Текст книги "Екатерина Великая в любви и супружестве"

Рискнула собственно собой

В 1762 году Екатерине Алексеевне было 33 года. У нее уже сложились определенные взгляды на жизнь, сложились твердые нравственные идеалы. Мы можем найти их в ее литературном наследии:

«Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора; отыскивайте истинное достоинство, хоть бы оно было на краю света: по большей части оно скромно и в отдалении. Доблесть не лезет из толпы, не жадничает, не суетится и позволяет забывать о себе.

Никогда не позволяйте льстецам осаждать вас: давайте почувствовать, что вы не любите ни похвал, ни низостей.

Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет мужество при случае вам перечить и кто предпочитает ваше доброе имя вашей милости.

Будьте мягки, человеколюбивы, доступны, сострадательны и щедры; ваше величие да не препятствует вам добродушно снисходить к малым людям и ставить себя в их положение, так чтобы эта доброта никогда не умоляла ни вашей власти, ни их почтения. Выслушивайте все, что хоть сколько-нибудь заслуживает внимания; пусть все видят, что вы мыслите и чувствуете так, как вы должны мыслить и чувствовать. Поступайте так, чтобы люди добрые вас любили, злые боялись, и все уважали.

Храните в себе те важные душевные качества, которые составляют отличительную принадлежность человека честного, человека великого и героя. Страшитесь всякой искусственности. Зараза пошлости да не помрачит в вас античного вкуса к чести и доблести.

Мелочные правила и жалкие утонченности не должны иметь доступа к вашему сердцу. Двоедушие чуждо великим людям: они презирают все низости».

Передовые люди русского культурного слоя, несомненно, видели в Екатерине Алексеевне эти ее черты. Большую часть своей жизни она прожила в России, и характер ее формировался на глазах у русских людей, которые не могли не понимать, куда ведет Россию политика Петра III.

Не сразу откликнулась Екатерина Алексеевна на предложения, делаемые инициаторами дворцового переворота. Толчок к принятию решения дало одно весьма характерное событие. 1 мая 1762 года праздновался мир с Пруссией.

Между супругами давно уже не было добрых отношений. Да и людьми они были разными. Высокие помыслы и стремления Екатерины никак не сочетались с низменными чувствами Петра. Думая о будущем, Екатерина говорила: «Желаю и хочу только блага стране, в которую привел меня Господь Бог… Русский народ есть особенный народ в целом свете… Бог дал Русским особое свойство».

Исследователь той эпохи В. С. Иконников сделал вывод, что у Петра цели были иными и «самая перспектива будущей власти казалась ему необходимой лишь для того, чтобы унизить и наказать супругу за прошлое свое унижение, а Голштинии с помощью Фридриха II доставить торжество над Данией за отнятый ею Шлезвиг». Что касается унижения, то никто, кроме самого Петра, повинен в нем не был. И уж вовсе не Екатерина была повинна во всех перипетиях в жизни наследника Российского Престола, сего титула не заслуживающего.

Один из участников переворота, Пассек, сказал, что у Петра III «нет более жестокого врага, чем он сам, потому что он не пренебрегает ничем, что могло бы ему повредить». Аналогично выразилась и Екатерина: «У Петра III первым врагом он был сам: до такой степени все действия его отличались неразумием». Даже иностранные дипломаты, которым, казалось бы, все, что против России, то и хорошо, и то осуждали Петра Федоровича: «Жизнь, которую ведет Император, самая постыдная; он проводит свои вечера в том, что курит, пьет пиво и не прекращает эти оба занятия, иначе, как только в пять или шесть часов утра и почти всегда мертвецки пьяным».

Интересы России были чужды Петру. Особенно возмущали русское общество и гвардию уничижительные реверансы по отношению к прусскому королю. Граф Мерси писал по этому поводу:

«Самая сильная страсть императора, превышающая все остальные, это… его неограниченное уважение к прусскому королю».

