Текст книги "Темные аллеи Бунина в жизни и любви"

И снова памятные строки из Севастопольских рассказов тревожили душу, вспоминалось то, что реально увидел Лев Толстой, когда прибыл в город:

«На набережной шумно шевелятся толпы серых солдат, чёрных матросов и пёстрых женщин. Бабы продают булки, русские мужики с самоварами кричат: сбитень горячий, и тут же на первых ступенях валяются заржавевшие ядра, бомбы, картечи и чугунные пушки разных калибров. Немного далее большая площадь, на которой валяются какие-то огромные брусья, пушечные станки, спящие солдаты; стоят лошади, повозки, зелёные орудия и ящики, пехотные ко́злы; двигаются солдаты, матросы, офицеры, женщины, дети, купцы; ездят телеги с сеном, с кулями и с бочками; кой-где проедут казак и офицер верхом, генерал на дрожках. Направо улица загорожена баррикадой, на которой в амбразурах стоят какие-то маленькие пушки, и около них сидит матрос, покуривая трубочку. Налево красивый дом с римскими цифрами на фронтоне, под которым стоят солдаты и окровавленные носилки, – везде вы видите неприятные следы военного лагеря.

Бой на Малаховом кургане в Севастополе в 1855 году.

Художник Г.Ф. Шукаев

Первое впечатление ваше непременно самое неприятное; странное смешение лагерной и городской жизни, красивого города и грязного бивуака не только не красиво, но кажется отвратительным беспорядком; вам даже покажется, что все перепуганы, суетятся, не знают, что делать. Но вглядитесь ближе в лица этих людей, движущихся вокруг вас, и вы поймёте совсем другое. Посмотрите хоть на этого фурштатского солдатика, который ведет поить какую-то гнедую тройку и так спокойно мурлыкает себе что-то под нос, что, очевидно, он не заблудится в этой разнородной толпе, которой для него и не существует, но что он исполняет свое дело, какое бы оно ни было – поить лошадей или таскать орудия, – так же спокойно, и самоуверенно, и равнодушно, как бы все это происходило где-нибудь в Туле или в Саранске. То же выражение читаете вы и на лице этого офицера, который в безукоризненно белых перчатках проходит мимо, и в лице матроса, который курит, сидя на баррикаде, и в лице рабочих солдат, с носилками дожидающихся на крыльце бывшего Собрания, и в лице этой девицы, которая, боясь замочить своё розовое платье, по камешкам перепрыгивает чрез улицу».

Живы были и рассказы отца о военном Севастополе, настолько живы, что Бунину казалось, что вот сейчас, в следующую минуту он увидит своими глазами то, о чём слышал в детстве и юности, что потрясало воображение…

И его герой, подобно ему самому, восклицает:

«Но где же было то, за чем как будто и ехал я? Не оказалось в Севастополе ни разбитых пушками домов, ни тишины, ни запустения – ничего от дней отца и Николая Сергеевича, с их денщиками, погребцами и казёнными квартирами. Город уже давно-давно жил без них, вновь отстроенный, белый, нарядный и жаркий, с просторными извозчичьими колясками под белыми навесами, с караимской и греческой толпой на улицах, осененных светлой зеленью южной акации, с великолепными табачными магазинами, с памятником сутулому Нахимову на площади возле лестницы, ведущей к Графской пристани, к зеленой морской воде со стоящими на ней броненосцами. Только там, за этой зелёной водой, было нечто отцовское – то, что называлось Северной стороной, Братской могилой; и только оттуда веяло на меня грустью и прелестью прошлого, давнего, теперь уже мирного, вечного и даже как будто чего-то моего собственного, тоже всеми давно забытого…»

Хотелось увидеть всё, о чём слышал от отца, о чём читал в Севастопольских рассказах Льва Толстого

Путешествие оставило неизгладимый след. Бунин полюбил Севастополь, столь обильно политый русской кровью, полюбил Крым, присоединённый к России мудрой рукой Екатерины Великой и её легендарным помощником светлейшим князем Потёмкиным, получившим наименование Таврического.

