Текст книги "Неизвестный Рузвельт. Нужен новый курс!"

«Полупроцентный» губернатор имперского штата

I

В первом штате страны – Нью-Йорке – все грандиозно, включая название «имперский штат». Здесь подлинная столица Соединенных Штатов, финансово-промышленный мозг республики. Губернатор штата – весьма вероятный претендент на президентское кресло. Из шестнадцати президентов после гражданской войны 1861–1865 годов девять были губернаторами Нью-Йорка. За этот пост и вступил в борьбу ФДР в середине октября, хотя отчетливо понимал, что 1928 год сулит новую победу республиканцам в национальном масштабе.

Г. Гувер, кандидат в президенты от республиканской партии, ссылался на беспрецедентное процветание в минувшие годы, сулил американцу цыпленка в супе каждый день, а в гараже – пару автомобилей. С помощью бога и на путях традиционной политики республиканцев Гувер обещал «скоро изгнать бедность из страны».

В первые три дня 1300-мильной поездки по штату Ф. Рузвельт выступал с общими заявлениями, нападая на республиканцев и превознося достоинства А. Смита. ФДР считал особенно важным подчеркнуть, что религиозные вопросы – Смит был католиком – не должны подменять партийную борьбу. К вечеру третьего дня руководство партии спустило Рузвельта с небес федеральной политики на землю штата Нью-Йорк. Помощники ФДР получили телеграмму национального комитета партии: «Скажите кандидату – он баллотируется не в президенты, а в губернаторы. Пусть он ограничит свои выступления делами штата».

Рузвельт обратил оружие против своего прямого противника А. Оттингера, опытного политика, выдвинутого республиканской партией. Оттингер умело вел кампанию, не забывая, что Нью-Йорк – тигель национальностей с сильным еврейским электоратом. ФДР было нетрудно доказать, что в национальном вопросе обе партии одинаково беспристрастны – на пост заместителя губернатора демократы проводили еврея Г. Лимена, банкира, оказавшего значительную материальную поддержку А. Смиту.

Значит, «ограничить свои выступления делами штата». В подготовке тематически нацеленных речей Ф. Рузвельт нашел неоценимого помощника в лице 32-летнего Самуила Розенмана, рекомендованного Смитом. Юрист и необычайно пунктуальный человек, Розенман подобрал объемистые досье по всем вопросам, касавшимся штата: трудовому законодательству, сельскому хозяйству, финансам и т. д. Начало их сотрудничества было тривиальным. «Сэм, – сказал Ф. Рузвельт, – я сейчас бегу, мне нужно повидать кое-кого из местных политических братцев. Боюсь, что буду занят весь вечер. Сделаем так: вы набросаете, что, по вашему мнению, я должен сказать завтра вечером, и утром дадите мне. Затем мы просмотрим проект вместе». Увидав изумление на лице Розенмана, Рузвельт подбодрил его улыбкой и кликнул слугу, который мигом увез кандидата в кресле.

Розенман скрупулезно выполнил задание, написал речь. Подсунув рукопись под дверь спальни Рузвельта, Розенман отправился спать, далеко не убежденнный в успехе. Наутро ФДР нашел материал превосходным, хотя и суховатым. Он «оживил» речь. Вечером произнес. Аплодисменты. «Прекрасно, Сэм, хорошо сделано», – заметил после митинга ФДР. Так и пошло.

Они ездили по штату: впереди легковая машина кандидата, следом два автобуса. В одном корреспонденты, в другом помощники ФДР. Розенман неустанно трудился, подготавливая проекты речей, Рузвельт бегло читал их, подправлял и произносил. Избиратели тепло встречали Ф. Рузвельта. Почему? О чем он говорил?

«Вы знаете, – сказал ФДР задумчиво, – обстановка сегодня не слишком отличается от тех дней, когда я был в сенате в 1911 и 1912 годах. Альфред Смит, Боб Вагнер, Джим Фоли и я боролись за социальное и рабочее законодательство. Я помню, что нас именовали социалистами и радикалами в то время. Я помню, как была взбешена моя бедная мамочка, решив, что ее сын стал социалистом». Эти рассуждения стали его излюбленной темой, как бы его позднейшие программы ни именовались: социалистическими или коммунистическими. Что было «социализмом» в 1911 году, стало неоспоримым американизмом в 1928 году. Равным образом большая часть коммунистического и радикального нового курса 1933 года стала частью республиканской платформы 1944 года»¹, – писал С. Розенман.