По характеру Петр Федорович был груб, несдержан, воспитание, которое пытались дать ему в России, так и не пристало к нему. Умом он не отличался, время проводил в кутежах, играл в куклы и в солдатики, жестоко обращался с животными, книг не читал.

Екатерина была совсем иной. Приняв православную веру, она строго придерживалась всех канонов, строго соблюдала. Поступала она по однажды и навсегда заведенным для себя нравственным принципам, о которых сама вспоминала впоследствии:

«И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах, и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей; сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев… знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из Ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным способом составила я себе громкую славу и, когда зашла речь о занятии Русского Престола, очутилось на моей стороне большинство».

И чем более возрастал авторитет Екатерины, тем ниже падал авторитет Петра, показавшего себя мелочным, жадным, склочным и жалким человечишкой. Брикнер приводит несколько поступков императора, которые не могли не вызвать осуждения и отвращения в обществе.

Ведь все, что делалось при дворе, немедленно разносилось по столице и становилось темой обсуждения в светских салонах. Рассказывали, что однажды император, встретив во дворце знакомого ювелира, спросил у него, откуда он идет. Тот вынужден был сообщить, что был у императрицы. Петр вспылил, обругал ювелира и категорически запретил ему выполнять какие-либо заказы Екатерины. Затем он запретил садовнику выдавать прислуге фрукты, которые она любила.

И вот настал день 1 мая. А. Г. Брикнер привел в книге «История Екатерины Второй» такой эпизод:

«На торжественном обеде по случаю празднования мира, заключенного с Пруссией, Петр предложил тост „за здоровье императорской фамилии“. Когда Императрица выпила бокал, Петр приказал своему генерал-адъютанту Гудовичу подойти к ней и спросить, почему она не встала, когда пила тост. Государыня ответила, что так как императорская семья состоит из ее супруга, сына и ее самой, то она не думает, чтобы это было необходимо. Гудович, передав этот ответ, был снова послан сказать ей, что она „дура“ и должна бы знать, что двое дядей, принцы Голштинские, также члены венценосной семьи. Опасаясь, впрочем, чтобы Гудович не смягчил выражения, Петр повторил его громко, так что большая часть общества слышала его. Екатерина залилась слезами. Происшествие это быстро разнеслось по городу, и по мере того, как Екатерина возбуждала к себе сочувствие и любовь, Петр глубже и глубже падал в общественном мнении».

Екатерина призналась в письме к Понятовскому, что именно после празднования мира с Пруссией, после выходки Петра III, она сама стала прислушиваться к предложениям, которые делались ей со времени кончины Елизаветы Петровны.

А ведь у Петра III были советчики, которым нельзя отказать в государственном уме. Фридрих II, безусловно, заинтересованный в том, чтобы его ревностный почитатель оставался на престоле, не уставал посылать ему наставления в письмах, найденных императрицей уже после переворота. Наставления были вполне разумными: не спешить с нововведениями, щадить нравы и обычаи народа и, что привлекло особое внимание государыни, руководствоваться в наиболее сложных делах мнением жены, а не собственными увлечениями. Собственно, размышляя над возможностями переворота, Екатерина рассчитывала на то, что Петр III сделает свое правление невыносимым.

Будучи сам первым ненавистником России и русских, он в то же время постоянно оскорблял дипломатов даже тех стран, которые могли бы быть его лучшими союзниками в борьбе за ослабление России. Даже традиционно ненавидевшая Россию и все русское Англия, и то была возмущена поведением императора, который, вопреки всяким правилам, передал «прусскому дипломату Гольцу конфиденциальное сообщение, сделанное лордом Бьютом русскому послу в Лондоне». Австрийский посол, не выдержав постоянных оскорблений, вообще старался избегать встреч с императором.

