Текст книги "Про Чёрное море. Белую Одессу. И немножко про кино"

Николай Свительский
Про Чёрное море. Белую Одессу. И немножко про кино

При оформлении обложки и в самой книге использованы рисунки Н. Свительского и фотографии из личного архива.

© Свительский Н., 2020

Про Чёрное море и белую Одессу

Итак, после окончания курсов зам. директоров, «Дерзость» (Подполковник Шиманский) – моя первая картина, на которой предстоит работать в должности замдиректора к/к.

Сейчас, стоя у бассейна для комбинированных сьёмок, глядя на море с высоты холма, на котором расположена киностудия, я пытался представить, что меня ждёт в этой кино экспедиции.

Ко мне подошел Марк Пальтерман, фотограф, как всегда с фотокамерой на шее.

– Я тоже люблю смотреть с этой точки. Бассейн сливается с морем и оно кажется бесконечным, – начал он разговор и неожиданно сообщил, – сегодня узнал, что меня прикрепили к «Подполковнику Шиманскому» – Юнгвальда-Хилькевича, так что будем работать в одной группе.

– Очень рад, – ответил я, пожимая протянутую руку.

Мне действительно было интересно поближе познакомиться с этим человеком. Личность на киностудии приметная. Его старались заполучить все режиссёры-постановщики. Фоторепортажи со съёмок были готовой рекламой будущего фильма. Да и вообще, личность оригинальная. На киностудию приезжал на своём «Виллисе», вызывая завистливые взгляды. Носил потёртые до основания «Левисы» и такую же потёртую лётную кожаную куртку. Зимой и летом в кожаной бейсболке с большим козырьком. Внешне независим, но без позёрства. Высокий, спортивный, доброжелательный. Серьёзно увлекался боксом и подводным плаваньем. Владел в совершенстве двумя языками-английским и немецким. Его часто приглашали на озвучку.

– Смотрю на море и каждый раз задаю себе вопрос: почему его назвали Чёрным. Как для меня, так оно разное, сейчас вот почти белое.

– Это отблеск, эффект атмосферы и неба, а ещё и от бассейна. Отойди в сторону и оно будет синее. А вообще гипотез много. Одна из них основывается на том, что металлические предметы, например якоря, опущенные в море глубже 150 метров на длительное время, покрывались налётом чёрного цвета из-за воздействия на металл сероводорода.

Марк говорил о том, что знал не понаслышке.

– Но бывает оно тёмно-синее и просто тёмное. Настоящее Чёрное море можно увидеть только на Каролино-Бугазе.

– Не был ни разу, только слышал.

– До экспедиции в Ивано-Франковск и Винницу ещё есть время, съездим как-нибудь.

– С радостью, – ответил я.

– Между прочим, такого бассейна как у нас, чтоб сливался с морем в одно целое, нет ни на одной киностудии.

– Да, я знаю.

– Ты на киностудии недавно? Раньше я тебя не видел, – спросил он, явно желая продолжить разговор.

– Я больше в командировках, подготовка кино экспедиций: гостиницы, объекты для будущих съёмок и всякое такое. Неделя, как вернулся из Риги, а теперь вот Ивано-франковск, Винница.

– Тяжело, наверное, пробивать всё это. Я бы никогда не смог, не люблю просить.

– Мне нравится. Новые города, интересные люди. Могу на месяцы уезжать в командировки, делать хорошо то, что умею, и зависеть только от успешного решения поставленной передо мной задачи.

– Я слышал, ты у директоров картин нарасхват, режиссёры настаивают, чтобы экспедицию готовил именно ты. Как тебе это удаётся, особенно с гостиницами, в них никогда нет мест.

– В каждом городе по-разному, не просто. Что касается просить, я тоже не люблю и стараюсь все вопросы решать на взаимовыгодных условиях.

– Как это?

– Я же сказал: не просто, но решаемо. До киностудии я много перебрал профессий. От каждой что-то осталось полезного. Научился сохранять контакты с хорошими людьми, их не так уж много. Иногда хотелось стать просто Диогеном, ходить среди белого дня с фонарём, чтобы их найти.

– Находил?

