Текст книги "Узел"

Глава 7
Бандиты

Внезапная и масштабная облава наделала шуму в Первопрестольной. В один день за решетку попали главные скупщики и посредники. Торговцев помельче быстро выпустили, наказав больше не покупать краденое. Иначе пришлось бы пересажать весь цвет торговой Москвы… И без того позора не оберешься. Знаменитые торговые дома, лучшие комиссионные конторы оказались замешаны в железнодорожных кражах. Все оскоромились! Так силен был соблазн.

Зато торжествовали московские промышленники. Ведь это их товары воровали и перепродавали жулики. Дело выявило конфликт между торговым и промышленным капиталом. Одни тащат воз, а другие снимают сливки. Да еще и поощряют преступников.

Так или иначе, но кражи на товарных станциях московского железнодорожного узла резко пошли на убыль. Уцелевшая мелкота на время присмирела, а потом если и вернулась к кражам, то уже тихонько, не наглея. Фон Мекк собрал у себя совещание начальников дорог. На нем выступил Стефанов и рассказал бонзам, как их обворовывали. Были разработаны меры по усилению охраны, улучшению условий хранения грузов, начались и кадровые перестановки.

Но вдруг случилось чрезвычайное происшествие. В семь часов вечера в середине Николаевской улицы напали на поезд Московско-Казанской железной дороги. В нем везли особо ценные вещи: серебро в слитках, швейные машинки и большую партию каракуля. Грабители вскочили на подножки, захватили паровоз и заставили прислугу остановить состав. Одного охранника, который оказал сопротивление, зарезали на месте, остальные сдались. Налетчики чистили поезд сорок минут, не особо торопясь. Брали, что хотели, и явно были осведомлены о характере груза. Тяжелые слитки погрузили на телеги, причем все серебро не убралось и часть пришлось оставить. Пока они возились, обер-кондуктор решился на отчаянный поступок. Он вылез с другой стороны состава с переносным телефоном, включил его в розетку на телеграфном столбе[21]21
  Тогда столбы телеграфной связи на железной дороге использовались для проведения связи телефонной. На них через определенное расстояние ставили телефонные розетки, чтобы обер-кондукторы могли с помощью переносных аппаратов связываться со станциями назначения.


[Закрыть] и попытался дозвониться до полиции. Но не успел. Бандиты заметили это и застрелили его в спину.

Результат – два трупа и похищенный груз стоимостью девятнадцать тысяч рублей. Лыков был уязвлен. Его «железнодорожно-воровская» комиссия увлеклась борьбой с ворами и забыла про бандитов. А те выждали немного после облавы, поняли, что теперь не до них, и нанесли удар.

Опять собрались вместе Стефанов, Лыков и Запасов.

– Что делать будем? – мрачно спросил коллежский советник. – Люди погибли.

– Сыскную можно уже привлечь? – спросил у Стефанова жандарм.

Тот ответил:

– Можно, но не в полную силу. Только тех, кто вместе с нами ловил ворье. Восемь штыков всего, а в остальных я не уверен.

– Да, придется делать чистку, – подхватил Лыков.

– Чистка займет время, а нам надо действовать сейчас, – напористо возразил Дмитрий Иннокентьевич. – Восемь сыщиков – это много. А в качестве вооруженной силы возьмем моих сорок молодцов. Нужно дать бандитам сдачи, и как можно быстрее.

– Не о сдаче надо думать, – поправил жандарма питерец, – а о мерах противодействия. Как мы с ворами разобрались? Поставили наблюдение, выследили, подготовились – и раз! Так же надо и с бандитами.

Лыков с Запасовым, не сговариваясь, посмотрели на коллежского секретаря. Тот рассердился:

– Чего? Опять хотите на моем горбу в рай въехать? Воров я вам открыл. А про гайменников материалу в сто раз меньше. Давайте помогайте, вместе будем ловить, нечего на одного меня надеяться.

– Помогайте… – пробормотал подполковник. – Это не ко мне. У железнодорожной жандармерии власть только в полосе отчуждения. Агентуры сроду не было, ее приказали завести всего месяц назад, еще ничего не успели. А тут агентура нужна.