Ни для кого не секрет, что иностранные послы Западных стран всегда, во все времена искали возможность навредить России. Но теперь они увидели, что тот вред, который наносил император державе, к которой они относились враждебно, невыгоден и им, поскольку исключалась всякая предсказуемость в международной политике. Отчасти из-за этого, а отчасти и из-за надежды осуществления далеко идущих тайных планов английские и французские дипломаты поддерживали переворот, причем, как считают многие исследователи, не только морально, но и материально.

И снова Петр оказывал в этом действенную помощь, продолжая возбуждать против себя все слои общества. А. Г. Брикнер писал:

«Нововведения в управлении духовными имениями, грубое обращение Императора с высокопоставленными лицами, сановниками и генералами, протекция, оказанная голштинским родственникам, ничем не заслужившим отличий и наград, нерасположение Петра к гвардейским полкам, невнимание к русским нравам и обычаям… – все это не могло не возбудить общего негодования и ропота».

Борис Башилов отметил:

«Как наследника шведского и русского престола Петра III учили одновременно шведскому и русскому языку. Закон Божий ему одновременно преподавали пастор и русский священник. В результате Петр не знал ни шведского, ни русского языка. Что касается веры, он был более протестант, чем русский. Петр III высказал пожелание, чтобы священники обрили бороды и ходили как протестантские пасторы в сюртуках, хотел устроить во дворце протестантскую церковь. Петр III отдал указ окончательно взять все церковные владения в казну, а духовным лицам платить как государственным служащим».

Историк Сергей Платонов также полагал, что «Православие в нем было смешано с протестантством, и он сам был не в состоянии разобрать, во что он верует».

Указ о вольности дворянству нанес новый, сильный удар по устоям государства. Когда Петр I полностью закрепостил крестьян и отдал их во власть дворянам, это можно было хоть как-то объяснить. Дворяне – служат государству, крестьяне в свою очередь служат им, государственным людям, и вроде бы тоже являются служилыми государственными людьми. И вдруг дворянство, которое обязано было служить государству, в том числе и за то, что пользуется крепостными крестьянами, освобождается от всякой служебной повинности. По логике вещей, должен был последовать указ и об одновременном освобождении крестьян. Но Петр III или не понимал, или умышленно не замечал, что своим указом сделал крепостное право бессмысленным. По установленному его указом о вольности дворянства новому порядку вещей, крестьяне перестали быть служилыми государственными людьми, а превращались в собственность дворянства, начавшего быстро деградировать.

Несомненно, прусский король Фридрих получал информацию из России постоянно. Обеспокоенный падением авторитета Петра III, он писал ему:

«Признаюсь, мне бы очень хотелось, чтобы Ваше Величество уже короновались, потому что эта церемония произведет сильное впечатление на народ, привыкший видеть коронование своих Государей. Я вам скажу откровенно, что не доверяю русским. Всякий другой народ благословлял бы небо, имея государя с такими выдающимися и удивительными качествами, какие у вашего величества, но эти русские, – чувствуют ли они свое счастье…»

Гвардейский полковник Николай Александрович Саблуков, оставивший Записки, посвященные событием цареубийства Павла I, касаясь юности императора, писал:

«Петр III намеревался, для того, чтобы вступить в брак с графинею Воронцовой, развестись с Императрицей Екатериной и вследствие того заключить и мать, и сына в Шлиссельбург на всю жизнь. С этой целью был уже составлен манифест, и лишь накануне его обнародования и ареста Екатерины и ее сына начался переворот… До сих пор (записки составлены в первой четверти XIX века. – Н.Ш.) можно видеть в Шлиссельбурге помещение, для них подготовленное».

