Текст книги "Год беспощадного солнца"

– С чего бы это? – хмыкнул Литвак.

– Да с того, идиот, что русский рядом с евреем или, точнее, вместе с ним составляют гениальную пару! Что может быть лучше: безграничный полет творческой мысли русского в сочетании с логикой, организованностью и умением просчитывать все наперед еврея. Пожалуйста: Арзамас-16, где русские с евреями за фантастически короткий срок сделали немыслимое – атомную бомбу. И это в совершенно разрушенной стране! Курчатов, Сахаров, Харитон, Черток… А теперь представим, что вместо Харитона в атомный проект пришел… да хотя бы Чубайс. А вместо Бориса Чертока, другой Борис – Немцов. Или Березовский.

– Сладкая мечта, шеф! – печально прошуршал бородой Клюкин. – Такая же утопия, как город Солнца Кампанеллы! О, если бы так оно и случилось!.. – горестно вздохнул он. – Бога молил бы денно и нощно, чтобы Берия их взял на работу!

– Они бы такого натворили!.. – подала голос Клементьева.

– Вот именно! – закричал Клюкин. – Для начала разворовали бы уран. И тогда случилось бы всем нам счастье: Берия расстрелял бы эту банду. Ах, мечты, мечты…

– Я достаточно точно объяснил? – спросил Мышкин у Литвака. – Чтоб ты навсегда меня правильно понял, добавлю: не бывает плохих народов. Бывает плохое воспитание.

Литвак снисходительно усмехнулся и погрозил Мышкину пальцем:

– Э, нет! Шалишь! Мы – богоизбранный народ, и ты это тоже хорошо знаешь.

– Конечно, знаю, – неожиданно согласился Мышкин. – И, в отличие от тебя, правильно понимаю. «Богоизбранный» – сиречь осознанно избравший единобожие. Так это надо понимать. Возможно, евреи первыми на Ближнем Востоке отказались от многобожия. Потом остальные подтянулись – будущие христиане, мусульмане… А почему нет? То есть не Бог избрал евреев, а они его. Это очень интересный подход, правда? А, Литвак?

– Антисемитский подход – интересный? – возмутился Литвак. – У кого ты его взял? У профессора Шафаревича? У генерала Макашова?

– Сейчас я тебя удивлю. Впервые на эту мысль я натолкнулся в мемуарах одной интересной тетки. Между прочим, еврейки. Чистокровной.

– Предательница еврейского народа! – фыркнул Литвак.

– Конечно! Фамилия её Меир, в девичестве – Мабович. Звали Голда. Родом из города Пинска, жила долго в Киеве. Знаешь такую?

Литвак запыхтел, глаза медленно полезли наружу, но ничего сказал.

– Кто её не знает! – отозвался Клюкин. – Выдающаяся баба. Мать Израиля.

– Да, одна из основательниц современного Израиля. Была министром иностранных дел в правительстве Бен-Гуриона, потом премьер-министром, послом в СССР… Из её книги «Моя жизнь» я и вынес убеждение, что у Бога все народы – его родные дети. Всех Он любит одинаково, как любой родитель любит своих детей. А если это не так и на самом деле, как ты говоришь, Он любит только один народ, которому он дал право грабить, убивать и держать в рабстве другие народы совершенно безнаказанно, то это не Бог, а козел и сучья лапа! Потому что у него этика серийного убийцы, маньяка, кровосмесителя и педофила!

– У меня на этот счет другая информация, – совершенно трезвым голосом спокойно возразил Литвак. – Она не совпадает с твоей.

– Поделись, будь другом. Откуда?

– Из Библии! Священная книга для евреев. И для христиан тоже… непонятно почему. Только у нас она называется Тора, хранимая левитами. Так что это мы все-таки вам Бога дали. Подарили, можно сказать, бесплатно, а вы – неблагодарные твари…

Внезапное чувство усталости охватило Дмитрия Евграфовича. Он охотнее всего послал бы Литвака ко всем левитам. Для себя он уже давно нашел ответы, и продолжать спор, совершенно непродуктивный, ему расхотелось. Но на него жадно смотрел Клюкин, горели глаза у Большой Берты. Да и он и сам давно искал случай щелкнуть Литвака по носу.

– Мой выстрел? – спросил он.

