Текст книги "Екатерина Великая в любви и супружестве"

«– Да ты, брат, видно, только пошевелил страницы в моих книгах. На почтовых хорошо летать в дороге, а книги – не почтовая езда…

– Я прочитал твои книги от доски до доски, – возразил Потемкин. – Коли не веришь, изволь, экзаменуй.

Теперь, вслед за Афониным, настал черед удивиться Кострову».

Любовь к чтению подчас отвлекала от занятий, но ведь она давала знания, и знания по тем временам увлекательные. Но вдруг после успеха в Петербурге Потемкин был в 1760 году отчислен из университета «за леность и не хождение в классы».

По-разному объясняли это биографы Потемкина. Вероятнее всего, охлаждение к наукам произошло оттого, что состав преподавателей университета в то время, среди которых были и подобные тем, что описал Мессельер, оставлял желать лучшего. Запоем читая книги, Потемкин приобретал знания, которые часто превосходили знания его учителей.

Вот как вспоминал об учебе в университете того времени в «Чистосердечных признаниях в делах моих и помышлениях» драматург, писатель и переводчик Денис Иванович Фонвизин (1744–1792), брат которого, Павел Иванович Фонвизин (1745–1803), был одно время директором этого учебного заведения:

«Остается мне теперь сказать об образе нашего университетского учения; но самая справедливость велит мне предварительно признаться, что нынешний университет уже не тот, какой при мне был (а учился Д. И. Фонвизин в первые годы существования университета, еще при императрице Елизавете Петровне. – Н.Ш.). Учители и ученики совсем ныне других свойств, и сколько тогдашнее положение сего училища подвергалось осуждению, столь нынешнее похвалы заслуживает. Я скажу в пример бывший наш экзамен в нижнем латинском классе. Накануне экзамена делалося приготовление; вот в чем оно состояло: учитель наш пришел в кафтане, на коем было пять пуговиц, а на камзоле – четыре; удивленный сею странностию, спросил я учителя о причине. „Пуговицы мои вам кажутся смешны, – говорил он, – но они суть стражи вашей и моей чести: ибо на кафтане значат пять склонений, а на камзоле – четыре спряжения; итак, – продолжал он, ударяя по столу рукою, – извольте слушать все, что говорить стану. Когда станут спрашивать о каком-нибудь имени, какого склонения, тогда примечайте, за которую пуговицу я возьмусь; если за вторую, то смело отвечайте: второго склонения. С спряжениями поступайте, смотря на мои камзольные пуговицы, и никогда ошибки не сделаете“».

Далее Д. И. Фонвизин откровенно признается:

«Послушайте, за что я медаль получил. Тогдашний наш инспектор покровительствовал одного немца, который принят был учителем географии. Учеников у него было только трое. Но как учитель наш был тупее прежнего, латинского, то пришел на экзамен с полным партищем пуговиц, и мы, следственно, экзаменованы были без всякого приготовления. Товарищ мой спрошен был: куда течет Волга? В Черное море, – отвечал он; спросили о том же другого моего товарища; в Белое, – отвечал тот; сей же самый вопрос сделан был мне; не знаю, – сказал я с таким видом простодушия, что экзаменаторы единогласно мне медаль присудили».

Ну и далее как бы подводит итог учебы в университете в период царствования императрицы Елизаветы Петровны:

«В бытность мою в университете учились мы весьма беспорядочно. Ибо, с одной стороны, причиной тому была ребяческая леность, а с другой – нерадение и пьянство учителей. Арифметический наш учитель пил смертную чашу; латинского языка учитель был пример злонравия, пьянства и всех подлых пороков, но голову имел преострую и как латинский, так и российский язык знал очень хорошо».

Можно понять Потемкина, который не пожелал оставаться в столько ужасной обстановке и решил начать службу в армии.

Однако надо заметить, что Потемкин, хоть и не окончил университет, прекрасно осознавал роль этого учебного заведения и важность образования. Впрочем, при императрице Екатерине порядки поменялись, и государыня высказалась по этому поводу со свойственным ей юмором: «С тех пор как в государственные учреждения стали приходить выпускники университета, я стала понимать поступающие ко мне бумаги».