В последних числах июня 1762 года Петр III вызвал Екатерину в Ораниенбаум, но она предусмотрительно приехала туда без сына. Император «глубоко досадовал», поскольку вынужден был отложить осуществление своего плана по заточению их обоих. Он велел ее возвращать в Петергоф, который приказал окружить пикетами. Наконец, Петр все же решился сделать последний шаг и повелел своему дяде отправиться за Екатериной и привести ее, чтобы осуществить арест…

О том, что происходило далее, рассказано в книге А. Брикнера «История Екатерины Второй»:

«27 июня в столице распространился слух о мнимом аресте Екатерины. Один из гвардейских солдат явился к посвященному в тайну заговора Пассеку и настаивал на необходимости принятия мер для спасения Императрицы. Другой офицер, узнав об этом, приказал арестовать Пассека и дал знать Императору. Между гвардейскими полками распространилось волнение. Настал час решительного удара. Как только Панин и Дашкова, через Орловых, узнали об аресте Пассека, то поспешили сообщить обо всем Екатерине и приняли все меры для немедленного приезда ее в столицу. Алексей Орлов ночью отправился в Петергоф…»

В письме Понятовскому о тех днях императрица Екатерина поведала:

«План состоял в том, чтобы захватить Петра III в его комнате и арестовать, как некогда была арестована принцесса Анна (Леопольдовна. – Н.Ш.) и дети. Он уехал в Ораниенбаум. Тайна была в руках троих братьев Орловых… Умы гвардейцев были подготовлены, и под конец в тайну было посвящено от 30 до 40 офицеров и около 10 тысяч нижних чинов. Не нашлось ни одного предателя в течение трех недель, потому что было четыре отдельных партии, начальники которых созывались для проведения плана в исполнение, а главная тайна находилась в руках этих троих братьев. Панин хотел, чтобы провозгласили моего сына, но они ни за что на это не соглашались».

Однако Фридрих II, понимая, что истинные пружины переворота не столько просты, писал, что «лица, на которых смотрели, как на заговорщиков, всего менее виновны были в заговоре. Настоящие же виновники его работали молча и тщательно скрывались от публики». Надо полагать, Фридрих имел в виду членов тайных обществ, которые строили свои планы и рассчитывали, что им удастся сделать будущую императрицу послушным орудием в своих руках.

К тому же была и глобальная цель, которую раскрыл в книге «История русского масонства» Борис Башилов. Он писал:

«Масонам всякий новый дворцовый переворот был выгоден, ибо он еще больше выветривал древние принципы Русского Самодержавия и все более расшатывал видимость монархической власти, которая существовала в России после смерти Петра I».

То, что далеко не все были заранее предупреждены о перевороте, хорошо видно из «Записок» Гавриила Романовича Державина, в которых он вспоминает о событиях, участником которых был совсем еще молодым гвардейским офицером. Кстати, он касается и ареста Пасека и единого порыва, который овладел войсками, поднятыми на дело офицерами, заранее посвященными в тайну и привлеченными к заговору.

«Между тем в полночь разнесся слух, что гренадерской роты капитана Пасека арестовали и посадили на полковом дворе под караул; то и собралась было рота во всем вооружении сама собою, без всякого начальничья приказания, на ротный плац; но постояв несколько во фрунте, разошлись. А поутру, часу по полуночи в 8-м, увидели скачущего из конной гвардии рейтара, который кричал, чтоб шли к Матушке в Зимний каменный дворец, который тогда вновь был построен (в первый день Святой недели Император в него переехал). Рота тотчас выбежала на плац. В Измайловском полку был слышен барабанный бой, тревога, и в городе все суматошилось. Едва успели офицеры, запыхаючись, прибежать к роте, из которых, однако, были некоторые равнодушные, будто знали о причинах тревоги. Однако все молчали; то рота вся без всякого от них приказания, с великим устремлением, заряжая ружья, помчалась к полковому двору. На дороге, в переулке, идущем близ полкового двора, встретился штабс-капитан Нилов, останавливал, но его не послушались и вошли на полковой двор. Тут нашли майора Текутьева, в великой задумчивости ходящего взад и вперед, не говорящего ни слова. Его спрашивали, куда прикажет идти, но он ничего не отвечал, и рота на несколько минут приостановилась. Но, усмотря, что по Литейной идущая гренадерская, не взирая на воспрещение майора Воейкова, который, будучи верхом и вынув шпагу, бранил и рубил гренадер по ружьям и по шапкам, вдруг рыкнув, бросилась на него с устремленными штыками, то и нашелся он принужденным скакать от них во всю мочь; а боясь, чтоб не захватили его на Семионовском мосту, повернул направо и въехал в Фонтанку по груди лошади. Тут гренадеры от него отстали. Таким образом, третья рота, как и прочие Преображенского полка, по другим мостам, бежали, одна за другой, к Зимнему дворцу. Там нашли Семеновский и Измайловский полки уже пришедшими, которые окружили дворец, и выходы все заставили своими караулами».