– Стреляй, – разрешил Литвак.

– Для начала, – медленно заговорил Мышкин, – надо тебе, Литвак, и всем нам зарубить на носу раз и навсегда следующее… Ты прав, Женя: странным было бы слепое почитание всей Библии христианами. Добавлю тебе аргумент, Литвак: божественное происхождение Пятикнижия, то есть первой части Библии, состоящей из Ветхого завета, без Евангелия, полностью не признается всеми отцами церкви. Но сотни полторы страниц всё же священными считаются. Это те, где содержатся пророчества о пришествии Христа. Потому и называется Пятикнижие, хотя книг шесть… поставь рюмку, Клюкин! – вдруг рявкнул он. – Для тебя же стараюсь, темнота!.. Слушай. Так вот, потому и называется у христиан эта часть, идентичная Торе, Ветхим Заветом. То есть, дряхлым, пришедшим в полную негодность, никому не нужным. На руках расползается. Разве что в печку или на помойку.

– А подумал ли ты…

– Подумал! – отрубил Мышкин. – Но даже если я неправ, то все равно остается главный вопрос: какого Бога вы дали миру, а заодно и нам с Клюкиным и Татьяной? Именно того, который присутствует в Ветхом Завете, который писали вполне смертные люди – левиты?

– Какого же ещё? Там и сказано, что Бог избрал евреев своим любимым народом.

– Там сказано… – вздохнул Мышкин. – В Ветхом Завете… А теперь поставлю вопрос, который в границах наших рассуждений является коренным. Без ответа на него мы не продвинемся ни на шаг.

Клюкин яростно потирал ладони – он был страшно азартен и любил любую игру, где определяются победитель и побежденный. Клементьева тоже ждала. Она время от времени вытягивала шею вперед и принюхивалась, словно гончая на охоте.

– Давай! – великодушно разрешил Литвак. – Давай свой коренной вопрос.

– Обращаюсь ко всем, – отчетливо произнес Мышкин. – И повторю: это важно. Вопрос: «Бог всемогущ и благ или бессилен и алчен?»

– Идиотский вопрос! – фыркнул Литвак.

– Ответь! – предложил Мышкин.

– Получай, Сократ: всемогущ и благ, – сказал Литвак.

– Отлично! Вот ты сам только что признал: коль скоро благ, то не может Бог любить только один народ на свете, а остальных ненавидеть и делать им всякие пакости вроде библейских «песьих мух» и известного первого в истории цивилизации геноцида – массового убийства всех первенцев в Египте. Потому что все народы – Его дети. Разве казни египетские не холокост? Только в отношении ни в чем не виноватых египтян. Но у нас в руках Библия! Вроде серьезное вещественное доказательство. Почему же именно в ней Он так безжалостен к другим народам? Мучит их, уничтожает, грабит, сгоняет с их собственных земель, лишает их родины, средств к существованию, вульгарно мошенничает… Кстати, ведь тогда египетский фараон сразу согласился и пообещал Моисею хоть завтра отпустить всех евреев. Они ему были не нужны. Они в Египте так расплодились, что стали угрозой для государства. Фараон считал, что в случае войны они станут пятой колонной. Но твой Иегова из твоей Торы, сочиненной левитами, и это предусмотрел. И сказал Моисею: дескать, этот фараон поганый у нас так легко не отделается; я сейчас специально ожесточу его сердце, чтоб он отменил разрешение… Зачем это ему понадобилось? Зачем ожесточать фараона? Ведь дело было в шляпе!

Литвак пожал плечами, Клюкин с Клементьевой пожирали Мышкина глазами.

– Я тебе скажу, зачем на египтян обрушились все казни, а самой страшной оказалась та, которую иначе, чем геноцидом не назвать: убийство каждого первенца. Ночью. А чтоб главный киллер в маске ангела не ошибся, евреи по приказу твоего бога пометили все жилища египтян кровавым знаком. Это, Женя, был самый древний и очень страшный акт террора. Типичного террора. Классического. Мало было ограбить доверчивых, как русские, египтян, которые даже все свое серебро столовое охотно отдали евреям – якобы на пару дней, для жертвоприношения. И серебро язычники присвоили. Украли. В Библии так и сказано: «Обобрали египтян». Но надо нагнать ужас! На египтян, а значит, и на другие народы, до которых непременно дойдет, как евреи покидали Египет. И чтобы все боялись племени, способного на запредельную жестокость, на убийство каждого первенца. Так что согласись: левитский Элохим – типичный Бен Ладен. Даже хуже. И придумали его твои левиты, такие же мерзавцы, и запечатлели на папирусе, чтобы все знали и через тысячу лет тряслись от страха перед твоими шахматистами, Женя… Наливай! – неожиданно крикнул он Клюкину.