С прекращением учебы для Потемкина закончилась и отсрочка от службы в полку. Надо было выбрать дальнейший путь в жизни. Кисловский пытался отговорить племянника от вступления на воинскую стезю, даже отказался снабдить средствами, которых немало требовалось в то время для службы в гвардии. Были некоторые колебания и у самого Григория Александровича. В те годы он коротко сошелся с протодиаконом греческого монастыря отцом Дорофеем и с архиепископом Крутицким и Можайским Амвросием Зертис-Каменским. От Потемкина можно было услышать такие заявления: «Хочу непременно быть архиереем или министром». Или: «Начну военную службу, а коли нет, стану командовать священниками».

Вопросами богословия Потемкин занимался очень серьезно, хотя в юношеские годы увлечений имел немало, причем самых разнообразных. Еще в университете он много читал, писал стихи, даже сблизился с Василием Петровичем Петровым, в то время начинающим поэтом, а впоследствии известным лириком и переводчиком стихотворных текстов. Стихи Потемкина, к сожалению, почти не сохранились.

Известно, что Петров оказал определенное влияние на развитие поэтического дара Потемкина. Поэт учил его языку Гомера и вместе с ним переводил «Илиаду».

О способностях Потемкина отозвался так:

 
Он без усилья успевает,
Когда парит своим умом,
И жарку душу выражает
Живым и пламенным пером.
Не тяжких праздных слов примесом
Красот нам в слоге он пример:
Когда б он не был Ахиллесом,
То был бы он у нас Гомер.
 

Спустя много лет Петров пригласил Потемкина, уже бывшего в ореоле славы, в только что открытую типографию Селивановского, чтобы показать детище, в создании которого принимал активное участие. Когда друзья юности подошли к станкам, Василий Петрович предложил:

– Я примусь за работу, и вы, любезный князь, увидите, что, благодаря ласке хозяина типографии, я кое-как поднаторел в его деле.

Затем поэт быстро набрал четверостишие, посвященное князю:

 
Ты воин, ты герой,
Ты любишь муз творенья,
А вот здесь и соперник твой —
Герой печатного изделья.
 

Протянув листок с набранным текстом, Петров сказал:

– Это образчик моего типографского мастерства и привет за ласковый Ваш приход сюда.

– Стыдно же будет и мне, если останусь у друга в долгу, – отвечал Потемкин. – Изволь, и я попытаюсь. Но чтоб не ударить в грязь лицом, пусть наш хозяин мне укажет, как за что приняться и как что делать. Дело мастерабоится, а без учения и аза в глаза не увидишь.

Некоторое время Потемкин старательно занимался набором, а потом попросил Петрова:

– Я, брат, набрал буквы, как сумел, а ты оттисни сам. Ты, как я видел, дока в этом деле.

Петров быстро управился с печатным станком, сделал оттиск и прочитал экспромт, сочиненный Потемкиным:

 
Герой ли я? не утверждаю,
Хвалиться не люблю собой,
Но что я друг всегдашний твой —
Вот это очень твердо знаю!
 

Увлечение юности сохранилось на долгие годы. Потемкин был признанным мастером эпиграмм и экспромтов. Однажды на обеде у московского писателя Федора Григорьевича Карина он сказал в виде тоста:

 
– Ты, Карин, —
Милый крин
И лилеи
Мне милее!
 

Естественно, что живой и гибкий ум Потемкина не мог мириться с косностью и невежеством университетских преподавателей. Юношу влекло к общению с наиболее образованными людьми своего времени, которых он нередко встречал в доме дяди. Такие люди на протяжении всей его жизни были самыми желанными его собеседниками. Его племянник Л. Н. Энгельгардт писал: «Поэзия, философия, богословие и языки латинский и греческий были его любимыми предметами; он чрезвычайно любил состязаться, и сие пристрастие осталось у него навсегда; во время своей силы он держал у себя ученых раввинов, раскольников и всякого звания ученых людей; любимое его было упражнение: когда все разъезжались, призывать их к себе и стравливать их, так сказать, а между тем сам изощрял себя в познаниях». Кипучей натуре Потемкина были свойственны многие крайности, которые нередко являются признаком людей, наделенных дарованиями.

Архиепископ Амвросий, покровительствовавший юноше, не настаивал на том, чтобы тот обязательно избрал духовный путь; более того, когда Потемкин объявил о своем желании ехать в полк, дал на дорогу и на обзаведение всем необходимым для службы 500 рублей, сумму по тем временам немалую.

