Текст книги "Глас земли"

19. Загадочность (Третья сказка о русском писателе)

Как-то так получилось, что постепенно все жители Петербурга разучились читать и писать. Остались эти навыки только у одного писателя, но употребить их было нелегко – газетные редакторы перестали принимать его заметки и фельетоны, отговариваясь примерно в таком духе:

– Купил бы ты себе, приятель, хорошую камеру да поснимал бы. Как люди живут, природу, дворцы с мостами.

Приуныл писатель. Он бы и рад фотоаппарату: вещь полезная, да денег на такую забаву припасено у него не было. Стал он пить с горя. День пьёт, второй пьёт. На третий день является к нему в каморку баба и говорит:

– Напиши-ка ты мне что-нибудь дельное, господин писатель. Уж я в долгу не останусь.

Обрадовался писатель:

– Что же написать тебе, матушка? Пьеску или элегию?

– Да напиши уж что-нибудь, отец родной! Не пытай ты меня. Лишь бы красиво было.

На том и порешили.

Потрудился писатель на славу. Редко когда бывал он доволен своей работой, но тут так написал, аж жалко, что прочесть некому – и с юмором, и с горчинкой, и сентиментально даже слегка. Всего в меру. Как народ любит. И название подобрал выигрышное – «Похвала рачительной хозяйке». Как переписал на чистовую – входит баба. Заказ приняла, поблагодарила, заплатила щедро – погуще всякого редактора.

Только распрощались с бабой, тут же писатель в пальто и бегом на Васильевский остров. Там в комиссионном магазине ещё давеча присмотрел он себе фотоаппарат со вспышкой. Такой, что и для газеты можно пощёлкать, и деньги останутся. Почти дошёл, но решил перед тем заскочить в ресторанчик. Бывают и у писателей в жизни моменты, когда невыносимо хочется шампанского.

– Такой гонорар в такое время! Грех не отметить, – ободрил себя писатель.

Там все деньги и оставил.

Поутру решил писатель искать бабу. Новый заказ вымолить: любовный роман, детектив, гороскоп – всё, что угодно, лишь бы по литературной части. Весь город оббегал, из сил выбился, но к вечеру сыскал. Подымается к ней в апартаменты, входит и видит: «Похвала» его на стене, в позолоченной рамочке висит. Растрогался писатель до слёз. Думает – вот в каком месте мой талант признали, я же, дурак, всё ходил незнамо где, напрасно обивал равнодушные пороги. И как бы из скромности спрашивает:

– Что же вы, сударыня, вирши мои так возвысили? Неужто по душе они вам?

А баба ему и отвечает:

– Как же не по душе, родименький! Во французском журнале я подсмотрела – висят у людей на стене закорючки такие вместо картины. И симпатично, и загадочность какая-то.

Изумился этим словам писатель, почти обиделся даже, и собрался восвояси отправиться, как говорится, несолоно хлебавши, да не успел. Дело вдруг обернулось самым многообещающим образом. Дала ему баба большой заказ: в спаленке у неё роспись сделать. По новым обоям. Однако строго наказала: чтобы крупно было да изящно – побольше закорючек округлых да поменьше востреньких. Деваться некуда и отказываться незачем – согласился писатель на бабий заказ. Поначалу даже с воодушевлением взялся: то цитату какую из латыни вставит, то из Пушкина строчку, то сам что-то придумает. И неплохо, надо сказать, выходило. Одна обида – показать некому. Да только бабе он тем не угодил. Шибко она осерчала и под конец заставила всё переделывать при её самоличном надзоре: чтобы ни палочек, ни точек, ни пропусков. И всё чтобы округло, чтобы плавненько. Чтобы воздушно да пышно. Будто кружево да жемчужные бусинки.

Нелегко приходилось писателю, но потихоньку наловчился. А как забыл он свою грамоту писательскую, так и совсем гладко пошло. Как по маслицу. Писал так писатель, писал, а потом взял да и повесился – ни с того ни с сего. По сей день там висит – и симпатично, и загадочность какая-то.