Ну а из Крыма снова в Харьков, снова к брату…

За советом к брату

В Харькове Иван Бунин был поражён тем, что его старший брат сошёлся с замужней женщиной. Вера Николаевна рассказала:

«В каморке Юлия он застал молодую, необыкновенной привлекательности, “с грудным, слегка певучим голосом” женщину.

Она по-родственному поздоровалась с Ваней и быстро ушла к себе в гостиницу. Юлий с большим смущением поведал младшему брату, что это “его любовь”. Во всяком случае, именно так написал Иван Алексеевич в своем автобиографическом конспекте. Вера Николаевна отметила, что на Бунина эта связь брата произвела тяжёлое впечатление, несмотря на то что Елизавета Евграфовна ему понравилась.

Свои мысли и чувства по этому поводу Бунин отразил в романе «Жизнь Арсеньева»:

«Во всей милой простоте её обращения была тонкость породы, воспитанья, прекрасного сердца, застенчивая женственная и вместе с тем какая-то удивительно свободная прелесть, в движениях мягкость и точность, в грудном, слегка певучем и гармонически-изысканном звуке голоса, равно как и в чистоте и ясности серых, несколько грустно улыбающихся глаз с черными ресницами, – необъяснимое очарование…»

Юлий рассказал о том, как познакомился и как сошёлся с этой женщиной. Ивана, по словам Веры Николаевны, «очень задело» именно то, «что у Юлия есть тайная от всей семьи (кажется, семья так и не узнала об этой любви) жизнь».

Отчего же? Юлий был много старше, и ничего удивительного в том, что у него как-то – удачно или неудачно – складывалась личная жизнь, но всё дело в том, по мнению Веры Николаевны, что Иван Алексеевич «был ревнив к тем, кого любил, и стал, – правда, скрытно, – ревновать Юлия».

Что же это была за женщина, которая, как посчитал Иван Алексеевич, отняла у него брата?

Вера Николаевна рассказала в книге:

«Елизавета Евграфовна была из богатой помещичьей семьи и, как многие дворянские девушки той поры, была увлечена революционными идеями. В юности она встретилась с молодым человеком, который, подобно ей, увлекался теми же идеалами. Они полюбили друг друга, и, несмотря на отговоры родителей, она вышла за него замуж. А он, став состоятельным барином, одумался, начал заниматься делами и через несколько лет совершенно охладел к революционному движению, хотя и придерживался радикальных взглядов. Она тяжело переживала своё разочарование в близком человеке, и понемногу её чувство к нему стало угасать, но у них уже был ребёнок. В то время, когда Юлий Алексеевич скрывался под чужим именем от полиции, он приехал в Крым, где она жила с мужем и дочкой.

Понятно, что она увлеклась человеком, которого могли арестовать. Судя по фотографии, Юлий Алексеевич был в ту пору худ, с прекрасными на тонком лице синими глазами, был умен, образован, и у них начался роман.

Но как быть? У неё дочь, которую она любит со всей страстью своей натуры и которую обожает и отец… А Юлий вот-вот попадёт в тюрьму… И она в отчаянии бросается в море, спасают рыбаки…

Это потрясло и Юлия Алексеевича, и мужа, который, несмотря на изменение убеждений, оставался поклонником Чернышевского, его “Что делать?”; он не стал мешать им. Возник только вопрос о ребёнке. Ради дочери родители остались жить под одной крышей, тем более что вскоре Юлий был арестован: год тюрьмы и три года ссылки. Может быть, муж надеялся, что за четыре года разлуки их любовь угаснет. Но она ещё более укрепилась. И, когда Юлий Алексеевич осел в Харькове, она приезжала к нему время от времени, останавливаясь в гостинице, и на один из таких приездов попал Ваня».

