Текст книги "Про Чёрное море. Белую Одессу. И немножко про кино"

Сюрпризы

В группу к Говорухину, снимавшему фильм «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо», я был прикреплён, когда возникла необходимость срочно подготовить кино экспедицию в Абхазии. Места съёмок уже определены заранее, при выборе натуры. Мне же необходимо было организовать базу размещения съёмочной группы, подготовить всё для нормального проживания в течение нескольких месяцев, на весь период съёмок. Знакомство с Говорухиным состоялось в кабинете директора к/к Серафимы Бениовой.

– Слышал, слышал, как Хилькевич рассказывал Збандуту о твоих подвигах, со взрывом поезда в Ивано-Франковске.

Произнося эти слова, он посасывал свою трубку, глядя не на меня, а куда-то в сторону. Непонятно было – насмехался или восторгался. «Хорошо бы сыграл Малюту Скуратова», – мелькнула у меня мысль. Я как раз на днях уже в который раз посмотрел фильм Эйзенштейна «Иван Грозный» с гениальным Черкасовым и Жаровым в роли Малюты Скуратова. Мне не понравился палач-комик Жаров. Он как-то не вписывался в те суровые и жестокие времена. Молчаливый Говорухин сыграл бы правдивее.

Директор к/к Серафима Бениова объяснила мне: – В первую очередь нужно восстановить морскую шхуну «Испаниола», для использования её в съёмках. Она находится в Севастополе, в Камышовой бухте, в довольно плачевном состоянии. Шхуна принадлежит Ялтинской киностудии. Из за отсутствия денег до неё никому нет дела. Время, что называется, не до кино. На тебя вся надежда. Я так и сказала Станиславу Сергеевичу, – она улыбнулась Говорухину, как бы приглашая подтвердить её надежду на мои способности. Но он был занят трубкой, и только после этого обратил внимание на меня:

– Ну давай, я сейчас закончу в павильоне кинопробы, и мы поговорим о шхуне, – произнес он, направляясь к двери. Наверное, ему не понравилась моя внутренняя, скрытая от посторонних глаз независимость.

А для меня, в нём уже тогда проглядывалась скрытая от всех концентрация невостребованной энергии – зависти и разрушения. В последствии, при его взлёте к вершинам власти, я как и многие другие были молчаливыми свидетелями.

Я срочно вылетел в Симферополь. На Ялтинской киностудии встретился с руководством. Они приняли активное участие в восстановлении шхуны, с привлечением специалистов, ранее имеющих отношение к шхуне, в периоды использования её в предыдущих съёмках. Таких нашлось пять человек. Шестым был Сергей Юкин, очень талантливый художник, которого пригласил из Москвы сам Говорухин. Он и возглавил реставрационные работы на шхуне. Мне оставалось подвозить им материалы и продукты. Через неделю я шхуну едва узнал.

Это был 1972 год. Чем же он был примечателен? Портвейн «Сурож» марочный за 3 рубля 12 копеек, котлета в тесте за 13 копеек и пирожок с повидлом за пятак, кильки в томате за 30 копеек. Читатели ждали страницу юмора «12 стульев» в «Литературной газете», телезрители предвкушали «Кабачок 13 стульев». В девять вечера смотрели программу «Время», которая начиналась с самого главного пяти звёздного героя, Леонида Ильича, ещё выговаривающего без посторонней помощи всего два слова: «дарагые тавагрышы…».

Но вначале хочу рассказать, как грустно было узнать судьбу нашей шхуны. И не только мне, но всем моим товарищам по «РОБИНЗОНУ»:

Шел 2013 год. Мы с женой решили воспользоваться «бархатным» сезоном в Ялтинском санатории «Актер». Сезон, как ни странно, оказался в тот год отнюдь не «бархатным», скорее глубокой Московской осенью. Крымчане говорили, что такой погоды в Ялте не было за последние пятьдесят лет. Хорошо ещё, что мы взяли с собой куртки. Прогуливаясь по набережной Ялты, я вдруг увидел знакомый силуэт: «Это же «Испаньола»!