– У меня есть объяснение всем этим пакостям, – продолжил Мышкин, прожевав буженину. – Простое, но после него все становится на свои места.

– Объясни, шеф! – потребовал Клюкин. – Народ просит!

– Один из узловых эпизодов Книги Исхода – это когда Иегова отправляет Моисея в командировку в Египет. За евреями. Вот взял наш Мозес жену, детей и собрался в путь. И тут Бог неожиданно… – Мышкин сделал паузу.

– Предложил выпить на посошок! – выпалил Клюкин

– Нет! Он догнал Моисея и тут же на дороге хотел его умертвить! За что? Почему? Что преступного сделал верный Моисей? Нет ответа.

– Бухой был твой Ягова! – взвыл Клюкин. – Неразбавленного перепил!

– Вот-вот! Может, тут собачка зарыта, и Клюкин только что совершил великое открытие, объяснил нам все странности? – Мышкин не дождался ответа, вздохнул и продолжил. – И Иегова убил бы Моисея, кабы не моисеева жена Сепфора. Увидела, что дело плохо, схватила каменный нож… Почему каменный, кстати? – задумался Мышкин. – Непонятно… Схватила каменный нож, мигом отрезала крайнюю плоть у своего сына и бросила обрезок Иегове… Он взял. Зачем? Кто знает? Кто ответит?

– Так ведь закусь! – рыдал Клюкин. – Отличная закусь!

– Она еще сказала вдобавок, что совсем не против, если Иегова станет её женихом. Очень даже хочет, всю жизнь мечтала. При живом муже, который стоял тут же.

– И она переспала с Иеговой? – жадно поинтересовался Клюкин.

– Нет, обманула.

– Все они такие, – огорчился Клюкин. – Во все времена! Вот и верь после этого бабам…

– Все равно! – тупо повторил Литвак. – Всё наше. Мы всё придумали.

Он встал, покачиваясь, зашел к Клюкину в тыл и вдруг обхватил его шею двумя руками.

– Еще одно кощунство… Одно мое профессиональное движение, и шея пополам, – сообщил Литвак.

– Пусти, идиот! – потребовал Клюкин. Литвак убрал руки и отступил на шаг. – Кощунство… – бормотал Клюкин, ощупывая свою шею. – Ежели по-твоему подходить, то вся твоя Библия – одно большое кощунство.

– Это я и хотел сказать, – Мышкин грустно покачал головой.

Он нащупал в кармане мобильник, отошел от стола подальше и набрал номер.

– Здравствуйте! – сказал он профессорским баритоном.

– Зойка, ты? – весело отозвалась Марина. – Не узнала тебя, дорогая! Богатой будешь.

– Хорошо, – согласился Мышкин. – Не возражаю.

– Знаешь, ко мне бабушка пришла. Полгода не виделись. А ты Зоя, откуда звонишь? Из дома?

– С Северного полюса, – ответил Мышкин.

– Понятно, Зоенька. То-то я тебе по проводу звонила, никто трубку не снял, – упрекнула Марина. – Ах, вот оно что!.. Тебя не было дома, говоришь?

– Естественно, – подтвердил Мышкин. – Если я до сих пор в морге. Здесь мой дом.

– Нет, Зоенька, сейчас не могу – бабушка зовет. Перезвоню тебе через пару минут.

Мышкин дал отбой и сунул трубку в карман. Все вокруг вертелось, как на карусели. Он закрыл глаза – карусель остановилась. Мышкин испугался: «Совсем окосел. Не дойду, упакуют в вытрезвитель. Но Литвак не станет меня вытаскивать».

Тут Литвак перед ним и вырос. Совершенно трезвый.

– Надо позвонить по срочному делу, – сказал он. – Дай мобилу.