Как видим, были среди офицеров не только те, кто сомневался, принимать ли участие в перевороте, но и те, кто пытался остановить солдат. Но было уже поздно. Авторитет Екатерины Алексеевны оказался настолько более высоким, нежели авторитет императора Петра III, что почти поголовно все и гвардейцы и государственные служащие спешили засвидетельствовать свою преданность будущей государыне.

Из Петергофа, куда примчался за нею Алексей Орлов, Екатерина Алексеевна в его сопровождении прибыла в лейб-гвардии Измайловский полк, который присягнул ей без колебаний. Затем она отправилась в Казанскую церковь, где ее ждал лейб-гвардии Преображенский полк, готовый к присяге. Офицеры этого полка с таким восторгом приняли Екатерину Алексеевну, что после окончания церемонии даже просили прощение за некоторые проволочки, за то, что не первыми включились в переворот. Они указали на виновников проволочки – четырех уже арестованных ими самими офицеров, пытавшихся отстаивать Петра III.

Вскоре к церкви подошел в полном составе лейб-гвардии Конный полк, а затем и лейб-гвардии Семеновский полк.

От Казанской церкви Екатерина Алексеевна, уже провозглашенная императрицей, направилась в Зимний дворец, который принял ее как государыню Екатерину Вторую. Там ее ждали члены Сената и Святейшего Синода. Все вершилось быстро, нужно было закончить все основные действия, соблюдая элементы законности, которые только возможны при силовом захвате власти, пока о событиях в столице не узнал Петр III.

В тотчас составленном Манифесте говорилось:

«…Православный… закон первее всего восчувствовал свое потрясение и истребление преданий церковных, так что Церковь наша Православная подвержена оставалась всяким гонениям со стороны Императора, а слава Российская, возведенная на высокую ступень своим победоносным оружием, чрез многое кровопролитие, заключением нового мира с самым ее злодеем отдана уже действительно в совершенное его порабощение».

В кратчайшие сроки были приведены к присяге все армейские части в столице. Свидетелем и участником сего действия посчастливилось быть и Державину. Вот что рассказал он в своих записках, как обычно говоря о себе в третьем лице: «Все сие Державина, как молодого человека, весьма удивляло, и он потихоньку шел по следам полка, а пришел во дворец, сыскал свою роту и стал по ранжиру в назначенное ему место. Тотчас увидел митрополита Новгородского и первенствующего члена Св. синода (Гавриила) со святым крестом в руках, который он всякому рядовому подносил для целования, и сие была присяга в верности службы Императрице, которая уже во дворец приехала, будучи препровождена Измайловским полком, ибо из Петергофа привезена в оный была на одноколке графом Алексеем Григорьевичем Орловым, как опосля о том сказывали. День был самый ясный, и, побыв в сем дворце часу до третьего или четвертого пополудни, приведены пред… деревянный дворец и поставлены от моста вдоль по Мойке».

А между тем события развивались стремительно. После присяги войск столичного гарнизона, присягнул Кронштадтский гарнизон, где, по мысли соратников Екатерины, мог еще свергнутый император найти убежище. Кстати, он сделал такую попытку, но было уже поздно. Кронштадт его не принял… Когда несколько суденышек с жалкой свитой Петра Федоровича подошли к крепости, им причалить не позволили и под угрозой открытия огня приказали удалиться, что те и сделали покорно.