Ссылаясь на прошлую деятельность губернатора А. Смита, Рузвельт говорил: «Если его программа сокращения рабочей недели женщин и детей является социалистической, тогда мы все социалисты; если его программа улучшения больниц и тюрем штата является социалистической, тогда мы все социалисты. И если его программа заботы о здравоохранении, его громадная помощь народному образованию являются социалистическими, тогда мы все социалисты и с гордостью говорим об этом… Любого человека в общественной жизни, кто идет вперед и отстаивает улучшения, зовут радикалом. Демократическая партия в этом штате шла вперед и отстаивала улучшения, и она заслужила название радикальной здесь и в других штатах».

ФДР теперь стал отличным оратором. Его выступления были удачными не только по содержанию, но и по форме. Заканчивая, он неизменно просил обратить внимание на то, как он выглядит. Пуще всего он боялся, чтобы его приняли за инвалида. Водном городке зал, арендованный для митинга, не имел входа на сцену – чтобы попасть на нее, нужно было пройти через центральный проход между рядами кресел. ФДР не хотел вызывать сочувствия, он взобрался по пожарной лестнице снаружи здания и так проник на сцену. Карабкаться по лестнице было мучительно трудно. Франклин мог использовать только руки. Никто в зале ни о чем не догадался.

Успешная кампания ФДР в штате не могла спасти положение партии в национальном масштабе. Г. Гувер уверенно вел за собой страну. А. Смит, избравший в качестве основного лозунга кампании еще большее процветание, мог давать только обещания, республиканцы опирались на факты. При аналогичном подходе партий к материальным вопросам можно было бы провести различие в духовной сфере, акцентируя внимание на «прогрессе», как поступил Рузвельт. Смит не сделал этого. В результате кампания, не развившись, деградировала, и споры велись вокруг религии (республиканцы со всей серьезностью заявили, что, если католик Смит будет президентом, все браки протестантов США окажутся недействительными, дети от них будут признаны незаконными, а папа римский станет верховным арбитром страны) и «сухого закона» (республиканцы кричали, что демократы положат конец «благородному эксперименту» – запрещению употребления спиртных напитков в США, введенному 18-й поправкой к конституции в 1920 г., и тем самым погрузят морально чистых американцев в пьяное болото остального мира).

Предвыборная кампания демократов заходила в тупик Оставалось только шутить. ФДР в письме к другу: «Благодарю тебя за присланное ужасное фото моей лучшей половины. Она, очевидно, рассматривает муху на потолке, стараясь выяснить, можно ли одновременно быть «мокрой и сухой». Элеонора со вновь выработанным ригоризмом была «сухой» и начисто изгнала спиртные напитки из своего дома, что изрядно досаждало Франклину, умеренному любителю коктейлей.

Он со значительной тревогой наблюдал и за действиями Раскоба, теперь председателя национального комитета демократической партии. Появление миллионера на этом посту было трудно совместить с утверждениями, что демократы – партия «прогресса». Раскоб говорил слишком много, чтобы исправить складывавшееся неблагоприятное впечатление. ФДР обратился к другому миллионеру – Б. Баруху. Раскоб и Барух внесли самые крупные взносы в кассу демократической партии. В отличие от Раскоба, Барух, еврей из штата Южная Каролина, лучше понимал значение идей. Именно он отчеканил накануне кампании фразу: «Миру нужно выбрать между конструктивным радикализмом Вудро Вильсона и разрушительным радикализмом Ленина»². Усилия ФДР и Баруха не привели к заметным результатам.

6 ноября состоялись выборы. Хотя демократы затратили на кампанию 7 млн. долл., всего на 2 млн. меньше, чем республиканцы, деньги были выброшены на ветер. Уже к середине дня выяснилось, что демократы проигрывают по всей стране. Что касается выборов губернатора штата Нью-Йорк, то стало запаздывать поступление данных от ряда округов. ФДР и его советники хорошо знали американскую политическую жизнь и недолго гадали о причинах задержки: на местах ожидали окончательного национального вердикта, чтобы «подправить» собственные результаты. Тогда Рузвельт пошел на крайнюю меру, по существу, блеф. Он связался по телефону с шерифами округов, откуда не поступали сообщения об итогах голосования.