Прибыв в полк, Григорий Александрович уже в первые месяцы своей службы обратил на себя внимание командования прилежанием, старательностью и стремлением к совершенствованию знаний и навыков в военном деле, которые, естественно, у него, не нюхавшего пороху, были более чем скромными. Богатырское телосложение, прекрасное знание языков, особенно немецкого, очень пригодились на первых порах. Вступивший на престол Петр III пригласил в Петербург своего, дядю принца Георга Людвига, которого сделал генерал-фельдмаршалом и приписал к Конной гвардии. Тут же понадобились адъютанты и ординарцы. Одним из них стал Потемкин, выбранный самим принцем, обожавшим великанов.

Должность ординарца дядюшки императора сразу приблизила его к царскому двору, выделила из среды гвардейцев. Вскоре Потемкину был пожалован чин вахмистра. Однако эта служба не радовала Григория Александровича. Не любил он своего начальника за жестокое и бессердечное отношение к русским.

В тот период на Потемкина обратили внимание не только принц и его окружение, но и патриоты, которые были крайне недовольны новым потоком иноземцев, все гуще облепляющих уже не только престол, но и командные посты в армии.

Все это переполнило чашу терпения, и гвардейцы, хорошо помнившие переворот 25 ноября 1741 года, в результате которого на престол вступила Елизавета Петровна, стали подумывать о свержении Петра III, как о единственной возможности спасти Россию от полного разграбления.

О роли вахмистра Потемкина в подготовке переворота сохранилось немного данных. Известно, что действовал он смело, решительно и, скорее всего, был в числе тех, кто заранее знал о готовящемся событии. В день переворота он сумел убедить колеблющихся солдат, присягнуть императрице Екатерине Алексеевне.

Существуют предания о том, что якобы государыня впервые обратила свое внимание на Потемкина именно в день переворота. Граф Сегюр, ссылаясь на рассказ самого Григория Александровича, писал: «Еще в начале царствования Екатерины Потемкин был не более как девятнадцатилетний унтер-офицер; в день переворота он один из первых встал на сторону Императрицы. Однажды на параде счастливый случай привлек на него внимание Государыни: она держала в руках шпагу, и ей понадобился темляк. Потемкин подъезжает к ней и вручает ей свой; он хочет почтительно удалиться, но его лошадь, приученная к строю, заупрямилась и не захотела отойти от коня Государыни; Екатерина заметила его, улыбнулась и между тем обратила внимание на молодого унтер-офицера, который против воли все стоял подле нее; потом заговорила с ним, и он ей понравился своею наружностью, осанкою, ловкостью, ответами…»

Примерно так же рассказывается и в ряде отечественных источников. Только С. Н. Шубинский уточняет, что случай произошел не на параде, а именно во время присяги 28 июня 1762 года в Конногвардейском полку.

Ну а теперь попробуйте представить себе строевой плац, равные шеренги конногвардейцев и государынь перед ними верхом, в гвардейском мундире лейб-гвардии Преображенского полка. Из-под треуголки, украшенной дубовыми листьями, спадали на мундир длинные красивые волосы. Екатерине Алексеевне едва исполнилось 33 года, она была хороша собой, и подданные не могли без восторга смотреть на нее. Она не могла не прочесть восхищения и в глазах 23-летнего вахмистра лейб-гвардии Конного полка Григория Потемкина, который первым пришел на помощь, когда ей понадобился темляк, кожаный ремень, сделанный в форме петли с кистью на конце и служивший для крепления холодного оружия у пояса.

Так произошла встреча Потемкина и Екатерины, сыгравшая невероятную роль не только в их судьбе, но и судьбе России.

Первый список награжденных, в котором значатся фамилии всего лишь 36 участников переворота, открывает Григорий Орлов, а закрывает Григорий Потемкин. В одном документе, в частности, сообщается: «…вахмистр Потемкин – два чина по полку да 10 000 рублей». В другом документе, в котором также отмечены немногие, говорится о том, что «жалуется Конной гвардии подпоручику Григорию Потемкину 400 душ» в Московском уезде Куньевской волости. Известно, что вахмистр Потемкин был представлен к очередному чину, но императрица своей рукой написала «два чина по полку», произведя его сразу в подпоручики.

Несколько позже, к одной из годовщин восшествия на престол, императрица вновь отметила ближайших своих соратников. И опять-таки имя Потемкина было поставлено рядом с именами маститых мужей. Достаточно сказать, что список открывал генерал-фельдмаршал, Ее Императорского Величества генерал-адъютант, действительный камергер, лейб-гвардии Измайловского полка подполковник, сенатор и кавалер граф Кирилл Григорьевич Разумовский.