– У меня ее тоже нет, – в сердцах ответил Стефанов. – Главные банды селятся за пределами городской черты. Марьину рощу, Новую Деревню, Черкизово, Хохловку, Кожухово, Благушу, Шелепиху, Алексеевское-Богородское включили в состав Москвы лишь в прошлом году. И я тоже не успел там завести осведов. Потом, трудно это, почти невозможно. Люди живут бок о бок, как в деревнях. Все на виду, все про всех знают. Нового человека не поселишь, а местные друг за дружку горой. Предателя убьют без жалости.

Алексей Николаевич примирительно сказал:

– Надо заводить там свои глаза и уши.

– Как? Научите, раз вы такой умный!

Лыков не стал отвечать в том же тоне, а продолжил спокойно:

– У нас сейчас собрано в одном месте шестьдесят арестантов. Нужно наладить внутрикамерное осведомление. Воры не могут не знать бандитов. Кто-нибудь да проболтается. Это раз.

Его собеседники встрепенулись – дельное соображение.

Питерец продолжил:

– Кое-кого из скупщиков надо выпустить, предварительно завербовав. Станут нашими агентами, иначе поедут на каторгу. Это два. И следует ориентировать городскую агентуру МСП. Не все банды прячутся за городом. Есть четыре притона в Арженовке, есть Хитровка, есть Сережкина крепость во Втором Обыденском переулке, Рогожинская крепость в Нижнем Лесном, Покровская на краю Хапиловки. И другие имеются по Москве темные места. Тут, Василий Степанович, вам и вашим честным сыщикам карты в руки.

– Согласен, – кивнул коллежский секретарь. – Но особое внимание надо по-прежнему уделить трем местностям. Я вам о них уже говорил, помните? Это Новая Деревня. Там банда Леньки Хотьковского. Далее Сокольничьи улицы, владения атамана Савоськи. И «немецкий участок».

– Что еще за немецкий участок? – удивились собеседники. – Нет такого в Москве.

– А вот есть! Мы так промеж себя называем Ново-Андроновский, что в Четвертом отделении. Из-за его кадра. Судите сами: пристав Севенард, старший помощник – Шульц, младший – Штумф, а письмоводителю фамилия Эртель.

– Александр Николаевич Севенард по корням француз, – возразил Лыков. – И человек приличный, разве что слишком вспыльчивый. А русские немцы часто не хуже нас.

– Ну пусть не хуже, – махнул рукой коллежский секретарь. – Но помощи от этих колбасников мы не дождемся. Если сыскную полицию еще можно почистить относительно быстро, то с общей дело плохо. Откуда вдруг взяться тысячам новых людей? Нет таких. Придется иметь дело с теми, кто есть. И медленно-медленно реформировать. На это уйдут годы.

– Согласен, – подхватил Лыков. – Люди везде одинаковы, а Рейнбот с присными сильно развратили кадр. Конечно, чтобы вернуть прежний дух московской полиции, что был при Трепове и Лебедеве, понадобится время. Но нам надо действовать сейчас. Что вы предлагаете?

– Я согласен с вашими предложениями.

– Ну и хорошо. А я привлеку к дознанию одного человека. Фамилия ему Форосков, я вас знакомил, помните? Он пока без дела. Пусть начнет обнюхивать Сокольники.

– Почему не Новую Деревню?

– Туда Петру Зосимовичу нельзя, ему там голову проломили. Могут вспомнить.

Сыщики начали действовать, и спешно. Двойное убийство попало во все сводки, нечего ждать, когда начальство даст тебе пинка. Лыков вызвал к себе Фороскова и огорошил:

– Петр Зосимович, придется тебе сесть в тюрьму.

– За дело или просто так? Может, мне зарезать кого-нибудь?

– Я серьезно. Мы укупорили всех железнодорожных воров в два балагана при Николаевских казармах. Нужно подслушать их разговоры.

– Наседкой стать в мои-то годы? Несолидно, Алексей Николаич.

– Это будет лишь началом уголовной карьеры. Вырастим из тебя почтенного барыгу, своего человека среди воров и бандитов. Забыл, что ты дал подписку? Или уже передумал, хочешь снова на вокзале клиентов подбирать?

– Барыгой согласен, это ремесло славное, – повеселел бывший сыщик. – А в тюрьму-то за что?