– Да. Однажды в Москве на ВДНХ познакомился с таким человеком, Борисом Пильщиковым. В павильоне «Образование» он выставлялся с макетом своего пульта, разработанным его конструкторским бюро технических средств обучения. Он был в виде какой-то космической полусферы, очень удобен в управлении любым процессом, связанным с электроникой. Пультом заинтересовались космонавты и предложили Борису Пильщикову разработать модель для подготовки космонавтов, пригласили работать в ЦПК, в Звёздный городок. Мы с Борисом подружились и он мне рассказал, что все детали и оснастку для своего изделия собирал чуть ли не на помойках, пока не познакомился с мало кому известной базой неликвидов, собранных со всего Советского Союза. Находилась она в «Берёзовых аллеях», примыкающих к ВДНХ.

«Там есть всё, даже то, чего в природе не существует, – сказал Борис улыбаясь, когда мы вместе поехали искать нужные ему комплектующие, – а главное, за копейки. Нина Кузьминична там царица. Познакомлю, авось пригодится».

Въезжая на территорию этого «царства», я увидел огромное количество металлических ангаров. Среди густо растущих кустов рябины и черёмухи стояло несколько финских домиков. Возле некоторых были квадраты, похожие на огороды.

«Это для персонала. У них тут своё хозяйство: картошка, помидоры, огурцы, – пояснил Борис, – здесь свой микроклимат». То, что находилось в этих ангарах-складах, поразило меня. Я никак не мог понять, почему целые штабеля напольной плитки, огромное количество линолеума, ковролина, унитазов, электромоторов и трансформаторов – неликвидны. Организации, приобретавшие в хозяйстве Нины Кузьминичны неликвиды, за копейки, привозили в Москву всё, чем были богаты, в виде благодарности. Единицы знали о существовании неликвидов, перечня всего, что там сосредоточено. После знакомства с Ниной Кузьминичной у меня появилась большая объёмистая папка с подробным описанием и ценами по каждой позиции. Нужно было только знать, кому и как предложить на «взаимовыгодных» условиях то, что в ней хранилось.

– Сдаюсь, старик, – Марк не скрывал своего восхищения. Жаль, что для моего «Виллиса» там ничего нет.

– К сожалению, для автомобилей ничего, тем более для твоего «Виллиса».

– Ну, и как, помогли тебе неликвиды?

– Ещё бы! Первый случай, когда я воспользовался своей папкой, был Судак, гостиница «Горизонт». Единственная в городе с горячей водой и более менее приличными номерами. Мне предстояло разместить группу на два месяца в самый разгар курортного сезона. Сам понимаешь, что это такое.

Гостиница относительно новая, но уже нуждалась в ремонте; длинные коридоры на всех этажах были в линолеуме, все в заплатках. И тогда я предложил директору гостиницы поменять линолеум, который смогу доставить по смешным ценам. Предварительно показал образцы, которыми меня снабдила Нина Кузьминична. Узнав, что я еду на подготовку кино экспедиции в Судак, попросила: «Там с гостиницами кошмар, никогда нет свободных номеров. Если будут, обязательно сообщи. Хочу поехать отдохнуть с дочкой».

Всё получилось, как я и задумал. После ремонта нам выделили тридцать номеров на период кино сьёмок. Для Нины Кузьминичны полулюкс на две недели. А после её знакомства с директором гостиницы и общения по общей для них теме, для неё был гарантирован этот номер в любое время года. Позже я узнал, что с помощью неликвидов, в гостинице были заменены все унитазы, ванные и даже двери в номерах.

На Каролино-Бугаз мы с Марком отправились в выходные дни. По дороге он рассказал о «Виллисе»:

– Я нашёл его в курятнике на хуторе подо Львовом, мы там снимали эпизоды военного времени, он был загажен помётом по самые колёса и выглядел уродливее Ремарковского «Карла». Ты же читал его – «Три товарища»?

– Конечно, до сих пор ищу двоих, – ответил я.

– Считай, что одного нашел, – Марк провёл ладонью по приборной панели, – провозился целый год. Пришлось перебрать всё, что снималось и откручивалось. Что-то пришлось делать заново, даже оба крыла, по шаблону конечно. Двигатель перебрал полностью, на удивление оказался в идеальном состоянии. Американцы поработали на совесть.

– Ты специально сделал его матовым? Очень подходит этот цвет, сам придумал?