Иван Алексеевич был настолько потрясён случившимся, что не смог долго гостить у брата и засобирался домой. Юлий не удерживал, лишь попросил не говорить родителям о его связи: «Прости, что я скрывал это, я не хотел и теперь не хочу, чтоб об этом знали наши… Дело в том, что я женат… Нецерковно, конечно, – она даже продолжает, ради ребёнка, жить вместе с мужем, – но ты понимаешь меня… Теперь она в Харькове, завтра уезжает…»

В жизни Иван Бунин встретил возлюбленную брата у него дома. В романе старший брат Алёши Арсеньева Георгий, поведав о своей любви, сказал:

«Переодевайся и пойдём сейчас к ней, она тебя знает и заранее любит…»

Ну и рассказал историю, которая случилась с ним, причём практические без дополнений и изменений.

В романе читаем:

«И он поспешно рассказал мне свою историю. Она была из богатой и родовитой семьи, но росла в страстных свободолюбивых и народнических мечтах, рано вышла замуж, чтобы начать “рука об руку с любимым человеком” жить только для народа, в борьбе за народ… “Любимый человек”, став, благодаря ей, человеком богатым, скоро остыл ко всем своим прежним стремлениям, меж тем как для нее эти стремления были столь святы, дороги, с самых ранних лет мучили ее, счастливую, такой болью за свое собственное счастье среди всех народных несчастий и таким стыдом даже за красоту свою, что она однажды пыталась себя изуродовать, сжечь серной кислотой себе руки, которыми все чересчур восхищались… С братом она встретилась на юге, – он тогда скрывался, жил под чужим именем… Поняв свою любовь к нему, она в отчаяньи кинулась в море, спасена была только случайно, рыбаками…»

Лишь добавлены чувства, с которыми выслушал эту историю:

«Я, покорно переодеваясь, слушал всё это с большим удивлением, ужасно волнуясь и отводя глаза. Мне почему-то было неловко, неприятно за брата, во мне росла враждебность к его героине, – уж слишком все это было романтично. Однако, я был удивлён ещё более, едва переступил порог комнаты в том богатом отеле, где жила она. Как быстро встала она мне навстречу, как нежно и родственно обняла меня, как ласково и чудно улыбнулась, как хорошо, легко заговорила! Во всей милой простоте её обращенья была тонкость породы, воспитанья, прекрасного сердца, застенчивая, женственная и вместе с тем какая-то удивительно свободная прелесть, в движениях мягкость и точность, в грудном, слегка певучем и гармонически-изысканном звуке голоса, равно как в чистоте и ясности серых, несколько грустно улыбающихся глаз с чёрными ресницами, – необъяснимое очарование…

И всё-таки это неожиданное знакомство, это внезапное открытие, что у брата есть своя собственная жизнь, от нас ото всех сокровенная, есть привязанность не к нам одним, очень ранило меня. Я опять почувствовал себя одиноким со всей своей молодостью среди всего того весеннего, что окружало меня, испытал какую-то горечь, разочарование».

Иван Алексеевич просьбу брата умолчать о его связи выполнил. Никогда о том родным и близким не говорил, а описал случившееся лишь когда в живых не было ни родителей, ни Юлия и его возлюбленной.

От брата Юлия Иван Бунин отправился домой, ему «хотелось отдыха и работы», и лето… представлялось восхитительным», богатым «самыми лучшими надеждами, планами и доверием к судьбе».

Но его ждали приключения необыкновенные, приключения неожиданные, приключения любовные, которым суждено было перевернуть всю жизнь, а в конечном итоге ставшие основой для романа «Жизнь Арсеньева», в котором они описаны с натуры, с реальных событий…

Потому и появилась в романе фраза о том, что «нет ничего опаснее излишнего доверия» к судьбе.

В романе читаем:

«Короче сказать, по пути я заехал в Орел.

Тут я почувствовал свои странствия почти конченными: еще несколько часов – и я в Батурине. Оставалось только взглянуть на самый Орел – город Лескова и Тургенева – да узнать наконец, что же такое редакция и типография».

То есть в планах посещение редакции было, но что сулило это посещение, он, конечно, не предполагал.

«Я знал улицу, где была редакция “Голоса”, спросил, далеко ли она, у встречного:

– Вон там, в двух шагах, – сказал он мне, и я вдруг почувствовал сердцебиение: сейчас буду в редакции!