Да, наша «Испаньола» покоилась на высоком постаменте из бетона, на центральной набережной, возвышаясь над пляжем.

Ялтинская киностудия, которой принадлежала «Испаньола», находилась в пяти минутах ходьбы от набережной, и я решил узнать всё от тех, кого хорошо помнил по работе. Оказалось, что некий бизнесмен превратил её в бар для иностранцев. «Иностранцы» эти очень походили на Московских и Питерских «катал». Я попросил жену, чтобы она меня сфотографировала на фоне «Испаньолы».

Но тогда, летом в 1972 году, из Камышовой бухты «Испаньола» в законвертованном состоянии и буксир «Штамповщик» рано утром вышли к месту проведения съёмок, к побережью Абхазии. К середине дня мы были в открытом море. Конечно я переживал: не мог отказать ребятам, готовившим шхуну, остаться на ней во время перехода. Они же и составляли её команду.

Я остался на буксире, таково было требование капитана «Штамповщика».

«Испаньола» легко разрезала спокойную гладь моря, следуя точно по курсу буксира.

– С ней ведь ничего не случится? – спросил я капитана.

– Ни хрена с ней не случится, – произнес он, приложившись к трёхлитровой банке со спиртом. Банка эта в плетёной корзинке была подвешена к металлической перемычке и покачивалась при волне. «Штамповщик» строился на верфи в Германии, считался самым современным буксиром. Порт приписки его – Одесса.

Посадка буксира такая, что мне казалось, будто вот-вот он уйдёт под воду.

– Мы же пойдём к Новороссийску, а там, говорят, штормы до десяти баллов, – попытался я разговорить капитана буксира, зайдя к нему в рубку.

– Ты видел какая толщина буксира? Что мой кулак!

– Вы имеете в виду канат?

– Это не канат, а буксир называется. Он выдержит две такие шхуны.

Кулак капитана был внушительный, как моих два. Я успокоился.

К вечеру погода стала портиться, а к ночи начался шторм. Я пытался выйти на палубу, но капитан меня осадил назад.

– Сунешься и тебя смоет в одну секунду! Спасать некому! Команда занята работой поважнее, чем тебя вылавливать, – кричал капитан мне в ухо,-

с твоей шхуной ничего не случится! Даже если буксир порвёт, она будет дрейфовать на плаву. Понял?

И капитан протянул мне банку со спиртом:

– Лучше хлебни, смелее будешь!

Я ничего не понимал, но спорить не было смысла. Всё таки заснул. Проснулся от тишины и отсутствия капитана в каюте. Выйдя на палубу, увидел его с биноклем в руках. А вдали, на ровной морской глади, покачиваясь слегка, под лучами восходящего солнца шла на буксире наша «Испаньола». Меня охватила необыкновенная радость и благодарность капитану «Штамповщика». Хотелось сказать ему много хороших слов, но он, посмотрев в бинокль, упреждая моё восторженное настроение, произнёс:

– А ведь совсем рядом Турция. Там море может взбунтоваться и штиль в любую минуту превратится в шторм. Так что, прибавим ходу, до Пицунды осталось самая малость.

Вскоре уже видны были без бинокля корпуса знаменитого курорта, но место швартовки для «Испаньолы» было выбрано рядом, в небольшой бухте «Мюссеры», в восьми километрах от Пицунды.

После швартовки «Штамповщика» и шхуны в Мюссерской бухте, я сразу поднялся на борт «Испаньолы». Команда из ребят Ялтинской киностудии была в хорошем настроении. На мой вопрос, как они перенесли шторм, дружно засмеялись:

– Для нашей «Испаньолы» никакой шторм не страшен, – сказал старший на шхуне Виктор Сасин и пояснил: – Она же построена на базе херсонского «Дубка» для перевозки арбузов. Может качаться, но не тонуть.