– Конечно, так он кажется живым.

– И не только тебе. Я, когда увидел, было ощущение, что он вот-вот заговорит. А как ты его назвал, для себя конечно?

– Просто «Сэм», ведь он рождён у дядюшки «Сэма», за океаном. К нам попал по Ленд-Лизу. Воевал! Было пробито пулями стекло со стороны водителя.

Рассказывая, Марк добавлял газу и звук мотора напоминал урчание породистой овчарки, довольной вниманием хозяина.

– Хороший звук, – сказал я.

– Для меня этот звук, как музыка Шопена, а запах бензина приятнее всех Шанелей.

– Скажи, а почему фотографом? Это что, твоя профессия?

Он ответил не сразу:

– Ты не первый, кто у меня спрашивает об этом. Как тебе сказать, чтобы душе был покой; да, профессия. Я тоже ни от кого не завишу. Только от своей фотокамеры и моего воображения, пока они меня не подвели. Конечно, мечтаю о другом, как и все, наверное, хочу увидеть мир. Только моя мечта пока неосуществима, сам понимаешь.

Каждый раз, открывая что-то новое в Марке, я всё больше и больше проникался уважением к нему и желанием быть рядом.

– А как ты решаешь проблемы с ГАИ, у них ведь драконовские требования к «личным инициативам» наших умельцев, даже покраска должна соответствовать строго стандарту: серая, как асфальт или зелёная, как болотная лягушка.

– А очень просто, я дружу с начальником ГАИ.

Увидев недоверие в моих глазах, пояснил:

– У него трофейный «Мерседес – Бенц» и поддерживать машину доверяет только мне. Этот «Мерседес-Бенц» возил какого-то шишку из окружения Геринга. Он его в сорок пятом из Берлина привёз, с личного разрешения маршала Конева. Наш майор-милиционер был фронтовым разведчиком.

За разговорами не заметили, как въехали на мост, соединяющий песчаную косу, которая разделяет лиман от моря. Меня поразила отливающая золотом лента вдоль моря и само море. Оно было действительно чёрным! Но самое замечательное – это полоска суши между Днестровским лиманом и морем.

– Что может быть прекраснее? С одной стороны чистейшее море и бесконечный пляж из песка, а с другой лиман с пресной водой, – восторженно прокричал Марк, притормаживая, чтобы заглушить звук мотора. Мы подъехали к строению, похожему на спасательную вышку, возле которого сидела необычная компания.

– Хэлоу, «Американец»! Мы тебя заждались! Присоединяйся!

– Хотя это просто село, под Одессой, – пояснил Марк, ответив на приветствие бородача, вытаскивая из Виллиса какие-то палки и большой свёрток в брезентовом мешке, – но существует байка, что именно здесь вышла из моря царевна Несмеяна, и берег превратился в мягкий песок, на котором она отдыхала после морских путешествий.

– А как здесь с едой? Есть кафе или столовая?

– А зачем столовая? Есть рыба и вино, кстати, очень неплохое. Всё это нам доставляет Валькерия, дочка местного рыбака Захара Дыбы. А у деда её, который живёт в Затоке, лучший виноградник в этих местах.

Прикрывая от солнца глаза, Марк посмотрел в сторону села:

– Скоро сам познакомишься с нашей «столовой».

– Валькерия скачет! – Раздался радостный крик со спасательной вышки.

– Ребята, пора мангал разжигать, – вскочил маленького роста парень в пробковом шлеме. Передавая гитару сидящему рядом бородачу, направился к стоящему невдалеке мангалу.

И тут я увидел: скачущую по самой кромке песчаной косы лошадь и на ней всадницу. На некотором расстоянии, заливаясь радостным лаем, бежала собака, чёрная как уголёк.

– «Чернуха», как всегда, сопровождает Валькерию, – подметил бородач.

С чьей-то подсказки, имя Вальки-рыбачки превратилось в Валькерию. И оно ей, кажется, самой нравилось больше, чем просто Валька. Лошадь при ней со временем как-то сама собой вписалась в это имя.

Когда рыба была готова, все расселись вокруг импровизированного стола, старой лодки с уложенными на ней досками. Бутыль с вином быстро таяла, но пьяным никто себя не чувствовал. Хмельным и весёлым – да.