20. Письмо

Один молодой человек решил выучиться писательскому мастерству. Порешив так, он в тот же день записался на литературные курсы, после чего побежал в районную библиотеку и сгрёб все пособия для начинающих прозаиков. Будучи от природы неутомимым энтузиастом, он принялся за дело с большим азартом. Жизнь его превратилась в великую работу: днём он сидел на курсах, внимая каждому слову своих наставников, опытных литераторов, а вечерами погружался в теорию, постигая ремесло плетения словес в его сокровенных глубинах. Когда курсы были пройдены, а писательские руководства прочитаны все до единого, он сказал себе:

– Дело сделано и сделано на совесть. Сработано честно и наверняка. Стало быть, я стал писателем, и отныне всё, что я ни напишу, будет правдой.

Молодой человек не любил бросать слов на ветер. Обучение литературному ремеслу только укрепило его в правильности такого убеждения, поэтому, твёрдо осознав себя писателем, он принял решение незамедлительно написать что-нибудь существенное. Ему не нужно было ничего доказывать ни себе, ни кому бы то ни было ещё – не таков он был. Он просто ценил своё время, знал цену хорошей выучке и не желал расхолаживаться без настоящего дела.

Он порылся в своём вещевом сундуке и достал со дна банку консервированной колбасы. Срок годности давно истёк, банка вздулась от порчи, гнетущей её изнутри, но молодой писатель был настроен более чем решительно. Он отыскал на этикетке дату, до которой употребление продукта считалось безопасным для здоровья, перечеркнул её своей авторучкой и поверх написал новый, ещё не наступивший день.

– Заодно и отметим, – сказал молодой писатель, откупорил банку консервным ножом и съел всю колбасу без остатка.

Он был человек сугубо прагматический, но при этом отличался редкой способностью мыслить глобально, поверх шкурной индивидуальности. Писательское мастерство было для него инструментом положительного преобразования мира, а не средством продвинуться в литературных салонах. Поэтому он жевал и глотал консервированную массу механически, и если бы его спросили, по вкусу ли она ему пришлась, он не понял бы вопроса.

Несколько времени он сидел на стуле и прислушивался к своему организму. Его волновало только одно: когда колбаса переварится достаточно, чтобы выделенная питательными веществами энергия могла быть преобразована в литературное творчество? И всё-таки где-то в глубине души его терзала мысль, что неплохо было бы в более торжественных красках запечатлеть этот момент. Ведь не каждый день люди становятся настоящими писателями! Желая оставаться честным с самим собой, он решил добавить к своему ужину десерт. Он прошёл в прихожую, взял там жестянку с гуталином, вернулся к столу, зачеркнул слово «гуталин» на этикетке и написал сверху: «повидло». Пока он этим занимался, колбаса вполне усвоилась. Не желая терять ни минуты на торжественные формальности и в то же время не отступая от своих намерений, молодой человек принялся за работу обеими руками: держа авторучку в правой руке, он начал писать письмо министру народного хозяйства, а с помощью ложки в левой руке стал уплетать десерт. Питательные вещества делали своё дело, работа кипела. Разумно используя избыток творческой энергии, писатель между прочим, как бы поверх письма, успел сделать для себя ремарку:

– Чёрное повидло становится чернилами на чистом листе. Человек есть то, что он ест. Оставляя съеденное в письме, писатель остаётся в вечности.

Закончив письмо, он поставил точку, упал со стула и умер. Через несколько дней в комнату молодого человека заглянул его сосед. Ему досаждал резкий запах, и после некоторых раздумий он набрался смелости сделать писателю реприманд. Обнаружив покойника, он хотел позвать участкового, чтобы тот навёл порядок, но, увидев на столе исписанный лист, решил прежде проверить, нет ли там чего, роняющего тень на его персону. Он не любил разбирать чужой почерк, но личные мотивы побудили его предпринять этот труд, и вот что он прочитал:

«Товарищ министр народного хозяйства! Спешу доложить, что мною обнаружен верный способ помочь нашему населению и в самом скором будущем обеспечить его благосостояние. Посему прошу дать мне соответствующие полномочия и не мешать в осуществлении работы, которую я, как профессиональный литератор, почитаю своей священной гражданской обязанностью. Ибо если народ мой не сможет быть счастлив, то жизнь моя не имеет смысла».