Ребята угостили меня жареной ставридкой. Рассказали, что ловить её можно чуть ли не вёдрами.

Теперь я спокойно мог приступить к подготовке базы для группы. Нужно было решать вопросы с размещением в домиках, кого куда. Домиков шесть, в каждом по три – четыре комнаты. Лагерь был построен для детей работников Тбилисского комбината. С ним был подписан договор на использование всего комплекса в период кино сьёмок. Домики, конечно, запущены; нужно было приводить их в порядок. Не простым стал вопрос питания для группы. Однако, завхоз лагеря, Зураб Тевзадзе, посоветовал местного повара Амирана: «Готовит, слушай, – объедение, сам увидишь!»

Я не только «увидел», но и покушал: шашлык, чебуреки, а шурпа Амирана даже вкуснее, чем в лучшем Сухумском ресторане. У него была единственная просьба: привезти из Одессы побольше томатной пасты и подсолнечного масла. Что мы и сделали для него. Забегая вперёд, скажу: от приготовленного Амираном обеда группе трудно было оторваться и продолжать съёмки.

Команда «Испаньолы» пока питалась самостоятельно. Запасы продуктов из магазинов разнообразили ставридкой.

Достаточно было опустить в море кусок каната с крючками и через десять минут он был облеплен ставридкой. Жарили прямо на палубе, на мангале.

Домики подготовили уже через неделю, за два дня до прибытия всей группы. Мне была приятна их радость подготовленному жилищу. У Говорухина и Олега Мартынова – главного оператора были отдельные домики, чуть поменьше, чем у всей группы. Олег Мартынов без классической музыки не засыпал и любил слушать её громко. Он был известен не только уникальным видением кадра, но и особенным отношением к своему быту.

Для строительства декораций потребовалось много пальм, а их можно было достать только в пальмовых рощах. Они считались заповедными, пришлось пригласить несколько сотрудников на зарплату по договору.

Но, пока Говорухин думал, где и как их использовать, пальмы быстро завяли и затраченные усилия и средства оказались напрасны. Художнику Сергею Юкину очень понравилась пальмовая кора. Он сделал из неё «карту Робинзона». Наклеивая куски коры на грубую мешковину, расписал весь путь по бескрайним просторам морей, с отметкой всех морских знаков. Прекрасный природный оттенок коры подкрепил морилкой «под старение», получилось очень достоверно той эпохе. Говорухин эту карту сохранил, и повесил у себя дома, как единственный неповторимый шедевр.

Сюрпризы готовила нам сама природа. Оказалось, что великолепный климат Абхазии богат и на непредвиденное. Как всегда, после целого дня непрерывных съёмок, уставшая группа разбрелась по своим домикам. Спали так крепко, что не услышали даже оглушительного грома и шквалистого ветра бушующего за окнами. А когда вышли утром из домиков, любуясь ласковым солнцем и спокойной, словно застывшей морской гладью, увидели: вдалеке болтались перевёрнутые «пироги», привезённые накануне из Воронежа для «индейцев». Спасти удалось только две. А вот бухгалтершу, которую решил в выходной день покатать на моторной лодке микрофонщик Машталлер, чуть не потеряли. Они решили подойти к Пицунде на лодке, но в это время совершенно неожиданно начался шторм, лодка перевернулась и лопастью разорвало руку Машталлера. Бухгалтерша на его беду не умела плавать. Он, теряя сознание, кое-как умудрялся её поддерживать, пока не подошел катер береговой охраны. Но на этом беды не закончились.

По сценарию на необитаемом острове водилось много всяких экзотических животных, в их числе и змей. В группе был специалист по дрессировке и работе с животными и пресмыкающимися. Он приехал даже со своей дрессированной змеёй, довольно большой и омерзительно страшной.

