже, что тебе совсем не надобна, и ты в жизни уже ничего для меня и сделать не хочешь, а я льщу себя еще надеждою, что человеколюбия из одного ты войдёшь в моё состояние когда-нибудь и увидишь правость мою пред собою. Боже мой, плача сие пишу, такая тоска нашла, что жизнь не мила…»

Она снова и снова просила разрешения приехать к нему в Малороссию, быть постоянно рядом, но получала неизменный отказ.

Вспоминала первые годы совместной жизни и просила «жить так, как живали прежде, а не титулярною женой».

Екатерина Михайловна писала супругу: «Дом наш – это свеча с двух концов горит, на два дома живём, везде расход».

Но никакие доводы не действовали. Даже детьми Пётр Александрович Румянцев практически не занимался. Да и было ли у него на это время?

Императрица Екатерина конечно же знала о личной трагедии графини Екатерины Михайловны Румянцевой. Но что она могла сделать? Любить императорским указом не заставишь.

«Всякая неожиданность поражает турок»

А Румянцев бил турок, цепных псов извечных врагов русского мира – тёмных сил Запада.

План летней кампании 1770 года Пётр Александрович составил самостоятельно. Он добился от императрицы того, чтобы Военная коллегия не вмешивалась в дела его армии. Главной целью ставил – уничтожение живой силы противника. Любил при этом повторять: «Никто не берёт город, не разделавшись прежде с силами, его защищающими».

Действуя наступательно, Румянцев собирался лишить турок возможности переправиться через Дунай и нанести им максимальный урон.

2-я армия должна была овладеть Бендерами и перейти к обороне украинных земель, именуемых Малороссией. Румянцев добился упразднения малочисленной 3-й армии и включил её в состав своей армии отдельной дивизией.

Ещё до начала кампании 1770 года императрица, выполняя просьбу полководца, дала такое указание: «Оставляем вам самим делать и предпринимать… всё то, что собственным благоразумием за нужно и полезно находить будете».

Румянцев стремился определять свои замыслы, основываясь на характере возможных действий турок. А те готовились к кампании особенно тщательно, и план их, как отметил историк А.Н. Петров, «состоял в том, чтобы блистательно вознаградить себя за неудачи прошлого года, что приписывалось единственно неспособности визиря Моладанчи-паши. Новым визирем был назначен Халил-паша. Крымский хан, Девлет-Гирей, также был сменён, и теперь султан успокоился в ожидании побед. Намереваясь сперва стать во главе армии, он предпочёл потом остаться в гареме».

Что же именно предполагал совершить враг и какие силы для этого приготовил?

«План визиря, – указал далее А.Н. Петров, – состоял в том, чтобы, собрав у Бабадага 150 000 армию, перейти Дунай у Исакчи и двинуться вверх по правому берегу Прута на Яссы, в то время, как новый крымский хан Каплан-Гирей со своею 80 000 армиею соберётся в окрестностях Кишинёва и оттуда двинется на правый берег Прута с целью отрезать наши занимавшие Молдавию войска от главных сил графа Румянцева, расположенных на левом берегу Днестра. По мнению турок, этот одновременный удар с фронта и с тыла на наш многочисленный отряд в Молдавии должен был неминуемо его уничтожить, а затем ту же участь должна была испытать и остальная армия графа Румянцева».

Турки даже не подозревали о малочисленности войск, им противостоящих, не подозревали, что план их вполне достижим, но, правда, при одном немаловажном условии: он достижим в аналогичной обстановке и при аналогичном состоянии сил в борьбе с войсками любой армии мира, но только не русской.

Будучи спокоен за состояние границ России со стороны Кавказа, которые охранялись пятидесятитысячным ополчением грузинских царей Ираклия и Соломона, собиравшихся с помощью России добиться независимости от Османской империи, Румянцев решил развернуть активные наступательные действия на юго-западе.

31 марта 1770 года он писал графу Петру Ивановичу Панину:

«Придут ли рекруты или нет, доставится ли всё потребное или не будет, произрастёт ли трава или нет, я решусь 25 апреля первое движение своей армии сделать».