Удостоверившись, что про него не написано, сосед вздохнул с облегчением. Остальное ему было неинтересно. Этот человек взирал на случившееся с приятным чувством превосходства, потому что имел убеждение, что в литературе нет никакого проку. Писатели всегда врут. Такова их порода. Правды добивается тот, кто знает свои права и обязанности. Заметив на столе жестянку с остатками гуталина, он умастил её содержимым свои сапоги и отправился к участковому.

Постсоветская Русь

21. Проклятие (Четвёртая сказка о русском писателе)

Один писатель уже много лет пил горькую и если писал ещё что-то, то письма своему брату. Начинал всегда одинаково:

«Николай!» – надобно пометить здесь, что обоих звали Николаями, родители были монархисты и назвали своих сыновей в честь последнего русского императора.

Начинал он всегда одинаково, но одинаково и заканчивал, ибо всегда был точен в выражении своей мысли:

«Ты подлец! Перестать бы тебе подличать по мелочам да стать порядочным человеком. Но этого тебе не дано. Ведь ты не личность и у тебя нет воли. Хуже того – ты невоспитан. И этого уже не исправить. Зачем же мне увещевать тебя? Вместо этого лучше прокляну. Будь ты проклят, мерзавец! Более не брат тебе, Николай».

После этого писатель запечатывал письмо сургучом и вручал кучеру. Кучер же отправлялся прямиком в трактир, пил там не просыхая, пока не выходили данные ему на дорогу деньги, и возвращался назад. Жена его, неграмотная кухарка, находя нераспечатанный конверт, несла его прямиком к писателю, принимая по незнанию за ответное послание. Видя, что брату хватает дерзости отвечать, писатель в бешенстве напивался, ломал сургуч и брался за чтение. Каково же было его огорчение, когда он понимал, что брат не только не раскаивается, но напротив – встаёт на путь взаимного проклятия!

Очнувшись поутру, писатель обнаруживал у себя в кабинете письмо, написанное его почерком, от его имени и полностью соответствовавшее строю его мысли. Сокрушаясь о своей слабости высказывать всю правду только во хмелю и одновременно гордясь, что даже в пьяном виде пишет изящно и подбирает самые точные выражения, он запечатывал письмо и призывал своего верного кучера.

Так могло продолжаться до бесконечности, но слухи о вражде, разгоревшейся между двумя братьями, дошли до их третьего, старшего, брата. Его тоже звали Николаем. Родители назвали его в честь русского революционера Николая Бухарина ещё до того, как стали монархистами. Вернувшись в лоно церкви и ступив на путь духовного исправления, они порешили сохранить это обстоятельство в тайне и говорили сыну, что он назван в честь русского философа Николая Бердяева, заклятого врага советской власти. Оттого мальчик вырос несговорчивым и спесивым.

По дороге к среднему брату, писателю, старший брат решил остановиться в трактире – освежиться и привести мысли в порядок. В это время там как раз находился кучер, который, будучи уже порядком навеселе, признал одного из братьев и тут же вручил ему письмо. Старший брат вскрыл конверт и углубился в чтение. Дочитав до конца и приняв всё на свой счёт, он упал как подкошенный и тут же умер. Так сильно было литературное слово брата-писателя.

Увидев случившееся, кучер понял, что вышел какой-то неприятный конфуз. Воспользовавшись суматохой, поднятой половыми, он вынул письмо из коченеющей руки старшего брата и потихонечку направился к выходу. В этот момент в трактир вошёл младший брат. Он ещё не знал о своей вражде со средним братом и ехал к нему просить взаймы, но, проезжая мимо трактира, решил туда заехать – освежиться и привести мысли в порядок. Завидев еле живого кучера, идущего ему навстречу с бумагой в руке, он, будучи человеком весёлым, решил подшутить над ним – выхватил бумагу и стал с выражением читать. Дочитав до конца и приняв всё на свой счёт, он упал как подкошенный и тут же умер. Так сильно было литературное слово брата-писателя.