Клички у каждого были привязаны к Каролину-Бугазу: бородач Жора в белой морской фуражке с флотским крабом-«Капитан»; Сеня Вайс, с гитарой, которая казалась больше его самого – «Маленький»; у Эдика Шустера, с аккордеоном – «Шустрик»; у Марка – «Американец». Говорили каждый о своём, но складывалось в одно общее: байки-шутки. Жора «Капитан» рассказал:

– Когда меня брали на работу в порт, кадровик спросил: «Пьёте?». Сказать, что не пью, не поверят. Ответил пью, но с отвращением.

«Шустрик» продолжил:

– В Таллине был проведён эксперимент для эстонцев. На выходе из комнаты, где он проходил, гасили свет и на пол клали грабли. Оказалось, более 98 процентов русскоязычные.

Сеня «Маленький» брал гитару и звучали песни Визбора:

 
Много впереди путей-дорог,
И уходит поезд на восток.
Светлые года
Будем мы всегда
Вспоминать.
 

Песни сменяли одна другую:

У дороги корчма, над дорогой метель

 
На поленьях зима, а в глазищах апрель,
А в глазищах – судьба, приготовлено мне:
Толь курная изба, толи губы в вине.
 
 
А в горячей золе остывают дожди,
А у Па-де-Кале незнакомка сидит.
Незнакомка сидит со вчерашнего дня,
Грустно в море глядит, ожидает меня.
 

Сеня «Маленький» исполнял их, не подражая знаменитому поэту-барду, а по своему: тихим, приятным баритоном, но это был Визбор. И гитара его звучала по-особому. Живые звуки сливались с тихим шелестом набегающей в песок волны, как бы продолжая мелодии песен.

Стали подходить отдыхающие, завсегдатаи Каролино-Бугаза. После каждого исполнения из темноты раздавались громкие аплодисменты и выкрики:

Ещё! Ещё!

Пожалуйста! Какие вы молодцы!

Приезжайте почаще!

Я подошёл к «Шустрику»; спросил, протянув руки к аккордеону:

– Можно?

Шустрик расстегнул ремни:

– Конечно.

Аккордеон был с хорошим разливом и множеством регистров. Над морем зазвучала всем знакомая мелодия – «БЕСАМЕ МУЧО». Все смотрели на меня с удивлением, не скрывая восторга. Марк особенно. Жора пригласил Валькерию танцевать. У них неплохо получалось. Выкрашенные морем и солнцем, светлые волосы Валькерии цвета песка Каролино-Бугаза падали на её лицо, и она лёгким движением поминутно отбрасывала их за спину. Вся её фигурка ритмично двигалась в такт мелодии, как будто она только что вернулась из Касабланки. Жоре оставалось только повиноваться ей. Потом «Се Си Бон» Ива Монтана. Подпевали все:

 
Се Си Бон!
Это так хорошо!
Се Си Бо-о-о!
 

Посиделки продолжались до ночи.

Узнав, что я работаю вместе с Марком на киностудии зам. директором кино съёмочной группы, Жора спросил:

– Старик, ты совсем не похож на служащего кому-то, скорее на путешественника, – и неожиданно предложил, – а давай, по нашей Каролино-Бугазской традиции, мы будем звать тебя «Миклухой», ты же Николай, да ещё Николаевич, значит «Миклухо Маклай», не возражаешь?

Он обвёл всех присутствующих весёлым взглядом. Все дружно подхватили: «Маклай»! «Маклай»!

– Не возражаю, – смеясь, согласился я, – тем более, что получил возможность бывать в кино экспедициях, а это новые города, интересные люди, а киностудия – всего лишь визитная карточка.

Им было невдомёк, как и мне тогда, что Миклухо-Маклай является моим прямым родственником по материнской линии и мы с ним из одного места – Малин.