Действительно, в армии был большой некомплект. Румянцев сообщал в Петербург:

«Внутреннее состояние вверенной мне армии в своих великих недостатках, то есть рекрут и одеяний, а из последнего наипаче обуви, доселе ещё не поправляется по недоставлению того к полкам и уже не остаётся времени, а потому и надежды, чтобы сии нужды могли быть удовольствованы до начала кампании».

Румянцев предвидел правильно. Военная коллегия не успела и не смогла ничего сделать в оставшееся время. Быть может, уже тогда представилась императрице возможность оценить состав этого важнейшего в Державе органа, быть может, уже тогда она решилась подыскивать для столь ответственных и в то же время трудоёмких и многотрудных дел действительно способного к ним человека?! Война не раз доказала настоятельную необходимость реорганизации и в армии, и в военном управлении.

Рекруты всё-таки стали поступать. Повлияло на действия Военной коллегии решительное вмешательство императрицы. Но пополнение было совершенно негодным для боевых действий. Румянцев решил оставить вновь прибывшие подразделения в Хотине, включив их в состав гарнизона. Там предстояло подготовить воинов к предстоящим боям и подготовить должным образом. Пока же он приказал сформировать из каждых двух недоукомплектованных полков по одному полнокровному и боеспособному.

Вскоре главная армия выступила к Рябой Могиле. Чрезвычайно трудным и изнурительным был тот переход. Войска шли по земле, разорённой неприятелем. Румянцев подробно рассказал об этом в письме к императрице:

«Земля здесь во всём достатке опустошена, селения пусты, а жители, то от неприятеля, то от возникшей заразы переселяясь в горы, совсем опустили поля, и не видно, чтоб и для пищи их собственной каков-либо на оных посевов».

О трудностях марша он повествовал в другом письме, восторгаясь мужеством русского солдата:

«Не могу я, Всемилостивейшая Государыня, толь достаточно изобразить словами, колико труда имели войска во всём, что совершили поныне в походе, восходя с одной превысокой горы на другую, ещё превысшую, между коими всегда есть глубокие дефилеи, не виляя края, так бы сказать в верх цепью связанным горам; тут выдержала артиллерия чрезвычайную пробу и показала, в каком оная ныне наилучшем состоянии. Я думал в каждом месте, где насилу вылезть и подняться можно было верхом всаднику, что должно сокрушиться вдребезги её повозкам, но напротив она везде свои тягости не только без остановки, но почти и без порчи взвозила; на что все иностранные, при армии находящиеся, с удивлением взирают, так как и на подвиг наших солдат, что в них ни бодрости не умоляет, ниже приводят их в утомление повсеместные кручи и высоты, которые пройти со всеми тягостями армейскими, двигая их больше на ременах недели лошадьми, только собственный опыт отъемлет невероятность».

Вот когда представилась полная возможность заглянуть в душу русского солдата, увидеть величие защитника Родины – вчерашнего крепостного, а ныне мужественного витязя, которому не страшны ни жара, ни холод, ни тяжелейшие переходы, ни несметные полчища врага.

А враг действительно располагал значительным численным превосходством. И всё же Румянцев решил действовать наступательно, тем более он ощущал постоянную поддержку императрицы и её доверие. Недаром же она поставила его во главе 1-й главной армии, не зря писала ещё 10 декабря минувшего года:

«С удовольствием читали мы и рассматривали мнение Ваше о будущей кампании, ибо находим в нём, совокупно, и предусмотрения разумного полководца, и похвальное стремление истинного природного русского к распространению нераздельной славы нашей и Отечества».

В том же письме она откровенно высказывалась о полном доверии к таланту и мастерству полководца:

«В совершенном удостоверении о вашем военном искусстве и патриотическом рвении о пользе Отечества и неприкосновенной ещё славы оружия его, кои толь праведно решили выбор наш в персоне вашей, а кои да пребудут верными и лучшими вашими светодателями, оставляем вам самим делать и предпринимать, как в предварительных распоряжениях кампании, так в самое продолжение её против неприятеля, всё то, что вы собственным благоразумием за нужно и полезно находить будете».

Зная о большом численном превосходстве врага, императрица подбадривала полководца:

«Пускай армия наша не будет многочисленна, но она обычна уже побеждать. Последний солдат ободрен одержанными успехами и уверен в приобретении новых под предводительством вождя, коего искусство собственным испытанием знаем».

9 июня армия Румянцева достигла местечка Цецора. Там он получил сообщение о приближении неприятеля, который сосредоточивался у Подолян. Необходимо было установить силы неприятеля и цель его действий. Румянцев выслал вперёд авангард под командованием генерал-майора Фёдора Васильевича Боура. В состав отряда входили 9 батальонов пехоты, 19 эскадронов кавалерии и 14 полевых орудий.

Обнаружив русские войска, турки всполошились, выслали вперёд лёгкую кавалерию и успокоились лишь тогда, когда определили численность отряда, предводимого Боуром. Скорее всего, турки просто не верили в то, что на подходе главные силы Румянцева. По расчётам турок, русские просто не могли в столь короткое время достичь Прута. Решив разделаться с русскими, командовавший объединёнными силами турок и крымских татар хан Каплан-Гирей переправил через Прут двадцатитысячный отряд пехоты и кавалерии. Однако совместными действиями двух русских отрядов, которые возглавил Боур, враг был отброшен за реку.

Разведка Боура установила, что Каплан-Гирей сосредоточил в районе урочища Рябая Могила 50 тысяч татар и 22 тысячи турок при 44 орудиях.

У Румянцева было 38—39 тысяч. Правда, в артиллерии Румянцев имел солидное превосходство – у него было 115 орудий.

Пётр Александрович решил нанести врагу внезапный сокрушительный удар и захватить лагерь. Все имеющиеся у него силы он разделил на четыре отдельных отряда. Один из двух, предназначенных для действий с фронта, он возглавил сам, второй поручил генералу Боуру. Третий отряд по его распоряжению возглавил генерал Потёмкин и четвертый генерал Репнин. Конница генерала И.П. Салтыкова должна была поддерживать действия пехоты.

Историк А.Н. Петров, подробно разбирая замысел полководца, писал:

«Диспозиция графа Румянцева состояла в том, что корпус Боура после сигнала должен выступить из своей позиции и следовать прямо для атаки с фронта неприятельского ретраншемента; в то же время отряд Репнина атакует правый фланг неприятеля и, зайдя ему в тыл, отрежет отступление. Главная армия предназначалась для поддержания Боура в главной атаке правого фланга противника. Отряд же генерал-майора Потёмкина должен был переправиться верстах в шести ниже Рябой Могилы и атаковать неприятеля с тылу».

Большое значение уделялось маскировке и скрытности действий. К примеру, один из корпусов выступил из лагеря ночью, оставив на месте палатки и даже не затушив костры. Благодаря этому он занял исходные позиции на фланге неприятеля так, что турки даже не заметили этого.

Отряд генерал-майора Григория Александровича Потёмкина, выступив затемно, скрытно достиг реки, в полной тишине переправился на противоположный берег в шести верстах ниже Рябой Могилы и, совершив быстрый переход, изготовился для атаки противника с тыла.

Отряды, предназначенные для действий с фронта, выступили в 2 часа ночи и к 7 часам утра расположились на высотах перед лагерем неприятеля. Артиллерия открыла по туркам сильный огонь. Сражение началось…

«Сильно укреплённый татарский лагерь при Рябой Могиле был взят широким обходным движением. Наш урон всего 46 человек, неприятель оставил до 400 тел. Всякого рода препятствия – естественные и искусственные – затруднили преследование. Хан занял ещё более сильную позицию на реке Ларга, где решил выждать до прибытия главных сил визиря, переправлявшихся через Дунай, и конницы Абаза-паши (15 000), шедшей от Браилова».

Ещё более полного успеха, ещё более значительного урона вражеского помешал добиться генерал Н.В. Репнин, который вёл корпус вяло и не успел достичь к рассвету указанного рубежа, то ли по нерадивости, то ли по трусости, то ли по злому умыслу. От ещё не разоблачённого в период царствования Екатерины врага России Н.В. Репнина ожидать можно было любой подлости. Да он и проявил свою подлую сущность в следующую войну, вредя Потёмкину и Суворову.

Его «опоздание» при Ларге, помешавшее отрезать пути отхода, позволило туркам стремительно покинуть поле боя и бежать так прытко, что догнать их и нанести полное поражение не удалось.

Точные потери врага установить было невозможно, поскольку турки успели вынести из боя значительную часть убитых и раненых. Но пленных и трофеев на этот раз досталось немало. Среди пленных оказались многие турецкие чиновники, находившиеся в лагере и не успевшие покинуть его. В их числе оказался и ханский секретарь Ахмет-ага, который сообщил, будто турки полагали, что в армии Румянцева не менее 150 тысяч человек. Очевидно, их сбил с толку глубокий манёвр, блестяще совершённый Потёмкиным и ошеломила решительная атака главных сил.

Между тем армия продолжала преследование турок, о чём Румянцев докладывал императрице следующее:

«После отправления всеподданнейшей моей реляции от 20-го сего месяца… не могла по сей день армия Вашего Императорского Величества более уже настигнуть неприятеля, который отбежал вдоль Дунаю со дня, как познал он наши силы при атаке на высотах, ведущих к Бендерам… Теперь впереди посылаемые разъезды от командующего на правом берегу Прута генерал-майора Потёмкина ближе неприятеля не находят как у села Онч Ончи, а на левом, по уведомлению генерал-квартирмейстера Боура, между двух речек, называемых Салтра, которые сливаются с рекою Салбаш, падающею в Дунай».

Противник исчез… Его армия бежала столь быстро, что догнать её не представлялось возможным. Лишь 2 июля были получены первые более определённые сведения о неприятеле. Сначала разведчики обнаружили 15-тысячный отряд Абды-паши, расположившийся в районе деревни Водяны. Румянцев сделал вывод, что это, вполне возможно, авангард главной армии визиря. Предстояло решить, что делать?

Узнав, что противник сосредоточивается в районе Ларги, Румянцев заявил:

«Слава и достоинство наше не терпят, чтобы сносить присутствие неприятеля, стоявшего в виду нас, не наступая на него».

Он принял решение наступать, несмотря на то что сам имел силы прежние, пополнения не получал ни разу, в то время как противник располагал уже 65 тысячами татарской конницы и 15 тысячами турецкой пехоты. Итого: 80 против 38!

Но, по мнению Румянцева, медлить было нельзя, поскольку к туркам подходили подкрепления и численное превосходство их войск постоянно росло.

Подробности сражения при Ларге нам известны, как говорится, из первых рук. Вот что писал Пётр Александрович Румянцев генерал-аншефу Петру Ивановича Панину, вскоре принявшему 2-ю армию:

«Приступ мы сделали 7-го числа на рассвете к сему неприятельскому лагерю; атакующие впереди корпусы с разных сторон введены были генерал-поручиком и кавалером Племянниковым… генерал-майором Потёмкиным и генерал-квартирмейстером Боуром, а армия между ними всходила также на вершину штурмовать неприятельский ретраншемент. Неприятель и почувствовавши уже наш огонь с пушек и мелкого ружья, до четырёх часов противился, однако ж нам как сильною своею канонадою, так и стрельбою с мелкого ружья. Но лишь только коснулись наши поспешно всходившие солдаты поверхности горы, то ни ретраншемент обширный, ни артиллерия не были больше этому защитою, а, напротив, от всюду потеснили мы его своим превосходнейшим огнём и выбивали штурмом из одного по другом отдельных укреплений, коих было четыре в сём лагере».