– Давай вместе думать. Пойдешь под своим настоящим именем, так безопаснее. Легавые у тебя что-то нашли. Украденное с чугунки. И, не разбираясь, закатали в балаган ко всем остальным. Ну, какие есть мысли?

– А если мануфактуру? Но как она ко мне попала? Надо, чтобы кто-то из настоящих барыг подтвердил. Иначе, сами понимаете, подозрительно. Свалился неизвестно кто, и с краденым товаром. Если не сам воровал, значит, купил. У кого? Где? Почем? Что хотел с этим товаром сделать? Чем занимался до того?

Вопросы были правильные. Лыков задумался, потом произнес:

– В конце концов мы хотим поселить тебя в Сокольниках. Место, кстати, опасное. Где-то там прячется банда Савоськи, беглого каторжника Савостьянова. Вчера они ограбили поезд и убили двух человек.

Он покосился на осведомителя – как тот отнесется к такой перспективе? Петр радости не проявил, но и на попятный не пошел.

– В первый раз, что ли? Все лучше, чем спиваться в вонючих номерах.

– Тогда я продолжу, – обрадовался коллежский советник. – Ты прав, просто так в Сокольники не придешь. Да и никуда не придешь, нет таких мест. Мы попробуем завербовать тамошнего блатер-каина, настоящего, патентованного. Будешь при нем для начала на побегушках. Он и рекомендует тебя остальным. Ты иди пока, жди команды. Я все подготовлю. Денег дать?

– Пока не за что, Алексей Николаевич. Подъемные вручили и хватит. За вылазку на железку четвертной дали – не помните?

– Помню. Ты тот четвертной отработал, скупщика открыл.

Но Форосков от денег отказался и ушел вживаться в роль мазурика. А Лыков внимательно изучил списки арестованных и остановился на мещанине Канахистове. Тот держал ломовой извоз на Второй Боевской улице. При подготовке к облаве был выслежен как барыга. Оказалось, что он не только возил чужую покражу, но и покупал ее. А сбывал в деревнях Тульской губернии, откуда был родом. Еще Канахистов держал подпольную кассу ссуд, в которую принимал от уголовных грязные заклады. То, что нужно.

Сыщик вызвал извозопромышленника на допрос и начал вежливо:

– Ну что, Гаврила Матвеевич, не надоело еще в тюрьме париться?

– Надоело, ваше высокоблагородие, – ответил тот, окидывая чиновника оценивающим взглядом.

– Что так смотрите? Пытаетесь понять, сколько денег мне предложить за свободу?

– Так мы… Понятное дело, нужно бы того…

– Чего «того»?

– Дела стоят, а убытки бегом бегут, вот чего.

– Давай сразу к главному. Хочешь выйти отсюда?

– Конечно, хочу. – Глаза у Канахистова стали как щелки. – А что для этого сделать надо?

– Завербоваться в сыскную полицию негласным осведомителем.

– Так я и думал, – разочарованно сказал ломовик. – Эх, что за жизнь! Как вы не понимаете, ваше высокоблагородие? Ведь узнают – зарежут к чертям!

– А если не узнают?

– Узнают. Вы же доносить заставите. Там не дураки сидят, в конце концов и догадаются.

– Значит, не согласен?

– Нет. Жизнь дороже.

– И ты, Гаврила Матвеич, решил растянуть мучения?

– Какие еще мучения? – насторожился арестованный.

– Ну, каторга не сахар, да еще такая длинная, какую тебе приговорят.

– Постойте-постойте. А сколько мне приговорят? Я сам не воровал, замки не ломал, а только купил краденое. Да и то один-единый раз. Какая же за это каторга?

Лыков протянул Канахистову толстый том:

– Прочти вот это место вслух.

– А чего это за книжка?

– Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, в редакции тысяча девятьсот третьего года.

Барыга уткнулся в текст и зачитал:

«Статья девятьсот двадцать восьмая. Тот, кто принимал от шайки заведомо похищенное, или укрывал шайку как пристанодержатель, наказывается как член самой шайки». Это как же понять?

– А чего тут сложного? Ты сам не воровал, замки не ломал. А получишь столько же, сколько и те, которые ломали. Согласно закону.

– Хм. А они сколько огребут?