– Море и лошадь! Как она оказалась на пляже? – спросил я у Марка, когда мы остались одни:

– Валькерия всегда ходит к морю поплавать рано утром, когда на пляже ещё никого нет. Снимает с себя всю одежду и в море. Выныривает только на секунду, чтобы глотнуть воздуха. И снова под волну. Плавает она классно! Ты сам видел. В тот раз её внимание привлекла лошадь, бродившая по пляжу. Она хромала и как-то странно припадала на задние ноги. Подойдя ближе, Валькерия увидела, что на обеих задних ногах лошади раны. Они кровоточили и стали приманкой для мух. Лошадь не испугалась и, как показалось Валькерии, даже обрадовалась её появлению из морской пучины. Она погладила ей холку и невольно заговорила с ней: «Пойдём со мной, здесь рядом, буду лечить тебя». И лошадь повиновалась. Говорят, здесь проводились кино съёмки какого-то военного фильма с участием кавполка, а это всякие трюки, «подсечки». На лошади было клеймо, значит – военная. Валькерия с дедом вылечили её, поставили на ноги и она стала резвой. Клеймо отец Валькерии вытравил и нарисовал чайку. Вот так-то! – закончил Марк. Потом добавил:

– Здесь быстро узнаёшь всё друг о друге, стоит только почаще приезжать.

Марк снял несколько раз нашу компанию. Я попросил его сделать для меня фото, скачущей по песчаной косе лошади и догоняющей её Чернухи.

– У тебя хорошее восприятие кадра. Ты что, тоже увлекаешься фотографией?

– Да нет, просто нравятся нестандартные. Я знаю одного оператора-постановщика, который как-то сказал мне: «Я стал кинооператором потому, что хочу заниматься только фотографией». У него несколько профессиональных фотокамер, но он мечтает сделать свою, похожую на те, которыми снимали императорскую семью. А это дорогое удовольствие. Он приобрёл на «Блошиных» рынках несколько таких фотокамер, дореволюционных ещё.

– Вот видишь, я тоже работаю фотографом, чтобы заниматься любимым делом – машинами.

Марк сменил объектив и стал щёлкать Валькерию, которая в отдалении вместе с лошадью и Чернухой входила в воду. Окуная щётку, чистила круп лошади, поглаживая холку. Чернуха, выбегая на песок, отряхивалась и снова бросалась в воду.

В голубом свете заката: белое полотно песка, лошадь, собака, и Валькерия – зрелище прекрасное и необычное. Стоя по колено в воде, лошадь от удовольствия крутила головой, рассыпая гриву по длинной и выгнутой дугой спине. Тишину Каролино-Бугаза нарушали только счастливый лай Чернухи и крик чаек, похожий на детский плач. Я увидел настоящее чёрное море.

– Такой кадр не придумаешь. Жаль, что это только фото, – произнёс Марк.

– Не согласен, – возразил я, – фотографии могут заменить движение, как и кинокамера. Я помню это в фильме «Бутч Кэссиди и Санденс Кид» с Робертом Редфордом и Полом Ньюманом. Там есть эпизод, когда они – банда из трёх человек: двое мужчин и одна девушка – отправляются на океанском лайнере в Боливию грабить банки. Ты смотрел фильм?

– Конечно, мне он очень нравится, это же классика!

– На лайнере, фотографиями запечатлено их долгое путешествие: в ресторане, казино, в танц-клубе. И только статично-фотографии. Но какое в них движение!

Не спали до глубокой ночи. Потом пошли купаться. Снимая с себя одежду, Марк сказал:

– Ночью купаться одно удовольствие. Ты как?

– А разве здесь можно иначе?

Он плавал, как дельфин, а я даже не пытался с ним состязаться, но удовольствие получил сполна. Когда выходили на берег, издалека блеснул луч прожектора.

– Падай в песок и не двигайся! – прокричал мне Марк, уже лёжа. Это «погранцы». Обнаружат, загребут на заставу.

На песке смутно виднелись тела всей нашей компании, прикрытые только небом.

В палатке было душно и мы лежали ещё какое-то время. За день песок нагрелся до самого основания. Небо над нами сияло звёздами, таких ярких в городе не увидишь.

– Судя по акценту, ты не одессит, – Марк тут же поспешил добавить, – слишком закрыт. Одесситы, как ты успел заметить, народ очень взбалмошный, но открытый. Ну, и как тебе Одесса?

– Знаешь, после хмурого Ленинграда, мрачного Зыряновска: Одесса для меня белая.