«У телефона Франклин Рузвельт, – говорил он. – Я слежу за голосованием из отеля «Билтмор» в Нью-Йорке. Данные из вашего округа запаздывают, и мне это не нравится. Если это будет продолжаться, я займусь вами, вы лично отвечаете за то, чтобы не было мошенничества при подсчетах. Если вам нужно поддержать порядок или обеспечить правильный подсчет, сообщите мне сюда, и я попрошу санкции губернатора штата на использование частей национальной гвардии, чтобы помочь вам». Дополнительно шерифам было сообщено, что «сто юристов» выедут в округа для проверки правильности выборов (что потом и было сделано, злоупотребления оказались незначительными). Помогло!

Ф. Рузвельт был избран губернатором штата Нью-Йорк, получив 2 130 193 голоса против 2 104 629 голосов, отданных Оттингеру. Смит в том же штате получил на 100 тыс. голосов меньше Гувера, по всей стране преобладание республиканцев было громадным. Успех Ф. Рузвельта был исключением на выборах 1928 года, личной, а не партийной победой. Большинство в 25 тыс. голосов было ничтожным.

ФДР имел разумные основания в последующие два года шутливо именовать себя «полупроцентным» губернатором.

II

«Он не проживет и года», – заметил А. Смит о ФДР. Смит, четыре раза избиравшийся на этот пост, знал, что говорил. Исполнение обязанностей в Олбани, где находилась резиденция губернатора, требовало не только интеллектуального, но и большого физического напряжения. Население имперского штата уже тогда превышало 12 млн., а административная машина была крайне неуклюжей и требовала каждодневного присмотра. Легислатура находилась многие годы в руках республиканцев, не говоря уже о Таммани, проводившей собственную политику в Нью-Йорк-Сити.

Смит снял номер в одном из отелей Олбани, дабы руководить новым губернатором, и порекомендовал ему не производить никаких перемещений среди руководителей штата.

ФДР согласился с ним, а затем уволил двоих, на которых опирался Смит, – секретаря губернатора Б.Московиц и секретаря штата Р. Мозеса. Первая третировала ФДР в кампанию 1928 года, второй имел с ним столкновения. Взбешенный Смит расценил поступки Рузвельта как черную неблагодарность, но так и не понял, что неверно оценил личность своего преемника. Раскоб пригласил Смита занять место управляющего «Эмпайр стейт билдинг» в Нью-Йорке. ФДР остался в Олбани один.

В губернаторский дворец вселился новый хозяин, сорокашестилетний Ф. Рузвельт. К этому времени он давно сформировался как политик, приобрел те черты, которые отличали его и в бытность президентом. Окружающие по-прежнему были склонны видеть главным образом его чрезмерный оптимизм, бьющую через край жизнерадостность, он порой походил на бойскаута-переростка. Тяжкие испытания болезни, казалось, не подорвали его бодрости, хотя до конца жизни он не смог самостоятельно передвигаться.

Рузвельт не мог без посторонней помощи встать. Хоу ввел железное правило: ФДР никогда не переносили на людях, но, когда не было посторонних, его всегда носили, как ребенка. С мучительным трудом опираясь на чью-либо руку и на тяжелую трость, он мог в редчайших случаях сделать несколько шагов.

Родственник Рузвельта рассказывал: однажды в Гайд-парке «его мать и я стояли на веранде, смотря, как сын Эллиот и телохранитель Гас Генерин снесли его по ступенькам и посадили в автомобиль. Стоило им повернуться и отойти, он потерял равновесие – могучий торс был тяжелее парализованных ног – и упал с сиденья машины. Сомневаюсь, чтобы хоть один из тысячи таких же инвалидов, зависящих от других, не сделал бы упрека, пусть мягкого, тем, кто по небрежности бросил его. Но Франклин, лежа на спине и размахивая в воздухе сильными руками, только смеялся».

Ничто не могло вывести Рузвельта из себя, даже слабый намек на сочувствие к нему как инвалиду. «Без соплей!» – почти свирепо обрывал он сердобольного. «Чепуха, – говорил он, – взрослый человек может справиться с детской болезнью». Близкие находили, что после болезни ФДР как бы вторично родился, утратив свои прошлые неприятные качества – зазнайство и плохо скрытое высокомерие. Он стал человечнее. Раньше ФДР разбрасывался, теперь научился сосредоточиваться. Встречавшиеся с ним поражались обширным познаниям Франклина в самых различных областях. Он объяснял: «Вы, ходящие на двух ногах, проводите свободное время, играя в гольф, стреляете уток и т. д., в то время как все мои упражнения ограничиваются книгами».