Простота этой редакции была, однако, истинно провинциальная. За площадью шли сплошные сады, тихие тенистые улицы, совсем утонувшие в них и заросшие густой травой. В такой же улице, в большом саду, стоял и тот длинный серый дом, где помещалась редакция. Я подошёл, увидал полуоткрытую прямо на улицу дверь, дернул за ручку звонка… Он задребезжал где-то вдали, но не произвел никакого действия: дом казался необитаемым, как, впрочем, и все вокруг: тишина, сады, милое светлое утро губернского степного города… Я опять позвонил, подождал еще и наконец решил войти. Длинные сени вели куда-то вглубь. Я пошёл туда и увидал большой, низкий и необыкновенно грязный зал, весь загромождённый какими-то машинами, затоптанный и усеянный рваными сальными бумагами. Машины были все в движении, мерно рокотали, взад и вперёд катая какие-то темно-свинцовые доски под чёрными валами и валиками, мерно поднимая и опуская какие-то решетки, лист за листом откладывая большие бумажные листы, с исподу еще белые, а сверху уже покрытые как бы зернью чёрной блестящей икры, и от всех этих машин, рокот и шум которых сливался порой с перекрикивающимися голосами печатников и наборщиков, веяло пахучим ветром, крепкой и приятной вонью свежей краски, бумаги, свинца, керосина и масл – всем тем, что тотчас же стало для меня (и уже навсегда) таким особенным.

– Редакция? – сердито крикнул кто-то мне из этого ветра, шума и рокота. – Тут типография! Эй, проводи в редакцию!

И под ноги мне кинулся откуда-то грязный, с круглой, густо заросшей свинцовым ежом головой мальчишка:

– Сюда пожалуйте!

И я, волнуясь, поспешил за ним назад в сени и через минуту уже сидел в большой приемной редактора, который оказался очень хорошенькой и маленькой молодой женщиной, а потом в столовой, совсем по-домашнему, за кофеем. Меня то и дело угощали и все расспрашивали, сказали несколько лестных слов о моих стихах, напечатанных в столичных ежемесячниках, звали сотрудничать в “Голосе”… Я краснел, благодарил и неловко улыбался, сдерживая почти восторженное удовольствие от такого неожиданно-чудесного знакомства, несколько дрожащими руками брал какие-то печенья, быстро и сладко таявшие во рту…»

Это в романе. А что же было на самом деле…

С осени 1889 года началась его работа в редакции газеты «Орловский вестник», нередко он был фактическим редактором; печатал в ней свои рассказы, стихи, литературно-критические статьи и заметки в постоянном разделе «Литература и печать». Жил он литературным трудом и сильно нуждался. Отец разорился, в 1890 году продал имение в Озерках без усадьбы, а лишившись и усадьбы, в 1893 году переехал в Каменку к сестре, мать и Маша – в Васильевское к двоюродной сестре Бунина Софье Николаевне Пушешниковой. Ждать молодому поэту помощи было неоткуда.

В редакции Бунин познакомился с Варварой Владимировной Пащенко, дочерью елецкого врача, работавшей корректором. Его страстная любовь к ней временами омрачалась ссорами. В 1891 году она вышла за Бунина замуж, но брак их не был узаконен, жили они, не венчаясь, отец и мать не хотели выдавать дочь за нищего поэта. Юношеский роман Бунина составил сюжетную основу пятой книги «Жизни Арсеньева», выходившей отдельно под названием «Лика».

Многие представляют себе Бунина сухим и холодным. В.Н. Муромцева-Бунина говорит: «Правда, иногда он хотел таким казаться, – он ведь был первоклассным актером», но «кто его не знал до конца, тот и представить не может, на какую нежность была способна его душа».

В.Н. Муромцева-Бунина

Он был из тех, кто не пред каждым раскрывался. Он отличался большой страстностью своей натуры. Вряд ли можно назвать другого русского писателя, который бы с таким самозабвением, так порывисто выражал свое чувство любви, как он в письмах к Варваре Пащенко, соединяя в своих мечтах ее образ со всем прекрасным, что он обретал в природе, в поэзии и музыке. Этой стороной своей личности – сдержанностью в страсти и поисками идеала в любви – он напоминает Гёте, у которого, по его собственному признанию, в «Вертере» многое автобиографично.

