Текст книги "Темные аллеи Бунина в жизни и любви"

Николай Шахмагонов
Темные аллеи Бунина в жизни и любви. Лира и судьба в жизни русских поэтов

© Шахмагонов Н.Ф., 2020

© ООО «Издательство «Вече», 2020

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2020

Сайт издательства www.veche.ru

«Недавно я видел её во сне…»

Вспомним начало рассказа «Чистый понедельник»:

«Темнел московский серый зимний день, холодно зажигался газ в фонарях, тепло освещались витрины магазинов – и разгоралась вечерняя, освобождающаяся от дневных дел московская жизнь: гуще и бодрей неслись извозчичьи санки, тяжелей гремели переполненные, ныряющие трамваи, – в сумраке уже видно было, как с шипением сыпались с проводов зелёные звезды – оживлённее спешили по снежным тротуарам мутно чернеющие прохожие… Каждый вечер мчал меня в этот час на вытягивающемся рысаке мой кучер – от Красных ворот к храму Христа Спасителя…»

Какая замечательная картина, как ярко представляешь себе старую, дореволюционную Москву с первыми трамваями и ещё не отжившими кучерами.

Вид на храм Христа Спасителя

Или вот начало другого замечательного рассказа, «Солнечный удар», хоть и не включённого Буниным в цикл «Тёмные аллеи», но невероятно близкого к этому циклу:

«После обеда вышли из ярко и горячо освещённой столовой на палубу и остановились у поручней. Она закрыла глаза, ладонью наружу приложила руку к щеке, засмеялась простым прелестным смехом, – всё было прелестно в этой маленькой женщине, – и сказала:

– Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись? Три часа тому назад я даже не подозревала о вашем существовании. Я даже не знаю, где вы сели. В Самаре? Но все равно… Это у меня голова кружится, или мы куда-то поворачиваем?

Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный, мягкий ветер, а огни неслись куда-то в сторону: пароход с волжским щегольством круто описывал широкую дугу, подбегая к небольшой пристани.

Поручик взял её руку, поднёс к губам. Рука, маленькая и сильная, пахла загаром. И блаженно и страшно замерло сердце при мысли, как, вероятно, крепка и смугла она вся под этим лёгким холстинковым платьем после целого месяца лежанья под южным солнцем, на горячем морском песке (она сказала, что едет из Анапы)».

Можно приводить сотни примеров из множества рассказов, прочитав которые однажды возвращаешься к ним временами снова и снова. Я никогда не расстаюсь с томиком «Тёмных аллей», беру его с собой в санаторий, на дачу, всюду, куда еду надолго и где собираюсь работать над новыми произведениями. И не устаю цитировать, потому что мои герои не могут, как и я сам, обойтись без блистательных произведений, непревзойдённого мастера слова Ивана Алексеевича Бунина. Да и, наверное, каждый, кто дружен с изящной прозой русских писателей, написанной на великолепном русском языке Бунина, Тургенева, Телешева, Пришвина, читая произведения, написанные с любовью к любимым, находят в изящных бунинских строках что-то своё, личное, сокровенное.

Читают в романе «Жизнь Арсеньева»:

«Недавно я видел её во сне – единственный раз за всю свою долгую жизнь без неё. Ей было столько же лет, как тогда, в пору нашей общей жизни и общей молодости, но на лице у неё уже была прелесть увядшей красоты. Она была худа, на ней было что-то похожее на траур. Я видел её смутно, но с такой силой любви, радости, с такой телесной и душевной близостью, которой не испытывал ни к кому никогда…»

Читают и невольно переносят на своё, личное, пережитое… И вспоминая что-то своё, далёкое, давнее – самое первое увлечение, самую первую любовь, ощущают эту удивительную точность фразы: «Прелесть увядшей красоты!» И задумываются: «А какая она теперь, спустя много лет, та, что вызвала некогда первые сильные чувства?»