Остался один небольшой оплот – Петергоф, куда вернулся Петр Федорович, еще будто бы император, но уже и не император, со своими голштинскими войсками. Гвардия двинулась на этот последний оплот во всеоружии.

Державин повествует, что уже поздно вечером, часу в десятом, «тронулись в поход, обыкновенным церемониальным маршем, повзводно, при барабанном бое, по петергофской дороге в Петергоф. Императрица сама предводительствовала, в гвардейском Преображенском мундире, на белом коне, держа в правой руке обнаженную шпагу. Княгиня Дашкова также была в гвардейском мундире. Таким образом, маршировали всю ночь. На некотором урочище, не доходя до Стрельной, в полночь имели отдых. Потом двинулись паки в поход».

А Петр III даже ни о чем не подозревал. Утром он побывал на военных занятиях в своих голштинских войсках, затем, ближе к полудню, отправился на прогулку. Во время прогулки к карете подбежал крестьянин одного из ближайших сел и сообщил генерал-адъютанту Петра Андрею Васильевичу Гудовичу (впоследствии известный екатерининский генерал) о том, что в столице переворот и императрицей провозглашена Екатерина II. Все попытки предпринять какие-либо контрмеры безнадежно запоздали. Единственная надежда спастись в Кронштадте тоже провалилась.

В уже не раз цитируемых «Записках…» императрицы Екатерины II, где она, повествуя о событиях переворота, ведет речь от третьего лица, то есть рассматривая события как бы со стороны, говорится, что когда все деяния, касающиеся провозглашения императрицы и приведения к присяге ей войск и государственных учреждений были завершены, «оставили Великого Князя (Павла. – Н.Ш.) и несколько отрядов под ведением Сената для охраны города, а Императрица в гвардейском мундире (она объявила себя полковником гвардии) верхом, во главе полков выступила из города».

Об этом эпизоде весьма красочно и поведал А. Брикнер в «Истории Екатерины II»:

«Шли всю ночь и под утро прибыли к небольшому монастырю, в двух верстах от Петергофа, куда князь Александр Михайлович Голицын, вице-канцлер (не путать с генерал-фельдмаршалом. – Н.Ш.), доставил Императрице письмо от бывшего Императора, а немного погодя генерал Измайлов (Михаил Львович, генерал-майор. – Н.Ш.) явился с таким же поручением. …В первом из них он (бывший император. – Н.Ш.) просил, чтобы ему позволили вернуться в Голштинию со своей любовницей (Елизаветой Воронцовой. – Н.Ш.) и фаворитами, а во втором – он предлагал отказаться от Империи, прося лишь о (сохранении ему) жизни».

Свергнутый император не осмелился оказать сопротивление и заслужил весьма унизительную оценку от своего кумира Фридриха II, сказавшего, что «Петр оставил престол совершенно так, как уходит послушный ребенок, когда его посылают спать».

А ведь силы у него были. В «Записках…» мы читаем: «Между тем у него было при себе полторы тысячи вооруженных людей голштинского войска, более сотни пушек и несколько русских отрядов».

Заметим для сравнения, что во время Полтавской битвы у русских было 139 орудий. Но Петр III был чужим в России, что прекрасно сознавало его окружение. Недаром генерал Измайлов, как сообщается в «Записках…», «придя к Императрице, бросился к Ее ногам и сказал ей: „Считаете ли вы меня честным человеком?“ Она сказала: „Да“. „Ну, – возразил он, – считайте, что я ваш; я хочу, если вы мне доверяете, избавить мое Отечество от кровопролития; есть удовольствие быть с умными людьми, я даю вам слово, если вы меня пошлете, то я один доставлю сюда Петра III“. Это он и выполнил».

Петр III подписал акт об отречении от престола и был отправлен с Елизаветой Воронцовой сначала в Петергоф, а затем в Ропшу.