А вот в романе: «Эта встреча несколько охладила даже мою работу над “Гамлетом”. Я переводил его для себя, прозой, – он никак не был в числе произведений, близких мне. Он просто попался мне под руку – как раз тогда, когда мне так хотелось снова начать чистую, трудовую жизнь. Я, немедля, взялся тогда за работу, и она вскоре увлекла меня, стала радовать, возбуждать своей трудностью. Кроме того, родилась во мне тогда мысль стать вообще переводчиком, открыть себе впоследствии источник не только неизменных художественных наслаждений, но и существования. Теперь, воротясь домой, я вдруг понял всю сомнительность подобных надежд. Понял и то, что дни идут, а все мои “мечтания”, которые Балавин, сам того не желая, вновь взволновал во мне, так и остаются мечтаниями. О нашем “бедственном положении” я быстро забыл. Другое дело были “мечтания”… В чем, собственно, состояли они? Да вот упомянул, например, Балавин случайно про Кавказ – “отцы ваши в таких обстоятельствах на Кавказ служить скакали” – и опять стало казаться мне, что я бы полжизни отдал, лишь бы быть на месте отцов…»

Желание стать переводчиком объяснимо. Во-первых, нужна какая-то работа, а казалось, что переводы могут быть приняты издателями и дадут какие-то средства существования. Кроме того, почти у всех начинающих литераторов в ранние годы одна, общая проблема. Темы, темы для творчества. Поэтам легче, поэзия – это как вспышка. Озарение, восторг, разговор образами. Ну а проза? Неудивительно, что ранние произведения не так уж и велики по объёму, да и походят более на этюды. Мог ли Бунин в 18–19 лет написать такие рассказы, как «Чистый понедельник», «Натали», «Солнечный удар», «Кавказ», мог ли создать такую повесть, как «Митина любовь»? Думаю, каждый может ответить на такой вопрос. Даже первые главы романа «Жизнь Арсеньева» могли бы выйти из-под пера лишь в самом упрощённом, дневниковом варианте, но никак не со всею своею не только изобразительной, но и философской силой.

Вот и задумался Бунин о переводах. Вера Николаевна писала в книге «Жизнь Бунина»:

«Ещё с начала осени младший Бунин стал изучать английский язык, – ему нравились английские поэты, с которыми он был знаком по переводам. Начал переводить “Гамлета”, хотя Гамлет не был его любимым героем. И никогда он этого перевода не кончил, но все же его занятие помогло ему преодолеть трудности английского языка, и он в будущем сделает несколько переводов из Лонгфелло, Байрона, Теннисона, за которые будет получать денежные премии и золотые медали от Императорской Российской академии наук, хвалебные отзывы в печати и в письмах, даже от англичан, удивлявшихся его тонкому знанию английского языка».

Но всё это осталось в основном лишь в замыслах.

«Орловский вестник» и первая любовь

Итак, Алёша Арсеньев пришёл в редакцию. Этот приход стал знаковым не только в литературной, но и в личной судьбе героя, а следовательно, и самого Ивана Алексеевича Бунина, ибо он встретил во время посещения редакции свою любовь, так же как встретил её герой романа Алёша Арсеньев.

А началось всё ещё в январе 1889 года, когда издательница «Орловского вестника» Надежда Семёнова, знавшая уже Ивана Бунина по первым его публикациям и отметившая его талант, предложила ему должность помощника редактора. С одной стороны, предложение лестное – наконец-то работа, причём работа по душе, да только ведь должность-то уж больно скромна.

Иван Алексеевич не торопился с ответом, а решил посоветоваться с братом. И вот позади была поездка в Харьков, работа в земской управе, путешествие на первые заработанные деньги в Севастополь, Ялту, словом, поездка по Крыму.