– Надолго?

– Пара минут.

– Звони, – Мышкин достал из кармана мобильник, но Литвак неожиданно выхватил телефон у него из рук и стал торопливо нажимать на кнопки.

– Сбрендил? – возмутился Мышкин и тут же с внутренним холодом понял: Литваку нужен последний набранный номер. – Ну, Женя, ты хам! Может, и в заднем проходе у меня пороешься?

– Дай срок, пороюсь, – пообещал Литвак. – Кому звонил?

– Тебе-то что?

– Скажи, кому звонил.

– Пошел к черту!

– Скажи… – протянул Литвак и пошатнулся, но не совсем натурально.

– Звонил я самой мадам Баттерфляй. Доволен? Завидуешь?

Он вырвал телефон из рук Литвака и – вовремя: мобильник опять зазвонил.

– Это я, – сказала Марина.

– Здравия желаю, товарищ полковник! – бодро отозвался Мышкин и отступил от Литвака на несколько шагов. – Желаю добровольцем отправиться на военные сборы.

– Время, место? – рассмеявшись, спросила Марина.

Мышкин глянул на Литвака. Тот вслушивался, выставив вперед левое ухо. На правое он, как и Мышкин, тоже был глуховат.

– Сейчас, – сказал Мышкин и пошел к себе.

– Извини, – сказал он в трубку, закрывая дверь. – У нас тут давно уборку не делали, не подметали, вот и завелись любители чужих разговоров.

– Вы что-то хотели мне сказать, Дмитрий Евграфович?

– И даже спеть! Разрешаю, кстати, говорить мне сердечное «ты». Очень хочется узнать – не всерьез, а так, шутки ради: мы могли бы куда-нибудь пойти вместе? Обогатиться духом. Для начала.

– Только духом? – снова рассмеялась она.

– Остальное по желанию.

– А точнее?

– Большой секрет. Но не пожалеешь. Будет сюрприз.

– Знаешь, – задумчиво произнесла Марина. – Какая-то двусмысленность в твоих словах. Мне не нравится.

– Только не говори «нет»! – торопливо сказал Мышкин. – А вдруг я дам тебе второй шанс?

– Ужас. Разве такое возможно?

– Нет. Невозможно. Впрочем, как хочешь. Я же сказал: вопрос чисто теоретический.

– Тогда все будет зависеть от обоснования твоей теории.

– Понял! Позвоню через пару дней, – и немедленно дал отбой, потому что приоткрылась дверь и просунулась борода Литвака.

Мышкин торопливо убрал из определителя номер Марины.

– Снова звонить пришел? Может, хватит, назвонился?

– Требую продолжения банкета! – мрачно заявил Литвак.

К полуночи Литвак уложил свою бороду на тарелку с остатками буженины и захрапел.

Ухватив его за ноги, Мышкин поволок Литвака по кафельному полу, точно мешок с картошкой, в морг, бросил в угол у двери знаменитый рваный матрас и небрежно свалил на него Литвака.

Неожиданно раздались три мощных удара в железную дверь. Мышкин глянул на часы – половина первого.

– Что за черт в такое время! Ждешь кого, Толя?

– Как и ты.

– Тогда кто может быть?

– Татарин, – ухмыльнулся Клюкин. – Или незваный гость, что еще хуже.

– Неправильный ответ! – огорченно сказал Мышкин. – Слышал про специальную резолюцию Совета Безопасности ООН? Недавно приняли по требованию татарских националистов. Теперь никто не имеет права говорить: «Незваный гость хуже татарина».

– А как теперь надо?

– Теперь надо: «Незваный гость лучше татарина!» Открой.

– Кто? – крикнул Клюкин через дверь.

– Гость, – ответил хриплый бас. – Богатый и интересный.

Клюкин растерянно обернулся к Мышкину:

– Ну, что я сказал? Татарин.

– Открывай, – приказал Мышкин.

Проскрипела стальная дверь, два санитара внесли покойника.

– Вы что, мужики? – возмутился Клюкин. – Совсем умом тронулись? До утра не могли подождать?

– Не могли, – виновато признался старший.

– А если у нас закрыто? Мы случайно задержались. Уже в семь вечера здесь никого. Куда бы дел гостя?