Увидев случившееся, кучер понял, что вышел какой-то неприятный конфуз. Воспользовавшись суматохой, поднятой половыми, он вынул письмо из коченеющей руки младшего брата и потихонечку направился к выходу. В этот момент в трактир вошёл средний брат. В этот вечер он по какой-то причине оказался трезв и впервые за много лет сел поработать. Но вдохновение не шло, поэтому он решил наведаться в трактир – освежиться и привести мысли в порядок. Завидев еле живого кучера, идущего ему навстречу с бумагой в руке, он, будучи человеком весёлым, решил подшутить над ним – выхватил бумагу и стал с выражением читать. Дочитав до конца и приняв всё на свой счёт, он упал как подкошенный и тут же умер. Так сильно было его литературное слово, которое, впрочем, было писано в пьяном виде и которое он по беспамятству приписал одному из братьев. Надобно пометить здесь, что средний брат никогда не отказывал ни младшему, ни старшему в писательском таланте, хотя из гордости не заговаривал с ними об этом.

Увидев случившееся, кучер понял, что вышел какой-то неприятный конфуз. Воспользовавшись суматохой, поднятой половыми, он вынул письмо из коченеющей руки среднего брата и потихонечку направился к выходу. Но стоя уже на пороге, он понял, что спешить ему теперь некуда, и поэтому решил остаться в трактире – освежиться и привести мысли в порядок. Он крикнул полового и потребовал себе новый штоф водки, что и было исполнено незамедлительно.

22. Встреча со Сталиным (Постсоветская сказка)

Проснулся как-то один интеллигентный человек среди ночи и слышит ангельское пение.

– Складно поют, – думает. – Жаль только, непонятно о чём. На церковнославянском, должно быть.

Решил он освежиться по такому поводу. Идёт, значит, в кромешной темноте по коридору. Вдруг чувствует – на что-то наткнулся. Да не то чтобы на что-то, – страшно сказать – на кого-то.

– Кто здесь? – спрашивает.

А ему и отвечают:

– Генералиссимус Сталин!

Обомлел человек, встал как вкопанный:

– Товарищ Сталин! Что вы здесь, позвольте поинтересоваться, делаете в столь поздний час?

– Ты пение ангельское слышишь?

– А то как же. Очень даже слышу.

– Складно поют?

– Кажется, весьма складно.

– О чём поют, знаешь?

– Не силён я в церковнославянском, Иосиф Виссарионович. В семинариях не обучался, сами понимаете.

– Напрасно не обучался! Всякая наука в жизни нужна. А поют посланники божии чертям наставление, чтобы те меня лучше искали, а как найдут и схватят, чтобы изжарили меня в адском пламени.

Стало неловко интеллигентному человеку. Вроде бы не его это дело. Ему на работу завтра рано вставать. Тут бы выспаться, а не о богословии думать. И со Сталиным сотрудничать не хочется, но мало ли что может случиться. Всякое ведь бывает. Лишние проблемы тоже не нужны. Запутался человек, засомневался:

– Как же следует поступать в такой, так сказать, деликатной ситуации, товарищ Сталин?

– Очень просто поступать – как сознательному гражданину атеистического государства: поднести мне хлеба с солью и ступай почивать далее, во всём храня верность коммунистической партии и заветам её вождей, Ленина и Сталина.

Пошёл человек на кухню. Свет включать не стал – на всякий случай. Нащупал в темноте буханку хлеба и с ней вернулся в коридор.

– Смотри мне! Прознают ангелы, где я скрываюсь, – поедешь этапом в Сибирь. Ступай теперь.

Вернулся человек к себе в комнату, лежит под одеялом и думает:

– Как это он хочет меня в ссылку отправить, ежели Солженицын давно уже ГУЛАГ перед всем миром разоблачил и за это ему Нобелевскую премию по литературе дали?

Так и уснул в неведении.