Снимали эпизод: отдыхающий Робинзон возле огромного дерева. Огромным его сделали декораторы, обшив ствол каркасом и задекорировав. Выпущенная змея, по замыслу режиссёра, сползала с ветки дерева на голову Робинзона-Куравлёва. Актёра убедили, что змея дрессированная и к тому же совершенно безвредна. С очень большой неохотой Куравлёв согласился. Но случилось непредвиденное: второй режиссёр Валя Каминская, очень боявшаяся всех без исключения пресмыкающихся, стояла рядом с деревом, стараясь даже не смотреть в сторону, где снимался этот кадр. И в это время ассистент режиссёра подбежала к Говорухину и показала рукой в сторону Вали Каминской: прямо над её головой по ветке спускалась змея в два раза больше нашей. Говорухин, не спеша подошёл к Каминской и, что-то говоря, резко увёл её от дерева.

Дрессировщик начал делать какие-то манипуляции с шестом и змея уползла. Но уползла в щель задекорированного ствола дерева Робинзона…

Каминскую пришлось успокаивать таблетками, а Куравлёва коньяком. Он наотрез отказался сниматься под злополучным деревом.

Однако на этом сюрпризы не закончились. Рядом с нашей базой находилось небольшое поселение, когда-то предназначенное для проживания охраны и обслуживающего персонала дачи Сталина. Это – два одноэтажные строения и один двухэтажный дом. Сама же дача располагалась в пяти километрах от нас, скрытая густой рощей. Имела один выход к морю по узкой тропе, уложенной камнем. К даче, со стороны моря, был прорыт канал, куда мог подойти большой катер. Канал, как и дача, также был скрыт лесным массивом, что даже не просматривался с воздуха. Домик Сталина выглядел очень скромно: низенький, в окружении тропинок. Одна из них вела к кипарисовой аллее, заканчивающейся воротами, где располагался пост охраны Вождя. Как мне рассказал старик-черкес, бывший, а в настоящее время единственный, охранник дачи: «Сталин доверял свою жизнь исключительно черкесам».

Я обратил внимание на кожаное пальто, висевшее на самодельной вешалке, рядом с портретом Сталина.

«Это подарок Иосифа Виссарионовича», – с гордостью произнёс он и рассказал мне как это было:

«Зимы у нас почти не бывает, такой климат только здесь, в Абхазии. Но в тот год было холодно и ветрено. Сталин выходил на прогулку каждое утро и в любую погоду. Он всегда шёл от дачи по аллее прямо к воротам, не обращая внимания на отдающих ему честь офицеров охраны, скрытых ветвистыми деревьями вдоль аллеи. Я обязан был выйти из поста и стоять на виду у него, пока он не пройдёт всю аллею и не повернёт обратно к даче. В тот день был пронизывающий до костей ветер, но я, дрожа от холода, изо всех сил пытался держаться бодро. Сталин, подойдя близко, посмотрел на меня и, улыбнувшись развернулся, быстро пошёл обратно. Через минут пять ко мне прибежал офицер охраны, протянул аккуратно сложенное кожаное пальто, сказав при этом: «Тебе, подарок от товарища Сталина».

Старик горестно вздохнул, потирая глаза, коснулся кожаной полы:

– Дороже этого пальто у меня ничего не осталось.

Сейчас, сидя в Пазике, изнывая от жары, я с нетерпением посматривал на поселение, куда мы ездили за родниковой водой раз в неделю, запасаться ею для всей группы. Жара стояла в этот день свыше сорока градусов. Да и в самом Пазике дышать было невмоготу.

– Под горку мотор всегда в напряге, – произнес водитель Вася, вытирая лоб платком.

– С Пазиком всегда проблемы, – ответил я. И вдруг! Из-под люка, прикрывающего двигатель внутри кабины, повалил густой дым. Вверх взметнулось пламя. Я едва успел выскочить из Пазика и, обойдя его спереди, рванул дверцу. Вытащив из заполненной дымом кабины водителя, отошёл с ним подальше, к нависшему над дорогой кустарнику. Автобус полыхал чёрным огненным пламенем, словно огромный факел устремлённый в небо. И ни малейшего дуновения ветерка. Со стороны поселения бежали люди, крича что-то. Вася, весь измазанный гарью, чуть не плакал. Я пытался его успокоить, говорил какие-то слова, а сам думал о том, чтобы пламя не перекинулось на лес. Вот тогда будет трагедия! Лес заповедный, охраняемый государством. До Гудауты пятьдесят километров. Какие тут пожарные?!

Через десять минут от Пазика остался только скелет из металла потолще: шасси, задний и передний мосты, рессоры, диски колёс. Весь тонкий метал кузова превратился в сосульки, падающие на землю вокруг того, что осталось от автобуса группы.

При нашем с Говорухиным общении, он чувствовал себя неуютно: отводил глаза и торопился поскорее уйти. Его раздражала моя независимость, а лёгкость в общении с людьми вызывала зависть. Думаю, он понимал, что я вижу его истинную сущность.

Какие бы дифирамбы не посылали ушедшему из жизни, от живущих не зависит куда попадёт душа усопшего. Место для неё определил сам усопший – памятью, оставленной после себя. Прочитав «Архипелаг Гулаг» Солженицына, не сложно пересказать про то «Как жить нельзя» и про «Россию, которую мы потеряли»…

Непризнанный гений

Неожиданным стало для меня предложение моих коллег поехать в Москву:

– Нужна помощь одному очень талантливому художнику и режиссёру. Мы рекомендовали тебя, как человека, который может всё, – сказал мне Боря Пильщиков, представляя меня своей спутнице, симпатичной девушке, одетой экстравагантно и несколько с вызовом, – это Лиля Огиенко, друг режиссёра.

Режиссёром этим был Рустам Хамдамов. Наше знакомство состоялось в Одессе при выборе натуры для к/к «Нечаянные радости», и продолжилось уже в Москве, на улице Герцена, где в старом четырёх этажном доме, в полуподвальном помещении была мастерская Хамдамова, служившая ему одновременно и временным жилищем. Как потом выяснилось, это была квартира одного из друзей Лили Огиенко и он предоставил её Рустаму Хамдамову бесплатно. Жилище это для Хамдамова стало надолго «постоянным». Там же, на Герцена, я впервые увидел Иосифа Гольдина, про которого Лиля мне рассказала: «Иосиф Гольдин, это легенда! Его знают в Европе и Америке, как человека который добивается невозможного. И только благодаря ему Рустама запустили в Объединении Чухрая с «Нечаянными радостями».

Небольшого роста, широкий выпуклый лоб, глаза пронизывающие до самой глубины души, с короткой пучкообразной бородкой. Он производил впечатление всё видящего, каковым собственно и был. Лиля, представляя ему меня, пыталась пересказать мнение Бориса Пильщикова:

– Коля организовал в Одессе за один день выбор натуры для Рустама; обеспечил самой лучшей гостиницей, в которой, кстати, жила когда-то и Вера Холодная.

Гольдин, не дослушав её, произнёс спокойным голосом, обращаясь ко мне:

– Даю установку: тебе нужно подготовить к съёмкам трудно доступный объект, разрешение на его съёмки получить невероятно сложно, да и стоить это будет не дёшево, твои действия?

Речь шла о съёмках эпизода погони за машиной с преступниками. Я только сделал вид, что задумался, но ответил коротко:

– Я не буду добиваться разрешения, организую съёмку без него, быстро и дёшево. Остановлю гаишников, скажу что наше оцепление опаздывает, а световой режим уходит и предложу им заменить наше сопровождение, разумеется заплатив им энную сумму.

– Наш человек, – сказал Гольдин, обращаясь к Рустаму.

В период подготовки в Москве, между мной и Гольдиным сложились дружеские отношения. Для меня это была хорошая школа и помощь с его стороны.

В Объединении Григория Чухрая на киностудии Мосфильм со мной был заключен договор на период производства к/к «Нечаянные радости» и я познакомился с группой. Для меня Лиля Огиенко нашла комнату у своей хорошей знакомой, в центре Москвы на Пушкинской улице. Знакомая Лили оказалась в недалёком прошлом другом Максима Горького. У неё был сын Максим, известный журналист, первый и бессменный корреспондент «Молодёжного канала» на строящемся БАМе. Его сын Алексей жил в Москве с бабушкой, в её большой квартире на Пушкинской, где мне предоставлена была возможность один месяц за небольшую плату снимать комнату – очень маленькую, с окном выходящим на стену соседнего дома. Места хватало только для небольшого дивана, столика и кресла. Когда-то в ней жила горничная. Вдоль стены книжный шкаф, заполненный доверху книгами. Полина Тимофеевна Кусургашева была не простой бабушкой Алексея. Её жизнь сложилась необыкновенно. Она дружила с Максимом Горьким, общалась с Бухариным, Блюхером, Фадеевым, Роменом Роланом, её знал Сталин. Внуку было двадцать и его жизнь резко отличалась от жизни бабушки. Он работал шофёром в УПДК, возил на чёрной «Волге» с дипломатическими номерами посольских чиновников. Его сожительница, длинноногая красотка, разгуливала по квартире в неглиже, открыто демонстрировала всё, что под ним, утверждая таким образом – кто в доме хозяйка. Они с Алексеем часто ссорились из-за его ревности. Красотка, хлопнув дверью, исчезала на несколько дней. Потом возвращалась и приводила Алексея в чувство, одной ей доступными способами. Звуки не смолкали до утра. Мне оставалось делать вид, что я сплю. За месяц, прожитый в квартире Кусургашевой, я перечитал множество книг, которые мне любезно разрешала брать Полина Тимофеевна.

За день до моего отъезда во Львов готовить киноэкспедицию, в Москву прилетел Боря Пильщиков и привёз кино-камеру начала девятнадцатого века, которая принадлежала его другу Вячеславу Виннику – режиссёру, сценаристу, актёру. Боря попросил друга предоставить кинокамеру Рустаму Хамдамову на время киносьёмок фильма «Нечаянные радости», где на протяжении всего фильма фигурирует именно такая кинокамера. Их мужская дружба складывалась в спорте, они оба были призёрами Олимпийских игр 1972 года по гребле на байдарках. Так что уговаривать друга долго не пришлось. Передавая камеру киногруппе, Боря даже не взял расписки. Забегая вперёд скажу: кинокамера так «понравилась» кому-то из операторов, а их на картине было несколько, что она бесследно исчезла сразу, как только закрыли картину. Думаю, тому кто её похитил воздастся. Не называю его имени, но догадываюсь кто это…

В памяти остался лишь силуэт кинокамеры, в одном из постановочных кадров во время съёмок.

Кино экспедицию во Львове я готовил, руководствуясь пожеланиями режиссёра. Под «павильон» мною была найдена оранжерея при Львовском университете, построенная в начале века ещё при Австро-Венгрии. В поисках интерьеров не увидеть её было нельзя: металлический каркас под стеклянным куполом, высотой с двух этажный дом. Оранжерея выделялась на фоне столетних лип университетского парка. Оставалось получить разрешение ректора университета. Я навёл справки о нём и понял, что уговорить человека с такой биографией будет не просто: Максимович Николай Григорьевич, родился в 1914 году в селе Добрятичи Люблинского воеводства, Польша. Участник революционной деятельности на Западной Украине. В 1939 году за коммунистическую деятельность был заключен в концлагерь «Берёза Картузская». В связи с началом войны и нападением Гитлеровской Германии на Польшу освобождён из заключения. Участник Великой Отечественной войны. С 1942 года воевал в составе партизанского отряда. С 1963 года ректор Львовского Государственного Университета. Доктор наук, профессор. Именно по его инициативе университетом в оранжерее были собраны со всего света уникальные растения, которые при съёмках необходимо будет выносить. К этому времени во Львов вместе с Хамдамовым уже прибыла почти вся творческая группа. Расселив всех в Обкомовской гостинице на Марченко, начали осматривать объекты. Львовские дома – это почти музейные экспонаты. Кто посещал этот город, знает о чём я говорю. Очень понравился интеръер дома учёных, в котором когда-то располагались: бывшее дворянское казино, позже графское казино, казино Герхарда. Наконец, народное казино или как именовал его народ-самый шикарный бордель во Львове.

Художника-постановщика Алика Бойма интересовали интерьеры в старинных домах, называемых во Львове «домами люкс», построенных ещё при Австро-Венгрии. Зная запросы наших актёров, я на всякий случай «застолбил» несколько квартир для размещения актёров, если не получится устроить проживание их в хороших гостиничных номерах. Мы с Аликом Боймом побывали в одном из таких домов на улице Гончарова. По мраморной лестнице, украшенной цветными витражами, мы поднялись на третий этаж, зашли в квартиру – «кавалерка», предназначенную для холостяка. Высота четыре метра, выложенная белым кафелем печка до самого потолка с газовым отоплением. Дверцы дымохода и печки отделаны бронзой. Ванная комната была больше прихожей в два раза, с окном выходящим в дворовый сад, вся в тёмном мраморе. Сама ванна, покрытая глазурью, располагалась ниже уровня пола в три мраморные ступеньки.

– Я бы согласился оставаться всю жизнь холостяком, чтобы жить в такой «кавалерке», – сказал Алик Бойм.

Оранжерею я решил «подать на десерт». Мы её осмотрели как посетители. Оператор Меньковецкий восторженно воскликнул:

– Рустам! Это же готовый павильон! Она лучше, чем в павильоне киностудии, передаст атмосферу немого кино. О таком павильоне не мог мечтать и сам Ханжонков! И кинокамера, которую привезли Ваши друзья, впишется в интерьер этого павильона как живое существо!

Он подошел ко мне, схватил мою руку:

– Коля, вы молодец! Всё что Вы нам показали, как подготовили – это не под силу нашим Мосфильмовским горе-администраторам.

Хамдамову оранжерея тоже понравилась.

– А Вы, Коля, сможете договориться с университетом, чтобы её арендовать на месяц?

– Рустам, он обязательно сможет. Как хорошо, что Ваши друзья рекомендовали Колю Вам в помощь, – поспешил заверить Меньковецкий.

– Я попытаюсь, но мне нужна и Ваша помощь, – ответил я. – Рустам, может подарить ректору несколько Ваших рисунков с автографом, можно и сценарий, – предложил Алик Бойм. – Никаких сценариев, – перебил его Хамдамов, – а Вы, Коля, что думаете?

– Рисунки ректору конечно понравятся, но ему нужно предложить нечто другое. – Например, – поинтересовался Хамдамов. – Организовать встречу в университете со студентами и преподавателями, с Татьяной Самойловой. Ведь она уже здесь, я вчера поселил её в Обкомовской гостинице, она в прекрасной форме. Валерий Плотников художник-фотограф сделает памятные фотографии для университета. Фильмы «Летят журавли» смотрели все и её помнят. Хорошо бы иметь письмо от Мосфильма за подписью Чухрая, он тоже фронтовик. У ректора, кстати, интересная биография, – и я подробно её озвучил им здесь же, в оранжерее, – так что, в хорошем деле он наш союзник.

Увидев на лицах оживлённую заинтересованность, я добавил:

– Но это Вам решать.

– А что, идея неплохая, сработает, – сказал Меньковецкий, – с фото пленкой я решу, у меня есть КОДАК, специально для фотографий. Сегодня же мы с Колей позвоним Григорию Наумовичу и он такое письмо напишет. Послезавтра из Москвы прилетает мой второй оператор Сёмин, он его и доставит нам. А вы, Рустам, поговорите с Татьяной, конечно она согласится.

Мне понятна была заинтересованность Меньковецкого, как оператора: павильон под стеклянным куполом облегчал творческую задачу оператора-постановщика, равно как и режиссёра. Непонятным было только равнодушие Хамдамова. Письмо из Москвы было доставлено и я передал его учёному секретарю университета. Нам позвонили на следующий день и встреча с ректором прошла успешно.

Я только позднее узнал, почему Хамдамов так резко отверг предложение Алика Бойма: презентовать ректору киносценарий. У него его просто не было и снимал он «Нечаянные радости» по своему несуществующему сценарию. Разумеется, это не могло не отразиться на съёмках фильма.

Я видел, как снимались «картинки в движении», которые он постоянно рисовал на листочках, почти как в немом кино, в начале зарождения кинематографа. Как театрально фланировали лошади и люди в кадре. Как порхая, словно бабочки на лепестках, бегали по лужайке и, не умолкая, что-то кричали друг другу главные героини: Елена Соловей и Наташа Лебле. Видел, как Татьяна Самойлова падала с взбесившегося жеребца на Лычаковском кладбище (слава Богу удачно). Но «кина» не получилось. Не вошли в картину великолепные интеръеры. Из Москвы приехал мой коллега Юрий Лахман, доверенный человек директора к/к Бориса Яковлева, а через неделю дирекция Мосфильма затребовала доставить в Москву отснятый материал. Хамдамов ехать отказался. Я вместе с Меньковецким доставили отснятый материал на киностудию. Ехали в отдельном купе.

– Лахман настучал Яковлеву, а тот штатный сексот «КОНТОРЫ». Рустама он сразу невзлюбил, – сказал Меньковецкий.

– Так в кино каждый второй директор к/к «стукач», – ответил я.

Меньковецкий стал рассуждать, что Хамдамов тонкий художник, что ему не нужно мешать и т. д. Я даже задремал и проснулся лишь, когда поезд остановился у платформы Белорусского вокзала.

Материала было почти на полкартины, и всё про ковёр и с текстом, не имеющим никакого отношения к сценарию: «Эта полоска идёт туда, а эта полоска идёт туда… и значит жизнь наша и поступки тоже узоры», – говорит главная героиня. Мы с Меньковецким сидели в последнем ряду директорской проекции. Отснятый материал смотрели люди, прошедшие войну, реально ощущающие жизнь настоящего времени. Я видел их лица, когда они выходили после просмотра – директора Мосфильма Сизова, Сергея Бондарчука, Григория Чухрая и всё понял…

С этого момента для всей группы начались мучительные ожидания решения по картине. Никто не знал, чем это всё закончится. Знал только Хамдамов и в полном безразличии к дальнейшим съёмкам рисовал свои картинки. Никто не пытался искать с ним общения, он пресекал это своим равнодушием, абсолютно ко всему и ко всем без исключения.

«Нечаянные радости» закончились печальной историей. По приказу руководства Мосфильма негатив фильма был уничтожен, разумеется по согласованию с Госкино СССР. Хамдамов, как режиссёр, перестал существовать на долгие годы.

По прошествии многих лет, в связи с его «затворничеством» и недосягаемостью, с таким трудом достигнутыми им по собственному «сценарию», интерес к Хамдамову стал возрастать. Имидж «непризнанного гения» наконец-то был им достигнут, благодаря чутью талантливо-хитренького жителя Востока.

У всех в группе осталось ощущение «брошенных», по прихоти человека, которому верили.