Попробуем ответить на вопрос, возможно ли написать такие строки, которые вышли из-под пера Ивана Алексеевича Бунина, возможно ли подобрать такие точные краски, такие проникновенные слова, не испытав тех высоких и необыкновенных чувств, которые в них выражены с такой силой? Нет, конечно, нельзя, конечно, это невозможно.

Предположим, писатель замыслит художественно пересказать чью-то историю любви, поведать о чьей-то судьбе и построит соответствующий своему замыслу сюжет. Но вряд ли даже в оживлённое художественным словом повествование он сумеет вложить такую неизъяснимую тоску, такую боль своего сердца, если силу любви и радости, силу телесной и душевной близости не испытал сам.

Писатели нередко обращаются к своим чувствам и переживаниям. Это, говоря языком профессионалов и не просто профессионалов, а тех профессионалов, которым доверено учить будущих писателей – хотя это почти невозможно, – называется «скалывать с себя».

Такую фразу любил повторять на творческих семинарах писатель Николай Павлович Кузьмин, но понять и оценить её по-настоящему получалось не у всех и не сразу. А чтобы правильно осмыслить сказанное, надо не только прочитать, к примеру, такой пронзительный роман, как «Жизнь Арсеньева», но и прикоснуться к биографии автора романа. И тогда станет понятно, почему Ивану Алексеевичу Бунину удалось написать такие фразы, и написать их с предельной искренностью, заставляя в эту искренность поверить даже самого взыскательного читателя.

Кому же адресованы приведённые строки романа «Жизнь Арсеньева»? Они посвящены героине по имени Лика, многие черты которой взяты от вполне определённого прототипа, у Варвары Пащенко. Именно к ней Бунин испытал первое серьёзное чувство.

Как-то уже принято показывать первую любовь Ивана Алексеевича Бунина именно к Варваре Пащенко, выведенной им в романе «Жизнь Арсеньева» в образе Лики. О том, что Варвара Пащенко является прототипом Лики, писала в своих воспоминаниях Вера Николаевна Муромцева-Бунина, да и сам Иван Алексеевич признавал это. Варвара Пащенко оставила настолько глубокий след в жизни Бунина, что отголоски этого следа мы можем найти не только в романе «Жизнь Арсеньева», но и во многих других ярких произведениях Бунина, посвящённых высокому чувству любви. В самой же Лике Иван Алексеевич, по мнению Веры Николаевны, воплотил образы многих любимых им женщин. Ведь героиня романа Лика, как и реальная героиня любовного романа Ивана Бунина Варвара Пащенко не были первыми возлюбленными писателя и его героя Алёши Арсеньева. Вся жизнь Ивана Алексеевича проникнута светлым чувством любви к прекрасным представительницам прекрасного пола. Вся жизнь с детских лет и до седых волос была полна светлыми порывами, переживаниями и, увы, многими драмами, от самых безобидных, детских, быстро забываемых, до тяжёлых и удручающих, оставлявших глубокие рубцы на сердце и незаживающие раны в душе.

Я хочу начать рассказ о любовных драмах и трагедиях Ивана Алексеевича Бунина, коих, увы, было немало, с тех искренних, нежных, непорочных порывов, которые, даже принося печали, одновременно настраивали на непревзойдённое истинно бунинское творчество. Именно эти детские влюблённости, описываемые в дневниках и письмах, приводили в конце концов к созданию прекрасных художественных произведений.

«Ранняя любовь» Ивана Бунина

Итак, судя прежде всего по роману «Жизнь Арсеньева» и по книге воспоминаний Веры Николаевны Муромцевой-Буниной «Жизнь Бунина», первую настоящую, сильную любовь юный Иван Алексеевич испытал к Варваре Пащенко, равно как его герой Алёша Арсеньев испытал её к Лике. Но была ли у Бунина ещё более ранняя любовь?

Я неслучайно применил здесь пушкинский термин «ранняя любовь». Именно Александр Сергеевич Пушкин разделил свои самые первые увлечения на раннюю любовь и первую любовь. Да разве только он один рассказывал и в стихах, и в прозе о той любви, которая озарила даже не в юности, а в отрочестве, а порой и в детстве.