Ну и, как уже упоминалось, Харьков Иван Алексеевич покинул отчасти от того, что не принял увлечения старшего брата замужней женщиной.

Осенью он вернулся в родные края, ну а решение по поводу работы в редакции принял уже в Орле, когда направился в «Орловский вестник».

В романе рассказано о том посещении редакции так:

«…Хозяйка (главный редактор газеты) вдруг приостановилась, услышав за дверью оживлённые голоса, засмеялась и сказала: – А вот и мои заспавшиеся красавицы! Я сейчас познакомлю вас с двумя очаровательными созданиями, моей кузиной Ликой и её подругой Сашенькой Оболенской…

И тотчас же вслед за тем в столовую вошли две девушки в цветисто-расшитых русских нарядах с разноцветными бусами и лентами, с широкими рукавами, до локтя открывавшими их молодые круглые руки…

Удивительна была быстрота и безвольность, лунатичность, с которой я отдался всему тому, что так случайно свалилось на меня, началось с такой счастливой беззаботностью, лёгкостью, а потом принесло столько мук, горестей, отняло столько душевных и телесных сил!

Почему мой выбор пал на Лику? Оболенская была не хуже её.

Но Лика, войдя, взглянула на меня дружелюбней и внимательней, заговорила проще и живей, чем Оболенская… И в кого, вообще, так быстро влюбился я? Конечно, во всё; в то молодое, женское, в чём я вдруг очутился; в туфельку хозяйки и в расшитые наряды этих девушек со всеми их лентами, бусами, круглыми руками и удлиненно-округлыми коленями; во все эти просторные, невысокие провинциальные комнаты с окнами в солнечный сад; даже в то, наконец, что нянька привела с гулянья в столовую раскрасневшегося и немного запотевшего мальчика, серьёзно и внимательно заглядевшегося на меня во все свои синие глаза, пока мать целовала его и расстегивала ему курточку…»

Так как же было на самом деле в жизни Ивана Бунина «на заре туманной юности»?

Мы уже говорили, что стояла осень 1889 года. Ещё царствовал в Петербурге славный русский богатырь государь император Александр (Третий) Александрович. Ещё «подмороженная им Россия» не раздиралась на части революционным сбродом, метко названным мыслителем русского зарубежья Иваном Лукьяновичем Солоневичем ублюдками и питекантропами, теми негодяями, которых Бунин ещё изобразит в своих резких и уничижительных для околореволюционного сброда «Окаянных днях». Но уже на последнем издыхании находилось русское дворянство, беднеющее, теряющее власть, уступающее своё место чему-то новому, незнакомому.

Село в Орловской губернии. Художник М.К. Клодт

Орловскому дворянину Ивану Бунину восемнадцать лет. Он сын помещика Орловской губернии, но его отец почти разорён, и юноша настолько, мягко говоря, небогат, что вынужден ехать в губернский город Орёл искать работу.

А между тем у него уже есть любимое дело, которое впоследствии станет делом всей жизни. В петербургском еженедельнике «Родина» опубликованы несколько его стихотворений и самые первые рассказы. Они замечены, их читают… Читают и в Петербурге, и в Москве, читают и в Орле, куда он отправляется из родных пенатов. А среди читательниц – издательница «Орловского вестника» Надежда Алексеевна Семёнова. Она приглашает юного поэта на должность помощника редактора.

Впоследствии Иван Алексеевич вспоминал:

«Восемнадцатилетним мальчиком я был фактическим редактором “Орловского вестника”, где я писал передовицы о постановлениях Святейшего Синода, о вдовьих домах и быках-производителях, а мне надо было учиться и учиться по целым дням!»