Часть вторая
На пути к желанному супружеству

Соперники Орлова – уже отставленный и еще не приближенный

Итак, Екатерина Алексеевна на престоле. Но приходит ли любовь вместе с завоеванием власти?

Сколько пришлось пережить в годы, когда она была супругой великого князя, который изначально не был достоин любви. Недаром в «Чистосердечной исповеди» она написала: «естьли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась…»

Такой любви ей дано не было…

Говорят, ребенок – плод любви. Маленький Павел, ставший теперь цесаревичем, наследником престола – сын Сергея Салтыкова. Салтыков отослан из столицы, назначен на дипломатическую службу. Когда-то она скорбела, после его удаления от двора. Что же теперь? Ничего не стоит вызвать его. Но рядом Григорий Орлов. Ему и его братьям она обязана восшествием на престол. Что было бы с ней и с Павлов, если б не они? Представить страшно. Заточение в Шлиссельбургскую крепость, пожизненное заточение и для нее и для Павла.

Но только ли благодарность к братьям Орловым не дает вызвать Салтыкова? А может быть, все-таки настоящая любовь к Григорию Григорьевичу?

Но Салтыков не забыт.

Вскоре после вступления на престол императрица Екатерина II подписывает указ о назначении Сергея Васильевича Салтыкова послом в Париж и жалует 10 тысяч рублей для поездки к новому месту службы из Петербурга в Париж.

Салтыков отправляется в столицу Франции, но там ведет разгульную жизнь, наслаждаясь вольными порядками в этом давно уже потерявшем благочестие городе. Деньги быстро заканчиваются, он влезает в долги, которые затем преследуют его всю жизнь. Кредиторы на то и рассчитывали, чтобы привязать покрепче русского дипломата и сделать его покладистым. А он даже пожалованный ему орден Св. Екатерины успевает заложить.

Екатерина назначает его посланником в Саксонию, в Регенсбург и посылает деньги для выкупа ордена и расчета с кредиторами. Но Салтыков прогуливает и эти деньги. И еще год не выезжает к новому месту службы.

На это осторожно указывают придворные, но императрица отвечает:

«Для меня особливо теперь все равно, Салтыков ли или Симулин (предшественник Салтыкова), понеже с саксонским двором ныне менее дел будет, как прежде ожидать надлежало, а кто умнее, тому книги в руки».

Никита Иванович Панин старается принять участие в судьбе Салтыкова – трудно сказать, с какой целью. Панин наверняка посвящен в тайну рождения своего воспитанника Павла. Он советует императрице отправить нерадивого дипломата в Дрезден. Она отвечает: «Разве он еще недовольно шалости наделал? Но если вы за него поручаетесь, то отправьте его, только он везде будет пятое колесо у кареты».

Более достоверных сведений о Салтыкове в документах нет. Известно из некоторых мемуаров, что Салтыков даже к Потемкину, когда тот «вошел в силу», обращался за финансовой помощью, и тот ему никогда не отказывал.

Салтыков был женат, но бездетен. Умер он в середине 80-х годов XVIII века.

Екатерина Алексеевна всегда помнила тех, кто делал ей добро, кто скрашивал ее нелегкую молодость, был рядом в трудные минуты жизни.

У нее были причины сетовать на Салтыкова за его длинный язык, но она простила ему разговоры об отцовстве, хотя его ведь не раз предупреждали о необходимости сохранения тайны и ради Павла, и ради Екатерины, и в конечном счете ради спокойствия России.

В первые годы царствования, казалось, она обрела счастье с Орловым. Беспокоили лишь постоянные разговоры о супружестве. Орлов спешил стать мужем императрицы. Только ли по любви? Он ведь был очень любвеобилен и не упускал возможности поволочиться за придворными дамами.

Екатерина прямо не отказывала ему, но говорила о сложности такого действия.

Орлов настаивал, ссылаясь на то, что императрица Елизавета Петровна была обвенчана с Алексеем Григорьевичем Разумовским. К Разумовскому даже отправили гонцов с просьбой показать документы о венчании. Тот спокойно достал из стола какие-то бумаги и бросил их в камин. Тем самым оставил вопрос на усмотрение самой Екатерины.

Наконец, уступая настояниям Орлова, которого она в ту пору, безусловно, любила, императрица вынесла вопрос о своем замужестве на заседание Государственного совета.

Граф Никита Панин сказал ей, как бы выражая общее мнение:

– Матушка, мы все повинуемся повелению императрицы, но кто же будет слушаться графиню Орлову?

По словам биографов, императрица, объявив Григорию решение Государственного совета, присовокупила:

– Друг мой, я люблю тебя, но, если я обвенчаюсь с тобою, нам грозит участь Петра III.

Вопрос о замужестве отпал, и некоторые биографы полагают, что такой поворот соответствовал желанию самой государыни.

Ну а Орлов и без женитьбы чувствовал себя хозяином положения.

Французский дипломат Беранже докладывал в Париж:

«Чем более я присматриваюсь к господину Орлову, тем более убеждаюсь, что ему недостает только титула императора… Он держит себя с императрицей так непринужденно, что поражает всех, говорят, что никто не помнит ничего подобного ни в одном государстве со времени учреждения монархии. Не признавая никакого этикета, он позволял себе в присутствии всех такие вольности с императрицей, каких в приличном обществе уважающая себя куртизанка не позволит своему любовнику».

Но что же Потемкин? В некоторых произведениях говорится о том, что государыня сделала его любовником едва ли не сразу после переворота. Это, конечно, ложь. Екатерина, как свидетельствуют многие ее добропорядочные современники, всегда была, безусловно, верна своим избранникам. Потемкина она приблизила к двору за его личные способности. Она стремилась окружить себя людьми, способными приносить пользу государству.

Да и Потемкин даже мечтать не мог о каких-то особых отношениях с государыней. Уже при первых встречах она произвела на Потемкина неизгладимое впечатление, но он почитал Екатерину II более как императрицу, нежели как женщину. Она тоже не выделяла его среди ближайших своих соратников, отличая наградами и милостями народу с остальными.

Вскоре после переворота Григорий Александрович стал камер-юнкером. В 1763 году он получил назначение на должность помощника обер-прокурора Синода. Это императрица сделала не случайно – она знала об увлечении Потемкина духовными науками и полагала, что никто лучше его не сможет представлять ее интересы в Синоде. В указе по поводу назначения говорилось, что он направляется для того, чтобы «слушанием, читанием и собственным сочинением текущих резолюций… навыкал быть искусным и способным к сему месту».

Трудно сказать, как бы сложилась жизнь Потемкина, если бы ему довелось служить в Синоде долгое время, но судьба распорядилась иначе. В 1763 году с Григорием Александровичем приключилось несчастье, которое послужило затем источником множества сплетен. Он лишился зрения на один глаз. Чего только не написано по этому поводу! По рассказам одних «знатоков» его биографии, он, «бывши еще ребенком, как-то неосторожно играл ножницами и при этом ранил себе один глаз». Другие утверждают, что это произошло во время драки с братьями. «Алексей Орлов своим кулаком лишил Потемкина глаза». По утверждению третьих, Григорий Александрович повредил глаз во время игры в мяч, четвертые доказывают, что он потерял его от удара шпагой во время драки с придворным.

Как видим, многим уж очень хочется какого-то скандального, «жареного» факта, будто без этого нельзя привлечь внимание читателей, будто не дороги нам наши великие предки такими, какими они были, без досужих домыслов и всякого рода «клубнички».

Обратимся же к более достоверным источникам, которые ведь тоже существовали в дореволюционной России. Возьмем «Русский биографический словарь», выпущенный Русским историческим обществом под редакцией А. А. Половцова в 1896–1918 годах и имеющий статут энциклопедического издания. В статье, помещенной в 14-м томе и посвященной Григорию Александровичу, значится: «В 1763 году Потемкин окривел, но не вследствие драки, а от неумелого лечения знахарем». Что же касается отношения князя Григория Орлова к Потемкину, то Императрица в 1774 году сказала Григорию Александровичу:

«Нет человека, которого он (Орлов. – Н.Ш.) мне более хвалил и, невидимому мне, более любил и в прежние времена и ныне, до самого приезда, как тебя».

Говоря «до самого приезда», императрица имела в виду прибытие Потемкина в Петербург по ее вызову весной 1774 года, но об этом – в свое время… Отрицается факт драки с Орловым, столь усердно тиражируемый некоторыми романистами, и в другом официальном издании – в «Сборнике биографий кавалергардов», выпущенном в Петербурге в 1904 году. Нельзя не привести здесь и свидетельство очень близкого к Потемкину человека, его родного племянника, боевого соратника, посвященного в самые сокровенные тайны, графа Александра Николаевича Самойлова. Тот вспоминал, что Потемкин, возвратившись в 1763 году в Петербург из Москвы, где присутствовал при коронации Екатерины II, заболел горячкой. Всегда отличавшийся небрежением к официальным методам лечения, он и в тот раз воспользовался услугами знахаря – некоего Ерофеича, известного в то время изобретателя водочной настойки. Тот обвязал ему голову повязкой со специально приготовленной мазью. Потемкин вскоре почувствовал сильный жар и боль. Стащив повязку, он обнаружил на глазу нарост, который тут же сколупнул булавкой. Не подтверждает Самойлов и то, что Потемкин был обезображен потерей зрения, ибо глаз не вытек и остался цел, хотя и перестал видеть. Разумеется, безжизненный глаз унес некоторую часть красоты, но не настолько, как хотелось бы сплетникам.

Самойлов писал: «Тогдашние остроумы сравнивали его (Потемкина. – Н.Ш.) с афинейским Альцибиадом, прославившимся душевными качествами и отличною наружностью».

И все же случившееся потрясло Григория Александровича. Он замкнулся, долгое время не выезжал из дома, не принимал гостей, полностью посвятив себя чтению книг по науке, искусству, военному делу и истории, а также «изучая дома богослужебные обряды по чину архиерейскому». Опять появились мысли о духовной стезе…

Однако заточение нарушил Григорий Орлов, приехавший к Потемкину по поручению государыни. Он чуть ли не силой снял повязку с незрячего глаза и заявил:

– Ну, тезка, а мне сказывали, что ты проказничаешь. Одевайся, государыня приказала привезти тебя к себе.

Этот случай, описанный в книге В. В. Огаркова «Г. А. Потемкин, его жизнь и общественная деятельность», вышедшей в Петербурге в конце XIX века, еще раз свидетельствует о весьма добрых отношениях между Орловым и Потемкиным и опровергает измышления о пьяной драке. Вымыслы о побоищах между дворянами имели, скорее всего, цель уронить достоинство и честь русского дворянства, лучшая часть которого сделала, между прочим, гораздо больше для России, чем иные деятели конца ХХ века, поставившие страну на грань катастрофы.

19 апреля 1765 года Потемкин получил чин поручика, в котором: «исполнял казначейскую должность и надзирал за шитьем мундиров». Надо сказать, что ко всем обязанностям Григорий Александрович относился с присущей ему добросовестностью. В частности, «надзирая за шитьем мундиров» и занимаясь вопросами обмундирования, он настолько глубоко вник в дело, что затем, в период своего управления Военной коллегией, провел полезнейшую для русской армии реформу, избавив военную форму от «неупотребительных излишеств».

О том периоде жизни Григория Александровича А. Н. Фатеев писал:

«Можно сказать одно, что его петербургское времяпрепровождение не напоминало того же знати и гвардейской молодежи. Он предался ревностному изучению строевой службы и манежной езды. В этих вещах проявил большую ловкость, чем в великосветских салонах и эрмитажных собраниях…

Приглашаемый на малые собрания, состоящие из самых близких Императрице особ, Потемкин не отличался ни изящными манерами, ни ловкостью, подобной той, какую проявлял в конном строю. Как эрмитажный гость, он приводил в конфуз хозяйку. Благодаря геркулесовой силе, ему случалось ломать ручки от кресел, разбивать вазы и пр… Однако ему уже тогда прощалось и сходило с рук, о чем другие не решались подумать. Императрица Екатерина II знала и ценила его службу, не имеющую ничего общего с великосветским гвардейским времяпрепровождением».

Она в отличие от своих предшественниц на престоле русских царей ценила прежде всего деяния своих подданных, направленные на благо Отечества.

Императрица прекрасно знала русскую историю. Годы заточения в покоях малого двора обратили ее к книгам. И она не потеряла даром это время. И вот, придя к власти, она решила возродить Русскую соборность – великое изобретение Иоанна Грозного. Но назвала свое детище осторожно – «Комиссией об уложении». Заседания комиссии назначила на 1767 год.

В работе Комиссии, о которой будет подробно рассказано в последующих главах, Потемкин принял активное участие. 19 июня 1766 года он был назначен командиром 9-й роты лейб-гвардии Конного полка, а в 1767 году с двумя ротами этого полка был направлен в Москву для «несения обязанностей по приставской части».

Там же он стал еще и опекуном «татар и других иноверцев», которые сделали его своим депутатом, дабы он отстаивал их права «по той причине, что не довольно знают русский язык».

Уже тогда он начал изучать нравы и обычаи малых народов, их историю, быт, что позже очень помогло ему в деятельности по управлению Новороссией и другими южными губерниями.

Известно, что в тот период Григорий Александрович близко сошелся с автором записок об освобождении крестьян и сочинений по истории России Елагиным. Потемкин поддерживал идею отмены крепостного права.

Кстати, рассматривала этот вопрос и Екатерина II. Но надо учитывать время и не забывать, в каком состоянии тогда находилась Россия. Императрице было известно, что идея освобождения крестьян не вызывает энтузиазма среди большинства помещиков. Власть же ее еще была недостаточно укреплена, чтобы можно было идти решительно против крупных землевладельцев. Необходимо также учесть, что многие помещики и заводчики зачастую находились под большим влиянием своих управляющих, почти поголовно иноземцев, прибывших в Россию не для освобождения народа, а для финансового его закабаления ради личной наживы. Эти управляющие доводили эксплуатацию крестьян и заводских рабочих до ужасающих пределов – ведь им надо было и хозяину необходимые средства выделить, и себе во много раз большие в карман положить. За счет чего же это можно сделать? Разумеется, за счет еще большего разорения народа.

«Комиссия об уложении» должна была решить немало серьезных и важных вопросов государственного устройства. Не случайно Екатерина II ввела в ее состав многих своих сподвижников, в числе которых был и Потемкин. Он являлся депутатом от иноверцев и состоял членом подкомиссии духовно-гражданской.

В 1768 году, видя успехи Потемкина на государственном поприще, императрица сделала его камергером и освободила от воинской службы. Но судьба вновь распорядилась по-своему – в том же году началась русско-турецкая война, и, едва заговорили пушки, Потемкин стал проситься в действующую армию.

2 января 1769 года маршал собрания «Комиссии об уложении» А. В. Бибиков объявил:

«Господин опекун от иноверцев и член комиссии духовно-гражданской Григорий Потемкин по Высочайшему Ея Императорского Величества соизволению отправляется в армию волонтером».

Давая на то свое соизволение, императрица сказала:

«Плохой тот солдат, который не надеется быть генералом».

Мы привыкли считать, что слова эти, только слегка измененные, принадлежат Александру Васильевичу Суворову. Однако А. Н. Фатеев отдает их авторство Екатерине II. Вполне возможно, что Суворов, с большим уважением относившийся к императрице, однажды услышав их от нее, часто затем повторял. Многие крылатые фразы мы приписывали тем или иным деятелям необоснованно. Так, ординарный профессор Императорской военной академии Генерального штаба генерал-майор Д. Ф. Масловский приводит в одном из своих трудов, написанных и вышедших в XIX веке, хорошо нам известные слова Потемкина: «В военном деле нет мелочей». Ясно, что он их взял не из брошюр о Красной Армии и не со стендов советских воинских частей, до которых не дожил, а из бумаг Потемкина…

Однако вернемся к решению императрицы отпустить Потемкина на театр военных действий. Она, конечно, понимала, что направляется он не на легкую увеселительную прогулку, а едет туда, где льется кровь и витает смерть. Но, имея сама отважное сердце, Екатерина II уважала отвагу в своих подданных. О себе же она говорила:

«Если бы я была мужчиною, то смерть не позволила бы мне дослужиться до капитанского чина».

Позади у Григория Александровича был период, когда пришлось ему исполнять, как оригинально выразился один из биографов, «винегрет должностей». Впереди ожидали новые испытания.

Приезд Григория Александровича, имевшего небольшой воинский чин и высокий придворный, озадачил командование. Первое время его держали при штабе, не зная, как использовать. И тогда он обратился с личным письмом к императрице, в котором просил сделать его положение более определенным. Касаясь своего личного желания, он писал:

«Склонность моя особливо к коннице, которой и подробности я смело утвердить могу, что знаю; впрочем, что касается до военного искусства, больше всего затвердил сие правило, что ревностная служба… и пренебрежение жизнью бывают лучшими способами к получению успехов».

Ответ пришел незамедлительно, и уже в июне 1769 года поручик Потемкин был назначен в корпус генерала А. А. Прозоровского, чтобы делом доказать преданность России, верность государыне, личные мужество и боевое мастерство.