Наверное, тогда и захотелось мне рассказать Марку о себе больше, чем кому бы-то ни было до сих пор. Удивительно, но он вызывал доверие чем – то недосказанным, спрятанным под внешне непрезентабельной одеждой, открытыми голубыми глазами. Не для всех, конечно. И я рассказал, что перед самой войной арестовали отца, а мать отправили в лагерь, как жену «врага народа», в далёкий Казахстан. Отца расстреляли, как и многих поляков, а следы матери затерялись в лагерях ГУЛАГА. Родственники ничего о ней больше не слышали, к властям советовали не обращаться. И тогда я сам решил отыскать следы матери.

– Сам понимаешь, не просто было покинуть Ленинград, горный институт. Зов сердца и сохранённая в душе надежда не давали покоя и заставили меня принять именно такое решение: уехать в Зыряновск.

На мою откровенность Марк ответил мне тем же:

– Ты наверное заметил, что в последнее время отношение к евреям в Союзе изменилось. И даже в Одессе. Отец очень переживает, ведь он воевал, имеет много боевых наград, даже два ордена Славы. Раньше он никогда не носил их, выставляя напоказ, как некоторые. А тут стал одевать пиджак со всеми наградами, удивляя соседей с Молдаванки и меня с матерью. Потом неожиданно сказал, как отрубил: «Война закончилась и мы им больше не нужны. Поедем, сын, искать своих. Тебе здесь не дадут осуществить свою мечту, так что готовься». Отцу даже на секунду не приходила мысль, что в стране, где он родился, где родились его предки и родились мы, его дети, в одночасье станем чужими.

Марк приподнялся, заглянул мне в глаза:

– А у меня мечта! Я хочу заниматься тем, что мне по душе. Конечно, моё увлечение фотографией останется навсегда, но я хочу, чтобы у меня была своя автомастерская, хочу заниматься машинами, хочу ни от кого не зависеть по жизни. Хочу, чтобы у меня был свой дом, семья. А этого добиться можно ТОЛЬКО ТАМ.

Марк даже вскочил с песка, стал ходить. Наконец, остановился надо мной – большой и сильный на фоне молчаливого моря:

– Как бы ты поступил на моём месте?

– На твоём месте я бы осуществил свою мечту.

Утром мы спали долго, не боясь быть разбуженными. Все из нашей компании знали, что Марк за рулём, и второй день у него без посиделок и без вина. Только сон, рыба и родниковая вода. Одному «Шустрику» можно было от вина не отказываться. Он был женат на дочери какого-то обкомовского «шишки» и его номера гаишникам были неинтересны. «Потому и Шустрик», – констатировал Марк.

Когда я выглянул из палатки, солнце стояло высоко над моей головой. Марк возился возле «Виллиса». Поплавав немного, окунаясь беспрерывно в слегка набегающую волну, я вышел из моря, словно новорождённый. Марк уже разбирал палатку.

На капоте «Виллиса», под полотенцем, лежали жареные знаменитые «лиманские бычки» и аккуратно нарезанный домашний хлеб.

– На дорожку, от Валькерии, – улыбнулся Марк.

Когда мы ехали по косе, за нами на некотором расстоянии скакала Валькерия, а позади, заливаясь счастливым лаем, «Чернуха». Марк специально ехал медленно, но они то обгоняли нас, то

возвращались обратно, чтобы через две минуты снова догнать. Волосы Валькерии разлетались от встречного ветра, как и хвост её гнедой красавицы. Зрелище потрясающее. Разве что для картины маслом.

– Она всегда так провожает моего «Сэма», – улыбнулся Марк.

– А может быть не «Сэма», а тебя? – не удержался я, уточняя. Но Марк мне ничего не ответил, а только высоко поднял левую руку, помахав ею в воздухе.

Поездки с Марком на Каролино-Бугаз стали для меня на долгое время ожидаемым праздником. Как-то возвращаясь, уже подъезжая к Одессе, он спросил:

– Заедем ко мне?

– А удобно?

– Конечно удобно, познакомишься с Молдаванкой, о которой ты слышал, наверное, только в песне.

На Молдаванке, среди одесских двориков, ничем не выделялся двор Марка. Такой же низенький домик, выкрашенный в белый, слегка потускневший цвет, с деревянной террасой в виде второго этажа, с дощатым сортиром во дворе и чугунной колонкой для питьевой воды. В конце двора к забору примыкал неприметный сарайчик из ракушника.