– Ежели со взломом запоров и преград, да еще если среди них окажутся рецидивисты… Тогда каторга до пятнадцати лет.

Извозопромышленник был поражен:

– Как пятнадцать лет?! Да за что? Я ж только купил один разок. Не можно за это пятнадцать лет! Где же справедливость?

– Гаврила, я не шучу и не пугаю. Вот статья, смотри сам. Я вообще тебе добра хочу, жалко дурака. Купил один раз, а теперь сгниешь на каторге. Там сейчас знаешь как? Хуже, чем было на Сахалине. Средне-Сибирскую железную дорогу сделали облегченной. Торопились очень к войне с японцами. А теперь решено ее усилить. Намучались: подъемы и спуски крутые, много вагонов прицепить нельзя. По семь вагонов всего, больше не выходит. Горы там, понимаешь? Правительство приказало выровнять и усилить насыпь. Но людей там нет, Сибирь малонаселенная, рабочей силы не хватает. Будут арестантов привлекать. А их, сам знаешь, кто пожалеет? Помер Максим, и хрен с ним.

Но ломовик не слушал его, а только причитал. Тогда сыщик стукнул по столу кулаком:

– Заткнись! Сам виноват. Ты как хотел? Два года воруете, на миллионы растащили, и за это ничего не будет?

– А?

– Иди в камеру и думай. Посоветуйся там с народом. С тобой рядом такие знатоки сидят, что любого адвоката переплюнут. Справься у них, не вру ли я. А потом поговорим.

Канахистов ушел, громко возмущаясь. Алексей Николаевич еще раз проверил списки арестованных. Лучше Гаврилы никого не было. Если барыга уже решился пойти на сотрудничество, вряд ли он будет в камере задавать лишние вопросы. Там каждый сам за себя, все подозревают друг друга в доносительстве.

Коллежский советник не ошибся. Уже через пять минут конвой доложил ему, что арестованный просит о разговоре.

– Ваше высокоблагородие, я согласный, – бухнул Канахистов.

– Ну и хорошо. Бери перо и пиши.

Лыков продиктовал ему соглашение о сотрудничестве.

– Теперь о деле. Нас интересует в первую очередь банда Савоськи.

Извозопромышленник поежился:

– Так я и знал…

– Что скажешь про них?

– Есть такие, но лично я их никогда не видал. Осторожные.

– И дел не имел, не покупал ничего?

– Бог миловал. С ними боязно дела иметь…

– Много человек в банде?

– Не могу знать, ваше высокоблагородие.

– Если мы тебя отпустим, надо будет узнать. Понимаешь это?

– Эх… Понимаю.

– Еще вот что. К вам в камеру приведут завтра одного человека. Скажешь, что твой покупатель, взял у тебя штуку краденой бязи.

– А… пошто? Бязь-то я в Тулу посылаю, все это знают.

– Скажешь, что знакомый. Раньше он служил в страховой фирме, ходил к тебе страховать. Зовут Форосков Петр Зосимович. Теперь он не при делах, из-за пьянства выгнали, ты пожалел и дал штуку для коммерции.

– Ага…

– Дал и тем самым подвел человека. Мы его с бязью поймали и теперь ведем дознание. Присоединили к вашей куче, по одному делу пойдете.

Барыга кивнул; было видно, что он сразу понял замысел сыщика.

– Ты подтвердишь личность Фороскова перед камерой, и про бязь тоже подтвердишь. И вообще, присмотрись к нему. Петр Зосимович – парень толковый, грамотный. Как вернешься домой, продолжишь ведь ссудную кассу держать?

– Ну… Ежели надо…

– Надо, – строго подтвердил коллежский советник.

– Тогда продолжу.

– Вот. А у тебя извозное дело, хлопот полон рот. Помощник потребуется. Петр Зосимович и станет тебе тем помощником по кассе.

– Понятно… А как все-таки вы меня освободите? Все в каторгу пойдут, а я домой?

– Правильно рассуждаешь. Вижу, я насчет тебя, Гаврила Матвеевич, не ошибся. Ты знаешь, что умные осведомители до ста лет живут? А ты умный.

– Как до ста лет?

– Да вот так. Уголовные их считают своими и не трогают. И полиция тоже бережет, зря не таскает. Выдать осведа – ни-ни. Тогда придется нового заводить, а это дорого и хлопотно. Мы ведь тебе еще и платить будем.

– Копейки-то? – ухмыльнулся барыга. – Дайте лучше заработать, сквозь пальцы на мои плутни смотрите и можете ничего не платить.

Было видно, что он начал уже обдумывать новое свое положение и искать в нем преимущества.

– А пристав будет знать, что я вашенский?

– Нет. Только сыскная полиция. Тебя будет вести свой собственный надзиратель. Еще начальник отделения будет знать, и больше никто.

– Мойсеенков, что ли? Вот жулик хуже меня во сто раз!

– Мойсеенко уже нет. Придет новый человек, честный. Всех сыщиков переворошат, проверят, большую часть выгонят, и наберут новых. Проверять буду лично я, чиновник особых поручений Департамента полиции коллежский советник Лыков.

Барыга вытянулся, как солдат перед ротным командиром.

– Так что, Гаврила Матвеевич, выбор ты сделал правильный. Он всю твою дальнейшую жизнь определит. Дружи с нами и не прогадаешь. Теперь насчет Фороскова. Я вас сейчас познакомлю, чтобы ты завтра сразу его узнал как своего. Чаю пока не хочешь?

– Можно. А то в балагане пойло, а не чай, я к такому не привык. Пока Форосков ваш идет, объясните, что вы для меня придумали. Как я стану белый, когда вокруг все черные?

– Да очень просто. Скажешь, что откупился. Когда станут спрашивать, сколько дал и кому именно, наводи тень на плетень. Мол, человек тот опасается, велел никому не говорить. А если пристанут с ножом к горлу, то скажи так… – Лыков глянул в статейные списки арестованного. – Ты ведь Дряпловской волости Одоевского уезда?

– Так точно.

– Есть сыскной надзиратель Баронин, зовут Пантелеймон Максимович. Он тоже Тульской губернии, из соседнего с тобой Алексина. Чистку Баронин пройдет, он человек надежный. Вот Пантелеймон Максимович и подсобил земляку. Понял?

– Так точно. Значит, в крайности я могу Баронина назвать?

– Да.

– А сколько я ему заплатил? – дотошно уточнил барыга.

Лыков только радовался этим вопросам: тот сам сочинял себе правдоподобную легенду, значит, не ошибется в деталях.

– Тысячу триста рублей. Поднимешь столько?

– Ежели частями, то подниму. Только вы мне его тоже покажите, чтобы я земляка в наружность знал.

Наконец сыщик с извозопромышленником обо всем договорились. Лыков по очереди вызвал Фороскова с Барониным, познакомил их с новым осведом. Операция по внедрению Петра в преступную среду началась.

Но уже на другой день случилось то, чего никто не ждал.

Алексей Николаевич сидел у себя в номере и записывал в книжку свои размышления. Было три часа дня. Скоро ему предстояло опять ехать в Николаевские казармы, колоть арестованных. По закону, сыскная полиция не имела права вести допросы, это обязан был делать следователь. Лишь в исключительных случаях, например, когда свидетель находился при смерти и мог вот-вот помереть, сыщикам полагалось снять с него форменный допрос. Однако на практике было не так. Полиция сплошь и рядом подменяла следователей, а те потом проверяли и оформляли полученные сыщиками доказательства. Лыков половину жизни провел в допросах и на очных ставках.

Вдруг в дверь постучали. Вошел коридорный и сказал, что Лыкова срочно зовут к телефону. Он спустился вниз, взял трубку и услышал взволнованный голос Стефанова:

– Алексей Николаевич! Может, я схожу с ума, но… страшно.

– Что случилось?

– В арке моего дома стоит какой-то человек. Уже полчаса, и не уходит. Подозрительно… Чего он там потерял?

После облавы сыщик вернулся к себе на прежнюю квартиру, рассудив, что теперь ему некого бояться. Неужели ошибся? Лыков сказал:

– Заприте дверь на все замки и никому не открывайте. Я сейчас приду.

Коллежский советник поднялся к себе, быстро оделся, сунул в кобуру «браунинг» и побежал на квартиру Стефанова. Благо до нее было пять минут ходу. Приблизившись, Лыков на всякий случай переложил пистолет в карман пальто, предварительно поставив его на боевой взвод. Это его и спасло.

Едва он свернул за угол, как увидел рослого мужчину в бекеше. Тот стоял возле арки и курил. Алексей Николаевич двинулся к нему, но тот вдруг бросил окурок, рванул из кармана револьвер и выстрелил в сыщика. Видать, догадался, что это полицейский, и тянуть не стал. Лыков успел выхватить «браунинг», и в результате они пальнули друг в друга одновременно.

Лыков почувствовал удар, но почему-то в спину. «Черт, там второй, он зашел мне в тыл, подумал питерец».

Удар был такой силы, что коллежский советник упал на колени и чуть не потерял сознание от боли. А его противник повалился навзничь, дернул ногой и затих.

Превозмогая боль, сыщик вскочил, развернулся – и никого не увидел. Второй выстрелил в спину и убежал? Не сразу он догадался, что пуля бандита ударилась в фонарный столб и рикошетом угодила ему между лопаток. Питерец немного успокоился, приблизился к лежащему и нагнулся над ним, не убирая пистолета. В груди бандита, там, где сердце, дымилось отверстие. Лыков убил его наповал. Кто же это такой?

Алексей Николаевич быстро обыскал убитого и нашел целый арсенал: еще один револьвер, кистень, а в сапоге – нож.

Тут раздался топот, и из арки выбежал Стефанов с «наганом» в руке.

– А? Что случилось?

– Вы оказались правы, Василий Степанович: по вашу душу приходил.

Увидев трофеи, коллежский секретарь побледнел:

– Вот сволочи! Они меня выследили.

– Безусловно. Надо поставить караул у ваших дверей.

– А может, лучше сменить квартиру?

– Уж больно она удобная, – возразил Лыков. – Жалко отсюда съезжать. Потом, новое убежище тоже могут выследить. Лучше как следует охранять это.

Москвич вгляделся в питерца: румянец на щеках, глаза горят.

– Можно подумать, что вам все это нравится… – пробормотал он недоуменно.

– Как это может нравиться? Это я со страху. Думал, конец мне: всадили заряд в спину. А еще поживем…

Коллежский советник вынул свисток и дал сигнал «ко мне»: два длинных свистка, два коротких и снова два длинных. Ему отозвались, и с перекрестка прибежал седоусый городовой. Он узнал Стефанова (того, кажется, знала вся Москва) и откозырял ему:

– Здравия желаю, ваше благородие! Звали?

– Коллежский советник Лыков застрелил бандита, который хотел меня убить.

Городовой приветствовал питерца с еще большим почтением.

– Стань возле него и никого не подпускай, – приказал Лыков. – А мы сейчас телефонируем в участок и в сыскную, пусть пришлют труповозку.

– Есть!

Через полчаса в покойницкой Шереметьевской больницы сыщики разглядывали убитого. Из-за их спин с любопытством смотрел пристав Третьего участка Мещанской части штабс-капитан Богдзевич. Вдруг хлопнула дверь, и появился тяжело дышащий Запасов.

– Василий Степанович, Алексей Николаевич! Я как только узнал, сразу сюда. Как вы? Как это произошло?

Лыкову в эту минуту обрабатывали синяк на спине, а санитар выковыривал из пальто сплющенную пулю.

– Вот, Дмитрий Иннокентьевич, – сказал он. – Ударило так, что я чуть не помер с перепугу. А оказался рикошет всего-навсего.

– Ничего себе всего-навсего! – возразил жандарм. – У меня товарищ так погиб в Праге[22]22
  Здесь: предместье Варшавы.


[Закрыть] в прошлом году. Прямо среди бела дня, на вокзале. Пуля угодила в стену, отлетела – и ему в висок. Через сутки умер. Хороший был товарищ…

Их перебил Стефанов. Он перевернул покойника на живот и воскликнул:

– Не может быть!

– Знакомый ваш, Василий Степанович? – обрадовался Запасов. – Идентифицировали?

– Со всей определенностью, – подтвердил тот. – Татуировка приметная: черт играет на тальянке. Знаете, кого вы застрелили, Алексей Николаич? Самого Митьку Бакалейникова, есаула из банды Савоськи. Помните, я рассказывал? Который лично убил двадцать шесть человек.