Возьмём самые первые чувства Михаила Юрьевича Лермонтова. Широко известно его замечательное стихотворение «Когда я судьбой на заре моих дней, о, южные горы, отторгнут от вас». Напомню таинственные строки:

 
Там видел я пару божественных глаз;
И сердце лепечет, воспомня тот взор:
Люблю я Кавказ!..
 

Что же за пара «божественных глаз»? Просто поэтический образ «для красного словца», или за ними стоит реальный жизненный факт?

М.Ю. Лермонтов. Художник В.Г. Перов

Сам Михаил Юрьевич вспоминал:

«Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея десять лет от роду?

Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тётушки, кузины. К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет девяти. Я её видел там. Я не помню, хороша собою была она или нет. Но её образ и теперь ещё хранится в голове моей; он мне любезен, сам не знаю почему. Один раз, я помню, вбежал в комнату, она была тут и играла с кузиною в куклы: моё сердце затрепетало, ноги подкосились. Я тогда ни об чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я ещё не любил так… с тех пор… я никогда так не любил, как в тот раз. Горы Кавказские для меня священны…»

Вот и всё, что известно о той загадочной первой, а если применить разделение Пушкина, ранней любви. Лермонтов даже не запомнил, а быть может, и не знал имени той девочки – ведь она приходила не к нему, а к его кузинам, а потому с ним практически никак не пересекались её пути. Он мог только видеть её, наблюдать за ней. Это всё, что мог себе позволить. Но мальчишеское сердце вспыхнуло, и эта вспышка осталась запечатлённой в нём навсегда, на всю его короткую, но полную событий жизнь.

Чуть больше известно о самой первой – можно опять же сказать ранней любви нашего знаменитого поэта Фёдора Ивановича Тютчева. Эта любовь пришла к будущему поэту, когда он жил в Москве, в родительском гнезде, в Армянском переулке, доме номер 11 и учился в Московском университете.

Родился же он в дивном краю, давшем России немало величайших мастеров русской словесности – писателей и поэтов. В краю Тургенева, в краю, между прочим, Ивана Алексеевича Бунина, в краю Льва Толстого, Никитина, Лескова… Именно в благодатном краю Черноземья впервые взглянул на свет Божий и Фёдор Иванович Тютчев. Это случилось в родовой усадьбе Овстуг Орловской губернии, бунинской, кстати, губернии, 5 декабря 1803 года. Образование получил домашнее, которое благодаря подбору учителей стало поистине первоклассным. Особенно увлекли латынь и древнеримская поэзия. Возможно, именно они подтолкнули к первым опытам поэтического творчества. Тринадцатилетним мальчишкой он сделал перевод нескольких од Горация.

Ну а затем был переезд в Москву и поступление в 1817 году в Московский университет на словесное отделение, правда, сначала лишь вольнослушателем. В ноябре 1818 года он стал студентом, а в 1819 году был избран членом Общества любителей российской словесности. То есть в свои шестнадцать лет юноша уже заявил о себе как человек, не лишённый поэтического дара. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в него была без памяти влюблена дворовая девушка Катюша Кругликова.

Вот тогда юного Тютчева и озарила первая любовь.

Вспомним широко известное стихотворение:

 
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!..
 

Оно написано на смерть Александра Сергеевича Пушкина, и многих биографов занимал вопрос, кого же имел в виду поэт, приводя словосочетание «как первую любовь». Россия никогда не забудет Пушкина, как не забыло и не забудет сердце Тютчева свою первую любовь.

Мать не приняла эту любовь. Здесь нет ничего удивительного, ведь в России действовали строгие сословные правила, с которыми, кстати, Тютчеву пришлось столкнуться и в годы молодые, когда он впервые сделал предложение своей любимой Амалии, и в зрелые годы, когда озарила его далеко уже не первая, но не менее яркая любовь к Елене Денисьевой. В зрелые годы человек любит иначе, но, если не утеряны пылкость души и жар сердца, даже холодный рассудок не способен сделать чувства менее яркими и сильными.

Что же касается первой любви, то в стихотворениях Тютчева мы не находим следа тех юношеских переживаний, причиной которых стала разлука с Катенькой Кругликовой. Но разве не говорят о них пусть всего лишь две строки из знакового стихотворения, посвящённого трагически печальному событию – гибели Пушкина.

Вспомним и первую любовь Ивана Тургенева, вылившуюся в повесть, так и названную: «Первая любовь». Её тоже можно причислить к ранней, ибо, хоть Иван Сергеевич и прибавил в повести возраст героя, сам он полюбил и испытал драму этой любви в 14 лет. Драматическая развязка этой первой любви отразилась и на жизненных коллизиях, и на творчестве подлинного певца русской действительности, русской природы и, конечно же, замечательных русских, названных литературоведами «тургеневскими» девушками.

А как прекрасен рассказ знаменитого русского философа Владимира Соловьёва, сына ещё более знаменитого русского историка Сергея Михайловича Соловьёва «На заре туманной юности», как прекрасно его стихотворение, посвящённое в отрочестве кузине Кате Рошановой!

 
Что роком суждено, того не отражу я
Бессильной детской волею своей.
(…)
 
 
Тебе мог дать златые дни и годы,
Тебе мог дать все лучшие цветы,
(…)
 
 
Чтоб смутных снов тяжелые виденья
Бежали все от солнечных лучей,
Чтоб на всемирный праздник возрожденья
Явилась ты всех чище и светлей.
 

Первые философские размышления о любви в рассказе «На заре туманной юности», в котором герой произведения едет на встречу с кузиной с полной надеждой, даже уверенностью на ответные чувства с её стороны. Цель объяснений не может не удивить читателя своей необычностью:

«Я хотел видеться с Ольгой для того, чтобы “поставить наши отношения на почву самоотрицания воли”. Поистине таково было моё намерение. Я должен был сказать ей приблизительно следующее:

– “Милая Ольга, я люблю тебя и рад, что ты любишь меня также. Но я знаю, и ты должна это узнать, что вся жизнь, а, следовательно, и цвет жизни – любовь, есть только призрак и обман…”»

Любовь только призрак и обман? Так ли считал Иван Бунин?

Обратимся к его первым любовным опытам…

В романе «Жизнь Арсеньева» героя, от имени которого ведётся повествование, озаряют первые светлые и восторженные чувства. Бунин постепенно вводит читателей в атмосферу этой любви…

В.С. Соловьев. Художник И.Н. Крамской

Когда же родилась эта любовь? Возникла она во время учёбы в гимназии, а гимназистом герой романа стал в 11 лет. Правда, любовь возникла не сразу, не в первом классе. Мы узнаём о ней из романа «Жизнь Арсеньева». Вот её первые всплески…

«Через час я был уже в Васильевском, сидел за кофе в тёплом доме нашего нового родственника Виганда, не зная, куда девать глаза от счастливого смущенья: кофе наливала Анхен, его молоденькая племянница из Ревеля…»

Кто она, Анхен? Просто вымышленная героиня? Давайте посмотрим, как описывает эту девушку и чувства к ней Арсеньева Иван Алексеевич…

«И прекрасна была моя первая влюблённость, радостно длившаяся всю зиму. Анхен была простенькая, молоденькая девушка, только и всего. Но в ней ли было дело? Была она, кроме того, неизменно весела, ласкова, очень добра, искренно и простодушно говорила мне: “Вы мне, Алёшенька, очень нравитесь, у вас горячие и чистые чувства!” Загорелись эти чувства, конечно, мгновенно. Я вспыхнул при первом же взгляде на неё, – как только она, во всей свежести своей немецкой чистоты, затейливого розового платьица и юной миловидности, вышла ко мне, насквозь промёрзшему за дорогу со станции, в вигандовскую столовую, розово озарённую утренним зимним солнцем, и стала наливать мне кофе. Едва я пожал её ещё холодную от воды руку, сердце во мне тотчас же дрогнуло и решило: вот оно! Я уехал в Батурин совершенно счастливый…»

Так была ли Анхен на самом деле? Вера Николаевна Муромцева-Бунина, размышляя над тем, сколь биографичен роман «Жизнь Арсеньева», указывает на то, что «отъезд Анхен в Ревель и появление первого стихотворения Алеши Арсеньева происходят в одно время, тогда как в жизни Бунина эти события разделены двумя годами…»

Значит, «в жизни Бунина эти события», разделённые двумя годами, были на самом деле! Он назвал в романе чувства Алёши Арсеньева праздничными. Праздник был и в его жизни, праздник, который он и отобразил в романе.

«…Уже стояло в темноте несколько саней и розвальней, расселись и, смеясь, крича, под звон колокольчиков, шибко понеслись через свежие сугробы со двора. И, конечно, я очутился в розвальнях с Анхен…

Как забыть этот ночной зимний звон колокольчиков, эту глухую ночь в глухом снежном поле, то необыкновенное, зимнее, серое, мягкое, зыбкое, во что сливаются в такую ночь снега с низким небом, меж тем как впереди всё чудятся какие-то огоньки, точно глаза каких-то неведомых, ночных, зимних порождений! Как забыть снежный ночной полевой воздух, холодок под енотовой шубой сквозь тонкие сапоги, впервые в жизни взятую в свои молодые, горячие руки вынутую из меховой перчатки тёплую девичью руку – и уже ответно, любовно мерцающие сквозь сумрак девичьи глаза!»

Вот попробуйте придумать такое, взяв из ниоткуда. Конечно, какую-то схему начертать можно, но только лишь схему, составленную из сухих предложений, но не ту поэзию чувств, которая вышла из-под пера писателя, самого пережившего такое…

«Я посмотрел в темноту за долину, на противоположную гору, – там, в доме Виганда, одиноко краснел, светился поздний огонёк. – Это она не спит, – подумал я. – «Возвышают реки голос свой, возвышают реки волны свои, – подумал я, – и огонёк лучисто задрожал у меня в глазах от новых слёз – слёз счастья, любви, надежд и какой-то иступлённой, ликующей нежности».

А полностью ли вымышлено в романе развитие отношений, и вымышлено ли вообще?

«Мне в те дни было тем мучительней, что предстояло пережить ещё одно испытание – разлуку с уезжавшей домой Анхен (хотя я и в этом находил какую-то пронзительно-горькую утеху).

Отец и Пётр Петрович решили, ради сестры, остаться в Васильевском ещё на некоторое время. Остался и я – и не только ради Анхен, страсть к которой усиливалась во мне с каждым днём: мне зачем-то хотелось длить те двойственные чувства, которые владели мной и заставляли не расставаться с “Фаустом”, нечаянно попавшим тогда в мои руки среди писаревских книг и совершенно пленившим меня…»

Что здесь правда, а что вымысел? Да может ли быть такой вымысел? Писательская правда жизни требует, как это принято в писательском цехе, работая над произведением, «скалывать с себя».

Правда жизни даже в том, что счастливые деньки всегда пролетают незаметно и заканчиваются грустными переживаниями и воспоминаниями…

«И удивительно скоро мелькали для меня эти горестно-счастливые дни. Расставшись поздно вечером с Анхен, сладко замученный бесконечным прощанием с ней, я, придя домой, тотчас же проходил в кабинет и засыпал мёртвым сном с мыслью о завтрашнем свиданье. Утром я нетерпеливо сидел с книгой в руках в солнечном саду, ожидая той минуты, когда можно будет опять бежать за реку, чтобы увести Анхен куда-нибудь на прогулку. В эти часы всегда гуляли с нами девочки, младшие дочки Виганда, но они всегда бежали впереди, не мешали нам…»

О, эти встречи, первые встречи с предметом обожания, с девочкой, к которой ещё страшно прикоснуться! Кто не переживал их в раннем детстве и отрочестве!