– Это мой гараж, – улыбнулся Марк

Во дворе за деревянным столиком сидели четверо мужчин примерно одного возраста и резались в домино. – Привычная картина на Молдаванке, – сказал Марк, – машину загоню потом, пусть мальчишки полазят, – он весело махнул рукой выбежавшим непонятно откуда пацанам. Дверь нам открыла сестра Марка и, засмущавшись, тут же скрылась в другой комнате. Отец внимательно посмотрел на меня и, успокоившись, приветливо протянул руку:

– Яков Соломонович, – представился он, – а Вы значит «Маклай». Вы не удивляйтесь, у нас секретов нет. И «Маклай» замечательное имя. У нас в разведроте был…

– Отец, прости, мы заехали, чтобы поставить машину. Убегаем по делам,

Я успел заметить расстроенный вид матери Марка, выдавали заплаканные глаза. На стенке в деревянных рамках висели фронтовые фотографии отца с жизнерадостными лицами боевых товарищей, Марка в форме моряка Балтийского Краснознамённого. Мне вдруг до боли стало жаль эту простую, хорошую семью. Захотелось поскорее уйти.

Мы спустились с террасы по скрипучей деревянной лестнице. Марк подвёл меня к двери в конце двора.

– Ещё одна примета Молдаванки, – показал он рукой на дверь. Я увидел прикреплённую к двери табличку из фанеры и на ней надпись:

«Фима Мирошник портной СНАШАЦЦА РАДОМ!» и стрелка на соседнюю дверь.

– Там живёт «Лола крепдешин», – пояснил Марк.

– А почему «крепдешин»? – спросил я.

– Потому, что она носит платья только из крепдешина, – произнес Марк с нескрываемым восторгом. Она мне как-то сказала:

«В них моя фигура и моя цена». А фигура у неё высший пилотаж! Когда выходит в магазин, мужики за столом сгребают домино, а в открытых окнах сплошные бигуди. Лола такой надписи даже обрадовалась: «Теперь, не заблудятся». А вот и она, легка на помине!

Со стороны улицы во двор вошла красивая женщина. Слегка покачивая крутыми бёдрами, лёгкой походкой направилась к нам:

– Ма-а-арик, привет! Всё про кино снимаешь? А меня не хочешь снять, можно с приятелем, уступлю по-соседски, не скупись! Она остановилась прямо перед нами, переставляя свои стройные длинные ноги так, чтобы под крепдешином просвечивались все её прелести. Фигура у неё была действительно потрясающая.

– Интимные сцены нам снимать в кино запрещено, Лола. Фото сделать могу, – улыбнулся ей Марк и открыл висевшую на шее свою «Лейку».

– А сними, и товарищу своему подари от меня на память, – Лола тряхнула, спадающими на оголённые плечи, рыжими волосами, посылая нам воздушный поцелуй.

– Не могу поверить, что такая женщина может…

Марк резко меня прервал:

– Может, ещё не значит, что хочет, – он посмотрел на удаляющуюся Лолу:

– Она живёт с парализованной матерью, последствия жизни в катакомбах во время оккупации Одессы.

– Мать, что, партизанкой была?

– Про партизан, это к писателям-сказочникам. А мне лишь известно, что она, как и многие евреи спасались от немцев в катакомбах. Лола как-то призналась мне:

«Накоплю денег и вылечу».

Положив руку мне на плечи, Марк с грустью произнес:

– Вот такие «пирожки», дружище Ник.

На киностудии фотографию Лолы увидел второй режиссёр Сегуткин и попросил Марка пригласить её на кинопробы.

– Ты же понимаешь какие «кинопробы» на уме у этого отмороженного «холявщика». От него шарахаются все актрисы, зная его похотливость и нечистоплотность в отношениях.

Выходя с киностудии, я любил пройтись по «Французскому бульвару» (название «Пролетарский бульвар» одесситы не воспринимали всерьёз). Через Куликово поле выходил на Пушкинскую. Далее шёл до Дерибасовской, к «Гамбринусу», где отменное чешское пиво и креветки «по-одесски». Публика В «Гамбринусе своя, приметная. Летом я делал предпочтение небольшим прогулочным катерам с открытой палубой. Маршрут известный – морвокзал и далее вдоль всего берега до Лютсдорфа. Со стороны моря Одесса, утопающая в акациях, для меня всегда казалась белой. Особенно выделялись своей белизной санатории, расположенные на Большом фонтане и в Аркадии.