Теперь вспомним «Жизнь Арсеньева», вспомним знакомство героя романа с Ликой… У героини есть конкретный прототип. Иван Бунин, поступив на службу, знакомится с корректором газеты Варварой Пащенко…

Правда, в отличие от Алёши Арсеньева Бунин приехал в «Орловский вестник» не от брата из Харькова – та поездка, как и посещение Севастополя, были, но были в другое время – а из дому. Нужно было ответить на предложение должности в «Орловском вестнике». А тут и поручение родителей подоспело. Вера Николаевна рассказала:

«Пришёл срок платить проценты в орловский дворянский банк. Родители решили воспользоваться поездкой Вани, дали ему денег. Но он деньги не все внёс в банк, а купил себе кавалерийские сапоги, синюю тонкого сукна поддёвку, дворянскую фуражку, бурку и седло. И, конечно, сразу же снялся в этом наряде. Это было в 1889 году…»

Ну а затем направился в «Орловский вестник», где его уже знали. Не так уж много орловчан печаталось в столичных журналах. Вера Николаевна рассказала:

«В “Орловский вестник” он пришел рано, застал Надежду Алексеевну Семенову за утренним чаем. Она встретила его как близкого знакомого. С интересом слушала его рассказы о Харькове, Крыме, настойчиво просила о сотрудничестве. Сказала, что сейчас познакомит его с двумя девицами: одна родная племянница Шелихова, дочь елецкого врача Пащенко, другая её подруга, Елена Николаевна Токарева. …Обе барышни вышли в “цветисто расшитых русских костюмах”. В те времена, особенно в провинции, была на них мода. “Пащенко, – как рассказывал Иван Алексеевич, – была в пенсне, но черты лица были у неё красивые”. Она показалась ему умной, развитой девицей».

Старшему брату Юлию Алексеевичу Бунину он так писал об этом:

«Вышла к чаю утром девица высокая, с очень красивыми чертами лица, в пенсне… в цветисто расшитом русском костюме».

Варенька Пащенко была старше Ивана Бунина на год. Она только что окончила Елецкую гимназию и теперь готовилась к поступлению в консерваторию. В «Орловский вестник» устроилась временно. Мечтала о музыкальном образовании, и мечтала неслучайно. У её отца до недавних пор был собственный оперный театр в Харькове, но потом отец разорился и теперь работал врачом в Орле. Мать Вареньки была актрисой. Да и сама Варенька играла на рояле, пела и участвовала в драмкружке.

Первая встреча оставила след в сердце, а тут вдруг судьба подарила ещё одну – в селе Воргол, где была дача общих хороших знакомых семьи Буниных-Бибиковых и Пащенко.

Молодые люди потянулись друг к другу, чему способствовали новые стечения обстоятельств.

Стояло лето, темнело поздно, погода выдалась мягкая, тёплая.

Однажды Варенька Пащенко покорила всех игрой на рояле, исполняя Чайковского. А потом они с Иваном Буниным гуляли по саду и говорили, говорили. Он вспоминал, что проговорили они с ней почти пять часов, и пролетели эти часы как одно прекрасное мгновение – такие встречи мелькают как поистине чудные мгновения – недаром Пушкин так и выразился в своём знаменитом стихотворении «Я помню чудное мгновенье…». Именно мгновенье, хотя они были вместе довольно продолжительное время.

В Орле Бунин пробыл недолго. А когда вернулся домой, разразился скандал. Вера Николаевна так рассказала о нём:

«Евгений сразу понял, на что были истрачены деньги, данные на уплату процентов в банк. Разразился скандал, но, как всегда у Буниных, быстро угас. Заступилась мать: “И прекрасно сделал, что оделся, – имение моё, а ему и так меньше всех досталось”… Отец только махнул рукой».

Этот эпизод тоже нашёл отражение в романе «Жизнь Арсеньева», правда, поездка показана в несколько иное время, позднее реальной.

«Для новой поездки в Орёл оказался деловой предлог: нужно было отвезти проценты в банк. И я повёз, но заплатил только часть, остальное растратил. Это был поступок не шуточный, но со мной что-то делалось – я не придал ему особого значения. Я всё время поступал с какой-то бессмысленно-счастливой решительностью. …В Орле я непристойно нарядился, – тонкие щегольские сапоги, тонкая чёрная поддевка, шёлковая красная косоворотка, чёрный с красным околышем дворянский картуз, – купил дорогое кавалерийское седло, которое было так восхитительно своей скрипящей и пахучей кожей, что, едучи с ним ночью домой, я не мог заснуть от радости, что оно лежит возле меня».