Победа на выборах в глазах ФДР была победой и над болезнью. Он твердо считал, хотя обычно и избегал разговоров на эту тему, что судьба готовила его к некоей миссии. Глубоко верующий ФДР был убежден, что действует по предначертанию провидения. Надо думать, что ему, калеке, доставляло громадное внутреннее удовлетворение одерживать победы над пышущими здоровьем людьми. Избранник судьбы?

«Под внешней оболочкой, – пишет А. Шлезингер, – скрывался другой человек: более сильный, более твердый, более честолюбивый, более мелкий, более злой, более злопамятный, более глубокий, более сложный, более интересный. Лишь самые близкие друзья видели эти стороны характера Рузвельта и то усматривали лишь их отдельные, иногда устрашающие проявления. Его глаза дружественные, но непроницаемые, улыбка приветливая, но ни к чему не обязывающая, манеры открытые, которые, однако, нельзя было разгадать, – все это говорило о его недоступности. Он любил людей, но очень редко открывался перед ними. Душевное равнодушие даровало ему мастерство в политике и расчетах, иногда даже в жестокости в отношении к людям. Тех, кто любил его больше всех, он терзал особенно безжалостно. Почти каждым он мог пожертвовать. Поскольку он мог быть беззаботным и неглубоким интеллектуально, он мог быть коварным и скользким морально. Внешне он казался мягким и услужливым, однако в действительности был ужасающе тверд»³.

В окружавших его людях ФДР ценил только верность. По этому принципу, а затем уже по деловым качествам он подобрал себе помощников в Олбани. С. Розенман, знавший ФДР всего несколько месяцев, был очень удивлен, получив назначение советником губернатора. Рузвельт откровенно сказал ему: «Я быстро распознаю людей и довольно хорошо понимаю их. Иногда инстинкт оказывается полезнее, чем длительное и всестороннее изучение». Г.Моргентау-младший был назначен председателем совещательного комитета по вопросам сельского хозяйства. Семья Моргентау всегда щедро финансировала политические предприятия ФДР. Секретарем штата стал Э. Флинн, профессиональный политик из Бронкса, воспитанный в традициях Таммани. Тем самым ФДР отдал должное и этой организации. Комиссаром по вопросам промышленности была назначена Фрэнсис Перкинс. Впервые в истории штата женщина заняла ответственный пост. Выдвижение ее, в глазах ФДР, было необходимо, дабы показать избирательницам равноправие женщин.

Ф. Рузвельт не оставил ни малейших сомнений у своих сотрудников, что ключевые решения будут приниматься только им, а помощники имеют право совещательного голоса. «Я должен быть губернатором штата Нью-Йорк, и я буду им сам», – напутствовал он Ф. Перкинс, приступившую к исполнению своих обязанностей. Очень скоро выявилась и другая черта ФДР – нетерпимость к критике. «Франклин, – пишет Р. Тагвелл, – уже тогда имел тенденцию, хотя публично и сохранял хорошую мину, рассматривать критику в лучшем случае как недружественный акт, а в худшем – вредительство. Он решительно не терпел даже попытки поставить под сомнение его намерения или выяснить его мотивы… Он считал, что обладает привилегией иммунитета от критики. Те, кто не признавал этого и не предоставлял ему необходимого иммунитета, запечатлевались в его памяти. У него была поистине способность слона запоминать тех, кто причинил ему вред. В один прекрасный день виновный удивлялся, что не получил тех или иных благ. В конце концов таких лиц оказалось много. Никакие мольбы не могли изменить их положение и допустить их в кружок доверенных сотрудников. Что касается Франклина, он на веки вечные подверг их остракизму»⁴.

Даже зная или догадываясь об этих качествах ФДР, все равно работать с ним было необычайно трудно. Кроме того, лаконично замечает Дж Бирнс, «Франклин Рузвельт никогда не был одинаков с двумя любыми людьми»⁵. О его намерениях даже близкие могли только догадываться.

III

В Олбани Ф. Рузвельт взял старт, намереваясь финишировать в Белом доме, в Вашингтоне. В связи со вступлением в должность 1 января 1929 г. Рузвельт обратился с посланием к легислатуре, в котором сформулировал свою программу: сбалансированный бюджет штата, помощь фермерам, улучшение парков, упорядочение работы судов и т. д. В обстановке «просперити» в стране, по-видимому, большего предложить было нельзя. С первых дней в Олбани ФДР почувствовал тяжесть работы, выпавшей на плечи губернатора, не желавшего передоверять ведение дел своим подчиненным. Он получал в день по 250 писем, на 50 из них приходилось отвечать лично. Стоимость недвижимого имущества, принадлежавшего штату, оценивалась в 1929 году примерно в 1 млрд. долл., а ежегодные ассигнования по бюджету штата на новое строительство превышали 80 млн. долл. ФДР стремился уследить за всем. Стены кабинета губернатора украсили схемы, на которых еженедельно отмечался ход строительства каждого из 150 возводившихся объектов. Если плановые сроки по любому из них нарушались, следовало личное вмешательство губернатора.