– Назад. А ведь жарко. Держать его в реанимации с живыми? Он же к утру раздуется, как барабан. Там тридцать градусов.

Подошел Мышкин.

– Давно зачехлился?2929
  Зачехлиться – умереть (мед. жаргон).


[Закрыть]

– Часа четыре назад. Уже пованивать начал.

– Ну и громила! – заявил Клюкин, стащив простыню с покойника.

– Замучились, – пожаловался второй санитар. – Живым был куда легче.

Стандартные носилки были мертвецу тесны – ноги свешивались через край. Громадного роста темнокожий мужик лет сорока, чернобородый. На голове – лиловая, плотно увязанная шелковая чалма.

– Индус, что ли? – спросил Клюкин.

– Да вроде того.

– Сикх, – авторитетно заявил Мышкин. – Это сикх. Они даже спят, не снимая чалмы.

– На тот свет тоже в ней отправился, – добавил Клюкин.

– Точно, – подтвердил старший санитар. – Куда его?

– В морг – куда еще? В холодильнике шестая секция свободна. Только не споткнитесь: там, на полу около двери еще один покойник.

– На полу? – удивился санитар. – Ты ж вроде сказал, что места свободные в холодильнике есть.

– Не захотел он в холодильник, – пожаловался Клюкин. – Простыть боится.

Санитар обалдело уставился на Клюкина, но потом увидел на столе реторту со спиртом, ухмыльнулся и понимающе кивнул.

– Выпить ему не предлагали? – спросил он.

– Ему и не надо предлагать, – ответил Клюкин. – Сам хватает, только успевай наливать.

Он повел санитаров в морг, а Мышкин открыл эпикриз.

Сахиб Ромеш Чандра, 48 лет, доктор биологических наук. Коллега, можно сказать… У коллеги опухоль головного мозга, похоже, сожрала все турецкое седло. Назначения: полный курс цитоплазмида – капельница каждые шесть часов. Дополнительно – лучевая терапия. На шее – совсем свежий след шприца, даже лимфа выступила. Значит, тяжелый случай, коль экстренное вливание даже сикху не помогло.

«Что так не повезло тебе, доктор Чандра? – подумал Мышкин. – Ведь в твоих индийских краях, как и в Африке, канцер – редкая штука. Вы больше успеваете по части холеры, чумы и вирусного гепатита… Родился в городе Бхилаи, штат Калькутта… А это что? «Гражданин Соединенного королевства Великобритания»! Так ты, выходит, англичанин? Да, ваших в Англии нынче много. Правильно: время платить по счетам. Пограбили колонизаторы Индию – теперь вы их..

– Бог правду видит, – пробормотал Мышкин. – Жаль – не скоро скажет.

Дошел до описания причины смерти и покачал головой: внезапная остановка сердца. А вот опять метка «индекс-м». Пациент из отделения Крачкова. «Завтра же спрошу Крачка, что за индекс. Почему не знаю, как чеховский городовой? Дай-ка я его вскрою. Сейчас. А то вдруг…» И тут он наткнулся на это «вдруг» – запрет на вскрытие.

– Даниловна! – поискал он глазами Клементьеву. – Где прячешься?

– Иду, иду-у-у! – раздался из туалета ее голос: она мыла посуду. – Последняя чашка!

– Слушаю вас, Дмитрий Евграфович! – явилась она через минуту, вытирая на ходу руки бумажным полотенцем.

– Глянь, – показал он ей эпикриз. – Вскрывать нельзя. А мне очень надо. Заштопай потом, чтоб даже на погребальном костре череп у него не развалился.

– Ты всегда от меня невозможного требуете, – засомневалась она.

– Возможное каждый дурак сумеет, – грубо польстил Мышкин. – Риска почти нет. Это сикх, по их обычаям, его в день смерти кремировать надо. Так что вряд ли кто-либо будет его перед костром разглядывать. При такой жаре его только в цинк поскорее запаять да через границу. Ему-то все равно: он, по его вере, уже в другое тело переселился. В таракана, например, чему только позавидовать можно. Оттуда ему нас не видно. А я получу ценный материал. Наука ему будет благодарна. И тебе.

– Сейчас сделаем? – спросила Большая Берта.

Мышкин ответить не успел.