«В полдень я возвращался домой к обеду, после обеда всё перечитывал “Фауста” – и ждал вечерней встречи… По вечерам в низах сада светила молодая луна, таинственно и осторожно пели соловьи. Анхен садилась ко мне на колени, обнимала меня, и я слышал стук её сердца, впервые в жизни чувствовал блаженную тяжесть женского тела…»

А расставание! Как выписано Буниным расставание с Анхен, уезжавшей в Ревель.

«Никогда ещё не плакал я так неистово, как в тот день. Но с какой нежностью, с какой мукой сладчайшей любви к миру, к жизни, к телесной и душевной человеческой красоте, которую, сама того не ведая, открыла мне Анхен, плакал я!

А вечером, когда, уже отупев от слёз и затихнув, я опять зачем-то брёл за реку, обогнал меня тарантас, отвозивший Анхен на станцию, и кучер, приостановившись, подал мне номер петербургского журнала, в который я, с месяц тому назад, впервые послал стихи. Я на ходу развернул его, и точно молнией ударили мне в глаза волшебные буквы моего имени…»

Вот и ещё одно подтверждение, что Арсеньев на многих страницах романа – это всё-таки Иван Алексеевич Бунин, хотя, по словам Веры Николаевны Муромцевой-Буниной, в описании данного эпизода несколько нарушена хронология, что, собственно, и не так важно для понимания истинных детских чувств Ивана Бунина. Переживания в разлуке весьма и весьма достоверны…

О первой своей публикации Бунин писал: «Утро, когда я шёл с этим номером с почты в Озёрки, рвал по лесам росистые ландыши и поминутно перечитывал своё произведение, никогда не забуду».

Опять-таки повторю, что выписать чувства с такой пронзительной силой, не испытав их, просто невозможно. Судите сами…

«Даже днём, – на что бы я ни глядел, что бы ни чувствовал, ни читал, ни думал, – за всем была она, нежность к ней, воспоминания, связанные с нею, боль, что уже некому сказать, как я её люблю и сколько на свете прекрасного, наслаждаться которым мы могли бы вместе; про ночь же и говорить нечего – тут она владела мной всецело».

Вспомните, дорогие читатели, вспомните себя в детстве, вспомните, как в конце лета разъезжались и вы, и ваши сверстники или сверстницы от бабушек, у которых отдыхали в деревнях, или из быстро пустевших дачных посёлков, или из пионерских лагерей. И если вам доводилось уезжать уже после проводов тех, кто составлял ваши симпатии, кто пробуждал в течение беззаботных летних месяцев новые, впервые возникающие чувства, какие острые переживания сопровождали свалки брёвен у колхозного тока или лавочки в скверике дачного посёлка, или беседки на территории пионерлагерей. Стоило взглянуть на них, и ярко вспыхивали видения того недавнего, радостного, прекрасного, что казалось истинным счастьем.

И как точно передаёт Бунин то, что неминуемо происходило неотвратимо:

«Но время шло – и вот постепенно стала превращаться в легенду, утрачивать свой живой облик и Анхен: уже как-то не верилось, что когда-то она была со мной и что где-то есть она и теперь; уже думать о ней и чувствовать её я стал только поэтически, с тоской вообще о любви, о каком-то общем прекрасном женском образе, смешанном с образами поэм Пушкина, Лермонтова, Байрона…»

Такова была самая первая любовь Ивана Бунина, которую вполне можно назвать по-пушкински «ранней любовью». Она оставила свой след в романе, как у Пушкина этот след мы находим в первых замечательных стихотворениях, в которых были такие строки…

 
И душу взволновали вновь
Моя потерянная младость,
Тоски мучительная сладость
И сердца ранняя любовь.
 

А вот строки «Из записей Ивана Алексеевича за 1883–1884 учебный год»:

«В начале осени мой товарищ по гимназии, сын друга моего отца, Цветков, познакомил меня в городском саду с гимназисткой Юшковой. Я испытал что-то вроде влюблённости в неё и, кажется, из-за неё так запустил занятия, что остался на второй год в третьем классе. Цветков был малый уже опытный в любовных делах, бодрый нахал».

Правда, в романе это знакомство, которое хотел организовать один из старшеклассников, обрывается, не начавшись.