ФДР имел перед собой враждебную легислатуру, в которой большинство принадлежало республиканцам. Сердца ее членов, понаторевших в профессиональной политике, было просто невозможно растопить самыми убедительными речами, хотя все публичные выступления ФДР теперь готовились штатом квалифицированных сотрудников во главе с Розенманом. Легислатура была преисполнена решимости блокировать любые «прогрессивные» меры, квалифицируя их не как заботу о благе штата, а как попытку обеспечить партийные интересы. Укрепление аппарата демократической партии имело вдвойне важное значение – так можно было установить связь с рядовыми избирателями через головы законодателей. Главное – довести до сведения всех в штате титаническую борьбу губернатора с легислатурой, если когда-либо она разразится. «Наш моральный долг – распространять евангелие демократической партии», – поучал ФДР, поставивший на службу высокой цели все средства современной массовой информации.

Уже в январе 1929 года в Олбани было учреждено пресс-бюро, демократическая организация отпустила для него на первый случай 100 тыс. долл. Все газеты штата затопил поток бесплатных материалов о трудах губернатора. ФДР указал: «Если пять лет назад девяносто пять процентов избирателей черпали свои сведения из газет, то теперь по крайней мере половина избирателей, сидя у камина, слушают выступления политических деятелей обеих партий и выносят свои суждения не из того, что прочитали, а из того, что услышали». Для начала демократическая партия купила час вещания в месяц у всех станций штата. С 3 апреля 1929 г. Ф. Рузвельт стал сам выступать со своими «беседами у камелька», тщательно подготовленными речами перед микрофоном. Возможности осветить предстоящую схватку с легислатурой были созданы, а она не заставила себя ждать.

Бюджет штата издавна служил для удовлетворения партийных потребностей. Не случайно он обсуждался на закрытых заседаниях комиссий легислатуры. При господстве республиканцев в комиссиях целевое назначение расходов было очевидно. ФДР предпринял решительную попытку сломать этот порядок. Во-первых, он наложил вето на бюджет; во-вторых, высказался за полную гласность обсуждения финансов штата. Последовала сложная борьба, в том числе в судах, спорной оказалась интерпретация прерогатив исполнительной и законодательной власти. ФДР стоял на том, что легислатура не имеет права вмешиваться в исполнение бюджета и что это всецело входит в круг обязанностей губернатора.

Спорили до хрипоты. В разгар разногласий с легислатурой Рузвельт в одном из писем родственникам извинялся за то, что пишет от руки, а не на машинке. Это, однако, невозможно «до тех пор, пока глупая старая республиканская легислатура не возьмет в толк, что пора разъехаться по домам и оставить меня в покое, чтобы я мог заниматься делами штата». В конечном счете суды высказались за ФДР. Противники были посрамлены – юридическая власть поддержала незыблемость функций власти исполнительной.

ФДР обнаружил, что губернатор мог использовать небольшую речную яхту «Инспектор». Летом 1929 года вместе с семьей и многочисленными помощниками он отправился по каналам в поездку по штату. Зрелище было презабавным: толпа людей на палубе, яблоку негде упасть, среди них выделялась внушительная фигура губернатора, а по ближайшей дороге параллельно каналу с черепашьей скоростью передвигался торжественный кортеж – машина губернатора, многочисленные полицейские на мотоциклах. ФДР инспектировал школы, больницы, тюрьмы, приюты и т. д. Элеонору посылали на разведку. В первые дни ее ответы на вопросы Франклина были анекдотичны. Например, она делала вывод о достаточном питании, ознакомившись с меню, или думала, что помещения не переполнены, так как кроватей было немного. «Глупышка! – восклицал Франклин. – Нужно было посмотреть, не сложены ли кровати в кладовках или не спрятаны ли за дверью, и заглянуть в кастрюли». К чести Элеоноры, она очень быстро научилась устанавливать истинное положение вещей.

Губернатор очаровал многих. После обстоятельных бесед с ним местные профессиональные политики возвращались преисполненными сознания своей важности. ФДР умел вести разговор так, что собеседник невольно понимал: перед ним хозяин штата. Несомненно льстило, как рачительный ФДР обсуждал с ними на равной ноге местные дела: состояние посевов, дороги, лесонасаждения, положение в школах и благотворительных учреждениях.

Его энергичные усилия, очевидно, направленные на достижение выдающейся национальной известности, не на шутку встревожили республиканскую партию. Хотя Рузвельт неоднократно публично заверял, что не имеет в виду президентство, ни один здравомыслящий политик не верил этому. Недоброжелатели ФДР не щадили усилий, чтобы безнадежно подорвать его репутацию. Они решили нанести удар по самому уязвимому – отношениям губернатора с Таммани.

Республиканским стратегам нельзя было отказать в дьявольской изобретательности. Коррупция Таммани вошла в пословицу, даже «Нью-Йорк таймс» отзывалась о ней так «Первая в войне, первая в мире и первая в карманах сограждан». Поэтому, когда осенью 1929 года республиканцы внезапно потребовали положить конец злодействам Таммани в Нью-Йорке, они не сделали открытия. Новым было, однако, то, что республиканцы истерически настаивали, чтобы губернатор Рузвельт назначил расследование. Это с головой выдавало подлинные цели борцов за чистоту нравов.

Их замысел был прост и в то же время сложен. Дальнейшее политическое продвижение ФДР зависело от его деятельности в Олбани. Он просто не смог бы вынести провал на выборах 1930 года. Однако успех на них мог быть обеспечен только поддержкой Таммани. Любое глубокое расследование дел организации неизбежно сводило шансы на выборах 1930 года к нулю. Отказ заняться расследованием преступной деятельности Таммани давал веские основания представить губернатора Рузвельта соучастником грязных дел боссов Нью-Йорка.

Обстановка сложилась серьезная. В конце 1929 года происходили выборы мэра Нью-Йорка. Тогдашний мэр Дж Уокер, пьяница и развратник, пользовался скандальной известностью. Один его соперник на выборах, Ф. Ла Гардиа, прямо обвинял мэра в том, что полиция не расследовала должным образом убийство известного гангстера Ротштейна. Другой соперник, социалист Н. Томас, указал, что судья в Бронксе получил от Ротштейна взятку в 20 тыс. долл. Как Ла Гардиа, так и Томас громко обвиняли Рузвельта в бездеятельности. Но ему нужен был еще по крайней мере год. ФДР официально заявил, что может начать расследование лишь в том случае, если ему будут представлены точные факты. Как можно добыть их, не проведя расследования, он не объяснил. Своим ближайшим помощникам ФДР сказал: в случае необходимости он вызовет Ла Гардиа и иных обвинителей и «в присутствии стенографа заявит, чтобы они подкрепили свои требования фактами, если их нет – они будут выглядеть идиотами».

Естественно, что к этой процедуре прибегнуть не пришлось. Уокера переизбрали мэром, но 175 тыс. голосов, собранных Н. Томасом, показали степень недовольства ньюйоркцев. Роль ФДР была явно неблаговидной и вызвала серьезную тревогу честных людей. Не говоря о статьях, пронизанных духом партийных распрей, общественное мнение все же склонялось к тому, что банде Таммани вольготно живется в штате Нью-Йорк. Тогда ФДР избрал поразительный путь: он стал всячески пропагандировать себя как ревностного защитника американской демократии!

Одному из своих друзей, на которого не произвела впечатления эта аргументация, ФДР писал: речь идет вовсе не об отношениях между Таммани и губернатором, «все сводится к разнице между сохранением конституционного правления и политической кампанией. Более того, речь идет об охране конституционного правления»⁶. Применение крупнокалиберной артиллерии из политического арсенала по мелкой, на первый взгляд, цели – критерий важности, которую придавал ФДР кампании против коррупции Таммани.

Рузвельт всегда учил своих единомышленников не принимать боя на позициях, предложенных противником. Если недруги били по чувствительным местам, лучше умолчать об этих ударах, как бы болезненны они ни были, а проявлять инициативу в других вопросах. Требования расследования – коррупции Таммани, отравлявшие жизнь ФДР все годы пребывания в Олбани, были дополнительным аргументом в его глазах в пользу смелого проведения прогрессивной программы в делах штата. Только так можно было укрепить плацдарм для штурма Белого дома и. парализовать вполне обоснованные обвинения в потворстве преступникам Таммани. Короче говоря, цель оправдывала средства. Так думал он.