В очередную поездку на Бугаз к нам присоединился Жора-капитан:

– Шустрик поругался со своей и тесть забрал у него машину, – сообщил он нам.

Марк почти всю дорогу молчал. Уже подъезжая к Бугазу, сказал:

– Отец подал документы на получение виз для семьи, в Израиль.

Мы с Жорой переглянулись, думая каждый по-своему о предстоящей перемене в жизни Марка.

– Значит, Ивано-Франковск и Винница отпадают, – проговорил я с сожалением.

– Что там Ивано-Франковск и Винница, распадается наше «Логово», – произнёс Жора.

– Да ну вас, заскрипели! А я вот, мечтаю побывать в Португалии, Аргентине, Бразилии. Хочу увидеть мир своими глазами!

Ещё несколько раз посещали Каролино-Бугаз, пока Марк не лишился своего «Виллиса». На работу он всегда ездил по одному и тому же маршруту: Молдаванка, привокзальная площадь, Французский бульвар. Возле самой киностудии его остановили гаишники. Потребовали права, забрали ключи от машины.

– У нас теперь новый начальник, – объяснил сержант удивлённому Марку.

– Твоего покровителя уволили по «собственному желанию», – съязвил лейтенант, пряча документы в папку.

– На каком основании, – попытался было выяснить Марк, но не стал. Он всё понял чуть позже.

Основания оказались вескими: незаконное приобретение государственного транспортного средства, незаконное оформление гос. номеров и т. д.

– Жаль Макарыча, он хороший мужик, хоть и мент. Перед отъездом зайду попрощаться.

– Ты что уезжаешь? Куда? – спросил лейтенант.

– К своим, дружище, к своим, как сказал мой отец. Здесь мы никому не нужны.

Внешне Марк был спокоен, но я понимал чего это ему стоило. За два дня до его отъезда мы решили устроить проводы. Шустрик ради этого помирился с тестем и получил ключи от машины. Так что ехали на Бугаз, не боясь гаишников. Над столом-баркасом был натянут тент, и встречала нас вся компания: Валькерия, «Чернуха» и лошадь. Жора заранее предупредил о нашем приезде. Всё было, как обычно: пели, танцевали, смеялись. Грустили только чайки, как всегда своими криками, напоминая детский плач. Только к утру Марк высказал то, что было на душе, с чем уезжал:

– Я знаю, что для вас Одесса. Для меня она навсегда останется Белой, что вблизи, что издалека. За Белую Одессу!

Звон бокалов закрепил в моей памяти это чудесное название любимому городу…

Первое письмо от Марка я получил через полтора года после его отъезда в Израиль:

«Привет, дружище!

Вот я и в Нью-Йорке! Как и большинство евреев, «уехавших в Израиль» из СССР. Поначалу, как все русские, пошел в такси. Работал больше года – жить можно, хотя и нервотрёпно. И вдруг пофартило – пригласили возить самого крутого, Клода Ван Дамма. Я на радостях сразу согласился. Пришел знакомиться. Навстречу вышел, улыбаясь и протягивая руку, маленький человечек на высоких каблуках, чуть выше моего плеча. Я не ожидал такой подставы, оказалось и вправду Жан-Клод Ван Дамм. Первое время старался и все его закидоны выполнял, пока не врубился. Он вечно опаздывал – приходилось гнать и нарушать все правила, а эта гнида сидел на заднем, орал, бил в мою спину кулачками и сучил ножками. Мне надоело и я в открытую посылал его на хутор и далее. Он, конечно, всё понимал, но говно из него всё лезло и лезло. Однажды вмазал ему, когда в очередной раз он истерил, прямо во время движения. Думал уволят, а он напротив, присмирел. В общем отработал четыре месяца – расчитался, ушел.

Оказывается, у Ван Дамма больше месяца никто не задерживался, хотя и деньги немалые. Сейчас с родственником отца открыли две заправки в Пенсильвании, раскрутимся-откроем сервис по ремонту и обслуживанию Ретро-автомобилей. Как ты помнишь, моя мечта. Всё не так просто!