В один из летних дней Иван Бунин ездил с Варенькой Пащенко в Орёл, в оперный театр, «в оперу», как тогда говорили. Слушали Росси. В ту пору театр – поистине храм искусства, поистине дверь в прекрасное, в волшебное. Походы в театр не забывались.

Описывая ту поездку, Бунин рассказал брату:

«Иногда, среди какого-нибудь душевного разговора, я позволял себе целовать её руку – до того мне она нравилась. Но чувства ровно никакого не было. В то время я как-то особенно недоверчиво стал относиться к влюблению: “Всё, мол… пойдут неприятности и т. д.”».

Начиная со встреч на даче, а особенно с поездки в театр, Бунин стал всё чаще думать о Вареньке Пащенко. Впрочем, думать спокойно, без особых волнений, свойственных сильной влюблённости.

Стал чаще бывать в гостях у семьи Пащенко в Ельце. Он специально приезжал из Орла, где в ту пору частенько действительно самостоятельно редактировал газету. Издательница Надежда Алексеевна всецело доверяла ему.

В гости к Бибиковым, в их имение на Ворголе, ездили теперь вместе с Варенькой. Когда чувства переполнили его, непрерывным потоком полились прекрасные стихи:

 
Бледнеет ночь… Туманов пелена
В лощинах и лугах становится белее,
Звучнее лес, безжизненней луна,
И серебро росы на стеклах холоднее.
 
 
Ещё усадьба спит… В саду ещё темно,
Недвижим тополь матово-зелёный,
И воздух слышен мне в открытое окно,
Весенним ароматом напоённый…
 
 
Уж близок день, прошёл короткий сон —
И, в доме тишины не нарушая,
Неслышно выхожу из двери на балкон
И тихо светлого восхода ожидаю…
 

И вот однажды звёздной августовской ночью, когда небосклон расцветили дальние сполохи, Иван Бунин пригласил Вареньку Пащенко прогуляться по саду. Свои объятия раскрыла тёмная аллея, обсаженная душистыми акациями.

Снова говорили, говорили.

Улучив момент, он взял Вареньку под руку и несмело поцеловал в плечо.

И.А. Бунин и В.В. Пащенко. Полтава. 1890-е гг.

Тогда-то и произошло их первое, горячее объяснение, нашедшее спустя годы своё отражение в романе «Жизнь Арсеньева»:

«…Именинный обед на прогнившем балконе длился до вечера, вечер незаметно слился с ночью, с лампами, вином, песнями и гитарами. Я сидел рядом с ней и уже без всякого стыда держал её руку в своей, и она не отнимала её. Поздно ночью мы, точно сговорившись, встали из-за стола и сошли с балкона в темноту сада, она остановилась в его тёплой черноте и, прислонясь спиной к дереву, протянула ко мне руки, – я не мог разглядеть, но тотчас угадал их движение… Быстро посерело после того в саду, хрипло и как-то беспомощно-блаженно стали кричать в усадьбе молодые петушки, а ещё через минуту стал светел весь сад от огромного золотистого востока, раскрывшегося за ним над жёлтыми полями за речной низменностью… Потом мы стояли на обрыве над этой низменностью, и она, глядя на солнечно разгорающийся небосклон и уже не замечая меня, пела “Утро” Чайковского.

Оборвав на высоком, недоступном ей звуке, она подхватила нарядные оборки батистовой юбки цвета куропатки и побежала к дому. Я остановился, растерянный, но уже неспособный не только соображать что-нибудь, но просто держаться на ногах. Я отошёл под старую берёзу, стоявшую на скате обрыва в сухой траве, и прилёг под ней. Был уже день, солнце взошло и, как всегда в конце лета, в погожую пору, сразу наступило светлое жаркое утро. Я положил голову на корни берёзы и тотчас заснул. Но солнце разгоралось всё жарче, – вскоре я проснулся в таком зное и блеске, что встал и, шатаясь, пошёл искать тени».

Женские поступки порою непредсказуемы.