23. Вторая постсоветская сказка

Жил-был один учёный-диссидент. Как-то ночью стали его кусать клопы. Лежит он и думает:

– Что же движет этими вредоносными существами? Какая сила? Ведь я такая же тварь божья, как и они, и однако – такое ожесточение, такая бессмысленная необузданная злоба.

И тут осенило учёного:

– Неужели в этих маленьких существах есть что-то от Сталина и Берии?

Решил он проверить эту догадку. Изловил одного клопа, прошёл к своему письменному столу, где всегда наготове стоял микроскоп, и стал рассматривать вредное насекомое. Глядит в микроскоп и глазам своим не верит: с той стороны смотрит на него сам Александр Исаевич Солженицын. Без укоризны смотрит, очень даже интеллигентно, но как будто с едва уловимым сочувствием. Уколола диссидента совесть. Догадался учёный, что прервал какое-то важное и нужное дело. Задрал он майку повыше, освободил клопа и посадил его себе под самое сердце:

– Пейте на здоровье, Александр Исаевич!

24. Зуб

Муж и жена, прожив много лет на одном месте, несколько притомились в семейной жизни. Чтобы как-то встряхнуться, они решили сделать ремонт. Они дали своему сыну металлический скребок и поручили ободрать обои со стен комнаты, а сами оделись и отправились в хозяйственный магазин, чтобы присмотреть там новые обои, которые встанут на место старых. Сын не пожелал ослушаться своих родителей. Он стал надрывать и подковыривать обои скребком, а потом отдирать их длинными полосами и бросать на пол, где они собирались в кучу. Работа увлекла его. Такое дело, как ремонт, было ему в диковинку, и потому хотелось узнать, чем всё закончится. Обои легко отслаивались длинными бумажными полосами, из-под которых на пол сыпались засохшие тараканы, жившие там когда-то тайно от человеческих глаз. По мере продвижения сыном завладела мечта, что родители позволят ему оставить оторванные обойные лоскуты и он будет играть ими, будто это тонкие продолговатые люди, похожие на личинки насекомых. Фломастером он нарисует им зубастые лица, руки-ниточки, скрещённые на животе. И ноги всегда плотно сжатые, толстые у туловища, но настолько тонкие и почти сросшиеся внизу, что ходьба на них происходит совсем незаметно, только за счёт движения едва заметных пальчиков, и от этого кажется парением над землёй. Люди-лоскутки соберутся в загадочную процессию и, углублённые в размышления, будут неспешно передвигаться по периметру комнаты, когда никого не будет дома. Когда же мать и отец будут возвращаться с работы, бумажные люди станут прижиматься к стенам или затаиваться между страницами книг, тем самым оберегая себя от изгнания.

Вдруг под одной из оторванных бумажных полос открылась небольшая, но глубокая выемка, как будто кто-то специально высверлил её в кирпиче. В неё был туго вставлен матерчатый свёрток. Сын вытащил его и развернул. В свёртке лежал крупный и потемневший от старости зуб. Сын чуть не вскрикнул от радости и подумал:

– Какой хороший зуб! Я сберегу его, и, видит бог, настанет тот день, когда этот зуб мне пригодится.

Прошло время. Сыну исполнилось сорок пять лет. Он лежал на диване в комнате и ждал гостей, которые должны были заглянуть, чтобы поздравить его и закусить в непринуждённой обстановке. И вот, ожидая так, сын расслабился и начал было немножко дремать, мысли начали известным образом спутываться и расплываться, что-то новое, логически несообразное стало вкрадываться в мягкую головную сутолоку, стягивая путы сна, но тут он услыхал какой-то лёгкий шорох и встрепенулся. Он подумал, что уже заснул и это приснилось, и собрался снова отдаться дрёме, но почувствовал, что теперь уже не получится, сон пропал, а вместе с тем ему снова послышался какой-то едва уловимый звук, как будто от порыва воздуха что-то невесомое волочится по полу. Сын пригляделся и заметил, что под столом притаилась тонкая продолговатая фигура. Он узнал её. Ещё тогда, во время ремонта, сын попросил родителей оставить ему сорванные обои и взамен поклялся, что никогда в жизни не попросит себе более ни одной игрушки. Услышав это, отец пришёл в ярость. Он бросился к куче оборванных обоев, оттолкнул сына, стоявшего на пути, сгрёб бумажные лоскутья в охапку и вынес прочь. Но тот проделал большую работу, и невозможно было выбросить всё за один раз. Пока отец справлялся с первой партией и сыпал проклятиями, сын незаметно выбрал один приглянувшийся ему лоскуток и быстро спрятал его.