Все расступились и посмотрели на Лыкова по-особенному. Наконец подполковник сказал одобрительно:

– Ну вы даете, Алексей Николаевич. Это самый опасный в Москве бандит. Был.

– А теперь остывает, и ловить его не надо, – затараторил пристав. – На моем участке зверствовал, стервец. Представляете – хлористым цинком людей травил! Тех, кто не давал с чугунки воровать. Схватят беднягу, свяжут и яду ему в рот нальют. Мы три трупа таких нашли, доктор вскрыл – а внутри у них цинк, которым шпалы пропитывают от гниения. Как я за Бакалейниковым охотился, сколько раз засады делал… Спасибо вам от меня особо. – Помолчал и добавил: – А все-таки жаль, что не я сам.

Питерец усмехнулся про себя, а вслух заявил:

– Похоже, целили в Василия Степановича. За тот разгром, который он учинил железнодорожным ворам. Надо поставить караул у его дверей.

– Я распоряжусь, – разом сказали пристав и жандарм.

Они начали спорить, и победил жандарм.

Но приключения этой ночи пока не закончились. Сыщики сидели в кабинете Запасова и сводили воедино показания барыг. Была уже половина второго, страшно хотелось спать. Еще четверть часа, и можно было идти по домам. Неожиданно вошел подполковник и, не говоря ни слова, начал рыться в своем столе. Вынул оттуда коробку патронов к «нагану», сунул в карман. Потом удивленно посмотрел на полицейских и воскликнул:

– А вы чего сидите? Ишь, орлы!

– Почему нам не сидеть?

– Вооруженный налет на товарную станцию Казанской дороги. Ну-ка живо все за мной!

Втроем они запрыгнули в авто и на полной скорости помчались к станции. Пол-Москвы пролетели в пять минут. Машина повелительно трубила клаксоном. Когда вырулили на Ольховскую, услышали вдалеке выстрелы.

Гавриков переулок был освещен единственным фонарем. Под ним сидел городовой и стонал, держась за живот; рядом растекалось пятно крови. Двое служивых хлопотали над ним, пытаясь перевязать. Увидев начальство, один из них махнул рукой за спину:

– Быстрее туда, ваши благородия! Там Деримедведь один бьется, ухайдакают они его!

Сыщики с жандармом побежали на станцию, следом поспевал шофер.

– Что за медведь? – спросил Лыков у Запасова.

– Это мой вахмистр, фамилия Деримедведь. Лучший в управлении! Не дай бог, его убьют. Поднажмем!

Они прибежали вовремя. Корпусный детина, тщательно выцеливая, стрелял по наступающим на него бандитам. Один уже лежал, второй с руганью отползал за штабель. Но бандитов было десятка полтора. Если бы не подмога, дела храброго вахмистра были бы плохи. Когда из-за его спины выбежали четверо и открыли пальбу, налетчики сразу дрогнули.

– Тикай! – раздалось из темноты.

Бандиты кинулись наутек. Лыков наподдал за ними. Несмотря на болезнь, Стефанов, тяжело дыша, старался не отставать. А пухлый подполковник рванул с удивительной для его комплекции скоростью и обогнал всех. На бегу он выстрелом в спину свалил одного громилу, дал подножку другому и уселся на него верхом.

– А ну лежать!

Стефанов тоже схватил кого-то за рукав, и Алексей Николаевич остался один. Он бежал в глубь станции, огибая длинный пакгауз. Впереди раздавался громкий топот – противник покидал поле боя. Сыщику хотелось остановиться и дождаться подкрепления, но было неловко: его приятели уже с пленными, а он без.

Внезапно из-за угла на него налетел круглый, как колобок, мужик с ножом. Едва успев увернуться, питерец сбил его выстрелом в упор. Остановился и пустил еще два-три заряда в убегавших, но, кажется, не попал. Или все-таки попал?

Он продолжил погоню и вскоре нагнал одного. Тот ковылял, раненный в ляжку, и все оглядывался через плечо.

Сыщик остановился в пяти шагах от налетчика и навел «браунинг».

– Эй! Я сдаюсь! – крикнул тот и бросил на землю свой револьвер.

Алексей Николаевич чуть не выстрелил сгоряча. Но вспомнил, как после возвращения из Ростова Трусевич долго его песочил и взял с него слово, что самосуды прекратятся.

Тут появился Деримедведь и начал вязать пленного. Еще через минуту станцию заполонили полицейские с жандармами, их откуда-то набежало очень много. К воротам, выходящим в Гавриков переулок, стали стаскивать убитых и приводить задержанных. Пошел туда и Лыков. Он волочил за ногу мертвого «колобка», а вахмистр толкал в спину раненого бандита:

– Иди, мерехлюндия!

Возле ворот Алексей Николаевич первым делом спросил у городовых:

– Тут один наш лежал под фонарем, его в живот ранили. Где он?

– Увезли в больницу.

– Тяжело?

– Изрядно. Крови много вытекло, вон кака лужа.

Подскочил, пританцовывая, Дмитрий Иннокентьевич.

– Вот это да! – гаркнул он. – Прямо Бородинская битва. Вы как, целы? Много нарубили?

– Одного.

– А я двоих. Ну, второго живьем. А где Василий Степанович?

– Здесь я, – крикнул снаружи коллежский секретарь. – Задержанных оформляю.

– Вы целы? Много взяли?

– Я цел. Мы с вами взяли каждый по штуке, Деримедведь еще одного привел.

– Это их высокоблагородие поймали, – возразил вахмистр, указывая на Лыкова. – Я только спутывал. Он, кстати, раненый, как бы кровью не истек. К доктору бы надо его.

Оказалось, что каждый из комиссии захватил по налетчику. И четверых уложили наповал, это с учетом попаданий Деримедведя. Тот вел себя так, словно бы его жизнь и не висела только что на волоске. Обошел пакгаузы, выявил сломанные замки, доложил начальству, а теперь стоял в сторонке и спокойно курил. Вот молодец, побольше бы таких.

Примчался начальник станции Свешников, которого Алексей Николаевич допрашивал позавчера, и стал причитать. Запасов рявкнул и на него:

– Прекратить скулеж! Выясните, что украли, и доложите.

– Я не вам подчиняюсь, а управляющему, – обиженно ответил Свешников. – И докладывать ничего не обязан.

Но тут появился фон Мекк и строго оборвал начальника станции:

– А я вам приказываю выполнить распоряжение господина подполковника. И вообще, господа, большое спасибо вам от нашей дороги. Сначала воров отвадили, а сейчас еще и разбойников. Я телеграфирую премьер-министру, буду просить для вас поощрения.

Лыков вернулся к себе только под утро и проспал до полудня. Когда он снова появился на Пречистенке, Запасов со Стефановым уже были там и допрашивали арестованных. Приятеля они встретили насмешками:

– Ну и дрыхнуть! Если бы так бандитов ловил, давно бы всех повывели.

– Чем я хуже вас? – отбился коллежский советник. – Каждый взял по штуке, повторяя выражение Василия Степановича. Ну, что говорят ребята? Чьи они?

– Не Савоськи и не Хотьковского, – сообщил Стефанов. – Какой-то новый атаман объявился на чугунке. Кличка ему Зебря, а бивуак стоит в Калошиной деревне.

– Так едем туда!

– Уже поехали.

– Без меня?

Тут Запасов возмущенно сказал:

– А что, без вас нельзя, что ли? Вы, Алексей Николаич, честь знайте. Скромнее надо быть. Вчера два раза под пулями оказались.

– Так ведь и вы тоже.

– Я один раз, и то впервые за год. Хоть кости размял, молодость вспомнил.

– Пришлось в прежние годы повоевать?

– Да, в Маньчжурии. Сначала с ихэтуанями[23]23
  Ихэтуаньское восстание 1899–1901 годов, более известное как Боксерское.


[Закрыть], потом с хунхузами. И в Москве в девятьсот пятом довелось бегать под свинцовым дождиком. Боевики неделю атаковали вокзал Николаевской дороги, едва-едва мы отбились. А сейчас видите, как заплыл?

К вечеру пришла телеграмма от Столыпина. Премьер-министр выражал благодарность членам комиссии и выражал уверенность, что та доведет начатое дело до конца.