– Шеф! – заорал из морга Клюкин. – Тут у нас форс-мажор!

– Индус ожил? – деловито осведомился Мышкин. – Дай ему рюмку.

– Еще не ожил, но все может быть… – отозвался Клюкин. – В пенал не влезает.

В самом деле, ноги сикха торчали из стального контейнера.

– Что делать? – растерянно спросил старший санитар.

– Пустяки, – успокоил его Мышкин. – Отрежь ему ноги – и дело с концом.

– Как? – отшатнулся санитар. – Чем?

– Видишь, Толя, – поучительно сказал Мышкин. – Вот как надо приказы выполнять. Он не сказал, что уродовать покойника – преступление. Он сразу спросил, как лучше выполнить мой преступный приказ. Настоящий демократ. Затолкай его так, без пенала. Влезет.

Без ящика сикх в холодильной секции поместился, хотя и с трудом.

Санитары уходить не спешили и с интересом смотрели на алюминиевую флягу у стола.

– В следующий раз, – пообещал Мышкин. – Сейчас не могу открыть – емкость уже опечатана. Пломбу срывать до завтрашнего вечера нельзя. Она с таймером.

– Что-то не видать пломбы, – усомнился старший, и младший энергично закивал: он тоже не видел.

– И не увидишь, – заверил Мышкин. – Пломба специальная, лазерная. Простым глазом не разглядеть. И взломать без следа невозможно.

– А пробовал? – спросил старший.

– И пробовать не советую. Фляга на компьютерной сигнализации. Прикоснешься – выплевывает на тебя кусок несмываемого дерьма. И всем ясно, кто хотел отлить спиртика.

– Так уж несмываемого? – не поверил старший.

– Нет, конечно, смыть можно, – уточнил Мышкин. – Но месяц потратить придется. Целый месяц все будут тебя нюхать везде – дома, на работе, в метро, в постели с женой…

Клюкин все-таки порадовал санитаров – налил каждому из реторты. Санитары опрокинули по сто, резко выдохнули, занюхали рукавами халатов. Заулыбались оба сразу.

– Ну, спасибо, мужики, – тепло сказал старший. – Мы пошли. А то так грустно тут у вас… Вон и врач ваш бородатый помер… который на полу.

– Мы его оживим, – утешил его Мышкин. – Завтра утром. Главврача приведем – сразу встанет.

– Больше никого не вздумайте притащить, – предупредил Клюкин. – Ресторан закрыт.

– А всё уже, – успокоил старший. – Смена кончилась… Ой, – вдруг воскликнул он. – Чуть не забыл: реаниматор главный… как его? Писарев… Мисарев…

– Писаревский, – подсказал Клюкин.

– Так он велел особо сказать: вскрывать индейца нельзя. Иначе будут международные отношения.

– Индия объявит России войну? – спросил Клюкин.

Этого санитары не знали и попрощались.

– Что будем делать? – повернулся Мышкин к Клюкину.

– Наука – прежде всего, Полиграфыч! – все сразу понял Клюкин. И, распахнув халат, продемонстрировал на своей цыплячьей, но волосатой груди татуировку жирными синими буквами – вечный девиз патологоанатомов: «Здесь смерть помогает жизни!»

В углу морга на матрасе заворочался Литвак, что-то пробормотал, повернулся на другой бок и мощно, по-хозяйски захрапел.

– Проснётся? – спросил Мышкин. – Боюсь…

Клюкин прислушался.

– Глубоко в негритянском анусе, – констатировал он. – Не скоро вылезет.

И с неожиданной силой выволок громадину индуса за ноги из рефрижератора, взвалил себе на спину и понес к секционному столу.

Уложив срезы на стекла, Мышкин велел Клюкину вызвать такси. Когда машина пришла, они вдвоем вынесли Литвака наружу и положили на теплый асфальт. Потом Мышкин помахал перед носом шофера стодолларовой купюрой. Тот вылез и помог положить Литвака на пол машины.

– А мне ноги куда теперь девать? – обиженно спросил Клюкин, усаживаясь сзади. – Не могу же я их держать на весу?

– И мне? – подхватила Клементьева. – Куда ставить?

– Да прямо на Женьку и ставь! – отозвался с переднего сиденья Мышкин. – Ему же лучше: не будет трястись на ухабах.