Потом он часто доставал лоскуток и играл с ним, но летом родители отправили его в пионерский лагерь, а когда сын вернулся, то даже не вспомнил про свою игрушку.

Теперь он пытался восстановить, как всё было, в какой момент он забыл про любимую игрушку, и в ответ на это в его голове как будто зазвучала чужая речь:

– Ты прятал меня в Библии. В этой книге я был в безопасности, потому что никто и никогда в этом доме не открывал её. Лёжа в ней, я ожил, я научился читать и пристрастился к этому занятию. Я впитал великую мудрость этой книги.

Сын понимал, что всё это похоже на разговор с самим собой, однако в этой внутренней речи был какой-то несвойственный ему тон, к тому же сообщались сведения ему совершенно неизвестные и даже неожиданные. Внутренний голос тем временем продолжал:

– Прошло тридцать пять лет. Я жил на улице, я научился следовать за дуновениями ветра и так облетел весь мир. Я долго жил в Лондонской библиотеке и в Ватикане, изучая священные книги, труды мистиков и теософов. Я посетил Египет и Вавилон, Индию и Тибет, Афон и Аркаим, Оптину пустынь и Ясную Поляну. Я причастился многих великих тайн и стал участником мистерий, доступных лишь избранным. И вот я вернулся. Я здесь для того, чтобы отблагодарить тебя. Ведь это ты придумал меня. Библия мне мать, она согрела меня в своих объятиях и вскормила молоком священной мудрости, но ты – мой отец. Своим творческим актом ты вдохнул в меня жизнь, придал мне форму. Итак, слушай же мой план. Сегодня мы бежим. Нам могут помешать, но времени на разъяснения, кто и почему, у нас нет. Это не так просто. Сейчас я расскажу всё только в общих чертах. Подробности будут по ходу дела. За Уралом есть поселение просветлённых. Ими организована Академия грядущего воскресения человечества. Сейчас она вне закона и действует подпольно. Это одна из причин, по которой нас преследуют. Разумеется, это дело времени, и скоро закон повернётся в другую сторону – за его пределами окажется всё, кроме нас. Я уже договорился о том, что ты поступишь туда на обучение. Там тебя ждут. Уже приготовлена изба. Там ты сможешь начать новую жизнь, встать на путь истинный и свершить великие дела на пользу всем живым существам. Просветлённые братья примут тебя в распростёртые объятия: у них я пользуюсь непререкаемым авторитетом и полностью поручился за тебя. Кроме того, среди них живёт одна благочестивая сестра, которая уже влюблена в тебя и ждёт встречи. Это кажется невероятным, но воистину сердца просветлённых сестёр всеведущи. Они всегда знают наперёд, кого им любить. Я уверен, что, увидев её и узнав её душу, ты с достоинством и полной взаимностью примешь этот великий дар. Кроме того, хотя это совершенно неважно и почти даже лишнее, но всё-таки добавлю, в качестве дополнительного маленького аргумента, что она проводит много времени на свежем воздухе и правильно питается, поэтому весьма привлекательна как женщина.

Речи лоскутка заинтриговали сына. Он не был лишён романтических настроений и способен был увлечься какой-нибудь дерзкой идеей. И всё-таки он был уже не мальчик. За спиной была прожитая жизнь. Сорок пять лет – не шутка. В этом возрасте сомнения во всём – излюбленное блюдо мысли. Хотя ничто его к этому не обязывало, так как беседа завязалась внутри его головы то ли на психическом, то ли на электромагнитном уровне – он этого понять не умел, – он всё-таки не выдержал и спросил – не про себя, а вслух, со сдавленной, неприятной интонацией, грозящей сорваться на стон: