Текст книги "Наша любовь"

Встреча с весной

 
Солнце, ветер дует с юга.
Старый дом стоит в снегу.
Я иду – собака рядом,
Чует носом пес весну.
Я вдыхаю воздух грудью,
Липкий снег беру рукой
И никак не налюбуюсь
Этой сельской простотой.
Позади метели, вьюги —
Почти кончилась зима.
Надоели мне морозы,
Ожидание тепла…
Рядом с домом снег оттаял,
Вот виднеется трава,
Вот сосульки виснут с крыши,
Тает снег – идет весна.
Сна теперь мне не хватает,
И кружится голова,
А в конце дороги длинной —
Хвойный лес – пойду туда.
 

Джонка

 
Синее море, джонка и волны,
Ветер и брызги, солнце в лицо.
Идет наша джонка, я рыбу ловлю.
Ловим мы крабов, лангустов, креветок.
Как-то случайно я стал рыбаком.
Лодку качает, волны играют,
Местный рыбак так живет каждый день.
Я теперь тоже ловлю с ним здесь рыбу,
А наловившись, ныряю, плыву.
Плыву рядом с джонкой, ныряю поглубже,
Смотрю я на дно.
Дна мне не видно, вижу медуз я,
Вижу кораллы, и много тут рыб.
Быстро всплываю, лезу на джонку,
Пора идти в порт.
В порт мы вернулись,
Рыбу зажарим, часть продадим.
Вечером сядем, сделаем ужин —
Люблю барбекю.
 

Море

 
Когда смотрю на горизонт, на то, как Солнце в море тонет,
На парус, на волну, на быстрый яхты бег,
                                           я думаю: «Прожить бы так весь век,
Идя по морю среди волн и думая,
                                                             что мир народом полон».
И здесь лишь чаек крик, вода, морские брызги и судьба.
А в городах я устаю и задыхаюсь,
И на стихах своих я спотыкаюсь,
                                                и скоро выйти в море зарекаюсь.
 

Осень

 
Лес утопает в желтой краске,
Лишь только сосны прежний цвет хранят, да ели
Темным силуэтом на опушке стоят, качаясь на ветру.
Дождь моросит, листва ковром ложится,
Плач журавлей навел тоску.
 

Зима пришла

 
Вышел из дому я утром, а на улице зима,
Но вчера еще шел дождик и земля была нага.
Я иду, смотрю: березки припорошены снежком,
Снежный ком катится с горки,
                                                       мальчик вслед за ним бегом.
Красны грозди у рябины, будто щеки у детей…
Впереди еще так много мной любимых зимних дней!
 

Роза на снегу

 
Роза на снегу —
Это не пойму.
Снег идет стеной,
Но она со мной.
И мороз сейчас,
Но она растет
Прямо на снегу.
Это не во сне.
Это во дворе
Дома моего из земли сквозь снег,
Словно человек,
Продолжая жить
Вопреки всему,
Что я не пойму,
Красная как кровь,
Роза на снегу.
 

Закат на море

 
Был вечер тих, шумели волны,
И солнце село там вдали,
Где море сходится и небо,
И звезды на небе видны.
И я сижу, немного грустный,
Смотрю на волны и вдыхаю
Соленый воздух у воды.
Откупорю вина бытылку,
Сперва немного пригублю,
Потом вздохну и сразу выпью
Бокала три и помолчу.
Затем подумаю о главном,
О том, что все предрешено,
О том, в чем воля человека?
Допью вино и посижу.
А после встану, распрямившись,
И вдоль воды гулять пойду.
 

Спецназу посвящается

 
Кто духом смел
И телом молод,
Тот может реку переплыть.
Но бросить вызов смерти мало —
Хотелось бы понять зачем?
На ринге в клетке можно драться,
Пойти в спецназ и в ВДВ.
Но жизнь бойца так быстротечна,
Быть может, просто покурить
И мысленно остановиться,
Понять, зачем я здесь живу?
И перестать служить законам,
И государству, и лжецам?
 

Даосы

 
Сидят даосы все в глубоком трансе,
Учитель всех отправил в этот транс…
Стоит алтарь, на алтаре монеты.
Беседка, вид на море, горы.
Поселок Южный, Туапсе —
Даосский храм. Адепты тут живут.
С утра – Тайцзи, потом обряды Школы,
Затем Нэйгун и практика Нэйдань.
Еще тут талисманы производят —
Их заряжают силою Нюйва.
И тут живет монах, приехавший с Тайваня,
Он обучает магии земли.
Проводит ритуалы очищения
И также посвящает в даоши.
Отель тут есть и рядом зал спортивный.
И обученье «практикам еды»:
Вам объяснят, что мясо есть не надо,
Нельзя есть каши, сою и бобы.
А можно есть все овощи и фрукты,
Пить молоко, но водку пить нельзя.
Нельзя вино, но можно чай и кофе,
И рыбу, яйца, сыр мы тут едим.
Мы не веганы, все мы варим, жарим,
Едим сырыми фрукты; хлеб – нельзя
(Ни дрожжевой, ни черный и ни белый),
Иначе не очиститься никак.
А хочешь покурить – не возражаем,
А возражаем против чеснока.
Мы приглашаем строить монастырь даосский.
В нем будут русские монахи жить.
Кто хочет практик, тот придет сюда!
 

Письмо с острова Тайвань в 2019 году

 
Ребята, напишите мне письмо:
Как там дела
В ковидном вашем мире?
Ребята, напишите мне письмо,
Как там дела в запуганной России?
Что вы там пьете? – Мы тут что хотим.
Здесь – духота при солнечной погоде.
Ребята, напишите обо всем —
Тут просто нет ковид-ограничений!
Ребята, напишите обо всем,
А то тут ничего не происходит
(Бананы, пальмы, жизнь как в раю)!
Мне очень-очень не хватает вас.
Хочу увидеть милые мне лица!
Как там Людмила, с кем она сейчас?
Одна? – Тогда пускай напишет тоже.
Здесь так легко, и масок вообще нет!
Письмо с России будет связью – нитью.
Его, быть может, прочитаю вслух
Собравшимся тайванцам в переводе.
Здесь не Пекин, заразных, трупов нет.
Здесь можно жить вообще без вакцинаций.
А что, в России правда есть QR-CODE?
И правда ли в Европе нужен всем санпаспорт?
Кто и зачем придумал так там жить,
Как будто в зоне, вы мне напишите.
Ребята, напишите мне письмо,
Как там дела в запуганной России?
 

Молитва

 
Вразуми меня, Господи,
Чтоб хватило ума мне постичь Мироздание
И судьбы знаки все.
Чтоб владеть мне сознанием,
Контролируя ум, чтоб эмоции грубые
Не могли побеждать, искушения глупые
Не смогли мне мешать.
Хочу жить я в гармонии, но, имея порыв,
Развиваться не мучаясь,
Помогая другим!
 

Котик Филька

(Написала Моисеичева Марианна)

 
Не лев, не тигр, не леопард, не бык.
Такой, как все, – домашний котик.
Я просто встал с утра не с той ноги и
Не спеша открыл свой ротик!
 

Ностальгия… Стихи моей юности

(Написала Яна Копанева)

 
Зачем тебя я полюбила?
Зачем понравился ты мне?
Когда в глаза твои глядела,
Я думала лишь о тебе!
Я о тебе всегда мечтала,
Тебя любимым называла.
Ты для меня был божеством,
Чудесным, милым и прекрасным,
Дарящим мне любовь и ласку.
Но ты обманывал меня,
Зачем любила я тебя?!(((
 

Живет благородный хозяин

(Перевод на русский китайского средневекового поэта Цзи Кана)

 
Живет благородный хозяин,
Для которого Небо и Земля
Не что иное, как одно утро,
А вечность – не что иное,
Как один момент;
Солнце и Луна – это его окна,
Восемь пустынь – это его двор;
Он ходит, не оставляя следов;
Он не остается ни в каком доме;
Крышей ему служит небо,
А циновкой – земля,
Он следует своим фантазиям.
Если он и останавливается,
То это для того, чтобы схватить кубок
Или держать дорожную флягу с эликсиром,
Если он и двигается, то это для того,
Чтобы принести флакон или взять бутылку.
Я обхожу бесконечное; все растения источают ароматы…
Лесные деревья беспорядочно перемешиваются;
В пруду Суанчи плещутся лещи и карпы;
Легкими шариками я подбиваю птиц на лету,
Тонким удилищем я ловлю осетров.
Во время прогулки раздается восхитительное пение,
Разнообразные дыхания сливаются в один и тот же ветер.
Соседний ручей угощает меня чистым вином,
Журчащая песенка выходит сквозь белые зубы;
Моя беззаботная лютня трепещет и восхитительно играет,
Чистое звучание возносится вслед за ветром.
Почему это собрание мне не доставляет удовольствия?
Это потому, что я сожалею, что Дун-йе-цзы[2]2
  Дун-йе-цзы – это имя Даосского мифического учителя, старца, о котором пишет Даос, ученый и поэт Цзи Кан.


[Закрыть]
                                                                 не присутствует здесь.
В вине мне видится, как во сне человек,
Который прячется, храня старые нравы;
Ему достаточно семи струн лютни,
Он все свое сердце вкладывает в познание самого себя.
 

Вечером я прибываю в Висячие сады

(Перевод на русский китайского средневекового поэта Ян Шэна)

 
Вечером я прибываю в Висячие сады.
Я хочу остановиться на мгновение
                                                          на этом священном камне.
Солнце меркнет, оно начинает заходить;
Я даю распоряжение Сихэ натянуть поводья.
Я смотрю на Янцзы, не приближаясь;
Дорога долгая, ее протяженность необозрима!
Я буду подниматься и спускаться в моих поисках!
Я буду поить моих лошадей в пруду Сианя;
Я привяжу мою колесницу к дереву Фусан;
Я отрежу ветку от дерева Жэ, чтобы стегать Солнце.
Я пойду прогуляться далеко!
Впереди Ваншу, чтобы она бежала во главе;
Сзади Фэйлян, чтобы он заставлял
                                                        бежать своих подчиненных;
Для меня Феникс тот, кто меня наперед страхует;
Повелитель грома объявляет мне, что все не готово…
Я приказываю Привратнику Господина
                                                                      отворить мне дверь;
Опираясь на дверь Шанхэ, он смотрит на меня.
Я приказываю Привратнику Неба отворить Ворота.
Он растворяет створки ворот Шанхэ и смотрит на меня.
Я вызываю Фэнлуна для того, чтобы он был
                            моим проводником, идущим впереди меня;
Я спрашиваю, где находится Сверхэфирная Обитель.
Туфли, которые парят в облаках, как летящие гуси,
С тобой я поднимусь по девяти ступеням
                                                                          алтаря Мистерий;
Мое возвышенное желание – скитаться по Трем Мирам,
Оседлать ветры по всему небу.
Сегодня я клянусь, что с этими туфлями
Я приступаю к аудиенции перед Золотым Ликом.
Блестящая корона из семи звезд Ковша,
Ваше сияние нисходит с Небес.
Я, принимающий вас, держу Свидетельство,
И мне суждено стать Бессмертным.
Сегодня я клянусь в этом, нося тебя,
Я буду жить так же долго, как Великий Дуб.
Облачение Бессмертных на Небесах,
Одеяние спонтанности, сокровище с Небес,
Удивительно легкое и прекрасное,
Окруженное сиянием Трех Светил.
Сегодня я клянусь в этом, нося тебя,
Я буду свободно бродить по земле, где нет смерти.
Я собираю двойное ян, и я вхожу во Дворец Вседержителя;
Я иду к Сюнши и смотрю на Чистую Столицу…
Я перехожу через Бездействие, и я прибываю к Чистому.
 

Темная печаль

(Перевод на русский стихотворения Цзи Кана)

 
   В моей жизни так мало удачи —
   в раннем детстве теряю отца.
   Моя мама возилась со мною,
   и мой брат заменил мне отца.
   Мама с братом меня воспитали,
   не ругая и только хваля.
   Я стал старше, и стал я студентом,
   и увлекся – стал книги читать.
 

Проза

Сумерки сознания

Верил ли я когда-нибудь в Бога?

В детстве – нет, а с тринадцати лет поверил.

Я всегда знал, что мироустройство – это Высший Закон Вселенной, но при этом я не мог всерьез представить себе христианского Бога-Отца с человеческим лицом, не вмешивающегося в судьбы людей.

Зов

Шел конец января 2000 года. Я жил один в скромненькой квартирке, в «сталинском» доме, на улице Седова в Петербурге, уже целую неделю. Квартира была двухкомнатной, с окнами на улицу, занавешенными мятыми шторами.

При входе, в прихожей, висело старое большое зеркало с трещинкой. Над ним примостилась деревянная буддийская птичка, привезенная Борисом Гребенщиковым из Катманду и подаренная им одной студентке, которая снимала здесь же дипломный фильм «Магия» для дипломной работы в кульке (Институте культуры). Эта птичка так и осталась в этой квартире (во время съемок она была частью декораций).

Я жил по привычке в гостиной, так как комнату я любезно предоставил Сашеньке, приехавшей в Питер учиться. Неделю назад Саша уехала к родителям на каникулы в Котлас, и я остался один в этой мрачной квартире. Дверь в Сашину комнату открывалась со скрипом. В углу на столике стоял старенький телевизор «Рекорд». Выцветший комод, потертый временем шкаф с откидывающейся столешницей, стул да скрипучая полутораспальная кровать, над которой располагалась постмодернистская картина – вот, пожалуй, и вся обстановка.

Картина заслуживала отдельного внимания. На ней были изображены три нагие валькирии, танцующие при полной луне на берегу озера. Эту картину написал один знакомый художник-любитель, подаривший ее моей бывшей подруге Маргарите, которая теперь сдала мне эту квартиру на пять месяцев. Здесь все пропахло старой трухлявой мебелью.

В гостиной было просторно. В центре просторной гостиной лежал на полу ковер. Я спал на раскладывающемся диване, стоявшем вдоль стены. Напротив дивана – сервант, набитый хрустальными рюмками и бокалами. Люстра из горного хрусталя каждый раз позвякивала, когда мимо дома проезжал грузовик. У входа располагался обеденный стол и два кресла. Во время праздничных обедов этот стол раздвигался для гостей. В быту же он всегда был завален книгами и моими рукописями.

Часто по ночам я слышал шаги в коридоре – кто-то невидимый шел из кухни ко мне! Наконец этот кто-то входил в комнату, где я лежал на диване, и со скрипом опускался в кресло (при этом дверь оставалась закрыта). Я вскакивал, включал свет и никого не обнаруживал. Саша считала, что это барабашка ходит ночью по дому. Она говорила, что не может проснуться, когда слышит скрип половиц ночью, и видит во сне гостиную, по которой ходит на задних лапах большой черный кот, ростом не ниже полутора метров. Саша, нервно подергивая от страха губою, мне рассказала, что она каким-то образом увидела реально существующего кота, ходящего по комнате. Сперва она слышит сквозь сон скрип половиц, затем хочет проснуться, но не может; картина сна меняется, и она видит гостиную и то, что в ней в данный момент происходит. Затем котяра исчезает, подойдя к единственному пустому углу в комнате, и Саша просыпается. Я же считаю, что это намерение кого-то из мертвых (человека, который раньше здесь жил). Этот человек, на мой взгляд, даже после смерти напряженно думал о месте, где раньше проживал, что вызывало эффект полтергейста.

Кухня была небольшой: с двумя полками, столом, старым холодильником, табуретом и стулом. Раньше на кухне стоял магнитофон, но Сашуля увезла его с собой. Меня это нисколько не волновало. В последнее время я интересовался только магическими ритуалами, так как я все время чувствовал, что стоит мне только расслабиться, как враждующие со мной экстрасенсы тут же нанесут астральный удар. Ведь моя фотография попала в руки специалистов, намеревающихся навести на меня смертельную порчу, спровоцировав соответствующую ситуацию.

Меня мучили ночные кошмары, которые не прекращались, даже когда я просыпался и включал свет. В сосьете я больше не ходил, ожидая результата от ночных практик. Будучи в том числе учеником в традиции Сантерия (сантос – «святой» по-испански), я должен был в точности исполнять все предписания Унгана. Последнее предписание сводилось к следующему: во‐первых, уединиться, оборвать все связи с внешним миром; во‐вторых, строго с начала сумерек до полуночи я должен был чередовать курение травяных сборов с курением грибов для вызывания лоа-божеств; в‐третьих, с полуночи до четырех утра посылать зов, особое заклинание, обращенное в Космос. Бокор объяснил мне, что эти практики уберегут меня от энергетического воздействия экстрасенсов.

Трубка

Как только Саша уехала, я вплотную занялся практиками. Я ни с кем не общался и отключил телефон. Целую неделю, каждый день, я курил и произносил заклинания. Вместо обещанного мне бокором прироста силы, я страдал энергетическими ломками и мучился ночными кошмарами, ночью я часто чувствовал энергетические атаки. Вставал я в час дня с головной болью. Все эти дни меня преследовал то возрастающий, то утихающий гул в голове. Наибольшей силы он достигал во время курения травяных сборов и грибов, привезенных Унганом с Кубы. Я чувствовал жар в груди, и мое сердце билось учащенно.

Первый день моего курения выглядел так: после наступления сумерек я задвинул шторы, зажег толстую черную свечу и убрал в угол ковер. Достав трубку и шкатулку для сборов из серванта, я удобно расположился в кресле. С трубкой я обращался очень нежно. Она хранилась в чехле из красного дерева и была сделана Унганом из берцовой кости мертвеца, который ранее был зомби. Трубка эта была небольшого размера и предназначалась исключительно для курения травяных и грибных сборов. Бокор объяснил мне, что она живая и требует особого к себе отношения, как и все предметы силы. Он сказал, что из нее могу курить только я. Любого другого человека убьет дух трубки, если он возьмет ее в руки. Также дух трубки может убить и меня, если я уроню ее. Сила трубки была такой большой из-за того, что берцовая кость, из которой Унган смастерил трубку, принадлежала ранее провинившемуся ученику, который должен был стать зомби, но не подчинился бокору, после чего вудуисты связали и положили его, еще живого, в гроб и закрыли крышку, заранее вырыв могилу на кладбище в пасхальную ночь. И затем они напустили на него разъяренных лоа (барона Самеди и других), которые разорвали в клочья тело и дух (кор кодавр и бон ангел) провинившегося. Когда же боги ушли, мой учитель-кубинец (он не участвовал в обряде вудуистов, он с ними враждует) открыл крышку гроба и скальпелем отделил берцовую кость, напевая заклинания. Лично меня во всей этой истории с трубкой беспокоила не ее сила, а то, что, когда сила выберет меня шаманом, если я, конечно, доживу до этого, мне придется самому изготовить для своего ученика/ученицы такую же трубку из берцовой кости практика, например взяв кость, разрыв в пасхальную ночь свежую могилу какого-нибудь серьезного практика.

Но я в тот день не думал об этом. Я бережно открыл чехол и поставил его на столик, достав трубку. До этого я пробовал курить обычную трубку, но теперь мне предстояло иметь дело с предметом силы.

Передо мной на столе лежал заранее приготовленный ларчик из красного дерева. В нем было два отделения, в которых лежали завернутые в пергамент сборы трав и сушеных грибов. Из чего они состояли, я не знал, так как, согласно традиции, рецептуру передавали только посвященным в Унганы.

Я аккуратно открыл отделение для травы и медленно, боясь просыпать, набил трубку. Пальцы у меня не тряслись (накануне я не пил, как обычно, водку), ведь я выпил изрядную порцию заварного итальянского кофе. Я сел с ногами на старый диван, взял в одну руку подсвечник с чадящей свечой, в другую – трубку и медленно раскурил ее. От едкого дыма я раскашлялся, и трубка едва не выпала у меня из рук. Затем я привык к дыму и стал его втягивать глубоко в себя (дым опускался в низ живота). Так учил меня этому бокор. Через пять минут курения ко мне прилетела сперва одна мошка. Она кружилась около лба и глаз, не обращая ни малейшего внимания на клубы едкого дыма. Через некоторое время вокруг моей головы уже кружился целый рой мошек. Они не издавали ни одного звука.

Я сидел, зачарованный их кружением. Прошло еще полчаса, как мне показалось (в тонких состояниях сознания трудно судить о земном времени), и свеча потухла, как будто ее залили водой. В комнате стало темно и тихо. Я докурил и вытряхнул трубку. Куда-то пропал шум бурного движения на перекрестке улиц Ивановской и Седова. Не слышно было даже движения железнодорожных составов, хотя железка была от моего дома всего в трехстах метрах.

Я положил трубку возле себя на диван. Вдруг тишина нарушилась громким стуком барабанов с ритуальным пением шаманов священного острова Куба. Последующие два часа я сидел неподвижно, как камень, в состоянии внутреннего безмолвия, как бы со стороны слушая непрекращавшееся пение под барабаны. Внезапно все оборвалось. Я медленно встал, не выходя из транса, нащупал в темноте зажигалку и зажег свечу. Затем взял в руку трубку и набил ее сбором сушеных грибов. Потом затянулся, прикурив от свечи. Едва кислый дым успел войти ко мне в легкие, как свеча погасла. Я медленно опустился в кресло, по-прежнему находясь в состоянии внутреннего безмолвия. После нескольких затяжек комната осветилась тусклым светом, шедшим отовсюду. По всей комнате полетели лиловые, переливающиеся всеми цветами радуги шары разных размеров. Они как бы играли со мной, то подлетая ко мне все вместе, то по отдельности.

Мне вдруг стало легко и свободно на душе. Тело мое охватила нервная дрожь, но я не смог собраться (отпустить энергию). Я продолжал еще долго курить трубку, созерцая парящие шары. Докуренную трубку я положил перед собой на стол. Дрожь в животе усилилась. Я стал видеть в каждом шаре лицо кого-либо из моих знакомых, смотрящее без эмоций на меня. Вдруг меня рвануло всем телом вверх, и я обнаружил себя летающим вокруг люстры, а физическое тело я увидел валяющимся на полу неподвижно, как мясная туша с широко открытыми глазами. Меня охватило буддийское желание бросить лишнее и улететь навсегда в другие миры. Лица в шарах телепатически мне говорили: «Лети с нами», исчезая в ярко-оранжевом пятне, образовавшемся на стене над диваном.

Усилием воли я устремился обратно в тело, боясь умереть или впасть в кому. Через некоторое время в комнате уже не стало духов. Я лежал в темноте на полу, один. Болел затылок. Когда дух вышел из тела (бон анж из коркодавр), я, падая, ударился затылком о кресло, после чего тело упало спиной на пол, стукнувшись головой. И мне не хотелось вставать после этого, и я стал «играть руками». Двигая ими в темноте, я видел свои «тонкие» (духовные) руки, которые выходили за пределы физических рук, светясь бело-голубым излучением.

Мне захотелось повторить выход из тела. Сделал то же волевым усилием, что и в первый раз, но ничего не вышло… Я чувствовал бон анж, барахтающимся в телесной клетке. Душа как бы стучалась внутри тела-клетки, активируясь от промежности вверх – к макушке. Я понял, что умею выходить из тела только с помощью грибов. Мне нельзя было курить их больше одной трубки в день – грибы были ядовитыми, и я не мог превышать дозировку.

Я медленно встал и включил свет. Наручные часы показывали без десяти минут полночь. Из ящика серванта я достал двенадцать красных свечей и одну черную. Зажег свечи, расставил их на полу в форме пентаграммы. Затем достал мел и начертал пентаграмму, обводя свечи. Пентаграмму научил меня делать Ундан. В центре пентаграммы я поставил алтарь, обтянутый черным бархатом. Алтарь мне любезно одолжил бокор. Он был высечен из плоского куска гранита. Выключил свет и зажег черную (тринадцатую) свечу и опустился на колени перед алтарем; сложив руки в молитвенное положение на груди, я стал с чувством повторять заклинание на языке йоруба-лукуми: «Ибароку молумба Эшу ибако моюмба ибако моюмба» («Призываю бога Эшу и прошу его не навредить мне»). Призывал я Эшу в состоянии медитативного транса, вызванного курением трубки.

Примерно через час на меня накатили волны животного страха. Слова заклинания застряли в горле – меня стошнило прямо на алтарь, и волосы встали дыбом. Не было сил подняться с колен. Пламя на свечах затрепетало, и из стены на меня вылетел энергетический сгусток – рыжая, с длинными ушами лайка. Долетев в считаные секунды до пентаграммы, она исчезла, и свечи потухли.

Я вскочил на ноги и включил свет. Мысли лихорадочно прыгали в моей голове, и от тонкого состояния не осталось и следа. Я сделал несколько собирательных движений (ими я заканчивал практику) и вышел из потухшей пентаграммы. Меня мучила жажда.

Я умылся, выпил стакан воды, взял тряпку и вытер алтарь. Часы показывали два часа ночи.